Текст книги "Могильщик. Цена покоя"

Глава 16
Неотправленное письмо

– Новый хахаль, – повторила бабка. – Тощий, чёрный, как ворона. Ага. То пацанов всё наших да мужиков, тьфу, мать её, бесстыдница себе под юбку пускала, а теперича всё бродяг в постель ташшыть.

– Кого? – переспросила вторая, такая старая на вид, что удивительно было, как дух всё ещё держится в тщедушном теле.

– Наёмников, говорю. В прошлом месяце да ищо в позапрошлом наёмники у неё жили. Один старый уже, а второй молоденький, да только руки у него не было. А теперича бродяга какой-то, я его вчерась в огороде видела. Ой, как глянул на меня, как глянул! Зенки сверкають, харя злющая. Колдун, как пить дать, али оборотень какой. То-то он к ней, потаскухе, и пришёл, самая пара – колдун и потаскуха.

– Кого?

– Да Свиша, говорю тебе…

Велион ушёл, пока бабки его не заметили. Он был зол на себя за то, что остановился, когда в первый раз услышал имя Свиши.

Могильщик ходил за солью в таверну. Да ещё купил немного пива и свежей рыбы. Денег у него с прошлого хабара осталось немного, всего пять грошей, он приберёг их для того, чтобы дойти до следующего могильника, но сегодня решил не жаться. Тем более после того, как Свиша достала откуда-то три позеленевших и измятых медяка и сказала, что пойдёт за солью. Тогда он вызвался сходить сам, а вдова его не хотела пускать, несла какую-то околесицу. Но могильщик взял деньги и пошёл. Велион бы и раньше их достал, но до этого момента он был уверен: крестьяне живут только за счёт своего труда, и деньги им особо не нужны, ведь даже налоги можно выплачивать зерном или мясом – в городах частенько не хватало еды. Оказывается, нет. Велион впервые задумался о том, что всё куда сложнее, чем кажется ему… когда-то казалось. Крестьяне живут за счёт своего труда, но кто добывает им соль, делает серпы и мотыги? Велион, идущий в таверну, казался смешным Велиону, из таверны возвращающемуся. Может, начинал взрослеть?

А он даже на себя начал примерять роль крестьянина…

Могильщик и деревенская потаскуха, какая пара, а? Выродок без кола и двора и вдова, у которой под юбкой перебывала половина села. Отлично, просто прекрасно. Будь здесь кто-нибудь поумнее местной быдлоты, надорвал бы животик от смеха. Да самому Велиону уже почти хотелось смеяться, второй раз за день. Смеяться… сквозь слёзы. Это тоже этап взросления. Он ведь понимал, что здоровая женщина не сможет прожить без мужика. Не только в физическом плане. Это же деревня. Ей требуется мужская рука, ведь есть вещи, которые она сделать просто не в состоянии. На бескорыстную помощь в наше время рассчитывать нельзя, прошли послевоенные времена, когда каждый был готов помочь почти каждому, благодаря чему человечество выжило и почти восстановило прежний уровень жизни. Теперь за всё надо платить. А чем могла заплатить Свиша?

Ну нахрена он сам пошёл в деревню?

Нет-нет, это не первая его встреча с деревенскими, могильщик видел нескольких раньше, но в саму деревню зашёл впервые. Умом-то понимал – всё когда-нибудь вскрылось бы, правда имеет обыкновение выскальзывать шилом из мешка в самый неподходящий момент. Но всё его естество твердило о том, что если бы он не пошёл сюда, всё было бы хорошо. Всё было бы хорошо, здесь и сейчас. А что случилось бы после – плевать. Хотя, может, всё обернулось бы куда хуже… а куда хуже?

Бы… бы… бы… Халки говорил, что история не знает слова «бы».

Велион брёл по узкой пыльной дороге, глядя под ноги. Ему казалось, будто все жители деревни сейчас смотрят на него из окон своих домов, из-за плетней и кустов малины и смородины. Смотрят и смеются, презирая.

На дороге, около самого большого дома в деревне, стояли трое мужиков. Они что-то яростно обсуждали. Когда могильщик приблизился к ним, они, замолчав, пристально уставились на него.

«Меня обсуждали, – мелькнула в голове злая и горькая мысль. – А когда пройду мимо, продолжат. Будут смеяться надо мной, хихикать, подшучивая над тем, как я ночую с подстилкой. Если бы у меня сейчас был меч, я бы заткнул им глотки, да так, чтобы они никогда больше не смогли…».

Он ужаснулся своей мысли. Ужаснулся… и понял, что убийство действительно погасило бы злость в нём. На время, но… Нет, никого убивать он не собирался. Этого просто нельзя допустить. Прошло то время, когда убийство не значило для него ничего. Он заставил себя измениться и не собирался возвращаться в те мрачные и кровавые дни.

Когда Велион поравнялся с мужиками, один из них, высокий, седобородый, окликнул его.

– Что? – угрюмо спросил Велион, приостанавливаясь.

– Я Гаран, голова этой деревни, – произнёс седобородый, подходя к могильщику поближе. – А тебя как звать, милсдарь? – По его виду он хотел произнести «сопляк», но всё же выдавил из себя вежливое обращение.

– Велион.

– Мы здесь, – прокашлявшись, начал говорить голова, – обсуждали случай, произошедший две недели тому. Какой-то могильщик убил двух и покалечил несколько человек в деревне неподалёку. Они забрасывали его камнями, но он продолжал идти, как бы и не реагируя на всё это. И тогда один из них, мальчишка, зашвырнул в могильщика дерьмом. Ну а чем кончилось, я уже сказал. Вот мы и думали, ты… милсдарь, человек бродячий, может чего слышал? Или бывал в той деревне?

– Ага! – раздражённо вставил один из стоящих невдалеке собеседников головы. – А тамошний староста даже погоню не выслал. Вот если бы ты чего видел, уж мы бы…

– Заткнись, – холодно оборвал его Гаран. – Хотя это правда. Тамошний староста действительно не стал высылать за могильщиком погоню, хотя многие требовали расплаты за содеянное бродягой.

– Староста сказал, – снова вмешался тот же собеседник Гарана (второй помалкивал, ковыряя носком сапога кучу коровьего дерьма с видом человека, которому нет ни до чего дела), – что сами виноваты. Мол, хватит ему жертв.

– Заткнись. Действительно, тамошний голова так и сказал, присовокупив к этому то, что дети не пострадали, только порядком наелись из той же кучи, из которой брали дерьмо, чтобы кидать в могильщика.

Молчаливый собеседник головы тупо хихикнул.

– И при чём здесь я? – пробормотал Велион.

Он испытывал облегчение от того, что дети остались живы. Но голова Гаран его смущал.

– При том, что, может, ты пришёл с той же стороны и знаешь об этом побольше нашего? Я же уже говорил, милсдарь. Или у тебя со слухом проблема какая?

– Нет, я пришёл с другой стороны и ничего об этом не слышал.

– Хорошо, – сказал староста.

Велион почувствовал, как начинает краснеть. Он выдал себя с головой. Староста теперь точно знал: Велион и есть тот могильщик. Догадаться и так несложно. Гаран на протяжении всего разговора смотрел на бледные ладони могильщика, на заживающий шрам на виске, ещё плохо скрытый волосами. Голова вовсе не глуп, на то он и голова. И Гаран сразу догадался, что Велион догадался. Это ясно по тому, как он напрягся. Гаран понимал – могильщик опасен. Но зачем тогда пошёл на этот разговор? Надеялся, что в случае чего втроём справятся? Вряд ли… в той деревне насмешников было десять, трое из них мужчины, но они так ничего и не смогли предпринять, когда он начал их резать.

– Хорошо, – повторил Гаран. – Просто я вижу, что ты человек не простой. Люди ходят всякие, знаешь ли, и я хотел бы удостовериться в том, что ты человек законопослушный и никого убивать не будешь.

– Не буду, – сказал Велион, твёрдо глядя в глаза голове. Это была его первая искренняя фраза за весь разговор. – Можете быть уверены, я не стану никого убивать. А тому могильщику… если бы, конечно, я его встретил, я бы кое-что разъяснил. Что убивать и калечить крестьян не стоит. Хотя староста соседней деревни был прав: конечно же, в какой-то мере в случившемся виноваты они сами.

– Ну вот и славненько, – натянуто улыбнулся Гаран. – Рад был познакомиться.

Велион кивнул и пошёл дальше. Всё время он чувствовал на спине взгляд головы и двух крестьян, наверняка, лучших в драке на кулаках из всей деревни. Но если его отпустили, зачем об этом думать?

Когда он вернулся к Свише, она взволнованно спросила, случилось ли что-нибудь.

– Ничего, – сухо ответил могильщик, усаживаясь за стол. – Просто очень хочется пива.

* * *

Сейчас могильщику хотелось чего-нибудь покрепче. Он сидел за столом, наблюдая за тем, как играет Велион-младший. Мальчишка скакал на деревянном коне, весело размахивая грубо выструганной саблей.

– Я ему хотел сделать хорошую саблю, – произнёс Аргамер, заходя. На его губах блуждала слабая улыбка. – Но он заявил, что справится сам.

Велион улыбнулся в ответ, едва приподняв уголки губ. Он всё ещё не мог прийти в себя от вестей.

Хозяин водрузил на стол плоскую тарелку с пирогами, небольшой горшочек со сметаной, поставил оплетенную бутыль и уселся на стул, с кряхтением расправляя культю.

– Ах, мать мою, забыл стаканы, – встрепенулся Аргамер.

– Я принесу, – сказал Велион, быстро поднимаясь. – Где они?

– На полке у печки.

Могильщик принёс стаканы и поставил стол, хозяин сразу налил. Самогон был плохим, он буквально застрял где-то в середине горла, не желая проходить дальше и не давая вдохнуть. Велион сунул в рот пирог и, практически не жуя, проглотил.

– Крепкий, с-сука, – прохрипел Аргамер, вытирая выступившие слёзы.

– Угу, – промычал Велион, запихивая в рот второй пирог.

– Может, браги?

– Угу.

– Вели! Сбегай-ка за брагой.

Мальчишка недовольно засопел, но послушно поскакал на своём деревянном коне на улицу.

– Слез бы с коня, когда по лестнице в погреб будет спускаться, – рассмеялся Аргамер.

– Слезет, поди, – просипел могильщик, который только-только восстановил дыхание.

– Да уж, поди, догадается. Что слышно в большом мире?

– Всё по-старому, – пожал плечами могильщик. – Короли и князьки грызутся, маги носа не показывают из своих башен, могильщики грабят могилы, разбойники грабят купцов и простых прохожих. В мире ничего не меняется.

– Говорят, сгорел могильник Эзмил?

– Сгорел. Дотла.

– От чего?

– От пожара, – усмехнулся Велион. – Поджёг, наверное, кто-то.

– Может, маги? – предположил Аргамер.

– Не исключено. А может, могильщики. Говорят, там сейчас их целая свора.

– Свора? В наших краях их в последнее время не видно. Их, по слухам, в последнее время очень невзлюбили жрецы Единого.

– Вести о сгоревшем могильнике доходят до могильщиков быстрей, чем до жрецов Единого.

– И то верно.

«Прискакал» сын Свиши. Он грохнул о стол бурдюк с брагой так, что содержимое чуть не брызнуло в разные стороны.

– Не балуй, – строго сказал Аргамер.

– Хорошо, пап.

– Набрал из той бочки, что в углу?

– Ага.

– Ну, скачи.

– Ага.

– Бойкий мальчуган, – произнёс Велион, когда мальчишка ускакал на бутафорском коне вести воображаемую войну.

– Все в его возрасте бойкие, – улыбнулся Аргамер. – Я с одной ногой едва за ним поспеваю. Давно уже понимает, что мне тяжело, но ведёт себя так, будто не понимает.

– Он ещё совсем пацан.

– Да уж, конечно, – пробормотал Аргамер, разливая по стаканам брагу.

Они выпили, не произнося никаких тостов.

Брага оказалась приятной на вкус, крепость, и немалая, даже не чувствовалась – угадывалась. Велион выпил махом половину стакана и поставил его на стол.

Здесь многое изменилось. Другая мебель, добротная и не кособокая, новым деревом сверкали потолок и стены. Нищета, что была раньше, исчезла. Аргамер умел работать руками. Велион вспомнил свои убогие попытки починить мебель и горько усмехнулся про себя.

«Надо надраться, – подумал он, доедая пирог и одним глотком допивая брагу. – Надраться в сопли. Хвала богам, Аргамер неразговорчивый собеседник, вопросы задаёт только из вежливости, даже не зная, как поддержать разговор.

Надо надраться в сопли».

* * *

– Шлюха! – заорал мальчишка лет четырнадцати и запустил в Свишу камнем. – Проблядовка!

Свиша охнула и, выронив туесок с земляникой, схватилась руками за ушибленный крестец – мальчишка кидал камни метко, видимо, хорошо натренировался на белках и воронах. Вдова бросила затравленный взгляд на могильщика и, видимо, прочитав что-то в его глазах, попробовала схватить его за рукав, но не успела. Велион в два прыжка подлетел к мальчишке, ухватил за руку, в которой уже был зажат второй камень, и встряхнул. Парнишка взвизгнул, когда могильщик начал выворачивать ему руку из сустава. Этого Велион и ждал.

– Кинь в меня, – прошипел он, приближая лицо, искорёженное ненавистью, к побледневшему от боли и испуга лицу мальчишки. – Осмелишься кинуть в меня, а? В меня, более сильного, чем ты? Нет? Боишься получить сдачи? Ну?! Кинь! Или скажи – боишься?

– Велион, отпусти его! – испуганно крикнула Свиша.

– Сейчас, – холодно проговорил могильщик.

Он встряхнул орущего благим матом паренька, услышал, как трещат его связки, и отпустил. Мальчишка получил серьёзное растяжение, зато теперь он не сможет кинуть ни в кого камнем хотя бы какое-то время. Может, этого времени ему будет достаточно, чтобы понять что-то. Если нет… если нет, то он рискует кончить так же, как жители села неподалёку.

– Зачем ты это сделал? – со слезами в голосе крикнула вдова. – Зачем?

Велион промолчал. Он был зол. Зол на себя, на этого дрянного мальчишку, на Свишу. Зол, потому что опять не сдержался, зол, потому что мальчишка оскорблял его женщину, зол, потому что эти оскорбления были правдой. Но злость быстро уходила, оставляя место лишь горечи. И – уверенности.

Он стоял и смотрел, как Свиша собирает трясущимися руками выпавшую из туеска ягоду. Ему в голову даже не пришла мысль помочь ей.

– Пойдём домой, – устало сказал могильщик, когда вдова собрала последние раздавленные ягоды.

Они возвращались в тишине сгущающихся сумерек. Шли молча, даже не глядя друг на друга. В те минуты Велион чувствовал, насколько Свиша ему чужая. Он сам пытался спорить с собой, но чувствовал абсолютную тщетность этих попыток.

Они слишком разные. Их чувства вскипели, меняя и ломая устоявшийся для каждого из них порядок вещей. Могильщик думал о том, будто может стать крестьянином. Крестьянка… о чём думала крестьянка? Возможно, что всё изменится и в её жизни.

Любовь не ушла, но у неё появились новые привкусы, другие оттенки. Привкус злости, замешанный на презрении. Оттенок отчуждённости, полученный из смешения горькой правды с обидой. Пока они ничего не меняли, любовь кипела, горели чувства. Но чувства начнут остывать, превращаясь в выгоревшую золу, а не тот яркий костёр, что был раньше, и тогда всё кончится. Возможно, у них получится ещё какое-то время пробыть вместе, ведь можно согреться и у остывающего костра, зарыться в ещё тёплую золу, но от этого будет только хуже, когда придёт время расставаться.

Велиону жутко, судорожно захотелось на большак. Топтать дорожную пыль, спать в стогах сена или под мокрыми после дождя еловыми ветвями… бродить по могильникам, рушить проклятия руками, распутывать ловкими пальцами нити заклинаний.

Надеть перчатки. Почувствовать их грубую, но такую привычную кожу, ставшую кожей его рук. В тот миг могильщику казалось, словно перчатки всё ещё хранили его тепло, напитались им и теперь готовы поделиться, отдать ему всё…

Могильщик отворил покосившуюся калитку, пропустил вперёд Свишу и зашёл следом сам. Медленно прошёл по дорожке, вдыхая запахи лета. Уже середина июня, скоро Йоль… А это значит, что он здесь уже почти три недели. Время пролетело быстро, будто в горячке. Хотя, так оно, наверное, и было на самом деле. Но горячка всегда проходит, уступая место трупному холоду или теплу здорового тела.

А эти отношения, его первый настоящий роман, здоровым теплом кончиться уже не могли.

Свиша быстро вошла в дом, могильщик ускорил шаги, заскочил за ней следом, но в сенях её уже не было. Тогда он торопливо вошёл в комнату.

Она плакала. Тихо и жалко плакала, как маленький ребёнок, которого чем-то обидели. Могильщик почувствовал жалость, к которой примешалась самая капля презрения. Капля, толика, доля… могильщик чувствовал, что в каждый следующий раз эта доля будет расти, полнеть, пожирая всё остальное.

Он шагнул к ней, попробовал обнять за плечи. Свиша неожиданно энергично вырвалась, отбрасывая руки могильщика, повернулась к нему. В её лице не было ничего жалкого, наоборот, губы искривила злость, глаза мерцали.

– Как будто ты не знал! – крикнула она. – Как будто не знал, а?

– Успокойся, – тихо сказал Велион, делая вторую попытку обнять Свишу, но та вновь отбросила его руки.

– Ну что, господин могильщик? – в голосе молодой вдовы появилась насмешливая злость. – Что? Замарался? Запачкал ручонки? Связался с деревенской блядью? Небось, пока трахал, думал, что я сидела и ждала тебя? Думала, когда же это придёт мой суженый могильщик? Побитый, как собака, с дыркой в башке. Придёт, поживёт, поглядывая, потом начнёт трахать, а потом нос кривить, как узнает, что не только муж у меня до него был. Думаешь, не поняла я, что ты всё узнал, когда пришёл с таверны? Думаешь, не вижу, как смотришь, изучаешь, будто у меня лбу написано, сколько народу меня оттрахало, куда и как? Скажу тебе, благородный господин могильщик, много! И ровно туда же, куда и ты, думаешь, один такой выискался? Всё я делала до тебя…

Велион подскочил к Свише, схватил её за плечи, встряхнул.

– Что, не нравится? – закричала вдова, брызжа слюной в лицо могильщику. – Не нравится? А ты послушай, как меня в стогу сена трое солдатиков всю ночь…

– Заткнись! – взревел Велион. – Заткнись немедленно!

Это подействовало. Свиша замолчала и уже через секунду обессилено повисла в его руках, всхлипывая от слёз.

– Прости меня, прости… – едва различимо шептала она.

Боги, за что? За жизнь?

– Мне плевать на всё, – солгал Велион. – Плевать на всех.

Сердце болело. Пожалуй, могильщик впервые понял, что это такое – сердце, сжимающееся от боли. Жалость, злость, боль, любовь, обида, презрение, – все эти чувства смешались в нём и теперь бурлили, стараясь вырваться наружу. Хотелось ударить кого-то, что-нибудь сломать, разнести вдребезги…

Он сидел на полу, обнимая рыдающую Свишу.

– Останься, молю. Пожалуйста, не уходи… Я люблю тебя…

– Не уйду, – вновь солгал могильщик. – Успокойся.

* * *

«Завтра Йоль», – подумал Велион.

Он сидел на крыльце и смотрел на звезды. В свежем ночном воздухе витали ароматы травы и цветов.

Но больше всего он чувствовал запах дороги. Пыли, пота, усталости. Затхлости могильников, крови, своей или чужой, человеческой или животной. Воздух пах рассохшимся деревом, размокшими плесневелыми сухарями и магией. Сточными канавами, в которых разлагаются тела нищих, крысами и торгашами.

Воздух пах кожей чёрных перчаток.

Он пах этим уже неделю.

Когда первая волна чувств схлынула, Велион решил, что всё пройдёт. Пройдут злость и обида, презрение улетучится, и всё станет по-старому. Практически так оно и было… они не вспоминали ни того мальчишку, ни истерику Свиши, улыбались друг другу, любили друг друга ночами, засыпали под тонким одеялом, просыпались в предрассветной прохладе и снова любили друг друга.

Но запах дороги не отпускал могильщика ни на миг.

Днями он бесцельно слонялся по дому или двору, иногда надев перчатки, иногда – нет, но в любом случае, он думал о могильниках и дороге. Скука начала докучать ему так сильно, что он готов был залезть на стену. Крестьянская работа, к которой Велион уже почти привык и которую даже начинал выполнять с удовольствием, вызывала острые приступы тошноты. А в последние пару дней он и вовсе перестал даже пытаться что-то делать.

Ему пора идти.

Велион поднялся с крыльца, набросил на плечи плащ, перекинул через плечо сумку на лямке. Луна была почти полной, света её хватало, чтобы спокойно идти по дороге. К тому же, перевалило за полночь и до рассвета осталось совсем недолго, ведь завтра Йоль…

Могильщик тихо сошёл с крыльца, но тут же остановился, услышав позади шум. Уже зная, что случится через несколько секунд, обернулся. Он не хотел прощаться, просто тихо уйти. Но если не получилось, улепётывать, спасаясь от тяжёлого прощания, он не будет.

Силуэт Свиши появился в дверном проёме быстро, появился и замер тенью, в которой не угадывалось человеческих черт.

– Уходишь? – тихо спросила тень.

– Ухожу… – согласился Велион, опуская голову, как нашкодивший ребёнок.

– Не можешь остаться… – констатировала тень.

– Нет.

– Тебя тянет дорога… – едва слышно прошептала тень, но уже через секунду её голос окреп: – Тогда уходи. Уходи, не оборачиваясь и без лишних прощаний, как и хотел. Уходи… но только вернись, пожалуйста, вернись ко мне…

– Вернусь, – твёрдо и уверенно солгал могильщик.

– Я буду ждать, – солгала Свиша в ответ, и её тень растворилась во мраке дома.

– Я тебя люблю… – запоздало сказал могильщик.

Но тень его уже не слышала.

Могильщик поправил сумку и зашагал навстречу запаху дороги.

Несчастная одинокая женщина рыдала, закусив кулак, чтобы уходящий не услышал её. Иначе он, не дай боги, решит вернуться.

И больше никогда не будет счастлив. Как и она.

* * *

Повзрослевший и многое потерявший за эти годы могильщик, пошатываясь, брёл проспаться в хлев.

«Я пьяный в хлам, – мрачно подумал он, завалившись на бок прямо на грядку. – Мертвецки пьян… В ту ночь я тоже был как пьяный. Мне шагалось легко, я радовался дороге, радовался ночи… Я был счастлив. А Свиша наверняка плакала…»

Велион с трудом поднялся, пошатываясь, направился к углу дома, где стояла вкопанная в землю бочка, приспособленная для сбора дождевой воды. Свиша всегда стирала водой только из этой бочки. Что ж, сейчас он постирает там свою пьяную рожу.

Могильщик склонился над бочкой, зачерпнул тёплой воды. Ночь дышала ещё весенней прохладой, но вода оставалась тёплой. Её согрели солнечные лучи, её грела земля…

«А кто согреет меня? Быть может, сын?»

– А ты уверен, что это твой сын? – спросил кто-то.

Велион резко обернулся, чуть не потеряв равновесие, прищурившись, начал всматриваться в темноту. Никого не было.

«Причудилось».

– Нет, не причудилось. Смотри внимательней, могильщик.

Велион прищурился, пытаясь сосредоточиться, вгляделся во тьму. И увидел.

Он замычал сквозь сжатые зубы, отшатнулся. Перед ним стояла Костлявая, как её чаще всего изображали, невысокий скелет, на котором болтались полусгнившие тряпки.

– Смотри внимательней, могильщик, – с насмешкой в голосе произнесла Костлявая.

Могильщик всмотрелся. И вздрогнул. Вместо скелета перед ним стояла Свиша. Чуть похудевшая, сильно постаревшая. Свиша…

– Узнал? – презрительно спросила бывшая хозяйка этого дома. – Узнал, могильщик, узнал. Ну что, сильно я изменилась?

Велион утвердительно качнул головой.

– Ты тоже, – на губах Свиши появилась усмешка. – Ты тоже… Озлобился, постарел… перестал чувствовать. Не удивляйся, могильщик. Ты стал ходячей деревяшкой. Тощая рожа, бледные губы… краше в гроб кладут, – она горько рассмеялась.

– Ты не Свиша, – прохрипел Велион.

– И да, и нет. Часть Свиши живёт теперь во мне… – голос смерти изменился. – И эта часть просит тебя: не приближайся к моему сыну. Оставь его. Он… он не заслуживает такой судьбы.

– Какой?

– Которой ты ему хотел. Ему не нужны перчатки могильщика, ему нет места на твоём пути.

– Но я…

– Не хотел? – прервала его Костлявая. – Может быть… но ты готов забрать его с собой. Прошу, не надо.

– Обещаю. Так значит… – могильщик запнулся. – Так значит, это мой сын…

– Я тебе этого не говорила.

– Но…

– Я назвала его своим сыном, не твоим. А если он и твой, ты не имеешь к нему никакого отношения, в отличие от Аргамера. Уходи.

– Но…

– Ты хочешь знать, твой ли это сын? – спросила Костлявая изменившимся голосом. Теперь перед Велионом стояла Элаги. – А какая тебе разница?

– Верно, – пробормотал могильщик, опустив голову, чтобы Костлявая не видела выражения его лица, говорящего об обратном. – Никакой.

– Вот и хорошо. Говори себе об этом почаще, может, и сам поверишь. Иди, иди вперёд, продолжай свой путь в поисках смерти, в поисках меня. Иди. И никогда не возвращайся сюда. У меня большие планы на него. И на тебя – тоже. Но к нему за долгом я должна прийти спустя десятки лет после тебя. Но если заберёшь его, я приду к вам в одно время. А ты этого не хочешь. Прощай, могильщик.

– Прощай…

Велион поднял голову, чтобы посмотреть в последний раз на Свишу или Элаги, но в темноте уже никого не было.

Он тяжело вздохнул и направился в сторону хлева.

* * *

Могильщик быстро шагал по дороге. Несмотря на вчерашнюю попойку, телу было легко, иногда ему даже казалось, будто он летит, а не идёт.

С Аргамером и Велионом он распрощался рано утром.

– Никаких денег, – улыбнулся Аргамер, когда могильщик попробовал сунуть ему в руку две серебряных монеты. – Мой дом не трактир.

– Спасибо, – пробормотал Велион, стыдливо пряча монеты в карман.

– Дядя Валлай уже уходит? – спросил Велион-младший, выглядывая из-за отцовской спины.

– Уходит, – сказал Велион, копаясь в рюкзаке. – Только сделает тебе маленький подарок…

Он вытащил из рюкзака небольшую статуэтку, изображающую рыцаря на боевом коне. Статуэтка была серебряной и стоила немало, но мальчишке об этом знать необязательно. Так же, как и то, откуда она у «дяди Валлая». Он нашёл её больше десяти лет назад в одном из могильников, ещё до знакомства со Свишей. Наткнулся в комнате, в которой лежали три скелета – два принадлежали взрослым, третий – ребёнку, и именно в его ладони лежала эта статуэтка. Велион не смог продать её тогда, слишком уж сильно на него повлиял этот маленький скелетик, сжимающий в ладошке фигурку. Он представлял, как мальчишка с родителями прячется в углу, как он тискает рыцарька в пальцах, будто сможет найти в нём спасение. Или просто сжимает в руке свою любимую игрушку и гибнет, прикрытый телами родителей… После, отрастив более грубую шкуру, Велион продавал вещи и с более трагической судьбой, но этот рыцарёк, почти уже забытый, всё ещё завалялся в сумке.

Вот и пригодился…

– Спасибо! – обрадовано поблагодарил мальчишка. – Папа, можно?

– Можно, – улыбнулся Аргамер.

Велион, радостно смеясь, убежал.

– Весь в мать, – тихо проговорил Аргамер. – Только волосы мои, – с гордостью сказал он, приглаживая чёлку.

У его волос был иссиня-чёрный цвет. Цвет вороного крыла, ничуть не светлее, чем у Велиона.

– Прощай, – сказал могильщик, закидывая рюкзак на спину.

– Будешь в этих краях, заходи, – произнёс Аргамер, протягивая руку.

Велион крепко сжал его ладонь.

– Обязательно, – солгал он.

Ноги будто бы поедали дорогу. Шагалось легко, но, казалось, чего-то не хватало, как будто он что-то забыл. Забыл какую-то очень важную вещь, из-за чего в нём поселилась пустота, как в пустом кармане, который всегда раньше оттягивала тяжесть. По привычке суёшь туда руку в поисках вещицы, хранящейся там всегда, а встречаешь пустоту. Он думал о том, что даже не узнал, отчего умерла Свиша, что не разузнал толком, как рос Велион… Не узнал ничего из того, что ему хотелось бы, только разбередил воспоминания. Но на душе стало чуть легче.

Увидев подходящий камень, Велион свернул с дороги и расположился на нём. Нет, он не устал. Просто ему кое-что нужно сделать.

Он долго копался в рюкзаке. Наконец то, что искал, нашлось. Велион извлёк на свет кусок графита, который иногда пригождался ему в работе, выудил из кармана плаща смятое письмо, перевернул чистой стороной, разгладил. Долго думал, как начать, и, не придумав ничего лучше, написал кривым почерком:

«Дорогая моя Свиша…».