Текст книги "Могильщик. Цена покоя"

Глава 12
Чувство вины

– Это неприемлемо, – в который раз за день повторил Велион. – Слишком опасно.

– Я заплачу тебе семь крон, – сказал Альх.

В прошлый раз было пять, в первый – четыре.

– Нет. Пойми, я не набиваю цену. Я отказываюсь тебя вести.

Купец недовольно засопел, сверля могильщика взглядом.

Солнце зашло уже пару часов назад, но никто ещё не спал – Свирге то сетовал на боль в руке, то орал на стражника, которого поставили на часы. Остальные охранники выпили по кружке вина, поминая погибшего, и потихоньку готовились ко сну, а возницы пили дешёвое пиво, вспоминая нападение разбойников. Альх и Велион сидели у костра, медленно переговариваясь короткими фразами. Толку от этих переговоров, продолжающихся, по большому счёту, уже весь день, не было никакого.

– Я могу дать десять крон, – произнёс Альх. – Но только после того, как реализую товар. Десять крон, могильщик. Большие деньги. Огромные.

– Согласен, деньги большие, – хмыкнул Велион. – Но – нет. Пойми, эти десять крон ты платишь не за сохранение своей жизни на могильнике, а за то, что я поведу тебя на верную смерть. Ты погибнешь, купец. Если, – могильщик мрачно усмехнулся, – не наденешь перчатки, конечно. Но ты не собираешься делать это, а я не собираюсь давать тебе их. Не собираешься же?

– Нет. – Купец твёрдо мотнул головой.

– Вот и мой ответ – нет.

– Ты меня выведешь.

– Может быть. Но вероятность этого невелика. Скорее всего, ты вляпаешься в первое же проклятие и умрёшь.

– Двенадцать крон.

– Я не набиваю цену, купец. Умереть ты можешь бесплатно, оставив эти деньги наследникам.

Альх снова засопел. Сопел он довольно долго, иногда что-то бормотал под нос, копаясь пальцами в бороде. Наконец, кашлянул и заговорил:

– Не думай, что это просто блажь. Хотя, можешь думать и так. Я ведь не говорил, кого я собираюсь искать в Эзмиле?

Велион покачал головой.

– Я собираюсь найти тело своей дочери. Или то, что от него осталось. Она была могильщицей. Может статься, ты её знал? Её звали Элаги.

Ощущение было похоже на то, когда камень прилетает в голову – яркая вспышка, после которой всё поплыло, затуманилось, стало одновременно чётким и расплывчатым, огромным и маленьким. Несмотря на эти чувства, внешне Велион на слова Альха никак не отреагировал, не дрогнул ни один мускул на его лице. А если и дрогнул, то вряд ли Альх заметил это в неверном свете костра.

– Нет, – солгал могильщик и после короткой паузы спросил, стараясь сделать голос ровным: – Откуда ты знаешь, что она пошла в Эзмил?

– Она сама сказала. Она… – Альх замолчал на несколько секунд. – Знаешь, я, наверное, расскажу всё сначала, хочется поплакаться старику… тем более, ты могильщик, а значит, поймёшь Элаги. Попробуй понять и меня.

Велион молчал. Его пальцы время от времени судорожно сжимались и разжимались, хоть он и пытался себя контролировать. Это могло показаться подозрительным, но за время их многочасового спора Альх должен был привыкнуть к тому, что могильщик отмалчивается в ответ. Да и мало ли из-за чего он может нервничать.

– Элаги была моей младшей дочерью, – сказал купец. – Мы с женой всегда потакали ей, хотя старались этого не показывать, давали больше свободы, чем старшему сыну. На самом деле, она была любимой дочерью. Мы с женой накопили прилично добра, чтобы выдать её замуж за купца или даже мелкого дворянина. Но когда ей исполнилось пятнадцать, замуж выходить она отказалась, хотя партии были более чем приличные. Как потом выяснилось, из-за того, что влюбилась. Влюбилась и понесла. Жена моя попыталась исправить всё… но стало только хуже. Сына-то я женил на двадцатилетней дочери рыцаря, с которой переспал весь папенькин замок, а замок-то был не маленький… Но ничего, он у меня хват, всё понимал даже сопляком, а уж сейчас и подавно. Жена его этой зимой скончалась, оставив крепенького карапуза, которому уже стукнуло шесть, а он за всё это время только насморком пару раз и болел. Заболела она, сам понимаешь, этим жутким мором, что бушевал на западе. Я-то тело видел только на похоронах, но один из слуг сына по секрету сказал, что она просто истекла кровью… отовсюду. Впрочем, это только слухи, на теле во время похорон ничего заметить было нельзя, да и тесть, ети его мать, ничего такого не хотел видеть. У него имелись долги… до свадьбы дочери, а сейчас он кутит ещё сильней, чем в молодости. Сын, кстати, уже нашёл невесту, тоже дворянку, ведь его положение уже это позволяет. Но мы сейчас не о нём. Пять лет назад, на своё восемнадцатилетие, Элаги купила эти… перчатки. Я к тому времени уже начал конкретно намекать ей на то, что стоит присмотреться к двум парням… Можно же и без детей семью-то иметь, а? Но она решила сделать всё по-своему. Когда дочь принесла эти ёбаные перчатки мне и сказала, что она теперь могильщица, я посмеялся, ответил, мол, всё это сказки, никакого проклятия на перчатках нет, никуда её не потянет. Но на самом деле я испугался. Так испугался, что решил нанять мага, чтобы тот снял с неё проклятие, если оно на самом деле окажется на перчатках. Но маг, едва завидев перчатки, отказался работать, даже аванс вернул. Сказал, моя дочь обречена. Тогда я решил закрыть её дома, но жена настояла на том, чтобы отпустить. «Девочка перебесится», – сказала она мне. Ну что ж, подумал я, пусть перебесится, пройдёт пара месяцев, и я насильно выдам её замуж, а там уже ей будет не до могильников. Пусть несчастна, зато жива. Но Элаги не перебесилась. Через две недели она собралась со мной в деловую поездку. Я тогда обрадовался, как раз в том городе жил один из потенциальных женихов… Я и не знал, что она взяла с собой перчатки. Она убежала во время одной из ночных стоянок. Там неподалёку был небольшой могильник – наполовину сгоревший город. Меня тогда разбудил охранник… думал, убью его. Всю оставшуюся ночь я сходил с ума от страха. Но Элаги всё-таки вернулась, как раз в то время, когда я уже сам собирался идти на её поиски. Она была чумазой, взмыленной, на левой ноге ожог с мою ладонь размером… Но она выглядела такой счастливой. В тот раз приволокла пару каких-то безделушек, которые удалось продать за два с половиной гроша. Она гордилась этим заработком. После этого Элаги начала уходить сама. Иногда не появлялась по три-четыре месяца, и каждый раз мы думали, что больше не вернётся. Но она приходила. Отъедалась, лечилась, пару недель отдыхала, нянчилась с племянником… И снова уходила. Мы с женой почти поседели за эти годы. Но мы радовались тому, что дочь хотя бы возвращалась к нам, а не проводила всё время в своих странствиях. А прошлым летом она пришла из очередного похода раненой. Рана не была серьёзной, что-то ей повредило лицо. Тогда я решил, больше не отпущу её никогда… но отпустил. Не мог я её держать, понимаешь? А Элаги не могла сидеть дома. Боги, как она каждую зиму на стену от скуки лезла… А если летом приходилось дома засиживаться – и подавно. Хотя, чего я тебе рассказываю, ты-то всё понимаешь. Элаги ушла осенью, после Йоля, сказав, что идёт в Эзмил. Плёвое дело, исхоженный вдоль и поперёк могильник, нечего беспокоиться, сказала она. В конце ноября пообещала вернуться. Ещё сказала, что проживёт с нами всю зиму. Я радовался, как ребёнок, думал, что за зиму, может, девочка остынет, решит, наконец, остаться, найдёт себе молодого вдовца. Но… Элаги не вернулась. Мы с женой чувствовали ещё с ноября, что случилось что-то страшное. Всю зиму я ждал известий, всю зиму… Каждое утро просыпался и говорил себе, что сегодня-то дочь обязательно придёт, обязательно вернётся к обеду, к ужину, ко сну… Элаги не приходила. Я потерял всякую надежду, когда начался январь. И тогда я решил пойти в Эзмил. Жене, конечно же, ничего не сказал. Если я не смог уберечь Элаги… то должен хотя бы похоронить её прах. Одна мысль о том, что её тело сейчас расклёвывают птицы или жрут крысы… – Альх замолчал, уже не в первый раз за весь рассказ, но эта пауза была самой длинной. Велион был уверен, что купец сейчас разрыдается. Однако Альх справился со слезами. А когда продолжил говорить, его голос звучал твёрдо и уверенно: – Я должен оказать ей хотя бы последние почести. А ещё я хочу испытать то, что испытала моя дочь. Попасть в могильник, увидеть все эти ловушки и заклинания, увидеть тварей, которые живут там. И… меня гложет чувство вины. Элаги думала, что нам на неё наплевать, и мы вели себя так, будто бы она действительно предоставлена сама себе. Мы не хотели стеснять её, заставлять что-то делать, навязывать чувство долга… Но сделали это слишком… слишком неудачно. Я должен искупить свою вину. Как сделать это по-другому, я не знаю. Поэтому я пойду в Эзмил. Если ты откажешься, пойду один. Иначе я никогда не обрету покой.

Альх замолчал, уставившись в землю.

На постоялом дворе, неподалёку от которого расположился обоз, пьяно и уныло тянули бесконечную походную песню. Как и все походные песни, она была о тяготах дороги, вшах в одеяле, дерьмовой еде, шелудивых шлюхах и непрекращающемся поносе. Поющим из леса вторили волки и ночная птица.

Велион молчал. Мысли бегали в голове, путались, терялись. Он не знал, что делать.

– Нет никакой разницы, расклюют тебя птицы или съедят черви, – тихо сказал он просто ради того, чтобы что-то сказать. – Всё одно.

– Для тебя – может быть. Ты перекати-поле, могильщик, тебе нет дела до того, где сложить голову. Ты наверняка ведь и сам думаешь, что рано или поздно ляжешь где-нибудь посреди могильника или у обочины дороги, так ведь?

– Такова моя судьба.

– И что же, не будет никого, кто уронит слезу над твоим телом, могильщик?

– Никого, купец.

– Тогда тебе не понять. Но ты попробуй. Мне нужно, чтобы было куда прийти и поплакать над погибшей дочерью. Поговорить с ней. Рассказать, как у меня дела. Как дела у её брата и племянника. А потом, когда придёт время, лечь рядом с ней. Понимаешь?

Велион молчал. Но решение принял.

Могильщик чувствовал себя виноватым. Нет, не в смерти Элаги и уж тем более не в том, что поведёт Альха в город, где тот может погибнуть.

Может, он виноват перед купцом во лжи? Стоит ему сказать Альху, что знал Элаги? Рассказать, как встретил её по дороге в Имп, как она стала ему самым близким человеком на свете? А потом поведать о том, как смывал с себя её кровь, о том, как картина её ужасной смерти приходила к нему всю зиму, и он едва не сошёл из-за этого с ума?

Нет, никогда. В этом случае купец захочет пойти в Имп, начнёт уговаривать, а Велион никогда не вернётся туда, лучше умереть прямо здесь и сейчас. Но купец не откажется от своей идеи. Он найдёт идиота, который за хорошие деньги согласится отвести его туда. И тогда они умрут, а виноват в этом будет болтливый могильщик.

Элаги ведь не просто так солгала Альху. Она не хотела, чтобы он знал, куда она идёт, для его же спокойствия. И, возможно, лгала, чтобы он не запер её в подвале до конца жизни.

Да, Велион чувствовал себя виновным в этой лжи. В обмане, который, может быть, поможет обрести покой Альху, но никогда не позволит обрести покой самому могильщику.

Старый опытный могильщик, который видел столько смертей, столько неправды, столько несправедливости, из-за чего ему казалось, будто он настолько зачерствел, что перестал быть человеком и чувствовать по-человечески, испытывал муки совести. Велион чувствовал себя обманщиком и трусом. Ему казалось, что он совершает подлость перед Альхом, перед памятью об Элаги. Это ничего не меняло: отвести купца на верную смерть в Имп он не сможет. Так пусть его обман и трусость спасут человека, вот этого купца, отрастившего себе приличное пузо и нажившего полголовы седины, даруют ему покой…

– Я отведу тебя в Эзмил, – тихо сказал могильщик. – Сам не знаю почему. Твоя дочь… – он замолчал. – Твоя дочь заслужила достойное место для упокоения. Пусть хоть она не превратится в очередной безымянный костяк на могильнике. – Велион тяжело сглотнул. – Пойдём налегке. Наступаешь туда же, куда наступаю я. Руками что-то трогать только после моего разрешения. Все мои приказы выполнять беспрекословно. И знай. Цена, которую ты заплатишь за покой, может оказаться слишком высокой.

– Я готов к этому, – твёрдо произнёс Альх.

* * *

Тот, чьё тело когда-то принадлежало Карпре, сидел в самом конце большого стола и с лёгкой полуулыбкой рассматривал входящих в «Чёрную иву» посетителей. Которых, мягко говоря, было совсем немного.

Эта таверна, расположенная в окрестностях Айнса, никогда не пользовалась популярностью, а в последнее время и вовсе. Причин на то множество. Еда и выпивка здесь были отвратными и довольно дорогими. Само здание дышало на ладан: крыша подтекала, в щели между оконными ставнями можно просунуть палец, на полу лежала гнилая солома, смешанная с кусками еды, рвотой и битой посудой. Хозяин, Шамке, был мерзким и негостеприимным типом, а служанки старыми и страшными, и это даже не считая уродств, полученных ими уже при жизни. Сам хозяин где-то лишился левого глаза, его правая рука представляла собой сплошной шрам от ожога, а ещё на ней не хватало большого, указательного и среднего пальца. Одна служанка хромала на почерневшем от старости деревянном протезе, вторая управлялась только правой рукой (левая отсутствовала по локоть), а третья, по совместительству жена хозяина, скрывала обгоревшее ниже носа лицо под платком. Но её в любом случае выдавала кожа на шее, неровная, пятнистая. Все они, конечно же, были в прошлой жизни могильщиками. Поговаривали, Шамке с женой угодили под заклятие вместе. А ещё, что он надевает ей на голову мешок в постели.

Однако для могильщиков и торговцев антиквариатом это являлось едва ли не единственным местом в Короссе, где они могли спокойно собраться, обсудить дела, что-то купить, что-то продать, собрать совместный поход. Для могильщиков постой здесь был бесплатным, а бедолаги, оставшиеся без возможности ходить на дело, могли получить халявную выпивку и еду, причём как от более удачливых коллег, так и самого хозяина.

Естественно, местный контингент отпугивал большую часть других посетителей. А жрецы Единого со своими проповедями распугали и постоянную клиентуру. И не-Карпре это бесило. Сегодня в зале сидело едва полдюжины гостей, один из которых вовсе не могильщик, двое были перекупщиками, а из оставшейся троицы лишь один мог пойти на дело. Мог бы, если бы не был пьян до того состояния, когда не можешь контролировать собственные кишки и мочевой пузырь.

– Что же, Шамке, – громко проговорил тот, кого когда-то звали Карпре, – здесь не найдётся даже завалящего могильщика на хорошее дело с хорошим хабаром?

Шамке буквально подлетел к нему, вцепившись в плечо, прошипел на самое ухо.

– Не знаю, что ты затеял, Карпре, но отныне даже здесь не говорят о могильщиках вслух. Понял меня?

– Да он же спит, – отмахнулся не-Карпре. – Вон, глянь.

Парень с грубоватым лицом, которое уродовал шрам, тянущийся от левого уголка рта к ямочке на подбородке, как будто действительно спал.

– Насрать мне. Завали ебальник, Карпре, или я выну из тебя душу со всем говном, что в тебе есть, а его в тебе много. – Шамке тяжело перевёл дыхание и сел напротив. – Или хотя бы говори тише. Что за хорошее дело?

Тот, кто когда-то был Карпре, ухмыльнулся, склонился к столу и заговорил так, чтобы его слышал только хозяин «Чёрной ивы»:

– Отличное дело, Шамке. Вот только для него нужны хорошие опытные ребята.

– Что за дело? – повторил Шамке, сверля не-Карпре взглядом.

Дыра на месте левого глаза, казалось бы, делала это взгляд ещё более пристальным.

– Сердце Озера.

Хозяин «Чёрной ивы» фыркнул, а потом и вовсе расхохотался.

– Да ты сбрендил, – сказал он, отсмеявшись.

– Нет. Вовсе нет. Это вполне возможно.

– Да хер там. Возможно, скажешь же. Ни один идиот не пойдёт с тобой туда.

Не-Карпре таинственно улыбнулся и выпрямился. Повязка на его груди съехала, причинив сильную боль. От этого улыбка вышла не настолько победной, насколько ему хотелось.

– Вот-вот, – невесело хмыкнул Шамке, – у тебя крыша поехала уже. Тебе нужны деньги на лечение, много денег, вот ты и собрался лезть в самую жопу. Либо сорвёшь куш, либо сдохнешь быстро. Я прав? Заткнись, знаю, что прав. Ты, ублюдок, стоящий одной ногой в могиле… Боги! Да ты уже обеими ногами в могиле, уже даже прилёг в неё, закрыл глаза и сложил ручки на груди, осталось только закопать. Так вот, ты, Карпре, можешь идти, куда хочешь, и сдохнуть, я даже не расстроюсь ни капли, но никого из парней я на это дело сватать не собираюсь. Понял меня?

– Всё возможно, – сказал не-Карпре. – Я тут встретил могильщика, который сходил в Имп и вернулся живым. Причём он именно сходил в Имп, а не сбежал, обосрав штаны, не сунувшись за стену.

– А я встретил свою мёртвую бабулю, и она, как в старые времена, всыпала мне по жопе коромыслом так, что я обосрался, – фыркнул хозяин «Чёрной ивы». – Вот только случилось это во сне. Тебе тот могильщик не приснился, а? Или это был просто редкостный пиздобол. Не думал я, что ты на такую брехню повёлся бы, ан нет, даже хитровыебаный Карпре может развесить уши и верить во всякое дерьмо.

– Это был Велион. Знаешь его? В чёрной шляпе ходит и в чёрном плаще.

Шамке хмыкнул, но уже скорее заинтересованно, чем саркастически.

– Велион, говоришь? Я его знаю, давно знаю и очень давно не видел. Думал, он умер. Если он говорил, что ходил в Имп… боги… В общем, это единственный могильщик, который может так сказать, и которому я поверю. Хорошо, что он жив.

– Живёхонек. Мы обстряпали зимой одно дело на юге и разошлись.

– Судя по тому, что ты жив, его ты кинуть не пытался, да? – ухмыльнулся Шамке.

Не-Карпре нервно повёл плечом.

– Даже если пытался, думаю, зла он на меня не держит. Денег у него жопой жуй. Так вот, представь, если опытный могильщик может сходить в Имп и вернуться, то Сердце Озера – хорошее дело. Туда плавали, исследовали окраины города, дерьмовые места, говорят, начинаются только ближе к центру. Можно набрать ребят, пять или шесть человек, сплавать. Если какой-то одиночка сходил к Импу…

– Погоди, – прервал его Шамке, – какой-то одиночка? Ты, блядь, хоть вообще знаешь, кто такой Велион?

Не-Карпре пожал плечами. Не знал этого ни он, ни Карпре, когда тот был жив.

– Опытный могильщик. Когда дело пошло плохо… короче, на него можно положиться.

Шамке улыбнулся.

– Ты же слышал про Чёрного могильщика? – спросил он.

– Конечно. Все слышали эту легенду. Ты за кого меня держишь? Я пришёл к тебе впервые три года назад.

– Три, да. Три, Карпре, и ты считаешь, что это много. И это действительно много. Но ты знаешь хоть одного, кто ходит на могильники больше пяти лет?

– Нет. Это невозможно.

– На самом деле, знаешь. Велион пришёл ко мне впервые двенадцать с половиной лет назад. Он и есть Чёрный могильщик. Тот самый, что тащил товарища с оторванной рукой на горбу три дня, бросив всю свою добычу, а добычу друга – нет. Он выследил и убил компанию из четверых говнюков, которые его кинули на деньги, но по тупости не убили. Он…

– Понял я, понял, – проворчал тот, кто когда-то был Карпре, нервно облизывая губы. – Велион – Чёрный могильщик.

– А ты чего задёргался, Карпре? Не совсем друзьями расстались?

– Даже если так, к делу это не имеет никакого отношения. Так вот, послушай. Могильщики всегда стараются быть одиночками. Так спокойней, так не надо ни с кем делиться, так ты становишься менее заметным. Мы можем встретить товарища, сходить с ним на дело или два, но потом всё равно разбегаемся. Так не придётся хоронить знакомого, так знакомый не воткнёт тебе нож в брюхо во время делёжки добычи. Но теперь это не сработает, никак. Все хорошие могильники уже обчистили, а то, что не обчистили – жалкая мелочёвка. Проклятые жрецы Единого объявили на нас охоту. Они вылавливают одиночек и вешают, науськанные ими крестьяне забивают нас камнями до смерти. Мы должны сплотиться, чтобы выжить. И чтобы заработать. Мы должны забыть об эгоизме…

– Заткнись, Карпре, – скривился Шамке. – Я знаю, что ты был глашатаем. От кого угодно принял бы эти слова на веру, но не от конченого эгоиста вроде тебя. Однако мозги у тебя есть, и здравое зерно в твоих рассуждениях – тоже. Давай так, посиди здесь с недельку, и я попробую найти нескольких хороших парней для твоего дела. Идёт?

– Нет. Я без гроша, мне нужно сходить в пару мест и сделать пару дел. На такой поход нужны деньги, а ты пригонишь ко мне голытьбу, которую ещё кормить придётся. Давай вот так: в начале июня, за две недели до Йоля, я буду в Сердце Озера, в городе на берегу. Пусть ребята подходят туда. И тогда мы сорвём действительно хороший куш.

Хозяин «Чёрной ивы» пожевал губами, раздумывая.

– Ладно. Давай так. Если ты сдохнешь по дороге, парни сходят на дело сами. Им же лучше.

– Возможно, – ухмыльнулся не-Карпре. – А тебе было бы лучше прикрыть таверну, грузить скарб на тележку и со своей красоткой-жёнушкой ехать куда-нибудь в Горлив, не то жрецы Единого заявятся в этот клоповник толпой, да ещё прихватят с собой несколько наёмников.

– Никуда я не пойду, – покачал головой Шамке. – Пусть заявляются.

– Убьют.

– Убьют? Ну и что? Не понимаю я этого желания жить во что бы то ни стало, что есть у некоторых. Лицо моей жены снится мне в кошмарах, Карпре. Благо наяву хер у меня стоит вообще на всех, у кого есть щель между ног и хоть какое-то подобие сисек. Я обхаживаю здесь неудачников, которые лишились возможности ходить на могильники и у которых не хватило ума отложить денег на чёрный день. Я и сам один из них. Единственное, куда бы я сходил, это на могильник. – Хозяин «Чёрной ивы» поднёс беспалую руку к лицу не-Карпре и сжал в подобие кулака. – Я сходил бы с тобой и с парнями к Сердцу Озера, чтобы распутать пару змей и подержать в руках настоящее золото. А так… Ну, убьют. Что поменяется? Я должен был сдохнуть пятнадцать лет назад. Мучительно, но быстро. Это было бы куда лучше вот этого медленного гниения среди неудачников и зависти по отношению к тем, кто ещё может носить перчатки.

– Я бы тоже с удовольствием сходил с тобой к Сердцу Озера, – пробормотал тот, кто когда-то был Карпре.

Шамке зло ухмыльнулся.

– Не думаю. Потому что я воткнул бы тебе нож в печень, едва мы покинули бы могильник. – Он устало положил беспалую ладонь на грязную, испещрённую зарубками столешницу. – Я сообщу это всем, кому смогу, и кто сможет это потянуть: Карпре за две недели до Йоля собирает команду, чтобы идти к Сердцу Озера. А теперь плати и вали, от вида твоей наглой рожи меня уже тошнит.

Не-Карпре паскудно ухмыльнулся в ответ и, швырнув на стол монету, ушёл.

И только через пару минут Шамке обнаружил, что вместе с проклятым могильщиком исчез и тот парень со шрамом на подбородке.

* * *

Тот, кого когда-то называли Карпре, проснулся посреди ночи и сам не понял, от чего. Он какое-то время вслушивался в потрескивающий костёр и звуки ночного леса, но, так и не поняв причины пробуждения, зевнул и повернулся на бок. И вот тут-то и увидел силуэт человека, сидящего рядом.

– У меня ничего нет, – быстро сказал не-Карпре. – Только горсть пшена и пара сухарей. Клянусь.

– Мне ничего не нужно, – ответил человек.

Незнакомец склонился к костру, и тот, кто когда-то звался Карпре, узнал его. Это был тот парень, что дремал в «Чёрной иве».

– Пришёл погреться у костра? – нервно хихикнул не-Карпре.

– Нет. – Шрамолицый подсел к могильщику поближе. – Ты знаешь, что такое Сердце Озера? Я спрашиваю тебя не про вшивый город, который построили беглецы после войны. Не про одноимённый остров и даже не про одноимённый старый город. Я про артефакт, который, как это ни странно, тоже называется Сердце Озера.

– Теперь я знаю, что у тамошних жителей очень плохо с фантазией, – пробормотал не-Карпре.

– Я задал вопрос.

Незнакомец проговорил эту фразу будничным тоном, но что-то неведомое, неслышимое в его словах внушало такой ужас и желание подчиняться, что того, кто когда-то был могильщиком, затрясло. Он знал про Сердце Озера. А вот Карпре – нет. А ему нужно скрывать свою истинную личность. И тот факт, что именно Око является его целью.

– Я слышал легенды, что это…

– Легенды – старое говно, – перебил его незнакомец. – На самом деле, в камне запечатано Никогда-Не-Закрывающееся-Око. Ты знаешь, почему оно так называется?

Того, кто когда-то был Карпре, затрясло. Он знал об этом. Вот только откуда это знает бродяга из «Чёрной ивы»?

– Нет.

– Его вырвали из головы Низвергнутого, когда тот погиб. У глаза не осталось век, и теперь он никогда не закрывается. Ты прав, с фантазией у тамошних очень туго. Если встать напротив, начинает казаться, будто Око смотрит прямо тебе в душу.

– Это всё, конечно, очень интересно, вот только…

– При чём тут ты? Притом, могильщик. Ни ты, ни какой другой ублюдок из вашей блядской породы не должны проникнуть в центр города и достать Сердце Озера. Понял меня?

Тот, кто когда-то звался Карпре, не успел отреагировать, хотя рефлексы у него были нечеловеческие. Шрамолицый схватил его за голову, несмотря на яростное сопротивление, оттащил на пару шагов к дороге и одним мощным ударом расколол голову могильщика о плиту.

– Ни один, – сказал он и зашагал прочь.

Тот, кто когда-то был Карпре какое-то время спокойно лежал. Он не дышал, его сердце не билось, а выпученные глаза неподвижно пялились в звёздное небо. Но он оставался жив.

Спустя долгие пару часов тот, кого когда-то звали Карпре, убедился, что незнакомец больше не вернётся. Он закрыл глаза и, зашипев от напряжения, принялся втягивать кровь в свои жилы, а мозги – в череп, затем сращивать кости и кожу. Когда раны зажили, он зашипел ещё раз: гнойник на груди и животе сильно вырос, и боль была жестокой. Сев, не-Карпре, поглядел вслед незнакомцу.

– Да кто ты, блядь, такой? – спросил он в пустоту.