Текст книги "Игра престолов и философия"

«Возле Трезубца они сошлись вместе, вокруг бушевала битва. Роберт при своем боевом молоте, в огромном рогатом шлеме напал на облаченного в черный панцирь таргариенского принца. На нагрудной пластине того был вычеканен знак дома – трехглавый дракон, усыпанный рубинами, что сверкали подобно пламени».

«Игра престолов»

Роберт Баратеон явно не тот парень, которого могли бы убедить призывы мейстера Гоббса к миру. Худшие страхи Гоббса осуществились: дома Баратеонов, Арренов и Старков восстали против Эйериса Таргариена, и тысячи людей погибли в битвах при Летнем Замке, при Эшфорде и на Трезубце; Королевская Гавань была разграблена Ланнистерами и едва не выгорела дотла.

После окончательной победы Роберта на Трезубце, где он убил принца Рейегара в единоборстве и обратил королевские войска в бегство, мейстер Гоббс оказался бы перед выбором: уйти в изгнание вместе с уцелевшими Таргариенами или попросить нового короля сохранить за ним место, как это сделали Варис и Пицель. Реальный Гоббс, будучи прагматиком, всегда предпочитал первый вариант, то есть бегство. Когда его политические писания вызвали недовольство парламента, он удалился в Париж; когда его труды вызвали недовольство других роялистов, вернулся в Лондон. Очень хотелось бы посмотреть, как Гоббс, бежавший с Таргариенами в дотракийские земли, пытается втолковать кхалу Дрого, что такое социальный контракт. Кроме того, лояльные подданные должны хранить верность даже изгнанному королю – именно так поступил Гоббс по отношению к юному Чарльзу Стюарту.

Однако я думаю, что наш мейстер Гоббс все-таки остался бы в Королевской Гавани и присягнул на верность королю Роберту. Не потому, что он трус или клятвопреступник: он просто следовал бы тем же принципам, по которым так ревностно поддерживал левиафана-Эйериса. Только всемогущий диктатор может даровать своим подданным безопасность. Изгнанник Визерис Таргариен на это конечно же не способен: рыцарь у него только один, да и тот не повинуется «королю-попрошайке». «Обязанности подданных по отношению к суверену предполагаются существующими лишь в течение того времени, и не дольше, пока суверен в состоянии защищать их», – пишет Гоббс. Таргариены не в состоянии больше никого защитить, а значит, и поддерживать их больше не стоит. Реальный Гоббс поддержал принца Чарльза лишь потому, что единственной альтернативой для него было республиканское правление в Англии.

Роберт Баратеон для мейстера Гоббса – вполне подходящий король; мейстер служил бы ему верой-правдой и готовил в диктаторы принца Джоффри. Роберту, конечно, не следовало поднимать восстание в свое время, но теперь он король, и против него тоже нельзя восставать. Королева Серсея, которая пытается возвести на престол Ланнистера вместо узурпатора Роберта, столь же не права, как если бы злоумышляла против Эйериса, представителя трехсотлетней династии. А уж убийство короля и вовсе ни в какие рамки не помещается! Такое деяние ставит под угрозу все государство. Но и после смерти Роберта, как после смерти Эйериса, главная задача состоит не в том, чтобы наказать злодеев, а в том, чтобы посадить на Железный Трон короля, способного сохранить мир. Гоббс присягнул бы Джоффри не менее скоро, чем некогда Роберту, даже зная, что тот никакой не Баратеон. Таргариен, Баратеон, Ланнистер – не столь это важно, лишь бы мир в государстве не нарушался! Не важно и то, что Джоффри как правитель никуда не годится: даже этот недоросль не причинит стране такого вреда, как новая междоусобица.

Варис, мастер над шептунами, полностью согласился бы с Гоббсом. Он очень старается сохранить королю Роберту жизнь, но когда Эддард угрожает открыть, что Джоффри не настоящий наследник, Варис добивается казни Неда. Если Джоффри будет скомпрометирован, в стране снова разразится гражданская война. Когда Старк просит Барнса передать хотя бы письмо его, Неда, родным, тот отвечает, что сначала прочтет письмо, – а уж доставит он его или нет, будет зависеть от соответствия послания его собственным целям. «Каковы же они, лорд Барнс?» – спрашивает Нед. «Мир, – отвечает евнух без колебаний и объясняет, как истинный гоббсианец: – Я служу государству, а государство нуждается в мире».

«Верховный септон некогда говорил мне, что тот, кто грешит, должен и страдать. Если он прав, лорд Эддард, скажите мне тогда: почему, когда вы, знатные лорды, играете в престолы, больше всего страдают невинные?»

Варис, «Игра престолов»

Взгляды Гоббса на политику сильно расходятся с мнением большинства великих домов. Кто же прав: Гоббс или лорды? Возможно, и та и другая сторона не права? Гоббс, видимо, считает себя реалистом и как таковой готов принять жестокую правду, которую опасно было бы игнорировать. Он думает, что знатные вельможи вроде Тайвина Ланнистера подвергают страну опасности, отказывая в повиновении королю. Возможно, они просто эгоистичны, но даже эгоист, у которого есть голова на плечах, должен понимать, что игра в престолы опасна прежде всего для него самого. Не лучше ли подчиниться Левиафану? Да и благородные мужи вроде Старка опасны не меньше, чем интриган Ланнистер: их одержимость вопросами чести ведет к Войне Пяти Королей столь же неотвратимо, как алчность Тайвина.

Кое в чем Гоббс был прав: всякая политическая доктрина должна принимать во внимание, что люди в первую очередь руководствуются собственной выгодой. Старки в особенности могли бы поучиться этому у мейстера Гоббса. Нед совершает трагическую ошибку, доверяясь Мизинцу, хотя всем ясно как день, что в интересах Мизинца выдать его королеве. Робб, выступая на войну, ожидает, что лорд Фрей поддержит его из чувства долга, как вассал дома Старков, а вот Кейтилин понимает, что Фреем движет одна лишь выгода, и предлагает ему почетный брак для одной из его дочерей. Но Гоббс в то же время и ошибался, полагая, что люди подчиняются только своим интересам. Для Эддарда смерть предпочтительнее служения беззаконному королю, и в реальной жизни люди тоже порой умирают за то, во что верят. Джон Сноу покидает дом ради суровой службы в Ночном Дозоре, и в реальности люди тоже жертвуют своими удобствами для блага других. Литературные истории о мужестве, чести и самопожертвовании потому и трогают нас, что в жизни мы находим тому примеры. Если бы нас влекла одна лишь корысть, рассказы о людях вроде Неда и Джона казались бы нам абсурдной нелепостью, но мы сопереживаем им, зная, что человек способен руководствоваться высшими побуждениями.

Упрощенный подход к человеческой психологии мешает Гоббсу понять, что сверхцентрализация власти не столько укрепляет государство, сколько ослабляет его. Эйерис, лишившись рассудка, натягивает бразды правления до того туго, что гражданская война становится единственной альтернативой его бесчинствам. Что еще прикажете делать, если его нельзя сместить или как-то призвать к порядку? Возможно, Роберт не поднял бы свой мятеж, не будь Левиафан-Таргариен таким самодержцем! Та же проблема возникает, когда королем становится Джоффри. Единственный способ сместить его – это восстание, отсюда Война Пяти Королей. Казалось бы, британские события должны были доказать Гоббсу, что гибкость в правителе важнее, чем воля к власти. Мало кто из английских парламентариев хотел покончить с монархией, но поведение Карла I заставило их выбирать между рабской покорностью и гражданской войной.

Гоббс, при всех своих заблуждениях, предвидел грядущие ужасы яснее, чем аристократия Вестероса, и Война Пяти Королей в полной мере оправдала его опасения. Люди Талли гибли у Риверрана, люди Ланнистеров – в Шепчущем лесу и на бродах, люди Старков – на Зеленом Зубце и на Красной Свадьбе. История этой войны изобилует и другими кровавыми битвами: вспомним разгром Станниса Баратеона на Черноводной, пиррову победу Лораса Тирелла над защитниками Драконьего Камня, взятие Рамси Болтоном Винтерфелла, опустошения, произведенные Железными Людьми на северо-западе Вестероса. Хуже всего, что это происходит как раз в то время, когда государству как никогда следовало бы сплотиться против внешней угрозы. Зима близится, Иные намерены отвоевать свои прежние территории, принцесса из дома Таргариенов обзаводится драконами и собирается вернуть себе отцовский Железный Трон. Мы понимаем, что иногда просто нельзя не восстать против бесчестных или некомпетентных правителей, но вред от Войны Пяти Королей слишком велик, чтобы начинать ее из-за одного лишь неправомочного наследования престола.

Позиция мейстера Гоббса не в том, что восстание невозможно в принципе – он лишь хочет сказать, что гражданской войны нужно избежать любой, в общем и целом, ценой. Можно сколько угодно взывать к высоким принципам чести и справедливости, но неплохо бы прикинуть, сколько человеческих жизней придется за них отдать. Для человека главное, чтобы ему не приставляли меч к горлу – честь и справедливость потом. Мы, как граждане западных демократий, голосующие за своих лидеров, тоже на свой лад играем в престолы. Забывая, чего стоила борьба за демократию нам самим, нашим сторонникам и даже нашим врагам, мы рискуем причинить своей стране и всему миру больше вреда, чем любой тиран из дома Таргариенов.

2. Лгать королю – великий грех
– Дон Фоллис —

«Можно обмануть короля, но от сверчка в тростнике и пташки в каминной трубе не укроешься».

Варис, «Битва королей»

Лгать королю – великий грех», – предупреждает Роберт Баратеон, однако принц Джоффри все-таки лжет ему[2]2
  Платон (428–348 до н. э.) в своем «Государстве» пишет, что правитель-философ вправе лгать своим гражданам для их же блага; обратный вариант, по мнению Роберта, неприменим. (Примеч. авт.)


[Закрыть]. Заявляет, что Арья Старк и сын мясника Мика напали на него и «избили дубинками», хотя зачинщиком драки был он. Двое невинных – сын мясника и Леди, волчица Сансы, – расплачиваются жизнями за его ложь. Сам Джоффри избежал наказания, хотя, с чем согласились бы большинство философов-моралистов, совершил большой грех. Но становится ли Джоффри виновнее оттого, что солгал королю, а не кому-то из его подданных? И увеличивается ли его вина оттого, что он недвусмысленно лжет, а не пытается обмануть короля как-то иначе?

Обман в «Игре престолов» – дело обычное, но вестероссцы обычно действуют тоньше, чем Джоффри. Робб Старк, к примеру, дурачит Ланнистеров, разделив свое войско, в результате чего захватывает в плен Цареубийцу и прорывает осаду Риверрана. Мирри Маз Дуур, обещая Дейенерис спасти жизнь кхалу Дрого, обрекает его на растительное существование[3]3
  Эта мейега, строго говоря, – не гражданка Вестероса, поскольку проживает за Узким морем. (Примеч. авт.)


[Закрыть]. Лорд Варис, мастер над шептунами, часто выходит из Красного Замка переодетым. Королева Серсея умудряется внушить всем, в том числе королю, что принц Джоффри – законный наследник престола, не сказав вслух ни слова на эту тему. Если никто из них не прибегает к откровенной лжи, делает ли это их менее виновными с точки зрения нравственности?

Прежде всего следует разобраться, в чем разница между ложью и обманом. Большинство философов, от Блаженного Августина (354–430), «О лжи», до Бернарда Уильямса (1929–2003), «Правда и правдивость», полагают, что человек лжет, пытаясь обмануть кого-либо путем убеждения его в правдивости своих слов[4]4
  Я лично нахожу это определение не совсем верным. См. мою статью «Раздвоение лжи» в сб. «"Теория Большого взрыва" и философия». Для данной статьи моя позиция значения не имеет. (Примеч. авт.)


[Закрыть].

Ошибочное высказывание еще не есть ложь. Кейтилин Старк не лжет, обвиняя Тириона Ланнистера в том, что он «замыслил убить» ее сына: она действительно верит, что он виновен. (Ей сказали, что кинжал, которым был вооружен наемный убийца, Тирион выиграл в споре с Мизинцем на турнире в честь именин принца Джоффри.) Поэтому Кейтилин, обвиняя Тириона, не пытается обмануть никого из собравшихся в гостинице на перекрестке дорог. Если бы невиновность Тириона была доказана, сир Уиллис Воде, певец Мариллон и другие могли бы сказать, что Кейтилин солгала им, – и были бы не правы. Она заблуждалась, и только.

Принц Джоффри, конечно, не единственный лжец в Семи Королевствах. Если верить Лизе Аррен, все Ланнистеры лжецы, а Тирион, похоже, прав, заявляя, что «для людей, подобных Мизинцу, лгать все равно что дышать». Лорд Петир Бейлиш, мастер над монетой, определенно лжет деснице короля Эддарду Старку, говоря: «Я отправлюсь к Яносу Слинту прямо сейчас и удостоверюсь, что городская стража поддержит вас». (Когда золотые плащи в критический момент поддерживают не Эддарда, а Джоффри, Мизинец говорит: «Я же предупреждал, чтобы вы не доверяли мне».) Кейтилин, взяв Тириона в плен, тоже лжет, говоря всем «часто и громко», что везет его в Винтерфелл. На самом деле они едут в Орлиное Гнездо, и Кейтилин прибегает к обману, чтобы сбить Ланнистеров со следа.

Даже Эддард Старк, известный своей честностью, порой лжет, вопреки словам короля Роберта: «Ты никогда не умел лгать ни ради любви, ни ради чести, Нед Старк». Он, например, говорит Джейме Ланнистеру: «Ваш брат взят по моему приказу, он должен ответить за свои преступления», хотя Тириона, как мы уже знаем, захватила Кейтилин Старк. Эддард, чтобы прикрыть жену, лжет на этот счет даже самому королю: «Моя леди-жена не виновна в своем поступке, светлейший государь. Она сделала это по моему распоряжению». И наконец, у Великой септы Бейелора Благословенного он ложно заявляет перед всей Королевской Гаванью: «Я вступил в заговор, чтобы сместить сына [короля Роберта] и захватить его трон».

Некоторые философы, однако, сказали бы, что ложное признание Эддарда – не совсем ложь. Как указывает Пол Грайс (1913–1988) в «Этюдах о словах», сказать что-то – тем более если ты намерен солгать – значит не просто произнести какие-то слова. Когда леди Лиза обвиняет Тириона не только в покушении на жизнь сына Кейтилин, Брана, но и в убийстве своего мужа, предыдущего десницы Джона Аррена, он саркастически произносит: «Интересно, когда я нашел время на все эти убийства?» На самом деле Тириону это вовсе не интересно, но он не лжет, поскольку (учитывая сарказм) не придает своим словам буквального смысла.

Возможно, и Эддард тоже не делает этого, признаваясь в измене, – но не потому, что он прибегает к иронии, как Тирион, а потому, что его вынудили признаться. В работе британского философа Дж. Л. Остина (1911–1960) «Как совершать действия при помощи слов» указывается, что, если человек произносит что-то под принуждением, сказанное им не может считаться действительным. Имеется в виду, что Эддард не лгал; он просто вынужден был сделать ложное признание, поскольку у него не было выбора – но фактически выбор у него был[5]5
  Для сравнения: мастер-джедай Оби-Ван Кеноби (из другого фантастического мира, который вам, возможно, знаком) заставляет имперского десантника произнести «Это не те дроиды, которых мы ищем». Вот у десантника выбора действительно нет. (Примеч. авт.)


[Закрыть]. На сэра Томаса Мора (1478–1535) в конце концов давили не меньше, вынуждая его сказать, что король Генрих VIII является полноправным главой церкви в Англии, но он предпочел не лгать[6]6
  Эддард и сэр Томас сделали разный выбор, но головы в итоге лишились оба. (Примеч. авт.)


[Закрыть]. Значит, Эддард, в отличие от Тириона, вкладывает в свои слова самый буквальный смысл, на что, собственно, королева и рассчитывала. То, что он говорил под принуждением, смягчает его вину, но это еще не означает, что он не солгал.

Заметим также, что Эддард иногда думает, что он лжет, хотя на самом деле не делает этого. Десница решает не говорить Роберту, лежащему на смертном одре, об истинном происхождении Джоффри. «Джоффри не твой сын», – хотел сказать Нед, но слова эти не шли». Здесь ясно, что Эддард полагает, что лжет королю путем умолчания. «Ложь эта оставила на душе его грязный отпечаток. „Чего только не приходится совершать, да простят меня боги“». Но в данном случае это не так, поскольку Эддард не говорит ничего, что считает ложным. В определенном смысле про каждого обманщика можно сказать, что он лжет; так, великий остроумец Марк Твен (1835–1910) утверждал, что «почти всякая ложь – действие, а слово в этом деле не играет никакой роли»[7]7
  Моя первая ложь и как я из нее выпутался. // Твен, Марк. Человек, который совратил Гедлиберг. (Примеч. авт.)


[Закрыть], но это все же неточно.

Можно пойти еще дальше и заключить, что Эддард не пытается обмануть короля, а просто хочет оставить его в заблуждении. Простое сокрытие информации действительно не всегда есть обман – например, если вы стремитесь оставить кого-то в неведении вместо того, чтобы сообщить ему нечто ложное. Однако современный философ Томас Карсон указывает, что «сокрытие информации может включать в себя элемент обмана при условии ожидания, обещания и (или) профессионального обязательства, что такая информация будет сообщена». Эддард в качестве десницы явно обязан открыть королю то, что имеет первостепенное значение для управления государством. То же самое, предположительно, должна сделать и королева. Таким образом, они оба обманывают короля, скрывая от него тот факт, что Джоффри не его сын.

В некоторых случаях обман с точки зрения морали бесспорно хуже, чем ложь. По сравнению с обманом королевы, цель которого – захват Железного Трона, ложное признание Эдуарда в измене с целью спасти жизнь своим дочерям и сохранить в королевстве мир выглядит прямо-таки похвально. Однако некоторые выдающиеся философы, в том числе Иммануил Кант (1724–1804) и Родерик Чисхолм (1916–1999), утверждают, что при прочих равных условиях лгать человеку в лицо гораздо хуже, чем обманывать его каким-либо другим способом[8]8
  Кант никогда не стал бы лгать своему королю, полагая это неправильным, – но, что интересно, по крайней мере однажды пытался его обмануть. (Примеч. авт.)


[Закрыть]. Большинство из нас интуитивно чувствует, что обманывать, не прибегая ко лжи, с нравственной точки зрения правильнее. Королева Серсея попросту держит связь со своим братом в тайне и предоставляет другим судить, кто отец Джоффри. Многие философы, вслед за Кантом и Чисхолмом, согласятся, что, если бы она заявляла открыто, будто отец Джоффри – Роберт Баратеон, ее вина была бы более тяжкой.

Почти все философы-моралисты полагают, что ложь дурна именно потому, что имеет своей целью обмануть кого-либо. Но если Кант и Чисхолм убеждены в том, что ложь – это зло, другие не соглашаются с этим (например, Бернард Уильямс, упомянутый выше, и Т.М. Сканлон в книге «Чем мы друг другу обязаны»). Признавая различия между ложью и другими способами обмана, они не думают, что от этих различий ложь становится хуже. Иными словами, они в принципе согласны с английским поэтом Уильямом Блейком (1757–1827): «Правда, сказанная злобно, лжи отъявленной подобна»[9]9
  Из «Прорицаний невинности», перевод С. Маршака.


[Закрыть].

Самая плохая сторона лжи – это, возможно, то, что лжец предлагает нам поверить ему, а затем предает эту веру. По словам Родерика Чисхолма и Томаса Фиэна, «ложь, в отличие от других форм намеренного обмана, является по сути своей нарушением веры». Эддард, например, открыто призывает горожан Королевской Гавани поверить в его измену. Робб, с другой стороны, не говорит напрямую Тайвину Ланнистеру, что все войска северян движутся на юг по Королевскому тракту. Поэтому он не предает ничьего доверия, когда ведет «девять из десяти своих всадников» через Зеленый Зубец у Близнецов.

Но даже согласие с тем, что нарушенное доверие усугубляет вину обманщика, не объясняет того, отчего ложь хуже всех остальных форм обмана. Обманщик может воззвать к доверию обманутого и предать это доверие, не прибегая к откровенной лжи. Так, Мирри Маз Дуур дает понять, что способна вылечить кхала Дрого. При этом она, сказав, что «жизнь можно купить лишь смертью», заставляет Дейенерис поверить, что речь идет о смерти рыжего жеребца, а не ребенка, которого носит кхалиси. Но, не солгав открыто, она все-таки предлагает Дейенерис поверить ей и предает доверие. (Дейенерис, правда, отплатила колдунье сполна: сожгла ее на погребальном костре вместе с Дрого.)

Многие философы полагают, что лучше обмануть не солгав: это уменьшает ответственность за обман. Если вы лжете кому-то в открытую, вся ответственность падает только на вас, поскольку другая сторона верит вам на слово. (Конечно, при наличии здорового скептицизма она может и усомниться, но люди в большинстве своем избегают обвинять кого-то во лжи без серьезных доказательств обратного.) Если же вы обманываете каким-нибудь другим образом, ваша аудитория должна прийти к ложному выводу на основе собственных рассуждений. Иначе говоря, люди сами выбирают, верить вам или нет, и, само собой, несут ответственность за свой выбор. Мейега не уточняет, чьей жизнью нужно заплатить за жизнь Дрого: Дейенерис сама делает вывод, что это конь. Поэтому часть ответственности за обман ложится и на нее. «Ты говорила мне, что только смертью можно выкупить жизнь. Я думала, ты говоришь про коня», – упрекает она, на что Мирри Маз Дуур вполне резонно ей отвечает: «Эту ложь ты сказала себе сама. Ты знала цену».

Дейенерис, разумеется, приходит к такому выводу стараниями мейеги – та делает все, чтобы внушить ей мысль о коне. Уменьшает ли ответственность колдуньи тот факт, что Дени сама себя обманула? Приведем один пример по аналогии с работой современного философа Дженнифер Сол. Представьте, что вы прогуливаетесь по Блошиному Концу, держа напоказ дорогой валирийский кинжал с рукоятью из драконовой кости. Когда этот кинжал наконец украдут, часть ответственности ляжет и на вас: надо было спрятать его под плащом и не искушать местное население. Но уменьшит ли это ответственность вора? Вряд ли. Пожалуй, ему самое место в тюрьме или на Стене, как и тем, кто крадет у более осторожных прохожих.

Однако, хотя ответственность обманутого не уменьшает ответственности обманщика, обманывать без прямой лжи стоит хотя бы потому, что этим сохраняется автономия другой стороны. Чем больше у человека свободы выбора, тем больше он независим. Кант («Метафизика нравов») и британский философ Джон Стюарт Милль (1806–1873) («О свободе») подчеркивают нравственное значение автономии.

Если вы лжете людям, выбор у них, как уже говорилось, невелик. Они либо верят вам (или по крайней мере делают вид, что верят), либо открыто сомневаются в вашей правдивости – этим и ограничивается их автономия. Если же вы обманываете путем недомолвок, выбор другой стороны расширяется и автономия увеличивается. Дейенерис могла бы прояснить ситуацию, не уличая мейегу открыто, а всего лишь спросив ее: «Ты уверена, что смерти коня будет достаточно для исцеления Дрого?»

Но всегда ли жертвы иных форм обмана обладают блыним выбором, чем жертвы открытой лжи? Роберт перед смертью просит Эд дарда позаботиться о его детях.

«Слова эти повернулись в животе Неда ударом ножа. На мгновение он потерялся. Он не мог заставить себя солгать. А затем вспомнил его бастардов… маленькую Барру у груди матери, Мию, оставшуюся в Долине, Джендри у наковальни и остальных.

– Я буду охранять твоих детей, как своих собственных, – медленно проговорил он».

В данном случае ложь только подразумевается – Эддард верит в то, что говорит, но Роберту, конечно, и в голову не приходит спросить: «Ты каких детей имеешь в виду? «Так в самом ли деле у короля больше выбора, чем в том случае, если бы Нед ему лгал? Он, конечно, думает, что Эддард будет заботиться о Джоффри, Мирцелле и Томмене; несет ли он в такой ситуации часть ответственности за то, что его обманули?