Текст книги "Мытарь"

Я начинаю делать руками плавательные движения, ногами тоже барахтаю изо всех сил. Конечно, ни ногами, и ни руками я ничего делать не могу ― за отсутствием таковых, но кажется мне именно так.

Черная дыра побеждает. Я чувствую, что уже не могу сопротивляться, и сейчас она меня проглотит. Мальчик! Тот малыш, благодаря которому я выбрался из сарая! Я пытаюсь вызвать его образ, надеясь, что он мне снова поможет, но ― нет. И это не помогает. Меня неумолимо засасывает.

Я все еще сопротивляюсь, все еще надеюсь вырваться, понимая, впрочем, что мне уже вряд ли это удастся. В комнату входят летчики.

Я поворачиваюсь к ним в надежде… Люди, конечно, меня не спасут, но вдруг мне как-нибудь помогут их астральные визитеры? Пара невзрачных ангелов, какие-то родственники за слоем тумана… Возле шатенки стюардессы какая-то астральная пакость. Но все эти сущности меркнут ― а пакость и вовсе жмется и старается казаться меньше ― на фоне одного ангела. Его видно отчетливо ― он возвышается за спиной немолодого пилота. Летчику на вид около сорока ― седина в висках, морщинки у наружных углов глаз.

Я с надеждой смотрю на ангела, но тот не видит меня. Я и ранее отмечал, что взгляд у ангелов какой-то рассеянный, будто их сознание сейчас далеко ― оно внимает голосам и музыке совсем иных сфер.

Ангел не видит меня, но при этом я чувствую, что хватка Черной дыры ослабла. Я смотрю на нее и мне кажется, ― да нет, не кажется, так и есть ― клякса-трещина-паук становится меньше и все более блеклой. У нее даже недостает сил всосать в себя сущности, появившиеся вместе с пилотами и стюардессами. И я понимаю ― это с ней делает простое присутствие ангела за спиной летчика.

Пользуясь этим, я снова кидаюсь к окну, изо всех сил натягиваю щупальце, удерживающее меня и… вырываюсь. Я лечу прочь по взлетному полю, успев заметить, почувствовать, понять, что трещина-паук сжимается и будет сжиматься, пока не исчезнет. Если, конечно, летчик останется в комнате еще хотя бы на несколько минут.

«Спасибо вам», ― думаю я, мчась по летному полю быстрее самих самолетов.

Глава 16

Я научился хорошо разбираться в видах эмоциональной энергии, выбрасываемой людьми. Научился отличать эти выбросы от астральных сущностей, некоторые из них выглядят очень похоже на комок гнева или облако страха. Я стал искушенным призраком, понял многие законы тонкого мира, в каком-то смысле стал здесь своим. А времени-то с того дня, как я вплавь добрался до берега, прошло всего ничего ― месяца два, может быть, три по человеческим меркам.

Мир глазами призрака представляется совсем иным. Небо я почти никогда не вижу голубым или синим ― то красным, то черным, но чаще всего ― зеленым. Сейчас, например, оно цвета шартрез. Я не вижу трамваи, здания, людей и деревья ― точнее, их я тоже вижу, но иначе, чем человек. Вот в междумирье, как мне кажется, я видел все так же, как люди, а сейчас ― нет. Дома, здания, деревья, животные, люди видны мне настолько, насколько много в них энергии. Если дом давно не обитаем, я могу его вообще не заметить. Обычные деревья, даже целые леса ― дают ровный, несильный фон. Чаще всего, лес мне видится в голубых тонах. Животные, как правило, тоже не сильно добавляют красок в картину, хотя собаки, пожалуй, ярче кошек, мышей и уж тем более ― насекомых. А вот люди ― тут очень по-разному. Есть такие, как то брошенное здание ― могу пролететь насквозь и не заметить. А есть такие, энергия которых на полквартала распространяется, и возле них мне даже гул слышится, как возле линии электропередач. Это люди, что называется, сильные духом и, как правило, незаурядные личности. Но сама энергия этих людей может быть очень разной. Вот сейчас я вижу господина, возле которого клубы темно-серого дыма. Да и сам он похож на демона, из этих клубов появляющегося. Этот человек ― монстр. Лучше от таких держаться подальше. А вон от той невзрачной девушки по всей улице растекается зеленое свечение. Эта девушка и сама сильна, и любит так сильно, что расплескивает вокруг свое большое озеро любви. Многие алчные сущности хотят прикоснуться к этой зелени, и касаются, но не один из них не приблизится к самой девушке ― два светлых ангела хранят свою подопечную. Вон ― художник с мольбертом. Вокруг него облака прекрасной фиолетовой энергии. Краду чуть-чуть ― для пропитанья.

Но в первую очередь, я вижу именно энергии ― сплетающиеся, сочащиеся, клубящиеся или просто зависающие. И раньше я не всегда сразу мог понять, что из себя представляет то или иное цветное облако: аура человека, астральная сущность или, например, выброс радости болельщиков с ближайшего футбольного стадиона. Что же касается призраков ― вот где бурная жизнь! Ужасные, смешные, злобные или аморфные существа сливаются в порыве любви или, наоборот, воюют, скандалят, воруют силы друг у друга и у живых. В общем, если бы человек смог увидеть то, что происходит вокруг него, когда ему кажется, что он одинок, ― он бы, наверное, сошел с ума или решил бы, что под воздействием наркотика. То есть можно сказать с уверенностью ― одиночества на Земле не существует. Одиночество было в моем сарае. В реке, пока я не стал слышать Голос. Но не здесь.

Вырвавшись из лап Черной дыры, я лечу по небу цвета шартрез и думаю, как мне дальше быть. А то, что я хочу быть, ― непреложно. Хочу действовать, жить ― пусть даже в теле призрака. Еще за последние дни я понял, что не хочу вредить, а хочу помогать людям… Почему? Из астрального мира делать гадости гораздо проще, чем хорошее. У кого-то сил «подпить», кому-то настроение испортить, своровав облако радости, предназначенное любимому или ребенку… Да много способов. Этим и занимается большинство призраков. Почему же я решаю пойти по другому пути? Не знаю. Может быть, именно потому, что не хочу ― как все?

Я лечу вдоль какого-то обычного, четырехэтажного дома в спальном районе. Я вижу дом разноцветным, но преобладает грязно-желтый цвет ― что типично для домов, в которых живут люди приземленные. Рядом со вторым подъездом ошивается группа отвратных сущностей ― огромная зеленая жаба и с ней две-три астральные пакости помельче. Из подъезда выливаются целые потоки бордовой энергии. Они то немного светлеют, то, наоборот, обретают черные вкрапления. Судя по потокам, внутри дома ― очень серьезный конфликт, может быть, драка не на жизнь, а на смерть. Так и есть ― дверь в квартиру первого этажа открыта, оттуда доносится истеричный женский крик и пьяный бас. Я влетаю и сразу понимаю, почему жаба с компанией не заявилась внутрь квартиры ― на пороге висит распятие. Интересно, что как раз у таких людей, которые живут самой что ни на есть приземленной жизнью, думают только о хлебе насущном и выпивке, обязательно есть иконка или целый молельный угол. В ум не возьму ― почему? Словно они нужны не для какой-то небесной поддержки, а как охрана домочадцев от самих себя. Однако на низких астральных сущностей вроде этой огромной жабы распятие действует, как дверной замок. На меня тоже действует, но не так ― я просто становлюсь слабее.

Я пролетаю на кухню, откуда и хлещут потоки бордовой злобы. Сцена, которую я вижу, страшна ― пьяный отец семейства, в разодранной грязной майке и тренировочных штанах размахивает кухонным ножом, преследуя перепуганную и заплаканную женщину. Та бегает от него вокруг стола, снося табуретки, стараясь, чтобы муж не мог до нее дотянуться. Девчушка лет четырех уже даже не плачет, ― она бегает за мамой, а когда поймает, жмется к ее ноге и в ужасе смотрит на отца. Мать кричит, чтобы дочь ушла в свою комнату, но девочка словно не слышит.

– Вася! Вася! Прекрати, пожалуйста! ― молит женщина. ― Да что это с тобой?!

Что стало причиной раздора мне не понять, ― никаких внятных обвинений от пьяного мужика не звучит. Сосредоточенно сопя, он пытается добраться до женщины. Та в последний миг увертывается от ножа, тогда Вася зло матерится и готовится к новой атаке. Бедная девочка не понимает, как она, повисая на ноге, мешает родной мамочке… Когда она не дает маме спастись.

Зная, что пьяные легче поддаются вмешательству, я решаю влететь в тело мужика, но внутри него такая температура агрессии, что меня вышвыривает сразу же. Его дух в бешенстве, мне никак не пролезть. Что же делать? Я уже опасаюсь не только за женщину ― этот упившийся идиот способен и ребенку навредить. Но как им помочь я не знаю.

Наконец, из-за дочки, виснущей на женщине, алкаш ловит ее. Та истошно кричит, а малышка, оставив мать, быстро залезает под стол и, не вытирая текущих ручьем слез, хмуро смотрит на происходящее, шепотом повторяя:

«Мама… Мамочка…»

«Господи, ― думаю я, ― если бы сейчас можно было вызвать городового, все еще можно было бы остановить!»

Муж прижимает женщину к стене и, бормоча что-то злобным шепотом, подносит нож к ее горлу. Она уже не может кричать, только сипит, выкатив напуганные глаза.

Я и сам не понимаю, когда и почему решаю прыгнуть в тело ребенка. Кажется, я делаю это раньше, чем успеваю подумать. Сжатая и объятая ужасом душа девочки не оказывает сопротивления ― малышка и так почти мертва от страха. Я, будучи в теле девочки, вскакиваю, стукаюсь головой о столешницу, но, не обращая внимания на боль, вышмыгиваю из укрытия и хватаю со стола другой кухонный нож ― поменьше.

Мужчина, что-то шипя и брызгая слюной в лицо онемевшей от страха женщины, заносит нож для удара. Именно в это мгновение я втыкаю свой ему в ногу. Рука малышки слаба, и у меня не получается глубоко воткнуть нож, но он все равно застревает в плоти ноги. Я сразу же вновь бросаюсь под стол. Мужчина с ревом кидается за мной, то есть малышкой, и ловит ее за ногу. Я не кричу и не плачу, хотя если бы сейчас душа девочки заняла свое место ― наверняка стоял бы настоящий напуганный рев. Но я только молча и сосредоточенно борюсь с крепкой мужской рукой девочкиными крохотными силенками.

Алкаш, хрипя что-то матерщинное, тянет дочку к себе. Я знаю, что сейчас ей просто перережут горло, и уже очень жалею, что вмешался. Я вырываюсь изо всех сил, брыкаюсь свободной ногой, хватаюсь рукой за ножку стола ― но это не сильно помогает.

И тут я чувствую, что хватка пьяницы ослабевает. А потом он и вовсе отпускает ногу девочки и ― крича особенно громко и особенно грязно ― выпрямляется. В его боку торчит тот самый нож, который я втыкал ему в ногу. Видимо, нож упал на пол, и мать, спасая дочку, сделала то, что должна была.

Я выглядываю из-за стола и вижу, что мужик, держась рукой за раненый бок, делает два шага в сторону жены, которая даже не пытается убежать. Но пьяница, не дойдя полшага, падает на пол, ударившись головой о столешницу кухонной стенки.

Спасены. Я выскальзываю из тела девочки и лечу прочь. Я знаю, что Вася сейчас не встанет ― он без сознания. Мама бежит к телефону и, скорее всего, полицмейстеры скоро приедут, и этим все кончится.

Боже, как же я ослаб… Оказывается, нахождение в чужом теле забирает кучу энергии…

Из-за отсутствия сил я не вылетаю, а, можно сказать, выплываю из подъезда и вижу, что поток бордовой энергии иссяк, а жаба с компанией провожают меня удивленными взглядами.

И все же я безумно рад! У меня получилось! Впервые! Я смог помочь, смог спасти девочку и ее мать! Да, я очень рисковал, малышка по моей вине была в шаге от смерти. Но этот риск был оправдан ― если бы отец убил женщину на глазах маленькой дочери, разве не была бы жизнь девочки изуродована? А кроме того, вполне могло так случиться, что алкаш и ее бы прикончил после того, как расправился бы с женой. Но мы помешали этому!

Отлетев на некоторое расстояние я все-таки решаю вернуться и убедиться, что полицмейстеры ― в этом мире их называют полицейскими ― прибудут раньше, чем придет в себя пьяный подонок. И через несколько минут к подъезду, возле которого уже собралось немало людей, подъезжает и полицейский автомобиль, и карета, точнее машина, скорой помощи. Мать выводят в наручниках, плачущую малышку держит на руках какая-то женщина, а Васю, точнее, его тело, выносят на носилках. Оно накрыто с головой. Умер. Может, и к лучшему. Лишь бы мать смогли оправдать, а то свидетелей-то не было, кроме меня и малышки, а ее никто слушать не станет.

Я выбираю новое место обитания. Сначала, гонимый своим желанием помогать людям, я поселяюсь возле больницы, прямо по соседству с наркологическим диспансером. Но очень скоро понимаю, что это мне не годится. Духи, призраки, астральные монстры, навещающие больных, которых пользует это заведение, настолько ужасны и непредсказуемы, что поневоле сам начинаешь сходить с ума. Конечно, сходить мне не с чего, но эта круговерть астральных чудищ выхолащивает.

И главное, я, собственно, не понимаю, как им можно помочь. Никаких особо предосудительных поступков ни они, ни против них не совершают ― все самое гадкое они уже сделали до больницы. А теперь они просто расхлебывают последствия.

Какое-то время ошиваюсь возле полицейского здания, куда привозят преступников. И там я тоже оказываюсь не нужен. Случается, конечно, что хватают невиновных, но это редко и главное, им я тоже помочь не в силах.

Где же я могу пригодиться? С такими мыслями я просто скольжу по городу, а иногда и в другие наведываюсь. Европу я тоже посещаю, но там не задерживаюсь ― все-таки незнание иностранной речи очень мешает.

Я летаю по Санкт-Петербургу, заглядываю в различные заведения, спускаюсь в подземелье ― к поездам, мчащимся по подземным тоннелям. Этот вид транспорта называется метро. Я ищу, кому из живых людей могу оказаться полезным. Мне до сих пор стыдно, что я не смог спасти того мальчугана, упавшего в полынью. И теперь, после сцены с обезумевшим пьяницей, я понимаю, что все-таки могу пригодиться. И это вселяет в меня желание быть! Усиливает его.

Спустя один или два дня после случая на кухне я ныряю в подземелье одной из станций и, глядя по сторонам, несусь к противоположному выходу. У входа мое внимание привлекает девушка ― почти девочка со смешным рюкзаком, от которой почему-то исходят сильнейшие протуберанцы белесо-серого страха. Так боится ездить в метро? Еще я обращаю внимание на трех веселых парней и пьянчужку, спящего на лавке посреди станции.

Выход из подземелья преграждает Черная дыра. Она похожа на пробоину, пустившую корявые ветви трещин прямо по воздуху. Заметив дыру, я сначала замираю, а потом плавно сдаю назад, так как уже чувствую ее притяжение.

«Бежать!» ― думаю я и снова мчусь к тому выходу со станции, которым проник сюда. Я, конечно, могу уходить сквозь стены, но никогда не знаешь, какой они толщины и когда вынырнешь наружу; тем более что и внутри них встречаются ловушки. Однажды, ныряя сквозь гору, я чуть не застрял в каком-то древнем захоронении, откуда меня очень не хотели отпускать голодные духи умерших.

Пролетая, я вновь бросаю взгляд на девушку, которая так боится ездить в метро. И вижу, что она зачем-то очень близко, даже опасно близко подошла к краю платформы.

«Она собирается прыгать на рельсы! ― понимаю я. ― Да! Вот почему она рассеивает вокруг себя весь этот белесый ужас!»

Я застываю, быстро соображаю, как могу помешать ей. В это время черная трещина с дальней стороны станции начинает тянуть ветви ко мне. Она будто охотится на меня ― ветви растут, отбрасывая другие сущности, попадающиеся на пути.

«Что за дурочка! ― думаю я, глядя то на девчонку, то на ветви дыры, и слушая гул приближающегося поезда. ― Поди какая-нибудь любовь несчастная или еще что! И вот то ли ей подыхать, то ли мне!»

Идея приходит ко мне, когда я скольжу взглядом по станции, в поисках спасительного решения. Я вновь вижу того пьянчугу. Он ко мне ближе, чем прутья Черной дыры, а значит могу успеть.

Я устремляюсь к бездомному, ныряю в его тело и пытаюсь встать с лавки. Но как только я делаю движение ногой, просыпается хозяин. Он уже трезв, хоть и с похмелья, и сразу же пытается вытолкать меня взашей. И тут… Я удивляюсь своей стойкости… Я не даю себя вытолкать, а, наоборот, упорно пытаюсь взять управление чужим телом!

Наверное, со стороны бомж выглядит как все еще сильно пьяный: он то почти бежит, то останавливается и что-то кричит самому себе, потом, качаясь, снова делает несколько шагов, потом убыстряется и даже начинает расталкивать встречных. Я в теле бомжа продираюсь к девушке. Она даже не смотрит в нашу сторону, а я вижу, как поезд вылетает на станцию, и девушка делает шаг…

Глава 17

 
Мои слова не особенно вежливы,
Но и не слишком злы,
Я констатирую факт:
Козлы!
 

Б. Гребенщиков. Козлы

Тот самый бомж, что минуту назад еще спал на лавке в центре станции, вдруг бросается на Лилю и валит на пол за мгновение до того, как она должна была прыгнуть на рельсы.

Лиля сначала не понимает, что произошло. Мелькает мысль, что она уже умерла, но быстро осознает, что это не так.

«Фу, тля… Кринж, дикий кринж! Трахнуть, что ли, решил? ― брезгливо освобождаясь от туловища бомжа, думает Лиля. ― Помойкой тащит… фу… зашквар».

Выбравшись, она пытается ударить мужчину ногой в пах, но бомж пятится так быстро и с таким напуганным видом, словно сам не понимает, как все получилось. Пинок Лили не получается сильным и приходится ему в коленку, прикрытую фалдой пальто.

– Ты что, с катух съехал, имбецил? ― выкрикивает Лиля и понимает, что плачет. Она разворачивается и быстро вбегает по ступенькам в город.

Все это утро, все мысли, страхи, дурацкая попытка самоубийства, этот треклятый бомж ― все выливается из девушки струями слез.

«Вот так, тля, соберешься сдохнуть, и то не дадут, ― думает девушка, шагая, сама не понимая, куда. ― Какой-нибудь отстойный педофил решит, что ему приспичило с утра пораньше и завалит тебя прямо на станции. Ни жизни нет, ни смерти нормальной, тля».

Вечером Лиля вынуждена восстановить уничтоженный аккаунт и объясниться.

Рубикон: Мы знаем, что ты не выписалась. Что случилось?

Шадоу2002: Да какой-то бомжара бросился на меня и не дал прыгнуть.

Рубикон: Значит он понял по твоему поведению, что ты хочешь сделать.

Шадоу2002: С фига ли? Никто не понял, а он, блин, догадливый такой. Наверное, просто помацать хотел, козел.

Рубикон: Все равно, это не оправдание. Почему позже не повторила попытку?

Шадоу2002: Настроения не было.

Рубикон: Это не оправдание. Не шути с нами. Исполни то, ради чего ты вступила в игру, или хуже будет.

Шадоу2002: Хорош угрожать! Я не собираюсь ничего менять, все сделаю.

Рубикон: Когда?

Лиля думает несколько мгновений и почему-то пишет:

«Через день. Послезавтра».

Рубикон: Почему не завтра?

Шадоу2002: Хочу в себя прийти. От всего этого…

Рубикон: Не откладывай. Выпишись завтра же.

Лиля не отвечает.

Рубикон: Почему ты молчишь? Я жду ответа.

Лиля опять не отвечает.

Рубикон: Если ты не сделаешь этого завтра ― пожалеешь. Мы знаем, где вы живете с матерью. Вам обеим будет очень плохо, поверь. Даже кота вашего не пощадим.

«Паштет-то тут при чем? ― думает Лиля. ― Вот козлы, тля».

Но Рубикону она так и не отвечает, ― выключает компьютер и ложится спать. Впрочем, уснуть тоже не получается ― болит голова. Лиля выпивает таблетку аспирина, какое-то время возится в телефоне, потом, наконец, выключает свет и ― на этот раз ― быстро засыпает.

Лиле снится вокзал. Она стоит на перроне и смотрит вдаль ― там, вдали, виднеется хвост уходящего поезда, на который она не попала. Во сне ― зима, снег падает большими белыми хлопьями. Лиля знает, что в том поезде, на который она не успела, ее ждало что-то очень плохое. Какая-то беда. И во сне Лиля понимает, что до того, как поезд тронулся без нее, она не знала о том зле, что находится внутри. Потом Лиля представляет, что бы это могло быть. Может быть, обнаглевшая пьяная компания? Нет. В том поезде уехал убийца. Один. Во сне он Лиле представляется в такой же шляпе, какая была у гражданина в белой джинсовой куртке и в таком же грязном, черном пальто, как у бомжа в метро. Но девушка не может увидеть лица убийцы ― конечно, ведь поезд с ним уже ушел, и даже во сне Лиля понимает, что она лишь фантазирует о том, как бы он мог выглядеть.

И вдруг Лиле становится легко и радостно. Поезд ушел. Убийца уехал. Она свободна.

Но тут сквозь снежную пургу она видит, что по тем же рельсам, по которым только что ушел один состав, движется другой. Локомотив гудит и светит фарами в снежном полумраке. И Лиля понимает, что ей надо немедленно бежать со станции ― ведь в этом поезде тоже убийца! Может быть, даже более страшный, чем в предыдущем. И тоже охотится именно за ней ― за Лилей.

Лиля вбегает на станцию, слева ― кассы, справа ― чуть поодаль ― буфет, выход напротив. Лиля бежит к выходу, но слышит, что поезд уже пришел ― проводницы клацают крепежами, открывая доступ к вагонным ступенькам. Лиля открывает тяжелую деревянную дверь со станции, чувствуя, что тот, кого так боится, уже вошел в здание. И может быть, даже смотрит Лиле в спину. Лиля выскальзывает наружу и… просыпается.

Ночь. Слышно, как в соседней комнате плачет мать. Она рыдает, стараясь заглушить звук подушкой, но получается плохо. Лиля прекрасно знает этот звук.

– Мам, че ты… ― Лиля стоит в дверях маминой комнаты. ― Что случилось?

– Ничего, дочка… ― отвечает мать. ― Иди спать.

Лиля молчит, не уходит. Повзрослев, Лиля перестала реагировать на эти ночные рыдания, самой есть о чем в подушку поплакать. А вот сегодня, почему-то, встала.

С того дня, как между ними произошла ссора, а потом Надя врезала Лиле пощечину, дочка с матерью почти не общались. Девушка стала чуть внимательнее относиться к домашним делам ― прекрасно понимая, что причина маминых бед совсем не в этом; а мать дулась ― говорила мало, сухо и все время слегка недовольным тоном. Дочь это вполне устраивало ― лишь бы ее саму поменьше трогали. Но сегодня Лиля почему-то встает и идет успокаивать мать.

– Мам… ― бубнит Лиля. ― Кончай, а? Че ты плачешь?

– Иди спать, ― повторяет мать со вздохом, но чуть помолчав, продолжает: ― Мне сегодня утром вдруг показалось, что я тебя потеряла. Даже сердце сжалось. Мне представилось, что ты умерла… ― Мама снова начинает плакать, не поворачиваясь к Лиле. ― И я поняла, какой была дурой. Что дергаю тебя, лезу с претензиями. Тебе и самой нелегко.

– Почему мне нелегко, мама? ― спрашивает Лиля.

– Не знаю, ― отвечает та. ― Ты всегда была таким человеком… непростым. То, что многим покажется пустяком, тебя сильно ранило. Ты могла потом долго об этом думать… Ты всегда была такой. А я могла тебя потерять. Не знаю, почему мне так показалось сегодня? ― Только сейчас мать поворачивает заплаканное лицо, словно пытаясь прочесть ответ в глазах дочери, которые все равно в темноте не видно ― луч уличного фонаря, проникающий сквозь занавески, слишком слаб.

Лиля молчит.

– Прости меня, дочка, ― вдруг говорит мама и поднимает руку, подзывая Лилю.

Лиля подходит, садится на край кровати, обнимает мать, а потом они еще долго плачут вместе ― по большей части, молча.

Следующий день не становится днем новой жизни ― нет, все остается по-старому: колледж, одиночество, проклятая невезуха везде и во всем, ― так кажется Лиле. Правда, с матерью помирились. Что касается «выписки» ― тут Лиля пока сама себе не может ответить, то ли она и вправду завтра сделает то, что обещала себе и Рубикону, то ли что-то уже изменилось.

К счастью, угрозы Рубикона остаются угрозами, и на завтра ни с Лилей, ни с мамой не случается ничего страшного. Видимо, кураторы «Розового слона» все-таки решили дать еще один день.

На этот раз Лиля надумывает иной способ покончить с собой ― прыгнуть с той самой крыши, с которой не так давно чуть не сорвалась. Вместо того, чтобы идти в колледж, прошмыгнув в подъезд нужного дома вслед за жильцом, девушка поднимается на чердак. Уже там, наверху, даже не вылезая на крышу, Лиля понимает, что и сегодня она не решится. Почему? ― Лиля не понимает. Ей приходит на ум только один ответ ― перегорела. Оказывается, даже в желании убить себя можно перегореть.

В девушке борются два чувства ― с одной стороны, ей радостно, что она сейчас не умрет. А может быть, вообще не в ближайшее время… Все-таки есть в самоубийстве что-то неправильное и отвратительное, она, разумеется, понимала это и раньше, но сейчас ― особенно остро. С другой, Лиле невероятно гнусно от того, что сейчас сгорает тот единственный и вожделенный мост, по которому она надеялась сбежать от осточертевшей реальности. А значит, Лиле опять придется остаться с ней один на один.

И все-таки сейчас, именно в эту минуту, Лиле хорошо. Она почти счастлива. Она все равно вылезает на крышу, садится на шифер и смотрит на город, окутанный утренней дымкой. Фырчат машины, куда-то торопятся люди, в небе кружат весенние птицы. Девушке кажется, что больше всех заняты именно птицы, так бурно они вспархивают и перелетают с дерева на дерево, так настойчиво и убедительно вскрикивают. И Лиле от этого становится смешно. Она сидит, обхватив колени, на влажном шифере крыши и бессмысленно улыбается.

«Уйду нафиг из этой вонючей шараги. Пошли в звезду все эти козлы и лошади», ― думает Лиля. Но пока решает ограничиться тем, что завтра не пойдет на учебу. И послезавтра. А там ― само все как-то наладится. А если не наладится ― к такому Лиля уже привыкла. ― «Работать пойду, ― думает она. ― Няней какой-нибудь или, там, за старушками приглядывать. Изи! Да хоть в «Мак», ― и то лучше, чем торчать в шараге. Ма, конечно, будет шеймить, но пусть радуется, что я не рипнулась. Кстати, как она почувствовала, что я хотела сделать?»

Вечером Лиля, не заходя на сайт, удаляет его из памяти браузера.

«Пусть агрятся, ― думает девушка, ― я их все равно дропнула».

Но куратор «Розового слона» находит иной путь ― утром следующего дня Лиля получает смс с неизвестного номера, на который к тому же нельзя ответить ― пользователь заблокировал эту возможность.

«Ты опять сделала ошибку. На этот раз ― последнюю. Зайди на сайт».

У Лили начинает ходуном ходить сердце, но все же, хотя ей очень страшно, она решает не отступать от намеченного и не запускает комп. Она пытается заблокировать номер, с которого пришло сообщение, но получает новое и уже с другого. Скорее всего, смс посылается не по мобильной связи, а через интернет-телефонию и таких номеров просто не существует.

«Теперь тебе хана, овца. И олдам твоим».

«Олдам? Неужто и папашу разыщут? Овца ― да, сама знаю», ― с горечью думает Лиля. Выключает телефон и достает из проема между задней панелью письменного стола и стеной ― там у нее место для заначек ― банку пива. В своей комнате Лиля убирает только сама и потому не боится, что тайник будет раскрыт. Девушка сидит за компом, читает чужие посты в соцсетях, что-то из них «лайкает», что-то комментирует ― допивает пиво и ложится спать. Алкоголь помогает уснуть быстро и без сновидений.

Утром Лиля, как и планировала, не идет на учебу, а маме, которая заходит ее разбудить, говорит, что приболела. Включив телефон, Лиля видит еще три новых сообщения с незнакомых номеров, однако решает удалить их, не открывая.

«Дома останусь, ― решает Лиля. ― И Паштета не выпущу».

Кот кастрирован и даже весной предпочитает сидеть дома, а не скакать по крышам. Лиля решает убедиться, что он дома, и находит питомца лежащим на кухонном подоконнике.

Дополнительно к запертому замку девушка навешивает дверную цепочку.

«Придет кто-то незнакомый, ― думает она, ― просто ментам ко́льну, тля. И фоту сделаю через глазок. И смски потом ментам солью… Эх, блин, вот я нуб! ― спохватывается Лиля. ― Я же их постирала! ― Она смотрит в телефон и ― к радости ― понимает, что удалила все, кроме двух вчерашних. ― Хватит для пруфов!»

Чуть позже Лиля понимает, что мама, в отличие от них с Паштетом, вовсе не в безопасности. Как бы они не ругались порой, как бы часто Лиле не казалось, что она просто ненавидит мать, на самом деле ― и девушка это прекрасно понимает ― это не так.

Лиля хватается за телефон. Нина отвечает не сразу, и Лиля уже успевает напридумывать всякого.

– Лиля?! Что случилось? ― сразу же пугается мать. Дочка почти никогда не звонит во время смены.

– Ма, ты во сколько с работы приедешь?

– Не знаю, в полшестого где-то… А что?

– Ничё. Хочу тебя встретить.

– Ты что? Зачем? ― теряется мама. ― Ты же сама сказала, что приболела? Лежи дома. Я потом еще в магазин зайду, куплю что-нибудь к ужину.

– Вот вместе и сходим, ― твердо говорит Лиля.

– Но… зачем?

– Потом все объясню, ― врет Лиля.

– Ну хорошо… Я как сяду в автобус, сразу тебя наберу.

– Окейси.

Лиля знает, что мама идет с работы на остановку вместе с сотрудницами, а значит, до того, как сойдет с автобуса, за нее можно не опасаться.