Текст книги "Мытарь"

– Пожалуйста, помогите мне! ― умоляю я. ― Мне надо прочесть один текст на незнакомом языке. Точно могу сказать, что это не русский, не малорасейский и не французский.

– Где ― там?

– В доме одного моего знакомого. Текст ― на экране компьютера.

– Милейший, вы же прекрасно знаете, что я безвылазно сижу тут, в библиотечных стенах и очень не люблю общество. А тем более, от всей души презираю все эти современные новомодные… хм… приспособления.

– Аристарх Симонович, для чего созданы книги? ― спрашиваю я.

– Ну…

– Чтобы помогать людям, правильно? Так или иначе ― рассказом о чьей-то жизни или справочной информацией, разве не так?

– Ну, порой еще для развлечения, ― поднимает брови Библиотечный.

– Все равно ― это помощь! Помощь в проведении досуга! ― нахожусь я.

– Ну, допустим. ― Призрак задумчиво съеживает губы, делая их похожими на птичью гузку.

– А раз вы так любите книги, значит, тоже считаете, что людям надо помогать?

– Можно и так сказать, ― вздыхает призрак.

– А сейчас есть возможность помочь не каким-нибудь будущим читателям, а живому человеку! Прямо сейчас.

– Ладно. ― Аристарх Симонович ставит призрачную книгу на полку, отчего она просто сливается с оригиналом. ― Вы мне потом все подробнее расскажете. А сейчас ― идемте, так уж и быть.

Спустя полчаса, когда мы возвращаемся в библиотеку, Аристарх Симонович пересказывает мне смысл пижонского чата.

– В этой переписке, осуществляемой на современном английском языке, большая часть ранее написанного текста уже не отображается на экране, ― начинает Библиотечный свой неспешный рассказ, не обращая внимания на мое нетерпение. ― Но как я понял, иностранный господин просит рассказать молодого человека о его успехах ― выполнил ли он обещанную норму. А также о том, получил ли он деньги.

– Норму чего? ― спрашиваю.

– Неизвестно. ― Призрак задумчиво чешет подбородок.

– И что на это отвечает хозяин компьютера?

– Говорит, что, к сожалению, из трех запланированных задач… да, наверное, именно так это стоить перевести… в ближайшие дни будут решены только две.

– А что это за задачи?

– Молодой человек, не имею понятия! Какие-то задачи, вот и все, что там было написано.

– Что на это ответил англичанин?

– Во-первых, он вовсе не обязательно англичанин. Он может быть жителем североамериканских штатов или любого другого англоговорящего государства… Или просто собеседники выбрали тот язык, который понимают оба.

Я нетерпеливо киваю, соглашаясь со всеми доводами.

– А во-вторых, ― продолжает Аристарх Симонович, ― иностранец ответил, что это ― непорядок и ситуацию надо исправить, ведь деньги уже перечислены в полном объеме, а тут такой незапланированный срыв… Надо непременно попытаться исправить ситуацию.

– Что ответил Пижон?

– Тот, кого вы называете Пижоном, сказал, что все знает, понимает, осознает, постарается вывести нужного человека к выполнению задачи. Вот, собственно, и все. А теперь, уважаемый Казимир, могли бы вы мне разъяснить, что все это значит? Какие такие задачи и почему нас с вами это должно интересовать?

Я рассказываю призраку все, как на духу: и про то, как не дал девушке под поезд шагнуть и про ее поход к матросу, и про угрозы.

Аристарх Симонович долго молчит и почесывает подбородок. Наконец, сознавшись, что тоже ничего не понимает, кроме того, что дело это мутное, просит держать в курсе.

Я обещаю и возвращаюсь к расследованию.

Лилию я застаю в гостях у Сергея. Они сидят на полу в большой комнате, в том самом месте, где ранее сидела незнакомая мне пара, и курят одну самокрутку на двоих. Наверное, у матроса кончились сигареты.

– Так ты обещала рассказать, что там за шняга? ― говорит Сергей, передавая Лиле козью ножку.

– Да там… именно, что шняга… ― Девушка затягивается, задерживает дыхание, струю дыма выпускает вверх. ― Только ты поклянись, Серый, что не расскажешь никому.

– Да мне че… клянусь, ― пожимает плечами матрос. Сейчас я решаю разглядеть его подробнее и, в первую очередь, рассмотреть татуировки. На плече у него вытатуированы парашют и волк в синем берете. Наверное, все-таки, не моряк, а какой-нибудь летчик. Везет мне на летчиков. А тельняшку, наверное, просто так носит.

– В общем, убить я себя хотела, Серый. Достала такая жиза. Ни бабок, ни друзей, ничего, короче…

– Знакомая тема, ― морщится летчик-матрос, принимая назад самокрутку.

– А тут в сети… какие-то челы… их там целая группа. Короче, типа, помогают это все сделать. Ну, себя убить то есть. ― Лиля смотрит в глаза.

– Ни хрена себе, ― говорит Сергей, но не заметно, что его это сильно удивляет.

– Я, короче, сначала подписалась на всю эту ерунду, а потом соскочить хотела.

– Передумала? ― спрашивает он заинтересованно, прищуриваясь от клуба дыма, повисшего между ними.

Лиля молча пожимает плечами.

– И че они? ― уточняет Сергей.

– А там такая система… ― продолжает девушка, ― просто так не соскочишь. Или, говорят, ты сделаешь то, что должна, или у тебя будут серьезные траблы.

– Понятно. ― Он вновь протягивает окурок Лиле, но та отрицательно крутит головой. ― К ментам ходила? ― Тут Серый усмехается. ― Сам удивляюсь, что кому-то предлагаю это.

– Убьют вообще, ― отвечает Лиля.

– Менты?!

– Да нет, слоны эти… розовые. В смысле, хазбанды этой конторы.

Соседи недолго молчат. В комнате закрыты окна, поэтому даже мне трудно разглядеть лица из-за клубов окутавшего их сине-сизого дыма.

– Да думаю, отстанут они скоро. На хрен я им сплющилась? ― говорит, наконец, Лиля.

– Наверное, ― соглашается Сергей.

Они снова молчат с минуту.

– Ширнуться бы… ― говорит Серый. ― Да нечем. И бабок нет.

– Ты че-та совсем съехал… ― грустно глядя на парня, говорит девушка.

– Да, блинство, покатился по наклонной, ― ухмыляется тот. ― Самому паршиво… Пацанов своих позорю. Вчера Курган заходил, ― братан мой, служили вместе, ― отвечает Серый на вопросительный взгляд, ― сказал, работу мне нашел, охранником, что ли… Сдать меня обещал. ― Серый расплывается в улыбке.

– Куда сдать? ― спрашивает Лиля.

– Куда, блин… ― Парень сплевывает на пол. ― К нарикам. На лечение. Сказал, что не даст мне подыхать и братву позорить.

Спустя полчаса Лиля возвращается домой и сразу, едва раздевшись, плюхается в кровать. Теперь я могу подумать спокойно. А то, признаться, я очень боялся, что Лиля все-таки сделает себе какой-нибудь укол или еще что-то в этом духе. Сам не пойму, почему за нее так переживаю.

Так вот, значит, как… Значит, Лиля хотела себя убить ― тогда, в метро, когда я вмешался, а может быть, и не только тогда… А потом передумала. И какие-то анархисты требуют от нее, чтобы она доделала начатое… А девушка уже не хочет! У нее, может быть, переосмысление произошло. Может быть, она теперь совсем иначе жить станет. А ее зачем-то тянут сюда, к нам…

Этому надо помешать.

Часть третья
Actum est, ilicet

Глава 20

Туда! – говорила она себе, глядя в тень вагона, на смешанный с углем песок, которым были засыпаны шпалы, – туда, на самую середину, и я накажу его и избавлюсь от всех и от себя.

Л. Толстой. Анна Каренина

― Так что это было? ― спрашивает Нина, вернувшись с работы. ― Я хочу, чтобы ты все рассказала, дочь. Что это за люди, с которыми ты поссорилась, что они хотят от тебя? ― всё-всё.

– Ты обещаешь, что не пойдешь в полицию?

– Дочка, как же я не пойду?! А если они…

– Обещай! Или я ничего не скажу.

– Хорошо, ― вздыхает мама, ― обещаю.

– В общем… ― Лиля смотрит в сторону и хмуро произносит: ― …не дала я…

– Что не дала? Кому?

– Мать, что ты тупишь? Понятно ― что!

– И они из-за этого… Зачем ты им так понадобилась? Что, других девок мало?

– Получше меня, хочешь сказать? ― Лиля смотрит зло.

– Нет, я не в том смысле…

– Сдалась, значит.

– Ну, знаешь что! Тут уж точно в милицию идти надо!

– Мама, ты обещала, ― предупреждающим тоном произносит Лиля.

– Да, обещала я, обещала, знаю… Но делать-то что-то надо!

– Не надо. Отстанут, я же сказала.

В следующие два дня Лилия тоже не ходит в колледж. Утром она провожает маму до фабрики, а вечером ― встречает на остановке вместе с Сергеем. Тот не подводит ― когда Лиля звонит в его дверь, он пребывает в сносном состоянии, не пьян, не обколот.

«Хотя бабки он не на благотворительность тратит ― стопро», ― думает девушка.

На четвертый день у Лили заканчиваются деньги. И взять больше негде. Лиля решает, что раз уже три дня ни ее, ни мать никто не трогал, можно, наконец, расслабиться. Утром следующего дня Лиля решает поехать в колледж.

Весна входит в права. Снег, наконец, растаял, и солнце поливает нежные почки деревьев утренним серебром. Птички поют, воздух, несмотря на близость шоссе и фырканье автомобилей, пронзительно свеж. Но Лиля всего этого не видит, не чувствует, она думает только о том, как будет оправдываться за пропуски перед учителями, как не реагировать на новые «лошадиные» приколы.

Но Лошади нет ― приболела, да и вообще учебный день проходит на удивление гладко, Лиле даже кажется, что учителя рады ее возвращению. Когда после колледжа Лиля заходит в подъезд дома, кто-то резко обхватывает ее сзади. Освободиться и даже крикнуть не получается, сгиб чужой руки задрал подбородок и давит на шею ― не вздохнуть. Кроме того, девушка чувствует, что горла касается что-то холодное и острое.

– Слушай, овца вонючая…― В ухо Лили влетают слова обжигающего, злого шепота. ― Или ты сама себя убьешь, или я и тебя грохну, и мать твою, и кота. Поняла?

Лиля не пытается сопротивляться. Она сквозь слезы обиды и страха смотрит на подъездную лестницу, мечтая, чтобы сейчас по ней спускался Серега. Будто он не наркоман, прожигающий свою жизнь, а ангел небесный. Но нет, «ангел» не появляется, и Лиля сипло произносит:

– Да.

– Смотри, овца, три дня у тебя, максимум. Или я тебе помогу.

Лилию сильно толкают на ступени, она падает, ударяется коленкой, а в это время сзади громко хлопает подъездная дверь.

«Денег больше нет. Серега, конечно, хороший парень, но ему бабки нужны… Бесплатно не станет помогать, ― думает Лиля, притащившись домой. Не разуваясь и не раздеваясь, она проходит в свою комнату и садится на кровать. Задирает штанину, дует на разбитую коленку. Потом обхватывает голову руками. ― Что же делать?»

Ответа нет. Точнее, есть, и он только один.

«Может, в самом деле, ментам пожаловаться? Да кто там меня слушать станет? Чаты удалила, аккаунт ― тоже. Какие пруфы?» ― думает Лиля. Но тут вспоминает про смски, часть которых так и осталась в телефоне.

«Ни отправителя, ни обратного номера… Скажут, девушка, вы не волнуйтесь, мы взяли на заметку, чуть что ― звоните… Не выставят же они охрану возле подъезда? А если поймают, и всплывет вся эта шняга с моей выпиской? Еще кринжовее будет. Представляю счастливые рожи дноклов».

Лилии страшно. Она перебирает вариант за вариантом и все отбрасывает. Думает обратиться к Махе, у той разные есть знакомые. Но те тоже ничего не будут делать даром. И кроме того… Лиля уже нарушила обещание, рассказала обо всем Серому, а теперь еще Маха узнает, ее дружкам тоже соврать, как матери, не получится. И это очень плохо. Во-первых, узнав о том, что Лиля проболталась, кураторы «Розового слона» могут рассердиться еще серьезнее. А во-вторых, о самоубийственных планах Лилии будет знать все больше народу…

И все-таки Лиля звонит Махе. После двенадцати зуммеров та наконец отвечает.

– Лиса, привет! Прикинь, мы с Мишуткой на горнолыжку подорвались! Позавчера еще! Решили в Австрии с зимой попрощаться!

Мишуткой Маха называет своего дядю Мишу.

«Хорошо живут, тля…» ― думает Лиля.

– Когда вернешься? ― спрашивает она, пытаясь не выдать разочарование.

– Через пять дней назад! У-ух!! Ха-ха-ха!..

Лиля слышит через телефон какие-то посторонние звуки: обрывки музыки, мужской голос, свист лыж по снегу.

– Ну сейчас я, сейчас, иду! ― незло огрызается Маха, очевидно, в адрес Мишутки. ― Дай договорить!

– Понятно, ― произносит Лиля. ― Желаю хорошо покататься.

– Сяб! Прилечу, сразу ко́льну!

Лиля сбрасывает звонок.

«Нема вариков. Был бы у меня батька годный, к нему бы пошла, он бы че-нибудь изобрел… А так ― кто за меня заступится? Паштет?» ― думает она с горечью.

Лиля плохо спит по ночам. И от постоянного недосыпа, плохого настроения и непроходящего чувства страха мысль о том, чтобы все-таки все оборвать, закончить начатое, становится все заманчивее.

Лилия терпеть не может всякой химии ― даже таблетки во время ангины принимала с боями, поэтому вариант чем-нибудь отравиться был отброшен давно и сразу. Взрезать вены ― этот вариант для Лили более приемлем, но… Она очень не хочет делать маме такой «сюрприз». Придет та с работы, откроет ванную комнату, чтобы руки помыть, а там ― бордовая вода и белая физиономия милой доченьки.

Можно было, конечно, прикончить себя у кого-нибудь в гостях, но это уж и вовсе подлость по отношению к чужим людям.

Прыгать с камнем в воду?

«Зашкварно…» ― думает Лиля, мысленно рассматривая свое синее лицо и распухшее тело. И нет, не хочется задыхаться… Лучше уж сразу, одним ударом. Пистолета нет, да и где достать его, девушка не знает. Может быть, Маха бы помогла с этим, но пять дней слишком много. Остается только прыгать ― либо с крыши, либо под поезд. Но на крышу в этот раз Лиля забираться не хочет ― боится, что опять передумает.

На третий день от нападения в подъезде Лиля сразу после занятий едет на вокзал, а потом долго идет вдоль путей. День дождливый, тоскливый, противный, ― самый подходящий для задуманного. Лиля идет вдоль путей минут сорок. Ей надо подальше отойти от хозяйственных зданий, блоков, жилых домов. И вот, наконец, рядом и вокруг ― только лес и две железнодорожные колеи.

Остается дождаться поезда.

«Какая-то чика из классики, кажется, так же слилась, ― думает Лиля. ― То ли у Пушкина, то ли у Толстого. Анна, кажется. Вот и я, тля, как Анна…»

Вскоре вдали появляется поезд, и машинист, словно догадываясь о том, что происходит, ― загодя начинает истошно жать на гудок. Девушке кажется, что она даже может разглядеть его возбужденное, испуганное лицо за стеклом кабины локомотива.

«Давай, давай, тля, ― ворчит девушка. ― Только ходу не сбавляй, чтобы ррраз ― и все за спиной».

Перед внутренним взором Лилии проносится прожитая жизнь. Стремительно, словно летящий поезд. Вот мама берет маленькую Лилю на руки. Над ней склоняется улыбающееся лицо папы. Он что-то говорит, и они с мамой вместе смеются. Вот Лилина детская… Тот самый лучик солнца. Потом… Разбитая Лилей хрустальная ваза. Слезы. Первый день в школе. Вот Ромка, целующий Лилю в щеку. Они играют в снежки на школьном дворе и Ромка, улучив момент, хочет поцеловать Лилю в губы, но она уворачивается, и когда его губы касаются щеки, Лилина рука в заиндевевшей варежке врезается в Ромкин лоб. А вот небо. Синее-пресинее. Синева настолько густа, что Лиля не может от нее оторваться, так и стоит во дворе бабушкиного дома и смотрит… смотрит… И Лиле кажется, что небо ― живое существо, которое все видит. И оно очень доброе. Больше никогда в жизни Лиля не видела такого доброго неба, как тогда, в одиннадцать лет.

Глава 21

На днях я был очень раздосадован ― я был рядом с Лилией, когда на девочку напал какой-то подонок. Он приставил ей нож к горлу и угрожал. А я… Я, как обычно, ровным счетом ничего не мог поделать! Я метался по квартирам, желая впрыгнуть в чье-нибудь тело и заставить выйти на лестничную клетку, но безуспешно. И пока я был этим занят, все разрешилось само собой. Но я знаю, что у девочки осталось очень мало времени, либо она разберется с этими негодяями, либо ее убьют.

Как я могу ей помочь? Я то и дело прошу Аристарха Симоновича переноситься со мной в квартиру Пижона, руководящего этой ужасной игрой «Розовый слон». Библиотечный переводит мне переписку, но там ничего нового и ― теперь уже ― непонятного: некий англоговорящий куратор давит на Пижона, чтобы тот выполнял обещанный план по детским самоубийствам, они обсуждают оплату этой «услуги» и тому подобное. Увы, но вычислить этого господина не могу ни я, ни Аристарх Симонович. Вот если бы они общались по старинке ― голосом по телефону, ― я мог бы «нырнуть» в звук этого голоса и «вынырнуть» прямо во рту говорящего. Но призрак не может пробежать по электронным схемам и очутиться возле клавиатуры отправителя. Думаю, ни один призрак на такое не способен. Была бы хоть нормальная фотография этого иностранца ― это тоже помогло бы найти его. Но господин, видимо, это прекрасно знает, поэтому возле его текстов в чате невнятный рисунок, похожий на какой-то кабалистический символ.

Итак, достать главного злодея я пока никак не могу. Остается надежда на то, что Пижон рано или поздно лично встретится с работодателем, но я в этом сомневаюсь ― зачем? Зато у меня есть план в отношении самого Пижона. Посмотрим, удастся ли воплотить. Я узнал, кстати, что Пижона зовут Андреем, но мне больше нравится называть его так, как привык.

Сегодня последний из трех дней, которые Карась отпустил Лилии, поэтому я очень волнуюсь. Если Лиля все-таки решит… Не представляю, как я смогу ей помешать.

Почему для меня это так важно? Мало ли на свете людей, в том числе, детей и подростков, которые сейчас стоят на краю пропасти? И, может быть, за то время, что я помогаю Лиле, я бы спас уже десятерых таких, как она? Не знаю. Но мне кажется, если Лиля все-таки убьет себя, это будет чудовищной несправедливостью. Ведь она уже не хочет умирать! Она хочет жить! Да, ей тяжело, да, у нее нет друзей, непростые отношения с матерью, не хватает денег… Но это не причины для самоубийства, и девушка сама начала это понимать. А теперь эти подонки… Ради чьего-то иноземного плана и денег мерзавцы готовы заставить девчонку лишить себя жизни! Я должен этому помешать! Этого требует моя душа ― если, конечно, она у призраков есть. Хотя… Наверное, только она и есть.

Мои опасения оправдываются ― сразу после колледжа Лиля едет на вокзал и, судя по ее бледному лицу, а также по тому, что в рюкзаке опять любимый плюшевый медвежонок, которого она обычно не берет на занятия, дурочка снова собирается творить глупости.

Как же ей помешать? Девочка, милая, я что-нибудь обязательно придумаю, я помогу тебе! Не знаю, как, но помогу! Ты не станешь еще одним юным человечком, которого я буду провожать к Харону, ― нет, не станешь!

Пока Лилия шагает вдоль железнодорожных путей, я влетаю в ее тело, но она меня, разумеется, сразу же выпихивает. Мне не взять ее тело под управление ― как бы она ни была измождена последними днями, она все еще не настолько слаба. Может, это и к лучшему ― мало ли мерзости вокруг, которая с радостью бы вселилась в юное тело.

Я уже слышу несущийся поезд и вижу, как Лиля бросает рюкзак в кусты, вынув из него любимого мишку. Черт возьми, что же делать?!

Мечусь вокруг в поисках какого-нибудь пьянчуги или даже ребенка ― хоть кого-то, в кого мог бы вселиться и помешать свершиться необратимому!

Но вокруг ― ни души. Тогда я бросаюсь в лес, надеясь найти какого-нибудь зверя. Хорошо бы встретить медведя! Но и в этом мне не везет. Неподалеку грызет кору заяц. Только какой от него толк? Вряд ли Лиля настолько умилится, увидев его, что передумает бросаться под поезд. Да и не только в этом дело. Я знаю, что когда призрак находится в теле животного, то начинает думать, как оно. Кажется, это даже в какой-то сказке описано, про дворянина, ставшего птицей и забывшего, кем он был. И когда душа человека оказывается в теле зверя, потом она может не выбраться. Все это рассказал Аристарх Симонович, и я дал себе зарок, что не буду даже пытаться. Но ради Лили я бы рискнул, да вот только заяц ей никак не поможет.

Слышу гудок поезда ― времени остается совсем немного. Я мечусь, тщусь хоть что-нибудь предпринять, но ничего не могу поделать. И снова хочется плакать от бессилья, и снова, разумеется, нечем.

Поднявшись вверх, вижу неподалеку небольшое поселение ― буквально несколько домов. Наверное, там живут какие-нибудь станционные смотрители, или как их сейчас называют? Возле ближайшего дома вижу сторожевого пса. Это просто дворняга ― рыжая, длинноухая, гладкошерстная, размером с небольшую овчарку. Пес привязан к будке обычной веревкой. Вселяюсь.

Сложно описать, что происходит со мной и душой пса, когда я пытаюсь взять управление над его телом. Если перевести на человеческий язык, меня словно обнюхивают. Совсем не пытаются вытеснить, и не потому, что не могут, наверное, даже пес способен вытолкать нежеланного гостя ― бесхитростная душа собаки просто не понимает, что должна меня выгонять.

Я становлюсь псом. Удивленный хозяин собачьего сердца уходит в тень. Мне мерещится, будто бы при этом он немного обижен и слегка поскуливает.

«Бедный, только бы не убить его, ― думаю. ― Не выгнать из тела насовсем».

Пытаюсь сорваться с веревки, грызу ее. Помню, что мне надо напугать человека, стоявшего неподалеку. Он не должен быть там! Почему не должен? Зачем надо пугать? Я не знаю.

Нет времени перегрызть веревку, надо бежать, и я срываю с места будку и тащу за собой… Меня кто-то окликает сзади, наверное, мой главный человек. Тут веревка неожиданно рвется, главный кричит и ругается, но я уже несусь к человеку, которого должен напугать.

Я прибегаю, сержусь, пугаю. Показываю зубы. Пытаюсь укусить за ногу. Но человек отбивается, а огромная зверюга, которая так громко гудит и от которой мне надо отпугнуть его, уже совсем рядом.

Хозяин очень сердит. Он даже шлепает меня. Я чувствую себя виноватым. Я не должен был убегать. Зачем я порвал веревку? Мне стыдно.

Вечером мне бросают кость. Я люблю кости.

Утром приходит маленький человек. Он другой, чем хозяин. Он ― самка. Я очень люблю его. От него пахнет чем-то, что он очень любит. Я тоже люблю это, но меньше, чем кости. Но я тянусь, принюхиваюсь к лицу маленького человека и когда он наклоняется ко мне, чтобы что-то пролаять, лижу прямо в нос. Человек лает часто и весело. Потом начинает лаять медленно и грустно. Наверное, я чем-то его расстроил. Мне опять становится стыдно.

– Рони, ну разве так можно?! Папа сказал, что ты вчера сорвался с веревки и зачем-то побежал к железной дороге. Там ты до смерти напугал какую-то девушку. Что она тебе сделала, Рони? Это же совсем на тебя непохоже.

Я виновато смотрю на маленького человека. Я не понимаю, что он говорит, но надеюсь, что он не будет долго сердиться. Он уже и не сердится. Человек гладит меня по голове, и это очень приятно. Я благодарно лижу его в локоть.

Когда становится темнее, мне приносят вкусную похлебку. О, как я люблю эту еду! Там и каша, и корки старого хлеба, и куриные потроха!

― Милостивый государь! Милостивый государь! Проснитесь же, в конце-то концов!

Что такое? Хм… Я нюхаю воздух ― никого нет вокруг. Кто мешает мне спать? На всякий случай, начинаю рычать и показываю зубы. Пусть незримый противник видит, что старый Рони еще способен на хорошую драку.

– Ох, вот оказия с вами, в самом деле! Выбирайтесь же! Слышите? Как вас там? Казимир, кажется? Выбирайтесь же из тела собаки, вы ― не пес!

Странно. Кажется, я понимаю его лай. Что этому невидимке от меня надо? Выбираться из собаки? Что за глупость? Жаль, я не вижу, кто говорит, а то непременно покусал бы. Я, на всякий случай, снова обнажаю клыки и рычу еще более угрожающе. Поднимаю голову, осматриваюсь. Да нет же никого! Может, до меня доносится звук из той большой черной штуки, что висит у них в комнате на стене? Да нет, ночь вокруг, спят все давно.

– Так… Не получается, значит. А потому, что головой надо думать! Хоть и призрачной, а головой! Прежде, чем лезть в тело собаки! Вы не слышали разве про самоотождествление? Я же вам и рассказывал, кажется!

Голос, звучащий в моей голове, меняется, становится сдержаннее. Так на меня лает хозяин, когда я не сразу его слушаюсь. Сдержанно, но сердито.

– Послушайте, Казимир, девочке, которую вы пытаетесь спасти, грозит серьезная опасность. Я прочел бумажку, которую кто-то сунул в ее рюкзак, пока она ехала в метро. Там фраза, она меня очень озадачила, если не сказать, напугала. Там написано: «Теперь ждите в любой момент». И я думаю, милейший Казимир, очень понятно, чего именно им предлагается ждать. Смерти! И если мы не вмешаемся, то их в самом деле убьют. И девочку, и ее маму, и безвинного кота по кличке Паштет.

Я все понимаю из мысленного лая… И кажется, даже знаю, о какой девочке он говорит. Разволновавшись, я встаю и сую морду в миску в надежде, что там осталось хоть немного похлебки. Это бы меня успокоило. Но миска пуста и даже вылизана.

Когда тычу мордой в алюминиевое дно миски, чувствую, что это не я хочу сейчас есть. Кроме того, понимаю, что со мной кто-то мысленно разговаривает ― но не с тем «я», которое мордой в миске, а с тем «я», которое разумеет эти чужие мысли и знает девочку, о которой речь. И еще понимаю, что эти два «я» ― разные существа.

Это помогает мне осознать, что я нахожусь в чужом теле и мне надо выбраться из него. То, второе существо, которое уже заждалось своей очереди, поняв мои намерения, радуется и даже, как мне кажется, жизнерадостно лижет мою призрачную щеку.

У меня не сразу получается сделать задуманное. Собачий мозг не помнит техники вхождения и выхода из тела, его помню я ― призрак, но перестать пользоваться собачьим умом и вновь начать пользоваться своим ― трудно, пока он связан с чужим телом. И все-таки мне это удается. Я рывком выбираюсь из тела и сразу падаю навзничь. Чувствую себя очень ослабшим.

– Ну, вот и славно, ― говорит Аристарх Симонович. ― А то я уж было подумал, что вы там навечно застряли. Да что это вы по земле распластались? Не отдыхать ли собрались? Нам совсем нельзя терять времени, милостивый государь, ведь вашей подопечной грозит опасность!

– Сил… нет… ― мямлю я, глядя на Рони, который, звякнув миской, удивленно оглядывается по сторонам, а потом, успокоенный и умиротворенный, ложится и ― совсем как уставший человек ― глубоко вздыхает. Я отмечаю, что вместо веревки, которая была подвязана к его ошейнику, ― цепь. И крепится она не к будке, а к железному крюку, вбитому в бетон. Как-то я не заметил всего этого, будучи псом.

«Прости, дорогой, ― извиняюсь мысленно. ― Я, наверное, подпортил тебе жизнь, но зато мы с тобой спасли другую».

– А чему же тут удивляться? ― удивленно спрашивает Аристарх. ― Вы же много часов пробыли в теле собаки. Естественно, вы истощены. Нате-ка…

Библиотечный призрак на мгновение исчезает, а потом возникает вновь ― в призрачных руках переливается облако синеватого цвета. Протягивает мне, я выпиваю.

– Лучше? ― спрашивает призрак.

– Немного…

– Сразу вы и не восстановитесь. Нужно время. Которого, кстати сказать, у нас совсем нет. ― Аристарх запускает призрачную руку в карман призрачной жилетки и достает из него призрачные часы. ― Ого! Скоро полночь! Мне надо немедленно возвращаться в библиотеку!

И он растворяется.

Как-то Аристарх Симонович рассказывал мне, что в полночь, а особенно в промежуток между двумя и четырьмя часами ночи, выходят на охоту темные астральные сущности. Якобы сам дьявол благоприятствует их пробуждению и злодеяниям. Поэтому Аристарх Симонович категорически избегает оказываться вне библиотеки в эти неурочные часы. Я же считаю это предрассудками ― может быть, для монахов и ангелов этот «час быка» с двух до четырех ночи и представляет проблемы, но мы-то сами далеко не ангелы ― нам-то чего бояться?

Я слышу звук приближающегося поезда. Кое-как доковыляв до шпал, успеваю нырнуть в один из последних вагонов. Там я плюхаюсь на свободное сиденье и впяливаюсь взглядом в окно. Необычный, конечно, способ передвижения для призрака, но иначе я бы не добрел.

На вокзале спускаюсь в метро и, дождавшись поезда, добираюсь до нужной станции, а оттуда всего три остановки до Лилиного двора.

Автобуса я решаю не ждать, в это время суток ― а пристанционные часы показывают без четверти час ― они ходят редко. Добираюсь до места, перепрыгивая из одной попутной машины в другую.

Я планирую подняться в Лилину квартиру, убедиться, что у нее и домочадцев все в порядке, и впасть в забытье до утра.

Но все получается иначе.