Текст книги "Мытарь"

Глава 12

Я плыву под облаками и смотрю на Землю. Точнее, на какой-то городок, раскинувшийся в низовье гор. Что это за горы, почему именно к этим местам причалила ладья Харона ― не знаю. Я оглядываюсь, чтобы взглянуть на черную реку и ладью, но передо мной пробегают несомые ветром облака, а когда между ними возникает, наконец, прогалина, не видно ни ладьи, ни реки ― только горы.

Здесь ― на Земле ― я чувствую себя иначе, чем в мирах-отражениях. Во-первых, у меня нет никакого тела, даже такого призрачного, как было в черной реке. Но есть ощущения, будто оно есть ― точно так же, как было в сарае ― чувствую руки, ноги, и даже биение сердца, но у меня нет ни рук, ни сердца, ни глаз.

Сначала я парю как осенний лист и у меня никак не получается управлять призрачным телом. Но вскоре осваиваюсь. А самое главное, я, наконец, попал туда, куда так мечтал вернуться! Я вернулся в свой настоящий мир!

Огни, которые были видны издалека, как оказалось, шли из окон домов ― меж гор раскинулось несколько селений. Впрочем, я уже не уверен, что это именно те огни. Куда же скрылась река с лодкой Харона?

Но чему я удивляюсь? Река Ахерон, как и Стикс текут в подземном мире, в царствие Аида. Вот почему я и не могу их видеть теперь.

Куда лететь, чтобы скорее насладиться родным миром?! Родными людьми, знакомыми зданиями, привычной одеждой! Надо скорее найти большой город.

Я вижу в небе удивительный аппарат ― не сразу, но понимаю, что это аэроплан. Только выглядит он совершенно фантастически. Кажется, подобные летающие машины я видел в небе Хаппера.

Неужели Харон ошибся и это снова не мой мир?!

Я быстро набираю высоту и оказываюсь рядом с аэропланом. Да, это действительно фантастический агрегат ― вдоль его корпуса много небольших одинаковых окон. За этими окнами ― люди. Можно разглядеть, что кто-то из них спит, кто-то читает, кто-то смотрит в окно. Я понимаю, что меня увидеть нельзя, поэтому даже не пытаюсь спрятаться ― наоборот, я был бы рад ошибиться в этом. Подлетаю ближе к окну, из которого смотрит девочка лет десяти. Я маячу перед ее взглядом, машу руками, кричу что-то… Впрочем, последнее и вовсе бессмысленно ― шум свистящего ветра и двигателей легко заглушили бы крик десятерых настоящих людей, а не то что одного призрака. Вдруг девочка отворачивается и что-то говорит женщине, сидящей рядом ― наверное, маме. Вновь поворачивается к окну и тычет в него пальцем. Неужели она видит меня?! Нет. По ее взгляду понимаю, что она смотрит мимо ― на красивые красные всполохи перистых облаков.

И тут я замечаю… Как я мог не видеть их раньше?! В небе помимо меня есть и другие сущности. Впрочем, я понимаю, почему не замечал их ― они такие же, как и я, ветры. Едва различимые, словно живые контуры. Их и разглядеть-то можно только всматриваясь. Понять кто и куда из них движется ― невозможно; некоторые, кажется, просто бесцельно плавают в воздухе.

Когда я пытаюсь их рассмотреть ― ужасаюсь. Среди этих духов мало тех, что похожи на людей, больше каких-то отвратительных созданий, в чертах которых есть и людское, и звериное, и бесовское, и бог еще ведает, чье. Порой они вступают между собой в какой-то контакт, но чаще просто не замечают друг друга ― совсем как люди.

Гигантский аэроплан идет на посадку, и я следую за ним. Внизу ― большое поле, аэродром.

Мне становится страшно. Прямо посреди аэродрома лежит огромное фиолетовое существо ― чем-то похожее на невероятных размеров улитку без раковины и рожек. Зато у него есть гигантская черная пасть, которую существо распахивает прямо навстречу аэроплану. Я с ужасом понимаю, что сейчас в гигантской мерзкой пасти пропадет и сам аэроплан, и множество его пассажиров.

Я мечусь в панике, то подлетаю к кабине пилота и что-то кричу двум летчикам, то бессильно оглядываюсь вокруг, надеясь найти кого-то, кто поможет предотвратить катастрофу. Когда я понимаю, что бессилен что-либо изменить, вижу, как аэроплан при посадке спокойно проходит сквозь тушу фиолетового слизня и касается колесами аэродрома. Стоит такой грохот, что сначала мне кажется, будто это рык насытившегося чудища, но нет, это завывает мотор и грохочут колеса летающей машины. Оказывается, слизень ― такой же призрак, как и я. Но тут я вижу, что эта тварь все-таки умудрилась кого-то или что-то проглотить… Слизняк пожирает цветные пятна, которые вылетают из аэроплана. Они похожи на те самые огоньки домов, что я видел с берега, только эти ― цветные. Одно из таких пятнышек летит из окошка, за которым та самая девочка с мамой. Пятнышко быстро растворяется в утробе слизняка. Что это за огоньки?

Я так усердно наблюдаю, что не замечаю, как сам оказываюсь в утробе слизняка. Сначала пугаюсь, но потом вспоминаю, что бесплотен, а значит, и препятствий для меня быть не может. Когда пятнышки света, вырвавшиеся из аэроплана, попадают внутрь чудовища, я понимаю, слышу, чувствую их природу. Каждый огонек ― это какая-то эмоция: страх, радость, ожидание. Те самые эмоции, которые испытывали люди, когда аэроплан шел на посадку. Кто-то, очевидно, боялся посадки ― что меня вовсе не удивляет, будь я живым, я бы, наверное, и вовсе не отважился сесть в эту летающую громадину; кто-то радостно предвкушал встречу с любимыми; кто-то с нетерпением ждал окончания полета, чтобы скорее добраться домой или на работу. Все эти чувства, испытанные людьми, и пожрал огромный слизняк. И он, очевидно, знал о том, что при посадке ему будет чем поживиться, поэтому и ждал на посадочной полосе.

Но что это? Мое призрачное тело тоже начинает притягивать к внутренним стенкам утробы! Я пытаюсь пройти сквозь них ― но застреваю в каких-то энергетических волокнах, похожих на веревки. Я не могу протиснуться между ними.

Меня охватывает паника ― бьюсь о неведомую преграду и ругаю себя за беспечность. Пока еще сам я не стал пищей, но вот всполохи моего страха и досады быстро впитываются в стенки утробы.

Меня спасает то, что чудовище бросается встречать следующий аэроплан, идущий на посадку. Это я вижу через стенки его мутно-прозрачной утробы. Быстро преодолев несколько верст, слизень располагается на новой посадочной полосе, разогнав более мелких астральных хищников. Он в ожидании распахивает пасть, и я пользуюсь этим, чтобы выскочить. Последний подарок чудищу ― огонек моей радости от спасения. Пусть забирает.

Удалившись от слизня, я могу, наконец, прийти в себя.

«Это что же, меня сейчас могло просто не стать? ― поражаюсь я. ― Не требуется ни рек, ни сараев ― моя душа могла сейчас просто влиться в более крупную структуру и все? И упокоился бы, как желал мне Харон?»

Решаю, что впредь буду осторожнее. Лечу осмотреться.

Вокзал для аэропланов просто огромен, а прекрасных летающих машин с окнами вдоль бортов ― множество. Они отличаются цветом, формой, рисунком на хвостовой части, но все ― прекрасны.

«Это, конечно, не мой мир, ― думаю я. ― Не тот, который я покинул когда-то. Не было в нем такого. Я помню в моем мире лошадей, повозки, конки. Помню и аэропланы, но они были намного меньше и выглядели совсем иначе».

И тут у меня появляется догадка. Охваченный ею, мчусь к ближайшему зданию. Я смотрю по сторонам, с дикой скоростью проносясь по коридорам, помещениям, ярусам, этажам. Вокзал для пассажиров действительно огромен. И сколько же здесь удивительного! Не менее, чем в Хаппере и ― да, очень и очень похоже на тот проклятый мир купи-продая.

Какие-то светящиеся циферблаты, металлические охлаждающие шкафы, выдающие людям лимонады в бутылках и другие, нагревающие, предлагающие горячие напитки в бумажных стаканчиках. Другие какие-то ящики… В одних, стеклянных ― зачем-то свалены плюшевые игрушки, в других, железных, как я понимаю, деньги, которые можно получить, просто вставив маленькую картонку в специальную щель… Ужас, как много незнакомого! Да в Хаппере тоже все это было, но там я не особо всматривался. Ох, как бы мне хотелось, чтобы это сходство с Хаппером было лишь внешним!

И одежда… У мужчин и женщин безрукавки, свитера и брюки. Редко встречаются женщины с прическами или в платьях. Да, да, большинство сударынь, как это не странно, одето в брюки, словно все только что вернулись с конной прогулки. Но лошадей-то и нет!

Нет, здесь мне не получить подтверждение или опровержение моей догадки. Мне нужен музей. Но как его найти?

Люди на вокзале говорят на разных языках, ― нет такого, который понятен всем, как в мирах междумирья. Наверное, потому что у умерших душ нет национальностей. Здесь же все иначе ― ни слов, ни букв, которые мерцают на многих вывесках, я не узнаю.

«Значит, первая задача ― перенестись туда, где буду понимать язык… Надо было спросить у Харона ― кем я был при жизни ― русским или?.. Да нет никаких «или»! Я помню, что был русским, во всяком случае, говорил на этом языке. Значит, мне надо вернуться в Российскую Империю. Наверняка эти огромные аэропланы летают и туда», ― заключаю я.

Возможно, я бы мог облететь планету за несколько мгновений и попытаться с небес найти Россию, но не уверен, что у меня получилось бы. Будет проще, если я найду расейский аэроплан и полечу с ним. Как я понимаю, буквами пишут название артели, которой принадлежит летающая машина. Надо найти русскую артель.

Аэроплан с русскими буквами на борту нахожу быстро, но потом какое-то время жду, пока к нему подъедут длинные безлошадные кареты и он наполнится людьми.

Аэроплан начинает разбег, и только тут замечаю, что вослед за ним по трассе тоже скользят какие-то сущности. Все они много мельче, чем тот гигантский слизень. Видимо, и эти твари питаются эмоциями ― красное аморфное образование, похожее на кляксу, устремляет длинные щупальца вслед взлетевшему аэроплану и хватает ими всполохи радости и страха, исходящие от пассажиров. Другое существо, похожее на сдувшийся мяч, глотает выхлопные газы взлетающей машины. Помимо них по трассе бегает, скачет и издает различные звуки еще с десяток тварей помельче.

Я поднимаюсь в воздух и лечу рядом с аэропланом. Есть и плюсы в моем нынешнем состоянии: мне не холодно, не сбивает дыхание сумасшедшим ветром; я не могу упасть и разбиться. Меня не могут зарубить топором. Даже утонуть, наверное, не могу, что мне несколько раз грозило в Ахероне. Я не способен почувствовать физическую боль, но боль душевную ― сколько угодно.

Я проникаю внутрь аэроплана. Там красиво, чисто, комфортно ― Хаппер, да и только.

Возле многих пассажиров вижу астральных гостей: одного, двух, а иногда даже трех. Эти существа очень разные. Так, над двумя пассажирами, стариком и ребенком, возвышаются ангелы. Они нависают над своими подопечными, погружая их в столб свечения, настолько явный, что мне кажется, его должны видеть даже живые. Но, чаще всего, возле пассажиров обитают сущности попроще. Есть и ангелы, но без мощного свечения, а словно размытые, вдалеке. Есть среди призраков и люди ― как правило, пожилые, очевидно, ранее умершие родственники. Но у многих пассажиров сущности совсем другого порядка. Это прилепившиеся астральные паразиты ― они разного вида, цвета и, почти всегда, отвратительны.

Один из пассажиров ― рано поседевший мужчина лет тридцати пяти, судя по всему, очень боится летать. По соседству с ним сидят женщина с грудным ребенком на руках и девочка лет пяти. Очевидно, это жена и дети мужчины. Они ничего не боятся, а вот он, хотя и скрывает это от близких, то и дело выбрасывает в пространство перед собой всполохи ржаво-коричневого и серого цветов.

Мне становится интересно попробовать ― действительно ли это можно есть? Я вплываю в бурое облако и начинают его пить. Ко мне быстро приходит ощущение сытости, хотя до этого я не чувствовал голода. Мне кажется, что у меня и правда прибавляется сил, но передается и испытанный мужчиной страх. Мне чудится, что я начинаю сбивчиво дышать, нервно сглатывать слюну и настороженно смотрю перед собой, ожидая худшего. И призраки это едят?!

Я отлетаю от семьи подальше и замечаю молодую пару, над которой зависает общее оранжево-золотистое облако. Пробую его. Эта энергия мне нравится больше, ― я не только насыщаюсь, но и начинаю чувствовать влюбленность и даже влечение. Причем влюбленность я почему-то чувствую к парню, а влечение больше к девушке ― видимо, так и было в оранжевом облаке.

Вот, значит, как мы питаемся…

Самолет прилетает не в Российскую Империю, а в какое-то ближневосточное государство, однако тут тоже многие говорят на русском языке.

Здесь также есть вокзал для пассажиров аэропланов. Посредине него висит большой стенд, на котором я нахожу, когда будет ближайший запланированный рейс в Москву. Что ж, если в столицу ничего не летит, доберусь хотя бы до Москвы. Там тоже музеев не мало.

В этом аэроплане я не питаюсь эмоциями, а изучаю устройство летающей машины. Залетаю в кабину летчиков, в крохотную кухоньку со множеством ящиков, наблюдаю, как прислуга раздает бутерброды и разливает напитки ― мне все это очень любопытно. Залетаю и в моторный отсек, но в технике я ничего не понимаю и вряд ли понимал ранее.

Я не дожидаюсь, пока аэроплан приземлится в Москве, а ныряю вниз, как только он начинает снижение.

Мне кажется, что ранее я уже бывал в Москве. Не помню точно, как она выглядела, но уж точно не так, как сейчас ― множество людей, автомобилей, огромных светящихся вывесок, очень высоких домов. Словно я попал в какой-то фантастический мир… Но, увидев Красную площадь, я прихожу в восторг! Да, я помню ее, и она изменилась очень мало, разве что стала чище и еще прекраснее. Влетаю в Исторический музей, проношусь по отделам нумизматики, оружия, печатных изданий… Там я и нахожу остатки той Москвы и той Российской Империи, которые помню.

Моя догадка верна ― я вернулся в свой родной мир спустя… наверное, лет сто, если не больше.

Где я был сто лет? Неужели так долго мыкался по сараю и слушал прибой? Нет… Я был там, куда и вернусь однажды ― в забытьи.

Но я не хочу в забытье. Уж лучше быть неприкаянным духом.

Глава 13

Тень, знай свое место.

Е. Щварц. Тень

Я сижу на берегу реки. Нет, это не Ахерон, но, как мне кажется, рядом с тем местом, где я покинул лодку Харона. Я хочу уйти из этого мира, мне тут нечего делать. Он настолько изменился, что нет почти ничего, что кажется мне родным и близким. Я даже не смог разыскать могилы своих родных… Что мне делать здесь?

Этот мир слишком суетный и слишком похож на Хаппер. Может быть, даже хорошо, что я не дожил до этих времен. Здесь все… не родное. Мне плохо здесь.

Что я буду делать дальше, когда вернусь в междумирье? Не знаю. Наверное, застряну в одном из миров и стану одним из многих миллионов духов, мыкающихся по отражениям, думающих, что живут.

Там у меня хотя бы будет тело, не то что здесь. А сейчас у меня что? Тогда, давно, сто лет назад эзотерики называли такое тело, как мое ― астральным, и учились им управлять. Но вряд ли они обрадовались бы, узнав, что кроме астрального тела у них нет другого ― настоящего.

Видение плачущего малыша? Наверное, я уже никогда не узнаю, кто это был, и почему именно оно помогло мне выбраться из заточения. Не узнаю. И что ж теперь?

На берегу сидит девушка и плачет. Это очень красиво смотрится и похоже на картину. Девушка одета в легкое летнее платье. Ее волосы темно-медного цвета распущены, одна нога согнута в колене, другая выпрямлена. Руки упираются в гальку. Девушка смотрит на реку, время от времени поправляя прядь. Чудесный образ. Жаль, я не умею рисовать. И да, я совсем забыл ― как и чем бы я рисовал?

Из груди девушки выплывают мутно-желтые пятнышки печали. Если я напьюсь этой желтой энергии, то заряжусь от девушки грустью, но мне и своей хватает.

Я понимаю, что девушка не просто так сидит на берегу ― она хотела бы утопиться. Почему-то я знаю это. Так же как и то, что она этого не сделает. Что-то удерживает ее и мне кажется, что это связано с родственниками. Может быть, с больной матерью или отцом.

Мне хочется успокоить девушку, но даже этого я не могу сделать. Как? Я подлетаю и пытаюсь коснуться ее плеча, что-то сказать, маячу перед ее взором ― разумеется, все впустую.

В мирах-отражениях я хотя бы мог воздействовать на других, но не здесь.

Я отстраняюсь и тоже начинаю задумчиво смотреть вдаль. Нет, по этой реке Харон не приплывет. Как бы снова себя убить, чтобы он смог забрать меня? Но как убить мертвого?

Я слышу хохот купающихся парней. От меня до них полверсты, но я мгновенно переношусь. Трое спортивных молодых людей кидают друг другу мяч и шутливо переругиваются. Из груди парней вылетают протуберанцы красного и оранжевого цветов. Есть еще и зеленый, но его мало. И тут у меня рождается идея ― я захватываю оранжевые и зеленые всполохи (красные не нужны, откуда-то я знаю, что в них ― спортивный азарт) и мчусь к печальной девушке. Хотя я переношусь мгновенно, часть моего волшебного груза теряется, еще часть ― сливается со мной, но что-то достается и девушке ― я направляю цветные облачка ей прямо в грудь. Вижу, как они растворяются и… да, они действуют! Девушка не сразу, но перестает плакать и кладет руку на солнечное сплетенье, будто сохраняя полученное тепло. Во взгляде ее серых глаз, устремленных вдаль, появляется не радость, но умиротворение.

Наверное, я тоже начинаю выбрасывать в пространство всполохи радости, но мои едва видны. Во мне нет такой энергии, как в живом человеке.

Значит, вот как это работает? Значит, забрав чьи-то выброшенные эмоции, можно помочь или навредить ими другому человеку? Или не только человеку?

Я решаю вернуться в Россию и там продолжить эксперименты ― Харон все равно сюда не прибудет, вход в Ахерон явно не здесь. И эта река не станет внезапно черной ― я в этом уверен.

Но на этот раз я решаю отправиться не в Москву, а в Петроград, который теперь опять называется Санкт-Петербургом. И он уже не столица империи. Да и империи больше нет. Но Петроград ― мой родной город, и уж если куда-то и возвращаться ― только туда.

В Первопрестольную я переношусь без труда, ведь я там недавно был, а чтобы куда-то попасть, призраку достаточно помнить место. И хотя в Петрограде я тоже помню не мало мест, опасаюсь, что они могли за эти годы измениться до неузнаваемости. Поэтому повторяю найденный способ: аэродром ― самолет ― Санкт-Петербург.

Да, и тут, по счастью, главное не изменилось: Александрийский столп, Медный всадник, Эрмитаж, набережная… Как и Красная площадь в Москве ― они стали чище, аккуратнее, может быть, музейнее, но очертания их все те же. Такие же, какими я их помню.

Там, где у меня могло бы быть сердце, защемило, затрепетало… можно сказать, до слез.

До самого вечера я брожу по набережной и гляжу на Неву.

Утром следующего дня начинаю запланированный опыт. Сначала надо найти бродячую собаку. Оказывается, теперь это непросто, бездомных псов очень мало.

В одном из питерских дворов возле обшарпанной лавки я нахожу, наконец, дворняжку. На нее садятся весенние мухи, но старая дворняга, с серой, свалявшейся шерстью, не обращает на них внимания.

Откуда-то я знаю, что собаке не может быть грустно в человеческом понимании. Нет внутри животных таких контроллеров, которые сообщают им ― сейчас мне грустно, радостно или одиноко. Они просто пребывают в этих состояниях, воспринимая как данность.

В соседнем дворе нахожу детскую площадку с каруселью, на которой кружатся два мальчишки и девочка. Они еще в куртках и сапогах, а под каруселью ― жидкая грязь, но малышам это не мешает радоваться жизни. Когда один из пацанов плюхается в лужу, его друзья хохочут до слез. Упавший сначала раздосадованно ругается, но потом тоже начинает смеяться и норовит стащить в лужу своего приятеля. Веселящихся детей окружают всполохи оранжевого, зеленого и красного цветов.

Я хватаю немного оранжевой радости и переношусь к собаке. Собрав энергию в подобие комка, я направляю его в грудь старой собаке. Несколько мгновений ничего не происходит, но потом дворняга поднимает голову и смотрит, как мне кажется, прямо в глаза! И мне чудится благодарность во взгляде! Думаю, мне показалось, собака не видит меня, не может видеть, но значит, как-то иначе чует, я в этом уверен! Потом псина опять роняет голову и глубоко вздыхает, коротко взмахнув хвостом.

Нет, собака не стала прыгать и облизывать прохожих, но я убежден ― она почувствовала мой подарок.

Подобных опытов: с радостью, агрессией, печалью и даже с влюбленностью я ставлю еще несколько. Особенно занятно было наблюдать, как старик, сидящий в парке на лавке, благодаря моему подарку стал влюбленно заглядываться на солидную даму, сидевшую напротив и постукивать палочкой об асфальт, словно отбивая ритм какой-то песенки.

На себе я тоже поочередно испытываю все всполохи, которые мне удается поймать. Для этого я летаю и на кладбище, и в детский парк платных каруселей, и в другие людные места. И я понимаю, что мне нравится чувствовать. Нет, я чувствовал и до этого, и помногу ― стоит хотя бы вспомнить, что я пережил, когда метался под потолком сарая. Но чувства землян по сравнению с моими… даже не знаю, как это сказать… гуще, что ли?.. Многообразнее. Это только кажется, что оранжевые всполохи радости двух детей одинаковы ― нет, они различаются оттенками цвета и настроения. То же самое и с горем, и с любым другим чувством. Много отличий, которые нельзя передать, ― можно лишь испытать. И когда я впитываю чужой выброс эмоций, я словно выпиваю коктейль неизвестного состава. Мои же чувства, по сравнению с переживаниями людей, проще. Может быть потому, что я почти ничего не помню. Что мне переживать, что вспоминать? Миры-отражения? Но нет, дело не только в этом. Физическое тело вырабатывает гораздо больше энергии, чем мое ― призрачное. А значит, и выброс эмоций мощнее и гуще.

И я постепенно становлюсь зависимым словно кокаиновый наркоман ― мне уже тяжело обходиться без чужих переживаний, и я охочусь за ними. Своих же чувств у меня сейчас мало, и главное из них ― зависть. Зависть к живущим.

Всегда, буквально всегда и везде, где я охочусь за чужими эмоциями, есть другие призрачные ловцы. Они бывают самых разных форм, цвета, размеров. От некоторых мне приходится сбегать, некоторых, наоборот, отпугиваю я, но есть и такие, от которых я уношусь сломя голову, едва завидев. Я не могу объяснить, какая от них исходит угроза, но испытываю настоящий ужас. Такого ужаса мне никогда не приходилось подбирать у других в виде эмоциональных всплесков. Эти духи, как правило, большого размера и темного цвета. Лишь один из них был светло-серый ― и он был самым страшным.

Но есть и другое. Это не призрак, не астральное чудище, хотя может принимать облик и того, и другого. Но я знаю, чувствую, что оно ― другой природы. И если я попадусь ему, моя участь будет страшней забытья.

Оно появляется в виде трещин на стенах, или в виде большой кляксы, или в образе черного водоворота. В его недрах исчезают буквально все астральные сущности, оказавшиеся рядом. Самые незначительные сразу же выбрасываются «водоворотом» назад. Но многие исчезают в его недрах. И я знаю, что если попадусь ей, ― мне не выбраться. Я прозвал его Черной дырой. Здесь на Земле черной дырой называют что-то связанное с космосом, какой-то провал, в котором исчезает все, включая звезды. Мне показалось это название подходящим.

Черная дыра всасывает не только призраков и всякий астральный сброд, но и энергию живых. Я видел, как мужчина средних лет, из которого дыра высосала силы, схватился за сердце и упал. Наверное, у него случился сердечный приступ. Женщина лет тридцати, из которой дыра вытянула особенно много, потеряв сознание, осела на руки идущих рядом друзей.

Я испытываю перед Черной дырой невероятный, вселенский ужас. Я не знаю, что меня ждет, если попадусь, и даже думать об этом не хочу.

Я пытаюсь описать этот ужас и нахожу такой образ. Человек с младенцем на руках идет по узкому, заледеневшему карнизу, нависающему над огромной пропастью. И вот этот человек поскальзывается… Вот такой это страх. А младенец в руках, наверное, моя собственная душа.

И еще одно наблюдение. Без тела, даже такого, какое было у меня в междумирье, очень сложно думать. Мысли проносятся словно ветры. Очень сложно заставить себя что-то кропотливо изучать или решать какую-то одну задачу. Просто невозможно. Та субстанция, которая у меня вместо обычного мозга ― та астральная его форма ― неспособна работать так же качественно, как настоящий. Я ― лишь тень человека, а потому не способен рождать ни истинных чувств, ни глубоких мыслей ― лишь тени того и другого. И делать ничего не способен. Как? Я могу воровать выбросы чужих эмоций и перекидывать их куда-то, но в физическом мире не могу ничего ― даже пылинку сдуть.

Я уже несколько дней не питаюсь эмоциями. Я решил поставить эксперимент, как долго выдержу без подпитки. И сегодня понимаю, что мои силы на пределе. Вот так значит ― эмоции, выброшенные людьми, ― наша основная пища. Если я продолжу голодовку, совсем исчезну. Где потом окажусь и окажусь ли где-нибудь вообще ― не знаю и знать не хочу.

Ближе всего сейчас кладбище. Символично, черт возьми. Но мне не до капризов. Лечу на кладбище за подпиткой ― наверняка там есть посетители.

Людская печаль коричневого цвета ― с оттенками, разумеется. Самая горькая ― почти черная. Легкая, как у друзей покойного ― светло-коричневого, почти песочного цвета. Еще у тех, кто пришел на похороны много всполохов желтого цвета ― это жалость к себе: «Как же я, несчастный, буду теперь без покойного». Удивительно, но нередко попадаются огоньки оранжевого и других цветов радости. Чему люди радуются на кладбище? Наследству? Утомились ухаживать за больным стариком, и вот пришло освобожденье? Или просто, пока суд да дело, стоят и вспоминают что-то хорошее, чтобы не поддаться общей тоске? Не знаю, да это меня и не касается.

Я бросаюсь… ― хотя это громко сказано, скорее, подгребаю к одному из таких оранжевых излучателей и начинаю пить спасительную энергию. Однако мне не дают насытиться, ― передо мной, в прямом смысле слова, вырастает из-под земли десяток коричневых призраков. Выглядят они отвратительно, как и должны, наверное, выглядеть кладбищенские призраки. Они надвигаются на меня, глядя мрачно и угрожающе. Я спрашиваю, почему они гонят меня, и в ответ слышу:

– Пошел вон отсюда, про́клятый!

– Почему? ― спрашиваю я.

В ответ духи начинают смеяться ― истошно, противно. И, наконец, один из них, в темном плаще и накинутом капюшоне, отвечает:

– Ты сам идиот или нас за идиотов держишь? Потому что это наше пастбище, нам здесь чужие не нужны.

Оттеснив меня, большая часть духов устремляется к опечаленным женщинам и начинает с удовольствием всасывать сочащееся горе.

– Хорошо, я уйду, ― говорю я. ― Но почему вы назвали меня «проклятым»?

Если бы они произнесли это слово с ударением на букву «я», можно было принять это за обычную брань, но ударение сделано на «о».

Поняв, что я отступил, разлетаются и остальные духи, со мной остается только один.

– Потому что это так, ― говорит призрак. ― Я ― такой же. Теперь здесь. Навсегда.

– Что значит «такой же»? Что мы сделали? ― спрашиваю я, но дух мне не отвечает ― он исчезает, встречая новую траурную церемонию.

– Не приведи небо кончить так же, как этот призрак, ― думаю я. ― Хотя… Чем мне лучше сейчас?

Я не считаю поедание эмоций воровством. Они все равно выброшены. Да, если это общение двух близких людей, их всполохи улавливаются друг другом. Но не всегда это здорово: ведь если двое ругаются, то позже и сами были бы рады, что их залпы злобы исчезли без следа. А вот если они обмениваются любовью или симпатией, тут, конечно, лучше не вмешиваться, и я не вмешиваюсь. Но если дети в парке развлечений выбрасывают свою радость просто вовне, в никуда, почему бы не подобрать немного? И я редко все забираю себе ― рядом всегда есть люди, которым очень не помешает кусочек детского счастья.

Эта мелочь, эта крохотная помощь другим и придает хоть какой-то смысл моему пребыванию на Земле. Впрочем, есть и еще одно. Я так и не забыл того малыша. Я не знаю, где искать его, но здесь, на Земле я видел панельные дома, подобные тем, которые мелькнули в моем видении за окном балкона. И мне кажется, тот ребенок ― не из отражений, он из этого мира. И как я ни пытался забыть мальчугана, это не получается. Я видел его неспроста и потому забыть не могу.

Чаще всего призрак находит какое-то место, куда возвращается, словно домой. Кто-то селится в чужих квартирах, кто-то ― в старинных замках, а кто-то обустраивается в лесу, в дупле дерева, например. И я понимаю, почему это правильно. Когда есть жилище, оно пропитывается твоей энергией, создает твою ауру в одном выбранном месте, с учетом, конечно, аур других жильцов. Кому-то соседи не мешают, кто-то выбирает подходящих, а есть и такие духи, которым необходимо одиночество. И вот в таком месте призраки отдыхают и набираются сил. Спать мы не спим, но тоже впадаем в некое сомнамбулическое состояние, и все, что вокруг: звуки, запахи, тела проходят сквозь нас, как вода сквозь решето.

Я решаю поселиться возле летного поля. Очень уж мне понравились огромные аэропланы ― здесь их принято называть самолетами. В «моей» комнате ― огромное окно, из которого видно аэродром. В ней светло и чисто, так как убирают чуть ли ни каждый день. Эта комната служит для отдыха стюардесс и пилотов. На ее двери так и написано «комната отдыха». В ее центре ― черный стол, по бокам с десяток стульев. На столе ― модель самолета, за окном ― самолеты настоящие.

Среди пилотов и стюардесс люди встречаются разные, так же, как и сущности, которые «прописались» в их ауре. Один молодой пилот таскает за собой какую-то астральную мерзость, которая не только его энергией питается, но и к другим живым норовит присосаться. Это постоянно жрущее существо похоже на красного черта. На меня, впрочем, оно внимания не обращает, а я почему-то знаю, что бедолага-пилот не виноват, ― эта тварь к нему прилепилась от рождения. Нечто вроде родового проклятия. За спиной другого пилота ― наоборот, мощный и ясно видимый светлый ангел. Жаль, но эти два пилота не из одного экипажа, ― было бы интересно понаблюдать за поведением красного черта, окажись он по соседству с такой светлой мощью.

Целыми днями, а чаще ночами, я летаю по городу, пытаюсь кому-то подарить чужой радости или самому подкрепиться. Но, увы, гораздо чаще, чем радость, влюбленность, сострадание, я вижу выбросы злобы, зависти, ненависти. Я стараюсь облетать такие места ― не настолько я голоден.

Вчера трое ублюдков напали в переулке на парня с девушкой. Сняли с него наручные часы, забрали кошелек и начали бить. Потом стали приставать к девушке. Я так хотел помочь несчастным, метался, искал способ, со всего лёта вреза́лся в мерзавцев, ― все без толку. Да и как бы я мог помочь? Я даже камешек поднять не способен! Да, я бросался к прохожим, да, пытался хоть как-то обратить их внимание, но даже если бы они меня и увидели, даже если бы случилась такая невероятность, вряд ли бы они побежали за мной к той злосчастной подворотне.