Текст книги "Мытарь"

И я просто улетел. Я не знаю, как все закончилось. И не хочу знать.

Я снова примчался к той реке, где видел плачущую девушку и ждал Харона. Я снова звал его, умолял забрать. Харон, конечно, на зов не явился.

Сегодня я летаю над Волгой. Рыбаки ― даром что уже оттепель ― сидят на льду с маленькими удочками в руках. Сидят как-то кучно, видимо, там косяк рыбный, а может, просто в компании веселее.

Красота над рекой. Небо сизое, желтые перья облаков, солнце красноватое. Сегодня слегка подморозило, и оттого мне кажется, что все вокруг дышит свежестью, хотя запахов я не чувствую.

Я специально сюда прилетел. Мне с невероятной силой захотелось видеть простор ― без людей, домов и деревьев. Рыбаки не в счет ― они лишь маленькое пятнышко слева и сзади, которое я быстро миную, устремляясь к горизонту.

И тут я замечаю, что по льду шагает человек ― темная куртка, голова скрыта под капюшоном. Куда идет этот одиночка? На рыбака совсем не похож и шагает понурившись.

Я подлетаю и заглядываю в лицо. Да это же мальчик! Ему лет десять-одиннадцать. Вокруг него сплошное серо-коричневое месиво чувств. Но я понимаю ― это не горе. Когда у человека настоящая беда, то пятна энергии очень вязкие, тягучие. Они почти не движутся, медленно меняя форму. А у мальчишки ― хоть и много вокруг темных пятен ― всего лишь обида. Может быть, их несколько, может быть ― сильные, но лишь обиды. Энергия их не вязкая, а значит, и улетучатся быстро. Не знаю, что случилось в жизни мальчишки ― родители развелись, учительница накричала, старшеклассники поколотили, ― а может быть, и все сразу. Вот и бросился мальчишка к реке, спустился и идет подальше от обид и обидчиков. Сейчас он устанет, отдышится и вернется. А я пока рядом побуду.

Пацан идет, не замечая полыньи впереди. Эй, эй, осторожнее! Но он, конечно, меня не слышит. Зато, наверное, слышит, как под ним трескается лед. Мальчик отпрыгивает от трещины, чем сильнее давит на тонкий покров и… проваливается в воду. Мальчишка в панике, он кричит, бьет руками по льду и воде ― делает все то, чего нельзя. Обо мне что говорить? ― я опять мечусь, кричу, к рыбакам бросаюсь. До них далековато, пацана они ни видеть, ни слышать не могут. Но они… смеются. Шутят. Кто водочку попивает, кто наживку меняет. И нет у меня ни малейшей возможности донести до них, что творится в какой-нибудь тысяче шагов от них.

А мальчик в намокшей тяжелой одежде идет ко дну. Я и в воде вижу его глаза, я и там пытаюсь кричать, сам не пойму ― что… Распахнутые глаза мальчишки полны ужаса, изо рта пузыри… Он падает, словно камень, барахтается, раскрывает рот в крике… И крик его слышен даже в воде.

Душа мальчишки выглядит так же напуганно. Ей все еще кажется, что она тонет ― барахтается, размахивает прозрачными ручками… Я ― сам не зная зачем ― лечу за ней. И вдруг мы оказываемся на берегу реки. Она не покрыта льдом, вокруг полумрак и нависающие скалы. И я узнаю это место и реку. Именно здесь я покинул лодку Харона. О, силы небесные, спасибо вам! Вот я и вернусь, наконец-то.

Мальчишка ― точнее душа его ― стоит на берегу и смотрит испуганно по сторонам. Плачет. Я подхожу к нему, приобнимаю. Он только тогда меня замечает.

– Где я? ― спрашивает, требовательно глядя в глаза.

Сейчас он без куртки ― в серых штанах, которые на Земле называют джинсами, темно-синем свитере с вышитым на лицевой стороне ярким, ушастым зверьком. Волосы у мальчишки темные, а глаза огромные. Много сердец он в будущем мог разбить, если бы…

– Ты умер, парень, ― отвечаю я, гладя его по голове.

– Я помню, что тонул, ― захлебываясь волнением, рассказывает он, ― и мне было ужасно, ужасно плохо и страшно.

– Я знаю.

– Откуда? ― требовательно спрашивает паренек. ― Кто ты?

– Я был там… ― отвечаю. ― Я ― такой же дух, как и ты. Только умер намного раньше.

– Так ты думаешь, что я мертв? ― Мальчишка все не может поверить в случившееся.

– К сожалению, да.

– Я хочу к маме, ― совершенно по-детски мямлит мальчуган и утыкается мне носом в плечо. Он рыдает.

– Зачем ты сделал это? ― спрашиваю. ― Зачем пошел один по тонкому льду?

– Я же не знал, ― сквозь рыдания отвечает мальчик. ― Откуда я мог знать, что он тонкий?! Просто один хотел побыть…

Я не нахожу, что сказать.

– Почему ты не спас меня? ― Он поднимает свои огромные, полные слез, глаза.

– Не знаю… ― теряюсь я. ― Духи не способны… Я ничего не мог поделать.

– Духи не способны? ― восклицает пацан. ― Я про духов слышал, что они даже шкафы двигать могут! В людей вселяться!

– Это все сказки, ― грустно улыбаюсь я.

– Это?.. Сказки?.. ― Мальчишка захлебывается от возмущения. ― Это просто ты ничего не можешь! Ты! А другие могут! И спасли бы меня, не дали утонуть!

Он резко отходит и садится на гальку. Смотрит на реку и плачет. Слышен плеск весла, и из полумрака выплывает ладья Харона. Когда она причаливает, я сразу же впрыгиваю в нее и обретаю вес ― снова чувствую тяжесть тела, которая была у меня до Земли.

Мальчишка же, наоборот, продолжает сидеть на гальке. Он уже не плачет, ― вытерев слезы, молча смотрит на старика.

Харон, не обращая на меня внимания, кладет весло и, прямо из ладьи, протягивает мальчику ладонь.

– Я должен сесть в эту лодку? ― спрашивает тот.

– Не должен. Но, наверное, так будет лучше, ― отвечает Харон.

– А если откажусь?

– Останешься здесь, ― говорит старик. ― Будешь мыкаться, как он. ― Харон кивает в мою сторону. ― Пока не надоест.

– А там, куда ты меня повезешь, ― что?

– Новая жизнь, ― уверенно отвечает старик. ― Не сразу, но, думаю, скоро. Если, конечно, сам захочешь.

– Новая жизнь? ― Мальчик встает, но смотрит на старика с недоверием. ― А я смогу снова родиться у моей мамы? ― спрашивает шепотом.

Харон, усмехнувшись, разглаживает усы:

– Этого я знать не могу, ― отвечает мудрый старик. ― Я всего лишь таксист. Туда-сюда. Но, ― тут он тоже переходит на шепот, ― скажу тебе по секрету, я слышал о таких случаях.

Паренек делает шаг к Харону, протягивает руку.

– А этот дух, ― мальчик касается меня взглядом, ― тоже скоро родится?

– Этот ― нет, ― грустно вздыхает Харон. ― Этот ― про́клятый. Он обречен скитаться между мирами, так и не став человеком. Он всегда будет духом, пока совсем не исчезнет.

– Не повезло ему. ― Мальчишка, продолжая смотреть на меня, опираясь на руку Харона, забирается в ладью.

– Это точно, ― мрачно соглашаюсь я.

– За что тебя так наказали? ― спрашивает паренек, почему-то опасаясь садиться со мною рядом, а выбирая место напротив, прямо возле Харона.

– Не знаю. Сделал, наверное, что-то ужасное. Вот и попал как кур в ощип.

– Куда попал?

Мы отчаливаем от берега, и лодка медленно устремляется к двум скалам, сходящимся над водою.

«Сцилла и Харибда, ― вспоминается мне. ― Когда ладья пройдет между ними, мы окажемся в другом мире», ― вдруг понимаю я.

– Когда кто-то попал в безвыходную ситуацию, говорят: «Попал как кур в ощип», ― отвечаю я на вопрос. ― Ты же дергал перья у курицы перед тем, как мамка варила щи?

– Не-е-ет, ― крутит головой пацан.

– Ну и забудь, значит.

До Сциллы с Харибдой остается совсем немного.

– Скажи, Харон, а что, вправду такое бывает, что дух может двигать предметы ― даже без тела? ― спрашиваю я.

Про вселение в чужие тела я не спрашиваю. Помнится, этим только бесы да демоны промышляют. А людей, в которых вселилась нечисть, потом называют одержимыми.

– Могут, конечно, ― отвечает Харон. ― Духи многое могут. Только снова стать человеком могут не все.

– И я бы смог научиться вот так же воздействовать на предметы или людей? ― спрашиваю.

– Не знаю. ― Харон улыбается в усы. ― Это тебя надо спросить ― смог бы ты или нет?

Тени от сходящихся над водою скал уже нависают над ладьей Харона.

– Я хочу вернуться. ― выпаливаю я, сам себе удивляясь. Я же так хотел уйти, вернуться в междумирье, отбросить глупые попытки жить среди живых, будучи мертвым.

– Зачем? ― спрашивает Харон.

– Я передумал возвращаться. Я научусь воздействовать… Буду делать хоть что-то полезное. Не знаю, что! А там, куда мы плывем, ― говорю я, вспомнив свое недавнее прошлое, ― тоска. Тоска и бессмысленность…

– Я не хочу туда, где тоска. ― Мальчишка, кажется, снова готов заплакать.

– Это для меня ― тоска. А ты там, скорее всего, недолго задержишься. Харон же сказал, ― успокаиваю я мальчишку.

– Может, и долго, ― отвечает старик, но его внимание сосредоточено на приближающихся скалах. ― Кто ж его знает? Вдруг пацан и сам захочет задержаться?

– Для чего? ― спрашивает мальчишка.

– Например, чтобы обдумать прожитое. Чтобы в следующий раз из-за нескольких обид не убегать ото всех по тонкому льду.

― Не захочу, ― бурчит мальчишка и, свесившись с борта, запускает руку в воду. Я, на всякий случай, придерживаю его за ремень штанов, чтобы он снова не свалился в реку. Парень едва достает до поверхности, пальцами разбрызгивая воду.

– Ну, так и возвращайся тогда, ― говорит мне Харон. ― Пока не поздно. Как на мою ладью вернуться, теперь тоже знаешь. Не будешь отныне сидеть на незнакомом берегу, в ожидании непонятно чего.

– Как же я вернусь-то? ― удивленно спрашиваю я.

– А в чем помеха? Дорогу ты знаешь. Плавать тоже умеешь.

Я за ремень втаскиваю пацана в лодку, приятельски хлопаю его по плечу и спрыгиваю в воду.

– Эй, ты куда? ― кричит мальчишка вслед. Но я уже вовсю гребу к берегу, ― все-таки отплыть мы успели прилично.

– Он решил вернуться на Землю. ― Голос Харона под сводом скал звучит гулко и раскатисто.

– Зачем? ― слышу я мальчика.

– Мается, ― громко вздыхает Харон. ― Мыкается и мается. Судьба у него такая. ― Он добавляет еще что-то, но я этого уже не слышу ― заглушает плеск воды.

Глава 14

 
…Каждый выбирает по себе.
Щит и латы. Посох и заплаты.
Меру окончательной расплаты.
Каждый выбирает по себе.
 

Ю. Левитанский. Каждый выбирает для себя

В последующие дни Лиля послушно выполняет все требования куратора «Розового слона». На обеих руках уже столько надрезов и царапин, что Лиля теперь постоянно ходит только в блузках и рубашках с длинными рукавами. Последующие задания она тоже выполняет исправно и больше не опаздывает ― без десяти пять утра каждого дня представляет Рубикону отчет о проделанном. Приближается день, когда Лиля должна будет выписаться ― проще говоря, умереть. Лиля внутренне смирилась. Она не ищет повода отказаться от этой затеи, также как не пытается отвлечься от мрачных мыслей. Лиля готова умереть. Нельзя сказать, что ей не страшно, ― страшно, да еще как! Но Лиля выбрала способ, который должен убить быстро, и это ее несколько успокаивает. В конце концов, чтобы выздороветь, часто тоже приходится пережить боль, а то и операцию. Смерть ― та же операция, а жизнь ― та же болезнь. Так думает Лиля.

― Слушай, Лиля, когда ты сдохнешь, а? ― в перерыве между занятиями спрашивает Лошадь, садясь на столешницу Лилиной парты.

Лиля поднимает глаза, смотрит зло, но не отвечает. Ей хочется сказать «не дождешься», но она понимает, что это ложь.

– Че приперлась? ― бурчит Лиля.

– Да не, я просто спросить хотела ― че ты, чамора, все на Гарика пялишься? Думаешь, полюбит он тебя? Поцелует, и ты из лягушки прям царевной станешь?

– Тебе какое дело? ― цедит Лиля, а у самой сердце начинает ходуном ходить. Ей очень не нравится, что о ее симпатии к Гарику начали догадываться.

Она оглядывается и видит, что за их разговором наблюдает еще человек пять ― все из компании Гарика. Поглядывают исподволь, стараясь не прыснуть от смеха, и только Макс ― улыбчивый рыжий с вечной порослью на щеках, откровенно развалился на соседней парте и открыто следит за разговором.

Сам Гарик что-то пишет ― и Лиля видит, как обычно, только его спину. Макс дотягивается и слегка толкает его, мол, глянь, какой потешный базар затевается, но Гарик, судя по всему, прекрасно слышит, что происходит, но, чтобы не выдать себя и не заржать раньше времени, тщательно пялится в тетрадь и водит по листу ручкой. Скорее всего, малюет каракули. Гарик сегодня в черном свитере с белыми полосками возле запястий. Раньше Лиле всегда нравился этот свитер, ей казалось, что его цвет и фасон лучше всего подходят имени Гарик ― оно тоже кажется ей черно-белым и модным. Но сейчас Лиля понимает, что ненавидит этот свитер.

Лиля окидывает компанию хмурым взглядом, быстро соображает, что стала центральной фигурой заранее спланированного стеба, встает и начинает укладывать учебник и тетради в сумку.

– Погодь, ты че, куда рванула-то? ― деланно удивляется Лошадь. ― Так и съедешь с базара? Не будешь ни на колено вставать, ни в любви признаваться? Ой, сорян, я забыла, ― Лошадь сокрушенно качает головой, ― это же он должен на колено вставать, все дела. Хм… Че делать-то?

Лиля уже собрала вещи и хочет уйти, но Лошадь ловит ее за руку. С дурацкой улыбочкой на устах к Лилиному столу подгребают Макс и Сироп ― толстый, гнусный, но богатый. За бабки его и держат в компании, хотя он этого не понимает или не хочет понимать.

Сироп встает так, что Лиле пришлось бы оттолкнуть его, чтобы пройти, ― а это не так-то просто.

– Пропусти, ― шипит она.

– Не, погоди, ― возражает Лошадь. ― Мы тут решили тебе семейное счастье подарить ― сто сорок три[1]1
  143 – символизирует «I love you», цифры означают количество букв в каждом из трех слов.


[Закрыть], все такое, а ты не впираешься.

– Кончай, ― бросает Гарик, но по интонации это больше похоже на подбадривание.

Лошадь пересаживается на стол Гарика, не сводя глаз с Лили.

– Гарик, скажи, не хочешь ли ты попросить руки и сердца… и че там еще?

– Желудок, ― лыбится Макс.

– Ну короче, все это никому не нужное барахло, что называется Лилей. Не хочешь ли, чтоб оно стало твоим?

– Сука, ― цедит Лиля, с ненавистью глядя на Лошадь. ― Кляча поганая.

«Клячей» Полину Станкевич впервые назвала Лера Семёркина. Девчонки группы настолько не любят Лошадь, что придумали ей еще более обидное прозвище.

Лошадь делает вид, что не слышит Лилю.

– Что, Гарри? Возьмешь это все? Ну хоть не на всю жизнь, может, на недельку, чиста поюзать? Нет?

Гарик все еще пишет в тетради, но его свитер сотрясается от неслышного хохота.

– Кончай, говорю, ― давясь смехом, произносит он.

– Нет? Может, хотя бы на ночь? Мы ей на бошку пакет натянем ― чтобы тебе не так кринжово было. Вот как с титьками быть не знаю…

Лиля отталкивает Сиропа ― она готова драться всерьез, что называется, не на жизнь, и толстый нехотя уступает дорогу.

– Видишь, Лиля, не светит тебе… Ты уж извини, сделала, что могла.

Когда Лиля выходит из кабинета, за ее спиной разражается многоголосый хохот.

Рубикон: Ты готова?

Шадоу2002: Да.

Рубикон: Решила, как это сделаешь?

Шадоу2002: Да.

Рубикон: Смотри, отступать нельзя.

Шадоу2002: А то че? Убьете?

Ответ Рубикона приходит только через несколько минут.

Рубикон: Можешь создать проблемы не только себе…

Лиля коротко матерится и тоже какое-то время не отвечает. Когда получается взять себя в руки, пишет:

Шадоу2002: Не надо меня запугивать. Я сама решила к вам вступить. Сама хочу выписаться. Не надо мне… ― какое-то время курсор маячит на одной точке, потом вновь приходит в движение, ― допмотиваций.

Рубикон: Вот и хорошо. Прежде, чем пойдешь выписываться, удали этот чат и сам сайт из памяти браузера. Умеешь?

Шадоу2002: Да.

Лиля давно выбрала свою смерть. Девушка решила, что лучше всего броситься под поезд метро. Это нетрудно. Сложность только одна ― попасть головой на рельсы или под тяжелый бампер поезда, чтобы наверняка. Чтобы не тащить потом еще более поганую жизнь, чем теперь ― инвалидом. И станцию Лиля выбрала давно. Там всегда много народу, и ее это не смущает ― наоборот, пусть все видят. Пусть она привлечет внимание человечества хотя бы смертью. Впрочем, на что именно должно обратить внимание человечество, Лиля не задумывается, а если бы задумалась, ответила бы так: на несправедливость.

В чем именно выражается несправедливость?

Во всем, ― ответила бы Лиля и, по-своему, была бы права.

И вот сегодня утром Лиля сидит на нужной станции на лавке и готовится. Лиля садится как можно правее ― ближе к месту, откуда поезд въезжает на перрон. Здесь его скорость еще высока, а значит, смерть упавшей на рельсы будет быстрой. Так думает Лиля.

Она собрана словно на праздник ― губы подкрашены темной помадой, в ушах ― любимые пусеты, одежда тоже самая любимая. Лиле эта черная, еще школьная юбка нравится тем, что в ней ноги выглядят красивыми и открыты на правильную длину. Помимо юбки на Лиле темные колготки, туфли на тяжелых каблуках и бледно-розовый фланелевый свитшот с надписью «The best is yet to come». Этому свитшоту лет пять или шесть. Когда-то он был алым, но сейчас выцвел и почему-то от этого стал Лиле еще роднее. Но самое главное то, что он очень мягкий, его приятно и носить, и трогать. В рюкзаке Лили ― плюшевый мишка Гришка. Маленький, засаленный, с лапой, которая держится «на соплях», но очень любимый. Почти так же сильно, как кукла Даша. Но кукла, увы, давно сгинула ― Лиля думает, что потеряла ее в детском лагере. А Гришка ― нет, Гришка не потерялся. Он был с Лилей с раннего детства, и она хочет, чтобы остался с ней и в последний час.

Почему-то все, что Лиля сейчас видит вокруг, кажется ей очень важным, будто «потом» кто-то может ее спросить: кого или что ты видела на станции перед тем, как?.. И будет очень важно правильно ответить. Вот господин в белой джинсовой куртке и старомодной шляпе, которая совсем не вяжется с этой курткой. Вон ― на соседней лавке ― пара каких-то разрисованных фриков. Им лет по четырнадцать, не больше. Вон симпатичная девушка с короткой стрижкой и телефоном в руке. Впрочем, телефоны у многих. Лиля свой не взяла ― специально дома оставила, чтобы никакой дурацкий звонок или смс не отвлекли от намеченного. Чуть поодаль, почти по центру станции, разлегся на лавочке бомж в грязном, черном пальто. Недолго ему лежать, ― до утреннего милицейского обхода.

Первый поезд Лиля пропускает. Она так и хотела ― прыгать будет под третий. Но несмотря на то, что до него еще много времени, ее живот сжимается, будто прыгать надо уже сейчас. Лиля смотрит на поезд, смотрит, как входят и выходят люди и ей очень хочется, чтобы он никуда не уезжал. Пусть бы в нем что-то сломалось, пусть бы он так и остался стоять на станции, пока что-то там не починят. Но Лиля не хочет признаваться себе в этом желании и гонит эти мысли прочь.

Со звуком, в котором сливаются пение двуручной пилы и грохот камнепада, поезд улетает в тоннель.

Лиля глубоко вздыхает. Ей хочется найти кого-то достаточно интересного, чтобы его можно было разглядывать. Хотя бы как те фрики или парень в шляпе и белой куртке. Лиле очень нужно отвлечься. Но вышедшие из поезда люди уже разошлись, а новые пассажиры только начинают сходиться к станции, и среди них ни одного интересного. Зато сама Лиля привлекает внимание трех парней, остановившихся неподалеку. Один из них смотрит на нее и что-то шепчет приятелям, те поворачиваются к ней и, перебросившись неслышными Лиле комментариями, разражаются смехом. Но она понимает, над чем они смеются ― девушка в розовой блузке и с детским рюкзаком за спиной, хмуро оглядывает окружающих. Такой взгляд больше подходит готу, а не девушке в розовом.

Прибывает второй поезд. Лиля с грустью всматривается в лица выходящих людей. Парень со светлыми волосами, зачесанными назад, что-то роняет на перрон ― похоже, наушники, и быстро их поднимает. Знакомых среди пассажиров нет, и Лиля начинает следить за табло, на котором отсчитывается время между поездами. Сейчас этот поезд скроется в тоннеле и табло обнулится.

Лиля вдруг понимает, что не хочет умирать. То есть хочет, но не сейчас. Не в эту секунду. Лучше когда-нибудь завтра. Или послезавтра.

Поезд уносится. Лиля зачем-то встает и смотрит ему вслед. Потом снова садится.

«А может быть, вообще не умирать? ― думает Лиля. ― Останусь жить ― какая разница? Буду чудовищ рисовать ― я же это люблю».

И Лиля всерьез обдумывает эту идею ― не умирать. Но потом перед ее мысленным взором всплывают заплаканное лицо матери, побледневшее от гнева ― Нади; черный свитер Гарика, трясущийся от смеха…

«Ради чего? Зачем? Кому будет лучше, если я не сольюсь?»

Слышен шум приближающегося третьего поезда. Лиля в последний раз вздыхает, поудобнее перехватывает рюкзачок на правом плече, встает и делает недостающие три шага до края перрона.

– Прощайте, ― повернув голову выкрикивает она, но из-за грохота поезда ее не слышно.

Глава 15

Ближе к берегу я вновь становлюсь легким, и вода выталкивает меня. Я взлетаю, но уже умею управлять призрачным телом и снижаюсь, когда становится нужно.

«Я научусь двигать предметы, научусь воздействовать на людей. Смогу вре́зать шпане, напавшей на прохожего, смогу поймать за рукав тонущего мальчишку! Что-то, но смогу! ― мечтаю я, мчась в Петроград. ― Ведь есть же духи, которые крутят блюдца гадальщиков, стучат дверцами шкафов, сбрасывают посуду со стола! Я об этом слышал когда-то! Я стану одним из них! И даже лучше! Я буду делать хоть что-то, помогать кому-то или мешать! И пусть это и станет моей новой жизнью, раз другой мне не получить!

Но у кого же разузнать, как простой дух может научиться двигать предметы? Не поискать ли в книгах?

Читать, будучи духом, ― преинтересное занятие. Вы в любое время суток можете попасть в магазин или библиотеку и быстро «прочесть» книгу, просто нырнув в нее. Вот что значит «полностью погрузиться в книгу». Нет, внутри романа или повести дух не начинает видеть всплывающие образы или слышать голоса персонажей. Я, как и живой человек, вижу символы ― буквы. Но буквы в слова, а слова ― в предложения складываются так быстро, что я, в прямом смысле, лечу по страницам. За одну ночь ― от закрытия до открытия библиотеки ― я могу прочесть три-четыре толстых тома. Или с десяток книг поменьше. И при этом я совсем не устаю. Если не хватает энергии, пролетаю по рядам библиотеки ― где-то обязательно найдется оставленное посетителем зеленое или оранжевое пятнышко, еще не полностью рассосавшееся. А вдоль книжных шкафов этих пятнышек, а иногда и маленьких облаков ― особенно много. Да, «забытая» энергия уже не такая насыщенная, как при ее появлении, но и ею можно подзарядиться, просто вместо одного яркого облачка приходится подобрать несколько.

Но, увы, после трех ночей, проведенных в библиотеке, после нескольких десятков прочитанных и бегло просмотренных книг, я не обнаруживаю ничего, отвечающего на мой вопрос. Ни в разделе «эзотерика», ни в религии, ни в мистике с фантастикой. Много рассказывается о случаях полтергейста. Есть заклинания, молитвы, ритуалы по сдерживанию буйных духов либо, наоборот, по вызову их; но ничего о том, как призраку самому стать полтергейстом. Ничего.

«С другой стороны, вряд ли писатели планировали, что их будут читать призраки. Потому и не создавали для нас руководства. Иначе бы на книгах надо было бы ставить возрастное ограничение не «плюс четырнадцать» или «плюс восемнадцать», а «плюс бесконечность»», ― мысленно иронизирую я.

Я несусь к кладбищу. Там были призраки, заговорившие со мной. Может быть, они помогут?

Я дожидаюсь похоронной процессии и двигаюсь вместе с ней. Меня обнаруживают очень быстро и так жестко выталкивают за пределы кладбища, что мне кажется, будто я столкнулся с табуном лошадей. Чувствую в свой адрес нешуточную угрозу ― не знаю, на что способны кладбищенские призраки, но и не хочу этого узнавать. Может, они высосут мои силы и даже тот сгусток энергии, который называется душой, растворится в их утробах? Вполне может быть.

– Эй, да полегче вы! Я не собираюсь никого обворовывать! Я пришел только спросить! ― выкрикиваю я.

– Здесь все только спросить, ― отвечает дух в плаще. Этого призрака я помню с прошлого раза. Вновь большинство его собратьев улетучивается, а он остается расставить точки над «и».

– Да я в самом деле ― только узнать хотел! Ты ― единственный дух, с которым мне удалось поговорить за все дни, что я здесь нахожусь. Вот и подумал, что ты наверняка знаешь гораздо больше, чем я.

– Разумеется, ― ухмыльнувшись, отвечает дух. Из-под капюшона я не вижу глаз призрака, только усмешку. ― Я здесь очень давно. Но зачем бы я стал что-то рассказывать кому-то?

– Нет вообще ничего, что могло бы тебе понадобиться взамен? ― спрашиваю я.

– Есть. Но ты мне с этим не поможешь, ― снова усмешка.

– Что же это?

– Человеческая жизнь.

– Ты хочешь убить кого-то?

– Дурак. Я хочу получить жизнь для себя. Можешь помочь в этом? Нет? Жаль. Все остальное у меня есть.

– Ты так хочешь снова стать человеком? То и дело терпеть боль, холод или голод, болеть, потеть, стареть?..

– Да, да, ― сквозь усмешку подхватывает кладбищенский дух, ― вытирать задницу, дрочить, если приспичит, брить морду и чесать яйца ― да, вот это вот все. И скажу тебе больше, салага, это заветная мечта всех заблудших душ! Но, ― усмешка внизу капюшона исчезает, ― тебе еще предстоит испытать эту жажду.

Я понимаю, что мне больше нечего сказать, и собираюсь испариться, но кладбищенский призрак останавливает меня словами:

– Ладно, спрашивай. Что ты хочешь знать?

– Как научиться двигать предметы?.. Как научиться воздействовать на людей или вещи физически?

– Зачем тебе это?

– Ну… надо.

– Ты не сможешь. Нужно быть очень мощным духом.

– А ты можешь?

Призрак отвечает не сразу.

– Могу. Но и мне это нелегко. И первые лет триста ― не мог. А теперь мне это и незачем.

– А как стать более мощным духом?

Призрак опять посмеивается, когда отвечает:

– Каждый дух крепчает по-своему. Кто-то в жизни был сильным человеком, у него и после смерти дух крепок. Кто-то уже здесь стал иным. Я, например. Я из тех, кого люди могут увидеть на кладбище, обделаться, а потом полжизни всем рассказывать обо мне. А тебя пока никто и не разглядит, разве что кошка.

– Понятно… ― грустно отвечаю я.

– Есть еще путь бешенства. Когда дух чем-то взбешен до последней степени, он способен раз или два сдвинуть какой-то предмет, толкнуть живого. Но сразу, как ярость уляжется, ― он опять слаб.

– Ярость? ― переспрашиваю я. ― Это интересно. Спасибо. А в тела живых вселяться можно?

– Можно… ― отвечает дух, слегка скосив призрачные губы. ― Но тоже непросто. Тебя вытолкнут, как кота из подъезда.

– Понятно.

– В общем, дерзай, салага. А я жрать пойду, пока накрыто.

«Ярость? ― думаю я. ― Я не приходил в ярость даже в сарае, когда сходил с ума от бессилия… Не разъярился, когда тонул мальчик. Наверное, я вообще не способен на такие сильные чувства. Буду ставить опыты со вселением в тела. Это занятие бесов? Ну и к бесам их! Мне терять нечего. Все, что было ценного, я давно потерял».

От слов ― к делу. Выбрав кандидата, вхожу в его тело. Как ни странно, получается это довольно легко, и я даже умудряюсь продержаться в чужом теле секунды три, пока хозяйский дух не вышвыривает меня прочь. Это повторяется несколько раз с разными людьми. Дух хозяина всегда сильнее меня.

Чуть проще, наверное, было бы с детьми ― их души еще не окрепли, не освоились. Но возле них очень часто маячат ангелы, бывает, что и по два. Они настолько сильны, что не дают даже приблизиться к ребенку. Бывают у деток и другие хранители, ― но реже. С теми тоже лучше не связываться.

Проще всего проскользнуть в тело спящего взрослого человека, у которого нет хранителя. Уснувший витает в других мирах, и тело, можно сказать, пусто. Но как только я пытаюсь овладеть им, как куклой в театре марионеток, дух сразу же возвращается и изгоняет меня. Интересные ощущения у меня возникают при попытке овладеть телом пьяницы. Его дух, как правило, сопротивления не оказывает, но и тело при этом меня не слушается. А когда мне все-таки удается сделать несколько осмысленных движений, пробуждается дух и… итог тот же.

Из этих опытов я выношу важное наблюдение ― у детей без защитников и слабовольных людей дух слабее и мне удается внутри них задержаться чуть дольше.

Я просыпаюсь в своем «доме» ― комнате отдыха пилотов. Не просыпаюсь, конечно, а перехожу из аморфного ничегонеделанья в состояние призрачной активности. Сегодня хочу продолжить тренировки по вселению.

Новую трещину в противоположном от меня углу ― между потолком и стеной ― я замечаю сразу же.

«Ого, ― думаю я, ― неужели и в таком огромном здании могут случаться подобные неприятности? Ведь если рухнет потолок, то, наверное, провалится и сразу несколько верхних этажей? Я хочу предупредить об этом летчиков и стюардесс, когда они придут сюда перед полетом, но, разумеется, не могу придумать, как это сделать. Когда они приходят сюда, обычно они не смотрят по сторонам, выглядят усталыми, немного небрежными, зачастую ― недовольными. Они перешучиваются или отпускают какие-то замечания по поводу зарплаты, погоды или пассажиров. Иногда делятся анекдотами, пьют чай или кофе. И никогда не смотрят по сторонам, даже в огромное окно. Как я им покажу эту трещину? Надеюсь, все-таки сами заметят».

И тут я вижу, что трещина начинает расти. А внутри меня растет страх. Трещина, похожая на огромного, пятипалого паука, увеличивается, и внутри нее, словно туловище членистоногого, шевелится маленький черный вихрь. Я узнаю этот вихрь.

Черная дыра.

Значит, это никакая не трещина. Радует, конечно, что потолок не обвалится, но вот мне надо срочно спасаться!

И тут я понимаю, что не могу вырваться из комнаты. Что-то мешает мне, будто стекла и стены стали намного прочнее, чем были, и я не могу просочиться сквозь них. Тем временем трещина разрастается настолько, что начинает походить на огромную кляксу с длинными, кривыми подтеками. И эти лапы-подтеки тянутся прямо ко мне.

Ясно, что именно от Черной дыры исходит сила, не дающая мне бежать.

Я чувствую панику. Выбросы серой, вязкой энергии моей трусости тонкой струйкой устремляются в черное туловище «паука». Скоро за этой струйкой потянется и само мое существо.

Надо успокоиться. Тогда, может быть, я смогу что-то придумать, как-то выкарабкаться. Надо постараться вспомнить что-то хорошее. Но, как назло, вспоминается совсем не то, что нужно: тонущий мальчик, распахнувший под водой полные ужаса глаза; хулиганы, напавшие на девушку с парнем, ― этих мерзавцев я запомнил очень хорошо; всплывает в памяти и Харон, ― его смех надо мной, когда я спросил какую-то глупость. Именно последнее воспоминание почему-то помогает мне чуть-чуть успокоиться.

«Так… Надо собраться с мыслями… ― думаю я. ― Черная дыра здесь не случайно, она словно охотится за мной. Ждать нельзя, будет только хуже…»

Так и есть, Черная дыра сейчас ― огромная лужа с водоворотом посредине. Она уже занимает треть комнаты.

«Значит… ― решаю я, ― пан или пропал!»

Я бросаюсь к стеклу окна и пытаюсь пробиться наружу. Нет, меня держат, тянут назад, внутрь комнаты, в чрево Черной дыры. Но сейчас я хотя бы внутри стекла! Это уже хоть что-то! И внутри него понимаю, что оно не поменяло структуру, не стало крепче, все дело в «поводке», на который меня посадили. И я начинаю изо… всех… сил… на-тя-ги-вать этот поводок… Будто я пытаюсь вылезти из самого себя…