Текст книги "Мытарь"

Еще один день проходит спокойно. Комната сестер, а Агата жила вместе со средней ― Ольгой, до сих пор хранит их запах. Я сижу на голом матраце Агатиной кровати, вспоминаю счастливое прошлое ― время, когда мог спокойно заходить в этот дом, когда мечтал о свадьбе, о счастливой жизни с любимой. Сейчас мое прошлое завернуто в красный кумач и схоронено. Как и будущее.

Я успеваю подумать о многом. И о том, что мне больше никогда не увидеть любимой. Ни-ког-да. Она любила меня, я знаю. Может быть, до сих пор любит. Но теперь еще ненавидит. Чья-то пьяная дурь пустила всё под откос. Какой-то подонок вломился в мою жизнь, как топор в дерево, и всё в ней разворотил, расщепил, разломал…Хотя… Такое сейчас сплошь и рядом. Сама революция точно так же врубилась в Россию, точно так же все разворотила.

«Хорошо, что я застрелил того подонка, ― думаю я, зло стерев со щеки слезу. ― И Архип поделом получил ― нельзя таких покрывать. Если вы строите новое здание на фундаменте справедливости ― как вы говорите всё время, ― то нельзя класть гнилые кирпичи».

Еще я думаю, что даже если и пережду здесь несколько дней, меня все равно поймают. Да и убежать не получится ― борьба с контрреволюцией поставлена на твердые рельсы. Живым мне не выбраться. А когда поймают ― для моего расстрела хватило бы и убийства Немченко.

За мной приходят к вечеру третьего дня.

– Елгушин! Казимир! А ну выходи! ― слышу я от парадного. Я успеваю услышать их раньше, чем они вваливаются в холл, и быстро сбегаю в свое подземное укрытие.

Вскоре по ступеням, ведущим в подвал, гремят тяжелые сапоги.

«Сколько там борцов с контрреволюцией? ― думаю я. ― Человека четыре, кажется, или пять. Надо не забыть оставить и себе одну пулю».

Я отстреливаюсь, пока есть патроны. Но впопыхах и последнюю пулю отсылаю в шинель красноармейца. Но сдаваться нельзя. Я запираюсь в подвальной комнате, сбрасываю с крюка обкусанный окорок, вытаскиваю свой ремень. Закрепить его нужным образом получается не сразу, но в конце концов удается. Накидываю на шею кожаную петлю и…

Глава 25

― Вот так все и было, ― говорит Хор.

Я не сразу понимаю, где нахожусь, и, таращась на демона, судорожно пытаюсь нащупать ремень на шее. Наконец, прихожу в себя. Мы с Хором сидим в сквере, на кованых белых стульчиках за таким же ажурным столиком. На нем ― две чашечки кофе.

– Да… Наделал делишек, ― выдыхаю я. ― Есть за что меня проклясть. Я ведь не только себя убил, но и многих других в могилу отправил.

– В те годы это было обычным делом, ― слегка морщится Хор, словно вспоминая о чем-то, о чем вспоминать не хочет. ― У многих тогда руки были, как выражается одна знакомая демонесса, по колено в крови. Ты убивал не безвинных крестьян, а таких же солдат, у которых тоже на совести множество преступлений. А вот то, что ты извел себя, это и есть грех великий.

– Почему?

– Знаешь, какая это редкость ― получить воплощение? Да, Земля не относится к Высшим мирам, но и к низшим тоже. На Земле можно жить счастливо. Можно любить, дружить, заниматься интересным делом. Мириады душ знают это, мечтают родиться, но очень малая часть получает такое право.

– Понимаю, ― грустно соглашаюсь я, пригубив кофе. Он горяч и вкусен.

– Еще бы ты это не понимал. Но ты это теперь понимаешь ― когда потерял шанс родиться. Как говорится, крепок задним умом. Жизнь ― великий подарок Бога. А ты выкинул дар на помойку.

– Но постой, ― возражаю я, ― меня же все равно убили бы! Я бы не вырвался!..

– Скорее всего, так и было бы, ― кивает Хор. ― Но вовсе не обязательно. В жизни часто бывает так, что тот, кому суждено умереть, остается в живых, а тот, кто думал, что проживет до ста, погибает внезапно и рано. Мы ведь тоже не дремлем. ― Улыбка Хора мне сейчас очень не нравится. ― И те, кто против нас, ― тоже. Значит, неожиданная помощь человеку может прийти как с той, так и с другой стороны.

– Понятно, ― со вздохом киваю я.

– Но дело даже не в этом. Если ты был казнен или убит в перестрелке, то попал бы в чистилище, а потом опять мог родиться. Тогда бы ты не выкинул свой подарок, а утратил его. Понимаешь разницу?

Снова киваю.

– Вот то-то и оно. А теперь у тебя одна дорога…

– Полное забытье? ― спрашиваю я.

– Это не дорога. Это ― конец всех дорог. Я имею в виду другое.

– Что же?

Хор молчит, а я смотрю вопросительно.

– Ты еще так и не понял? ― наконец спрашивает он.

Я мотаю головой.

– Тебе выпал счастливый лотерейный билет.

– О чем ты?

– Ты можешь стать одним из нас, ― говорит Хор и смотрит с ироничной улыбкой, наблюдая за моей реакцией.

– Кем ― одним из вас? Чертом?

– Я же сказал, кто я. ― «Удивленные» брови поднимаются еще выше. ― Я не просто черт, я ― демон. Настоящее мое имя скрыто тайной, но тебе оно и без надобности.

– И чем же ты занимаешься?

– Я ― демон-соглядатай. Иначе говоря, я ― главный разведчик Преисподней, ― все с той же ироничной улыбкой отвечает Хор.

Почему-то меня охватывает волнение.

– Но кто я ― совсем не важно. Гораздо важнее, кто ты, ― говорит Хор.

Я не отвечаю, пытаюсь взять себя в руки и перестать дергаться. Почему этот разговор так выводит меня из себя? Наверное, до меня стало доходить, что именно мне предложил демон-соглядатай.

– Как ты думаешь ― кто ты? ― интересуется Хор.

– Покойник, ― говорю я.

– Нет, ты хуже, чем покойник. Душа покойника еще может вернуться. А теперь, когда ты попался уловителю… Так мы именуем то, что ты прозвал Черной дырой, ― отвечает Хор на мой вопросительный взгляд. ― …ты не сможешь остаться даже призраком. Всё. Твоя песенка спета. Ты ― ничто.

– И зачем ты пришел к ничто? ― спрашиваю я.

– Как я уже говорил, ты выиграл в демонскую лотерею, шанс выиграть в которую ― семьдесят два ко многим миллиардам.

– Почему именно семьдесят два?

– Столько всего в этом мире демонов Преисподней. А душ людских ― в несколько раз больше, чем сейчас живет на Земле.

– И ты предлагаешь мне стать одним из этих семидесяти двух?

– Совершенно верно, ― соглашается Хор.

– Но почему вдруг?

– Скажем так, мне показалось, у тебя есть некие способности.

– Какие же?

– Немногие проклятые так быстро выходят из забытья. Немногие вырываются из междумирья. Ведь ты вполне мог застрять в любом из этих миров вдоль реки Забвения, как и делают остальные заблудшие души. Но ты выбрался. А здесь, будучи призраком, ты овладел вселением.

– Но я…

– Совсем не важно, для каких целей ты этому научился. Главное ― это мастерство, которым владеют немногие, кроме демонов. И уж точно ему обучаются не в первые дни жизни на Земле в качестве призрака.

– И поэтому я…

– Поэтому ты, по мнению иерархов Преисподней, прирожденный демон. И будешь полезен нашему общему делу, как и мы тебе. ― Хор снова улыбается так, что у меня не возникает сомнений в его демонской сущности. Меня аж дрожь пробирает, хотя нет у него ни клыков, ни красных глаз. ― Все, что тебе будет нужно, ― поменять плюс на минус. Да и то не во всем: ты успел отличиться за оба лагеря, ― слегка хохотнув, отмечает демон.

– Вселения в животных и людей? ― уточняю я. ― Любовные отношения с душой спящего человека? Что еще?

– Да, все это ― не из арсенала светлых, это уж точно. Да и само по себе вмешательство, что называется, в промысел Божий. Кому суждено умереть, кому нет, не тебе решать ― нравится тебе это или нет. Да и то, что ты сейчас затеваешь, я насчет мордобитья, отнюдь не светлое деяние.

– Это точно, ― грустно соглашаюсь я.

– Ну, так и сделай это недоброе. Я дам тебе такую возможность. А потом уже, с чистой совестью…

– С чистой? ― уточняю я, опустив глаза, словно нашкодивший школьник.

– Ты очень скоро поймешь, что чистая совесть, открытое сердце или грязные помыслы ― все это исключительно людские идиомы. Людьми придуманы и для внутрилюдского пользования. В Преисподней они ― пустой звук. Так вот, сотвори свою месть, а потом отправимся к нам, ― будешь знакомиться с новой ролью. ― Ох! ― Словно вспомнив о чем-то, Хор вынимает из жилетки золотые карманные часы с красивым вензелем на крышке. Вензель выложен изумрудами, но что он изображает, я не знаю. ― Я же совсем забыл! У меня же встреча с подчиненными. Надо бежать. Так что ты решил?

– Что я буду делать у вас? Убивать, совращать, мучить?

– Фу-фу-фу, ― морщится Хор. ― Ты очень примитивно воспринимаешь нашу работу. Она гораздо интереснее и обладает большим элементом творчества.

– Убивать тоже можно… изобретательно, ― бубню я, не поднимая взгляда.

– Не спорю, это тоже придется. Но наша задача не уничтожать людей ― мы должны сделать так, чтобы они сами себя уничтожили, понимаешь? Погрязли в грехах, в экранах своих телефонов и мониторов, в низких помыслах и примитивных целях.

– А я буду помогать? ― Наконец-то я решаюсь поднять взгляд и посмотреть в глаза. ― То есть буду не беречь людей от смерти, как я хотел, а подталкивать к ней, не охранять, а уничтожать, так?

– Вот оно людское лицемерие: охранять, беречь! Words, words, words! Ты сейчас рвешься на Землю только для того, чтобы защитить свою девочку-неудачницу?

– Она жива? ― перебиваю я.

– По моим сведениям, пока да.

– А ее преследователи?

– Больше не побеспокоят. Тут ты на славу поработал, надо признать.

Я перевожу дыхание, а Хор продолжает:

– Но остановит ли ее это ― вот вопрос. Так вот, помимо этого, как тебе кажется, доброго дела, ты хочешь кое-кого, кому смерть вовсе не грозит, приблизить к кончине. Разве не так?

Я снова опускаю взгляд.

– Кстати, о твоем цветочке. Ты уже столько раз вмешивался в жизнь этой девочки ― причем вмешивался весьма разнообразно, надо отметить, ― что я должен предупредить тебя, больше ты не сможешь к ней даже приблизиться. Разве что после ее смерти, если, конечно… ну, ты понял.

– Но я… ― пытаюсь возразить, удивленно глядя на демона.

– Да, да, я все понимаю, слюни-сопли, любовь-морковь, духовное соитие и прочая дребедень. Но ты слышал меня.

Он вновь вытаскивает часы и щелкает крышечкой.

– Но почему? ― спрашиваю я.

– Помнишь, мы с тобой говорили о подарке Бога? ― глядя на часы, отвечает Хор. ― Так вот, твоя малолетняя зазноба усердно хочет выбросить свой бесценный дар на помойку. И мешать ей в этом нельзя. Один из вселенских законов гласит ― свобода воли! Запомни его. Даже демоны не могут заставить кого-то что-нибудь сделать. Спровоцировать, побудить, разжечь желание ― это, пожалуйста, но не заставить. Ведь змей, ― продолжает Хор с фирменной улыбкой, ― не насильно впихнул Еве в рот плод с запретного дерева.

– Понимаю.

– Свобода человеческой воли ― священна. Поэтому ты не сможешь приблизиться к своей хризантеме ближе, чем на несколько десятков метров.

– Лилии… ― поправляю я.

– Да хоть к гладиолусу, ― улыбается Хор. ― Все, мне действительно пора бежать. Когда закончишь с земными делами, просто произнеси: Actum est ilicet! и тебе откроются врата ада. К твоей вящей радости, ты войдешь в них не как грешник и жертва, а как почетный соратник. ― Хор снова «одаривает» меня улыбкой и растворяется в воздухе.

Я остаюсь за столиком один. Я полон сил, пожалуй, их даже больше, чем в тот день, когда сошел на землю из лодки Харона.

Несмотря на запрет, сразу же переношусь к Лиле. И оказываюсь в ее дворе ― метрах в ста от ее дома. Что ж, сяду и буду ждать, рано или поздно хоть что-нибудь да узнаю.

Но ждать не приходится вовсе ― Лилю я вижу сразу же. Она стоит в проеме распахнутого окна, держится за рамы и смотрит не вниз, а в небо. Даже отсюда видно, что у Лили какая-то странная улыбка и безумный взгляд. Я пытаюсь перенестись к ней и отлетаю от незримой стены как резиновый мячик.

Я не верю. Неужели все было напрасно?

– Дура, третий этаж, ― говорю я сам себе, морщась от досады. ― Не убьешься, покалечишься только.

Хотя я понимаю, что у Лили хватит безумия и вниз головой нырнуть… Я не хочу этого видеть. И хорошо, да ― хорошо, что мне не дали вмешаться! Что мне, до самой ее старости пасти? Хор сказал, что мерзавцы из «Розового слона» от нее отстали. Значит… Значит, все было напрасно.

И хотя досада, жалость и нежность раздирают сейчас мое призрачное сердце…

«Нет, моя девочка, ― думаю я, ― как бы я не относился к тебе, это ― твой выбор. Глупый, идиотский, ужасный выбор! Но твой».

Я переношусь подальше от этого места, от этого двора, от этой части своей жизни после смерти. Как же прав был проклятый демон ― не мне все это решать!

Я не сижу в уловителе, из меня не утекают силы, а грудь перестала сдавливать «бетонная плита», но мне так мерзко ― не передать.

Я переношусь в библиотеку. Аристарх Симонович, как обычно, листает какой-то фолиант.

– Дорогой мой, ― произносит книголюб, едва коснувшись меня взглядом, ― где же вы пропадали? Мне даже не хватало вас. Посмотрите-ка, какую замечательную книгу я разыскал ― «Вопросы Миаинды»! Это уникальный трактат об истории возникновения греко-буддизма, представляете? Того самого, начало которому положили набеги на Индию войск Александра Македонского! Это просто восхитительно! Вот послушайте-ка…

«Царь молвил:

– Почтенный Нагасена, есть ли такие, кто после смерти вновь не воплотится?

– Одни воплотятся, государь, другие не воплотятся, ― молвил тхера.

– Кто же воплотится, кто не воплотится?

–У кого есть аффекты, государь, тот воплотится, у кого нет аффектов, тот не воплотится.

– А ты, почтенный, воплотишься еще?

– Если буду привязан, государь, то воплощусь, если не буду привязан, не воплощусь.

– Прекрасно, почтенный Нагасена».

– Каково, а? ― Восторженный и, одновременно требовательный взгляд Библиотечного, устремленный над очками, требует хоть какой-то реакции.

– Что же, Аристарх Симонович, у нас с вами, стало быть, нет этих… как его… аффектов, раз мы воплотиться не можем? ― спрашиваю я.

– Да ну что вы, милостивый государь! Мы с вами совсем с другой стороны этой шкалы. Здесь речь идет о просветленных, о тех, кто уже остановил колесо Сансары.

Я молчу мгновение, потом говорю тихо:

– А я хочу быть привязанным. Хочу иметь эти… аффекты.

Однако Аристарх Симонович не слушает меня ― он вновь погрузился в книгу. Что ж, таких людей, замкнутых в мире своих интересов, всегда было множество, ― просто в мое время люди посвящали все свое время псарням, конюшням, книгам и различным коллекциям, а современное человечество с головой торчит в телефонах, компьютерах и телевизорах, отвлекаясь только для того, чтобы сунуть ее в холодильник.

– Аристарх Симонович, что такое «Актум эст илицит», ― спрашиваю я.

– Акция закончена. Это латынь. Коротко говоря: «Кончено!»

– Спасибо, примерно так я и думал.

– А что та девочка? ― вдруг вспоминает Библиотечный. ― Та, за которой мы следили. Отвязались от нее те негодяи?

– Отвязались, ― отвечаю. ― Негодяи отвязались.

До следующего вечера остаюсь в библиотеке. По большей части пребываю в забытье, но не потому, что нету сил, просто не осталось стремлений. Во всяком случае, благих. Осталось одно, последнее, гнусное дело. Оно станет последним делом мытаря, и первым деянием демона… Противно, но других путей я не вижу. Я не хочу вновь исчезнуть, не для этого я вырывался с того света. Я. Хочу. Жить. Демоном? Значит, буду жить демоном.

На протяжении нескольких дней я слежу за Пижоном. Я проникаю в его квартиру, читаю переписку, жду удобного случая.

За все эти дни я ни разу не вижу его с Карасем, зато научился разбираться в переписке Пижона с англоязычным господином. Это оказывается несложным ― темы всегда одни и те же, и мне хватает тех нескольких слов, которые я заучил, чтобы уловить общий смысл. Но я дал себе слово больше ни во что не вмешиваться. Мои действия все равно ни к чему не приводят. Ни к чему хорошему.

На четвертый день слежки за Пижоном у меня появляется шанс. Отмечая с двумя друзьями какую-то сделку или, что скорее, какую-нибудь грязную махинацию, Пижон крепко набирается. Именно набирается, а не напивается, потому что он употреблял в этот вечер далеко не только спиртное. Наконец, приблизительно в полдвенадцатого ночи они перемещаются в какой-то клуб, расположенный в полуподвале. Между собой это заведение они почему-то называют «кислотным». Насколько я понимаю, клуб принадлежит одному из двух приятелей Пижона. Во всяком случае парень, которого они называют Лейблом, ведет себя в клубе как хозяин. Да и Пижон с Честером ― так зовут третьего ― чувствуют себя в этом заведении как завсегдатаи.

В клубе дымно, шумно, блики музыки, отвратные сущности ― и я имею в виду не только астральных. Решаю подождать на улице. Наверное, внутри клуба привести приговор в исполнение было бы проще, но уж больно там… кислотно. Невыносимо просто.

Девочка, в обнимку с которой Пижон в половине второго ночи вываливается из клуба, прямо у входа в заведение начинает блевать. Парень, выругавшись и неприлично обозвав ее, садится за руль желтого автомобиля, припаркованного у заведения. Я не знаю, чья эта машина, кажется, не Пижона, наверное, хозяина клуба.

Очень надеюсь, что Пижон уедет, не станет дожидаться упившейся приятельницы, но ошибаюсь. Проблевавшись, она, икая, бредет к машине. Вид у девушки жалкий ― по-моему, тапочки выглядят сексуальнее. Пижон зло, но негромко бранится, нетерпеливо постукивая основанием ладони по рулю.

Я не могу позволить ей сесть в машину. Демон я или не демон, но мне не нужны лишние жертвы.

Войти в тело перепившей молодухи оказывается проще, чем я ожидал, ― влетаю, как нога в ту же тапочку. Видимо, ее воля сейчас отключена, а может, как и Серега, она воспринимает меня как иллюзию. Мне все равно. Я переставляю ее правую ногу так, чтобы левая за нее зацепилась, и девушка, споткнувшись, падает на тротуар.

Пижон, увидев это, сначала хочет выйти из авто, потом передумывает, заводит двигатель и, крикнув девушке: «Да иди ты нах!», уезжает.

Это то, что мне надо. Пижон выезжает на трассу, но сильно не разгоняется, о чем я сожалею. Скорее всего, даже пьяный, он не хочет себе головной боли ни с полицией, ни с англоговорящим работодателем, который вряд ли обрадуется, если его «сотрудник» угодит в ДТП или КПЗ.

Значит, придется ему помочь. Я дожидаюсь, когда на открытом участке шоссе Пижон все-таки немного разгоняется ― достаточно для исполнения моего замысла. Но влезть в тело Пижона оказывается непосильной задачей. Сначала меня жестко отгоняют астральные твари, живущие в ауре Пижона. В конце концов у меня получается пробиться сквозь них, но как только я оказываюсь внутри тела, из него меня сразу выкидывает хозяин.

«Все-таки недостаточно пьян, ― мысленно сетую я. ― Я хотел сделать так, чтобы подлец разбился вдребезги, а теперь весь план насмарку. Это значит, новые и новые дети и подростки будут убивать себя с его помощью. Я, наверное, должен этому радоваться, ведь я теперь играю за другую сторону… Но не радуюсь. Я понимаю, что он такой не один ― придут другие и будут делать то же самое, лишь бы им вовремя платили. Может быть, даже я сам им буду в том помогать. Не могу этого представить, но, видимо, так и будет. Но сейчас я хочу, я мечтаю убить эту молодую, наглую тварь. Я хочу, чтобы этот подонок сдох. И я сделал бы для этого всё, даже если бы у меня не было от демонов индульгенции.

Я не верю, что он станет иным. Я не верю, что он когда-нибудь раскается. Да, я понимаю, что повод дала сама Лиля и такие же глупые подростки, как она. Им трудно, они не сразу могут найти место в жизни. Теплые и родные мамочка и папочка вместе со взрослением детей превращаются в чужих. И этим чужим все время что-то надо от своих чад. А то, что нужно чадам, ― взрослых уже занимает мало. У взрослых своих забот навалом: надоевшая работа, маленькая зарплата, коллега ― идиот; что сегодня купить на ужин? Когда соберусь сделать генеральную уборку? Ммуж (жена) почему-то стал холоден ко мне, как бы убрать эти чертовы морщины (лысину)? Какие такие подростковые проблемы? Взрослейте, дети! Душевных ран будет только больше! Принимайте мир со всеми его несовершенствами, такой, какой он есть!

А если не получается? Сдохнуть? Многим только это и остается! И тут появляется Пижон, заботливо протягивающей «руку помощи», посеребренную иностранными каифами.

Понимаю, что, убив одного Пижона, я не остановлю их всех. Но это моя личная вендетта. Месть за погибшую или изуродовавшую себя Лилию. Убив Пижона, я никак не приближусь к тому господину, который раздает свои задания через интернет ― это я тоже понимаю. Я так и не смог его разыскать ― через чат это невозможно. Кто знает, может быть, когда стану демоном, смогу добраться и до этого гада? Хотя вряд ли ― этот мерзавец в той же команде, за какую буду играть и я. Значит, мне никто не позволит. И все-таки…

Вдали виден поворот, и Пижон начинает сбавлять скорость. Дальше ― съезд с трассы и сплошные остановки у светофоров. Сейчас или никогда.

Не знаю, что мне помогает: осознание того, что это ― последний шанс, досада на себя за свои ошибки… Не знаю. Но меня хватает ровно настолько, чтобы заставить Пижона крутануть руль вправо, когда мы проезжаем возле фонарного столба. Я даже не пробую завладеть телом ― влетаю лишь в правую руку.

«Р-р-р-аз!»

Машина вылетает за заграждения и с грохотом опрокидывается на крышу, потом снова на колеса и опять на крышу. Авто проскакивает мимо столба, но удар о перегородку и двукратное перевертывание выглядят ужасно ― я все это вижу уже снаружи. Это даже больше, чем я ожидал. Между рулем и водителем надувается огромный шар ― наверное, он призван защитить водителя. И Пижон, к сожалению, жив…

Я пытаюсь себя убедить, что очень расстроен из-за этого. Что Пижон все-таки сдохнет от полученных травм. Но нет, я рад. Рад, что он жив. Почему?!

Я дожидаюсь приезда «Скорой» и спасателей. Дверь им приходится отрезать автогеном. Пижона буквально выковыривают из машины и кладут на носилки. Да, здорово ему досталось. Может, и сдохнет.

Больше меня ничто не держит. Остается только сказать «кончено», и начнется совсем другая жизнь. Вот только жизнь ли это будет? Хотя, можно подумать, что за последние сто лет я хоть минуту жил по-настоящему. Разве что тогда, когда, по воле Хора, бегал от революционного правосудия. Да и тогда это было всего лишь кино из воспоминаний.

Я почему-то тяну время. Уже два дня прошло с той аварии, а я все не сказал заветных слов. Сегодня отправляюсь в парк. Иду пешком, а не переношусь. Сажусь на лавку, любуюсь расцветшей весной. Вон какой-то птах на дереве заливается. Скачет, насвистывает, высматривает кого-то. Волнуется, наверное. Может, любимая опаздывает на свидание?

О Лилии я стараюсь не думать. И когда появляется мысль о ней ― гоню прочь.

Но я не только о ней не хочу думать, ― я не хочу знать, выкарабкается ли Пижон. Не хочу навещать мать маленькой девочки ― мне безразлично, спаслась ли она от тюрьмы. Все это неважно теперь. Что бы я не узнал, вряд ли это меня обрадует, вряд ли сильно огорчит. Все это меркнет по сравнению с тем шагом, который мне предстоит.