Текст книги "Отец и сын (сборник)"

– Что я жил? Я жил – кум королю, племянник императору. Работал я в системе Всесоюзной конторы «Утильсырье» в должности разъездного ревизора. Семьсот целковых основное плюс командировочные плюс премиальные за перевыполнение плана, – рассказывал Шлёнкин. – Квартирка у меня была – лучше некуда, в центре города, с паровым отоплением, с водопроводом, с ванной. Подкопишь, бывало, деньжонок, позовешь хозяйку: «Анастасия Илларионовна, готовьте обед на восемь персон, будут друзья и начальство». Соберется тут весь цвет: управляющий конторой, его заместитель, главный бухгалтер, все с супругами. Стол накрыт по всем правилам…

– Ты подхалим, Шлёнкин! Будь я твоим начальником, я бы выгнал тебя с работы за эти подхалимские штучки, – с возмущением сказал Соколков, перебивая Шлёнкина.

Шлёнкин осекся на полуслове, бросил на Соколкова рассерженный взгляд, горячась, проговорил:

– Выгнал с работы! Что ты понимаешь? Ты еще балласт на государственной шее. Что ты полезного дал государству?

– А хотя бы то, что ни перед кем не подхалимничал!

Шлёнкин отвернулся от Соколкова, давая этим понять, что он не намерен считаться с его мальчишескими выпадами.

– Обед окончен, – продолжал Шлёнкин, – наготове полсотни пластинок. Поочередно провальсируешь с женами управляющего, его зама, главбуха. Попробуй одну из них пропустить! Потом упреков не оберешься. «Терентий Иванович, вы были вчера почему-то особенно внимательны к Клеопатре Арнольдовне (это жена заместителя управляющего). И чем только приворожила вас эта сухоребрая лошадь?» Ну а пока вальсируешь, близится вечер. Билеты в оперетку у тебя в кармане. Ты их преподносишь гостям в качестве сюрприза. Дамы, конечно, в восторге. Кому из них не хочется лишний раз прослушать: «Сильва, ты меня не любишь! Сильва, ты меня погубишь!..»

Шлёнкин пропел это своим бархатистым баском, посматривая на всех окружающих с видом превосходства.

– И вот, извольте, после всей этой жизни – пустыня. И самое обидное то, что была возможность достать броню, но военкомат до того был нетерпелив, что оформить ее не успели…

– Неужели вы остались бы? – спросил Филипп, слушавший Шлёнкина с нарастающим раздражением.

– Конечно! Там я больше бы принес пользы. Какой из меня толк в армии? Я необученный. А как ревизор, специалист своего дела, я незаменимый.

– Незаменимых людей не бывает, – вставил кто-то из красноармейцев, без устали работавших лопатами.

Шлёнкин сделал вид, что не слышал этих слов:

– Уж такова жизнь: люди опытные, умелые, полезнее для дела, чем необученные и незнающие.

Молчать дальше Филипп не мог.

– Вы не правы, Шлёнкин. Сейчас каждый человек, способный носить оружие, должен стремиться в армию. Родина в смертельной опасности. Нужно же, наконец, понять, что значат эти слова. Кто мы без Родины?

– Постой, постой, Егоров, ты мне здесь большую политику не подводи, – яро запротестовал Шлёнкин. – По-твоему выходит, что я не для Родины работал? А знаешь ли ты, что нашей системой сам Совнарком занимался?

– Ну и что же? Что же из этого следует? Вы, вы лично, молоды, здоровы, воспитаны советской властью, и ваш прямой долг встать на ее защиту. А нового ревизора – найдут. Уверяю вас.

– Найдут! – поддержал Филиппа веснушчатый, рыжеватый красноармеец Василий Петухов, работавший с кайлой в руках и до сих пор молчавший. – Я тоже был не на маленькой должности, – продолжал он. – Шесть лет ходил председателем колхоза «Красные зори». Колхоз – ничего себе, жить можно. В прошлом году одних зерновых выдали по семь кило на трудодень, да овощи были, да мясо, да мед, да деньгами по три рубля… Баланс тоже славный – миллион сто тысяч рублев. А вот нашли замену, из своих же, из бригадиров нашли. И мне можно было зацепиться за бронь, а только разве я утерпел бы? Тут враг на нашу землю лезет, а я сидел бы там! Да я бы и райком и военкомат разнес, а своего б добился.

– Ну вот ты и добился! Привезли тебя в забайкальские сопки, к черту на кулички, за десять тысяч километров от фронта. Воюй! – с ехидцей проговорил Шлёнкин.

– Придет срок – буду! – воскликнул Петухов и, ожесточаясь, заговорил так громко, будто выступал на митинге: – А обедами ты не хвались! Подумаешь, удивил – восемь персон! Я на сорок персон обеды давал, и костюмов у меня было шесть, и велосипеды у всех членов семьи были, и чего только у меня не было… Да у меня ли одного? У всех колхозников так было… Я так жене сказал: «Не жди меня. Раз немец хочет нашу жизнь распорушить, прятаться я от него не буду. Гордость мне этого не позволит».

– Э, да ты о фронте опять толкуешь! Будь я на фронте, и я бы по-другому пел, – поспешно проговорил Шлёнкин.

– А что бы вы там делали, необученный, не умеющий владеть даже винтовкой. Вы вон и лопатой-то не научились работать, а собираетесь воевать. Вас в первой же стычке отправят на тот свет, – послышался громкий, уверенный голос. Все оторвались от работы и увидели капитана Тихонова. Он подошел сюда никем не замеченный и долго стоял молча, слушая разговор молодых красноармейцев.

Капитан Тихонов был невысокого роста, с крупным продолговатым лицом, с мясистым носом и пухлыми обветренными губами. Глаза у него были какого-то неопределенного цвета, пристальные, с усмешкой. Капитан щурился и частенько подергивал носом. Казалось, он к чему-то присматривается и принюхивается. Эта привычка была не из приятных, и капитан на всех, с кем он встречался впервые, производил впечатление бесчувственного службиста.

– Ну, пропал Шлёнкин, он ему сейчас покажет фронт, – толкнув Соколкова в бок, с ноткой сожаления в голосе сказал Егоров.

– Дернул же его черт подойти. Мы бы и сами поставили Шлёнкину мозги на место, – не прекращая работы, отозвался Соколков.

А капитан Тихонов, ссутулив плечи, продолжал между тем стоять возле Шлёнкина и все тем же громким, уверенным голосом говорил:

– Нет, нет, Шлёнкин, фронт гораздо сложнее, чем вы предполагаете. Фронт требует выучки, тренировки, знаний. А вы вот лопатой в землю тычете, и я вижу: сноровки у вас пока нет никакой…

Все бойцы ожидали, что капитан Тихонов после этих резких слов накажет Шлёнкина. Но, помолчав, капитан совсем спокойно сказал:

– Дайте мне вашу лопату.

Шлёнкин все еще стоял по команде «смирно», с тем подчеркнуто неловким видом, который бывает у всех необученных бойцов. Он неумело, раскачиваясь всем туловищем, повернулся через правое плечо «кругом», поднял с земли лопату и подал ее капитану. Тихонов зачем-то подбросил лопату в воздух, схватил ее на лету, ощупал гладкий, будто отполированный, черенок.

– Смотрите, Шлёнкин, как нужно работать, – сказал капитан. – Лопату вы берете так, чтобы одна рука была ниже, а другая выше. Дальше, так как грунт здесь каменистый, вы лопату втыкаете не под прямым углом, как это бывает обычно, а как бы кладете ее. Ваша роль вспомогательная. Вы выбрасываете то, что наковыряли вам ломами и кайлами. Глубже вам не проникнуть, не тычьтесь зря и не тратьте свои силы попусту.

Тихонов нагнулся и быстрым движением рук показал Шлёнкину, как надо работать.

– А ну, попробуйте теперь вы, – сказал он, подавая Шлёнкину лопату.

Тот принялся за работу.

– Вот хорошо! Хорошо! – с какой-то по-детски искренней и бурной радостью воскликнул Тихонов. – Только двигайте руками еще быстрей! Быстрей! Поддел – и в сторону! Раз, два! – Тихонов замахал руками в такт движениям Шлёнкина.

– Ну, вот и освоились! Наука хоть и не хитрая, а сноровки требует, – заключил Тихонов, продолжая наблюдать за работой Шлёнкина.

Когда Шлёнкин разогнулся, чтоб передохнуть, Тихонов взглянул на него и весело засмеялся:

– Употели? Жаркая работка!

Шлёнкин молча вытер рукавом лицо, стоял, тяжело отдуваясь. Тихонов переждал минуту-другую, пока Шлёнкин придет в себя, спросил:

– Каково самочувствие-то?

– Какое там самочувствие, товарищ капитан, – вяло сказал Шлёнкин, полузакрыв глаза.

Тихонов всмотрелся в Шлёнкина, заговорил с той ноткой участия в голосе, которая сразу настраивает даже незнакомых людей на задушевный разговор:

– Тяжеловато, знаю. Я-то здесь привык – восьмой год служу. А когда приехал – небо казалось с овчинку. Я попал сюда прямо из Ленинграда, из училища. Всю жизнь до армии я провел в большом городе, среди людей. Туго мне тут вначале было. Не скрою – случались минуты тягостные. Но ничего, все пережил, все преодолел… Что ж, надо! Да и кому надо? Народу, государству! Бывало, как подумаешь об этом – и тоска долой! Наоборот, даже гордость почувствуешь. Как-никак, мол, Тихонов, ты ведь на краю земли советской стоишь, ты страж ее. Как раскинешь вот так мозгами, смотришь, на душе у тебя светло, празднично станет, и ничто уже тебя не страшит…

Вступив в разговор с Терентием Шлёнкиным, Тихонов преобразился даже внешне. Его загоревшее на ветру и солнце крупное лицо необыкновенно одухотворилось. Глаза заблестели, резкие, грубоватые черты приобрели сосредоточенность и строгость.

– Вам раньше приходилось служить в армии? – спросил Тихонов.

– Впервые я… – еще более вяло промолвил Шлёнкин, как-то страдальчески вытягивая шею.

– Прожить почти тридцать лет на свете и ни одного дня не служить в армии… Как вам это удалось? По состоянию здоровья?

– Нет. Система хлопотала… Отсрочку от призыва давали, потом в терчасти зачислили, а уж тут проще простого. Летом надо на сборы идти, а мне командировочное удостоверение в зубы – и на периферию.

– Система системой, а вы-то полноправный гражданин, вам надо было возмутиться такими порядками. Ну, не беда, не отчаивайтесь! Все это дело наживное, сегодня вы – боец молодой, неопытный, завтра у вас будут и знания и закалка.

Тихонов посмотрел на Шлёнкина с доброй, ободряющей улыбкой, которая как бы говорила: «Выше голову, дружище!», и хотел отойти.

– Товарищ капитан! – остановил его Шлёнкин.

Тихонов задержался.

– Вопрос задать разрешите?

– Пожалуйста, товарищ Шлёнкин, – сказал Тихонов, настораживаясь.

– Видите ли, это даже не вопрос, а, скорее, просьба, – понижая голос, сказал Шлёнкин. – Довелось от бойцов слышать, что вы ищете писаря в штаб батальона.

– Да, писарь мне нужен.

– Я хотел просить вас назначить на эту должность меня, – стараясь смотреть Тихонову в глаза, сказал Шлёнкин.

– Кого? – зачем-то переспросил Тихонов.

– Меня, товарищ капитан, – поспешил Шлёнкин. – У меня есть некоторый опыт: в системе мне приходилось работать и делопроизводителем, и секретарем, и управделами. Даю слово – быстро овладею техникой.

Тихонов отступил на полшага и пристально вгляделся в Шлёнкина, будто видел его впервые. В глазах капитана запрыгали чертики. Можно было ожидать, что он закричит на Шлёнкина. Некоторые бойцы прервали работу – это были те, которым удалось невольно слышать этот разговор, – и напряженно ждали ответа Тихонова.

– Нет, Шлёнкин, взять вас писарем не могу, – неожиданно спокойно сказал капитан.

Шлёнкин кинул на Тихонова вопросительный взгляд.

– Вы ищете место, где бы вам было легче. Я не могу в этом пойти вам навстречу. Это не вяжется с общими интересами и вредит лично вам. Вы меня поняли?

Шлёнкин опустил глаза, пробормотал:

– Ваше дело, а только в системе никто меня не попрекал…

– Ну, этим не хвалитесь, – жестко сказал Тихонов. – Я не уверен, что это пошло вам на пользу… Приступайте к работе.

Тихонов быстро повернулся и пошел по линии, прочерченной лопатами и обозначавшей порядок расположения будущих землянок.

4

Бойцы не успели еще приступить к работе, как послышался крик капитана Тихонова:

– Винтовку мне! Винтовку!

Из палатки, стоявшей на склоне сопки, выскочил младший лейтенант Власов. Увидев его, Тихонов замахал рукой, громко крича:

– Голубь в воздухе! Стреляйте!

Бойцы не поняли, чем так обеспокоен капитан, и с недоумением смотрели на него. Они не обратили внимания на птицу, летевшую со стороны границы. Когда же та приблизилась настолько, что они могли увидеть ее прямо над собой, все решили, что Тихоновым овладел охотничий азарт.

Младший лейтенант Власов был маленького роста, плотный, круглолицый, с короткими толстыми ногами, но поразительно ловкий и шустрый. Он был проворен на работе, горяч и неутомим в пляске, и уже в дороге бойцы прозвали его вьюном.

Власов в одну секунду понял, что требует от него капитан. Он выскочил из палатки с винтовкой в руках. Еще до возгласа Тихонова «стреляйте!» он сообразил, что нести винтовку капитану нельзя – птица в это время скроется в небесах. Опустившись на колено, он приложил винтовку к плечу, взял птицу в оптический прицел и выстрелил. Пуля, должно быть, просвистела где-то возле голубя. Он круто начал набирать высоту. Власов принялся палить раз за разом. После четвертого выстрела голубь перекувырнулся и, распуская крылья, стал падать.

– Глядите, чтоб не уполз в траву! – прокричал Тихонов, привлекая этим возгласом внимание всех бойцов, работавших по склону сопки.

Самые дальние из бойцов кинулись к месту падения птицы и подхватили ее еще в воздухе.

– Осторожно с ней! Осторожно! – не унимался Тихонов.

– Что, товарищ капитан, суп теперь из нее варить будем? – шутливо спросил кто-то из бойцов, продолжавших думать, что Тихонов затеял ловлю голубя ради забавы. Тихонов не успел ответить, так как в ту же минуту боец, подхвативший птицу, удивленно крикнул:

– Товарищ капитан, у голубя на ноге колечко!

Бойцы, не бросая лопат, сгрудились возле Тихонова.

Капитан осторожно взял голубя за края крыльев и, растянув их, долго рассматривал. Потом так же осторожно он снял с ножки голубя металлическую оправку, сделанную в виде широкого колечка с застежкой, и вытащил оттуда клочок белого нерусского шелка. Тихонов торопливо развернул полоску шелка. Вся она была испещрена двумя столбиками цифр, написанных черной тушью.

Некоторые бойцы потянулись посмотреть на шелковку, но бдительность стала второй натурой Тихонова. Он зажал шелковку в руке.

– Голубь этот, товарищи, не простой, – проговорил Тихонов. – Он летел из-за границы, и, по-видимому, не с пустой вестью. Что это за весть – трудно сказать, но одно ясно: в наших краях бродят чужие люди, и нам надо быть начеку.

Бойцы посмотрели друг на друга, потом на Тихонова, и один из них простодушно признался:

– А мы-то, простофили, думали, что капитан эту птичку себе на жаркое ловит.

Бойцы поговорили о голубе еще несколько минут, и Тихонов приказал возобновить прерванную работу.

Разошлись без особого желания, и разговор о взволновавшем всех происшествии продолжался.

– Вот видел, Шлёнкин, что делается? – долбя землю ломом, говорил Егоров. – Ты о фронте мечтал, о западе, а, гляди, и тут нам найдется дело.

– Самураи – пакостная порода. Раз они в прошлые годы задирались, теперь от них хорошего не жди, – сказал Петухов.

– Шибануть их шибче надо. Мы им в тридцать девятом году на Халхин-Голе показали такой «банзай», что они и ног не унесли, – заговорил смуглолицый и веселоглазый Прокофий Подкорытов.

– Смотри, ребята, капитан куда-то на коне поехал, – сказал Соколков, приставляя ладонь к глазам.

Бойцы оторвались от работы. Тихонов ехал по пади на низкорослой рыжей лошадке, а вслед за ним, неловко подпрыгивая в седле, торопился коновод. По его мешковатой посадке чувствовалось, что коновод был из молодых бойцов.

– Наверное, он начальству шелковку повез, – высказал свое предположение Егоров.

– Скажите-ка: в этих местах, кроме нас, стоит кто-нибудь? – неопределенно махнув рукой, спросил Шлёнкин.

– Говорили, будто неподалеку дивизия стояла, да ушла на днях на запад, – проговорил Соколков.

– Выходит, что, если японец пойдет войной на Советский Союз, мы первые его встретим, – сказал Егоров.

– Выходит, так, – подтвердил Василий Петухов и, взглянув на Подкорытова, спросил:

– А что, Прокофий, японец силен, нет ли?

– Ну как тебе сказать, – против обыкновения вполне серьезно, без всяких чудачеств проговорил Подкорытов, – с нами их не сравнишь, но и шапками японца не закидаешь, братуха. Солдат у них обучен, втянут и, сказать по правде, драться умеет.

– Ну вот, обученных красноармейцев всех отсюда на запад угнали, а мы что? Ни то ни се, – проговорил Шлёнкин.

– Далось тебе одно: не обучены да не обучены! – живо отозвался Подкорытов. – Мы в тридцать девятом году на Халхин-Гол приехали тоже не бог весть какие. А как начали воевать, быстрехонько обучились. Бывало, как пойдем врукопашную, самураи повертывают и так улепетывают, что аж пятки втыкаются.

Подкорытов употребил тут несколько непечатных слов, от которых даже сумрачный Шлёнкин залился веселым смехом.

– Гляди, ребята, гляди, верховые! – воскликнул Соколков.

В самом деле, на вершине одной из сопок показались двое верховых. Должно быть, увидев их, Тихонов повернул свою лошадь и помчался к ним навстречу.

– Да это пограничники! Видите, макушки у фуражек зеленые, – щуря свои острые, веселые глаза, сказал Подкорытов.

Вскоре пограничники и Тихонов съехались, спешились и, оставив лошадей под присмотр молодого коновода, отошли в сторону и остановились, разговаривая.

Бойцам было теперь не до работы. Неотрывно они наблюдали за тем, что происходило там, на вершине сопки. Они видели, что вначале пограничники долго и внимательно рассматривали голубя и шелковку, потом они что-то рассказывали Тихонову, и тот часто вскидывал руками, а затем, нагнувшись, черенком плетки долго вычерчивал на песке какой-то чертеж.

Наконец разговор закончился. Тихонов пожал руки пограничникам, и они вскочили на лошадей. Переждав, когда они скроются за сопкой, Тихонов сел в седло и помчался под гору, к своей палатке, с такой быстротой, что страшно было смотреть.

– Отчаянная головушка! – с мальчишеской завистью сказал Соколков. Егоров мысленно повторил его слова и подумал: «И скачет он так не из пустого азарта, как не зря он ловил этого злополучного голубя…»

5

Тихонов пробыл в палатке несколько минут. Он вышел оттуда вместе с младшим лейтенантом Власовым, голос которого разнесся по всей пади:

– Прекратить работу и построиться!

Работа у котлованов была начата недавно, и эта внезапная команда о построении всех озадачила.

Шлёнкин отбросил лопату и, встревоженно глядя на Филиппа, спросил:

– Что, Егоров, война?

– Черт ее знает, все может быть, – стараясь казаться спокойным, сказал тот.

Когда батальон выровнялся, Власов подал команду «смирно» и обратился к комбату с рапортом:

– Товарищ капитан, батальон построен для следования на выполнение боевой задачи.

Тихонов осмотрел батальон придирчивым, оценивающим взглядом опытного командира, негромко сказал:

– Вольно!

– Во-ольно-о! – протяжно и звонко прокричал Власов.

Однако бойцы продолжали стоять не шелохнувшись. Они слышали, как Власов, отдавая рапорт капитану, сказал: «Батальон построен для следования на выполнение боевой задачи», – и ждали, что скажет Тихонов.

– Японцы подтягивают на нашем участке свои силы, – сказал Тихонов, поглядывая в сторону границы. – Может случиться, что они полезут на нашу землю, и тогда нам придется драться. Через час мы выступаем занимать рубеж. Проверьте и подготовьте оружие. Лица, окончившие высшие учебные заведения, ко мне, остальные – рра-зойдись!

Бойцы кинулись к своим винтовкам, стоявшим в разных местах в козлах, а Филипп Егоров и еще двое бойцов подошли к Тихонову.

– Военные дисциплины в вузе проходили? – спросил он одного из подошедших к нему бойцов.

– По болезненному состоянию здоровья в то время от сдачи военных дисциплин был освобожден, – ответил боец.

– Идите, – слегка кивнул головой Тихонов, давая бойцу знать, что разговор с ним окончен, и обратился к другому бойцу:

– А вы?

– Я заканчивал институт заочно, без отрыва от производства, и военных дисциплин не сдавал.

– Так. Идите, – сказал Тихонов и, проводив бойца взглядом, спросил:

– Ну а вы, Егоров?

Филипп про себя отметил, что Тихонов обладает отличной памятью, так как помнит его по одному мимолетному разговору, состоявшемуся еще в дороге.

– Я сдавал все военные дисциплины, проходил трижды лагерные сборы, был аттестован на комвзвода после специальной стажировки, – проговорил Филипп.

– А почему вы призваны как рядовой? – спросил Тихонов.

– Не знаю, военкомат, – неопределенно пожав плечами, сказал Егоров.

– Ах, эти военкоматы! Не научились еще они четко работать! – вздохнул Тихонов. – А какова ваша гражданская специальность? – почему-то очень строго осведомился он.

– Я учитель географии и любитель-селекционер.

– Что же вы вырастили?

– Я пытался вывести устойчивые северные виды пшеницы, – торопливо сказал Егоров, понимая, что не это же главное в их разговоре.

– Вот как! Интересно! – с воодушевлением сказал Тихонов, и по его возгласу Филипп заключил, что, начнись этот разговор в каких-нибудь подходящих условиях, Тихонов с удовольствием пустился бы в обстоятельные расспросы.

– Ну вот что, географ и селекционер, – помолчав немного и в упор глядя на Егорова своими пристальными глазами, проговорил Тихонов, – вы приобретете сейчас еще одну специальность: я назначаю вас командиром третьей роты.

Егоров до того был этим изумлен, что в первые мгновения не нашелся что сказать. Он стоял молча, с полуоткрытым ртом, и краска заливала его узкое, худое лицо.

– Как, как… вы сказали? – заикаясь, с усилием произнес Егоров.

– Вы примете команду над третьей ротой, – повторил Тихонов.

– Но я… я и взводом-то только на стажировке командовал, – растерянно поглядывая на Тихонова, проговорил Егоров.

Тихонов как-то сразу нахохлился, отчего вид его стал крайне угрюмым и озабоченным.

– Иного выхода, Егоров, нет. Батальон сформирован, а командиров не хватает. Я сомневаюсь, чтоб нам прислали их даже в ближайшие недели.

– Но я же не имею ни опыта, ни знаний, – с предельной искренностью проговорил Егоров.

Тихонов расправил плечи, улыбнулся скупой, но по-детски чистой улыбкой. Глаза его засияли теплым, ласковым светом.

– Скажите, Егоров, ваше имя и отчество.

– Филипп Иванович.

– Вы знаете, Филипп Иванович, – тоном сердечного расположения произнес Тихонов, – я часто думаю о людях, которые совершали нашу революцию и начинали строить советское государство. Откуда они брали знания? Где они приобрели опыт? Ведь они были зачинатели, пионеры… Вспомните, в годы Гражданской войны вот сюда, в забайкальские сопки, партия прислала Сергея Лазо. В то время ему было двадцать четыре года от роду, в армии он был всего лишь прапорщиком, а партия поручила ему командовать целым фронтом. Нелегко, должно быть, приходилось ему…

– Ну что ж, я не отказываюсь, я готов, только б суметь, – сказал Егоров, когда Тихонов, умолкнув, взглянул на него.

Тихонов схватил Егорова за руку и крепко пожал ее.

– Да, кстати, вы партийный или нет? – спросил капитан.

– Член партии.

– Хорошо! Итак, товарищ Егоров, пойдемте, время у нас дорого, и я представлю вас роте.

6

Рубеж, который занимала рота Егорова, проходил через вершины двух сопок и с обеих сторон в глубине падей смыкался с участками других рот батальона. До узкой, трехсотметровой, нейтральной полосы, опаханной с советской стороны плугом, отсюда было едва ли больше двух километров.

Эти два километра представляли собой группу сопок, одна меньше другой, как бы ниспадающих к востоку. Линия границы проходила на этом участке по ровному и широкому плато. Особенно обширным плато было со стороны Маньчжурии. К северу оно простиралось до маленького маньчжурского городка Н., а к югу тянулось до трех больших сопок, стоявших полукругом и походивших на специально сооруженные форты.

Наблюдательный пункт Егорова был расположен на одной из самых высоких сопок. В глубоком окопе, похожем на гигантскую букву Т, слегка прикрытом изодранной маскировочной сеткой, возле стереотрубы стоял наблюдатель. В углах окопа с винтовками в руках расположились бойцы боевого охранения. В центре окопа с биноклями в руках стояли капитан Тихонов и командир артиллерийского подразделения, приданного батальону вышестоящим командованием.

Артиллерист был молодой, щеголеватый. Фуражка его с черным околышем и красным кантом была сдвинута набок, под козырьком русыми завитушками торчал непокорный чуб. Артиллерист был на голову выше Тихонова, и когда что-нибудь говорил капитану, то выгибал шею.

Егоров появлялся в окопе через каждые десять – пятнадцать минут. Он входил в окоп, осведомлялся у наблюдателя, нет ли чего нового, и когда тот, не отрываясь от стереотрубы, отвечал, что изменений в секторе обзора не произошло, Егоров уходил обратно.

Третья рота, над которой Егоров принял командование, работала на западных склонах сопок, сооружая свои позиции.

Близость границы и неизвестность предстоящего настроили всех тревожно. Работали молча. Не было слышно ни певучего баска Шлёнкина, ни звонкого смеха Соколкова, ни степенного, рассудительного голоса Василия Петухова. Молчал даже Прокофий Подкорытов, любивший потешать бойцов анекдотами и частушками с самыми неожиданными концовками.

Егоров ходил то в один взвод, то в другой. Ему все казалось, что бойцы работают вяло, хотя он видел, что они долбят каменистый грунт с большим упорством.

– Быстрее, товарищи, надо работать, – сказал он бойцам в одном месте, но тут же усовестился своих слов. Бойцы работали и без того не разгибая спины. Нетерпение обуревало его, и, желая как можно скорее видеть сооружение обороны роты законченным, он сам брался то за лопату, то за лом.

Когда после такого обхода взводов он вновь вошел на наблюдательный пункт, то, несмотря на то что все в окопе было по-прежнему, почувствовал, что в секторе обзора произошли перемены.

– Изменения есть, Симочкин? – спросил он наблюдателя.

– В шестнадцать пятьдесят две по дороге Городок – артполигон проскакал всадник, в шестнадцать пятьдесят семь туда же прошли две грузовые машины, – проговорил наблюдатель, не отрываясь от стереотрубы ни на одну секунду.

– Ну как, Орлов? – продолжая какой-то ранее начатый разговор, спросил Тихонов.

– Это люди, товарищ капитан.

– А ну, Егоров, посмотрите вы, – проговорил Тихонов и подал Филиппу свой бинокль.

Егоров приложил бинокль к глазам и долго вглядывался в сопки, раскинувшиеся от маньчжурского городка справа.

Вначале ему показалось, что Орлов ошибся. Вершины сопок были усеяны каменистыми валунами и их легко можно было принять за людей.

Филипп собрался уже сказать об этом Тихонову, но вдруг один из таких валунов приподнялся и быстро передвинулся в направлении границы. Задвигались и другие «валуны».

– Японцы там передвигаются, товарищ капитан, – сказал Егоров. Тихонову, видимо, не понравилось, что Егоров сказал все это нервным тоном, и он посмотрел на него укоряющим взглядом.

– Как, Орлов, могут они нас угостить артогнем? – обратился Тихонов к артиллеристу.

Орлов словно ждал этого вопроса. Он заговорил охотно, как говорят, впрочем, все специалисты своего дела, когда чувствуют, что их делом интересуются серьезные, основательные люди.

– На дороге Городок – артполигон показалась колонна войск, – прерывая негромкий говорок артиллериста, сказал наблюдатель.

Тихонов переглянулся с Орловым, кинул мимолетный, но значительный взгляд на Егорова и, подойдя к наблюдателю, прильнул к стереотрубе. Он смотрел в нее долго, несколько раз менял положение туловища и, зная, что Егоров и артиллерист с напряжением ждут его сообщений, вслух рассуждал о том, что видел:

– Так… Ясно… Движется второй эшелон… Склады, кухни, повозки с имуществом… Гм, вот вопрос: когда прошли основные силы?.. Ночью? Вчера? Сегодня? Симочкин, кто нес ночное дежурство? – спросил Тихонов, на секунду оторвавшись от своих наблюдений.

Услышав вопрос капитана, Симочкин вытянулся, прижимая руки к бедрам, доложил кратко, но по-военному исчерпывающе:

– Дежурил, товарищ капитан, я, боец Симочкин.

– Что было ночью?

– Ничего особенного. Раза три на дороге вспыхивали фары, но сразу же гасли. Время этих происшествий засечено и записано в журнале наблюдений.

– Хорошо, Симочкин, продолжайте наблюдать, – отходя от стереотрубы, проговорил капитан и подозвал к себе Егорова и артиллериста.

По узкому ходу сообщения они вышли из окопа и остановились неподалеку от него.

– Ну-с, обстановка ясная, – проговорил Тихонов, – утром могут начаться события…

7

Вечером на участке батальона Тихонова побывал генерал Разин. Он приехал на легковой автомашине вместе с комендантом укрепрайона полковником Дубовым. И генерал и полковник служили в этих местах пятнадцать лет и знали тут каждую сопку, каждый бугорок.

Случайно или намеренно, но произошло так, что вместо штаба батальона они попали прямо в роту Егорова.

Генерал и полковник осмотрели окопы роты, посетили наблюдательный пункт. Вскоре подоспел и капитан Тихонов, извещенный о появлении генерала по телефону. Тихонова генерал встретил дружелюбной улыбкой, говоря:

– Ты нас извини, капитан, что мы без тебя бродим по твоим ротам.

Тихонов в ответ на эти слова понимающе усмехнулся и, пожимая руку генералу, спросил:

– Как находите позиции этой роты, товарищ генерал?

– Позиции избраны правильно, и хорошо, что окопы полного профиля. У нас часто недооценивают это.

– Это молодой комроты постарался, – кивнув в сторону Егорова, проговорил Тихонов.

Генерал посмотрел на Егорова таким взглядом, в котором было сразу и что-то строгое и ласковое, и спросил его:

– Давно командуете ротой?

– Первый день, товарищ генерал.

Тихонов рассказал историю с назначением Егорова на должность командира роты. Генерал выслушал, посматривая то на Егорова, то на Тихонова. Потом все они направились к бойцам.

Работа по сооружению окопов была уже закончена, и бойцы отдыхали, наслаждаясь наступившей вечерней прохладой. Говорили все об одном и том же: нападут ли японцы на Советский Союз. Тринадцатого апреля в Москве Иосука Мацуока подписал от имени японского правительства пакт о нейтралитете Японии.

– Самураям верить ни на грош нельзя! – говорил Подкорытов, к голосу которого в роте прислушивались, потому что имел Прокофий за участие в боях на Халхин-Голе медаль с огненными словами «За отвагу».

Увидев приближающегося генерала, бойцы дружно поднялись и встали по стойке «смирно». Генерал спустился в один из окопов, сел на бруствер, сказал бойцам, чтоб и они сели.

– Ну, как, товарищи, жизнь, настроение? – обратился генерал ко всем сразу.

– А настроение такое, товарищ генерал, – полезет японец на нашу землю, мы всыплем ему, как когда-то всыпали на сопке Песчаная…

– На сопке Песчаная? Откуда вы ее знаете?

– А я служил, товарищ генерал, в той самой дивизии, которой вы на Халхин-Голе командовали.

– Вот оно как! Старый знакомый! Ну, жму руку! – проговорил генерал и долго тряс Подкорытову руку. Лицо генерала просияло, спокойные глаза повеселели, и чувствовалось, что ему эта встреча так приятна, что он готов обнять бойца. – Вот видел, полковник, какой народ идет к нам! С таким народом нам никакой микадо не страшен. С таким народом, полковник, ты знаешь, мы… – Генерал закашлялся, выпуская изо рта клубок дыма, и не договорил, что же можно сделать с таким народом, но этого и не требовалось: бойцы без слов поняли мысль генерала.