Текст книги "Игуана"

Утром выглядели помятыми. Есть не хотелось. Пили кофе, курили.

В 7. 30 утра в дверь постучали. Гонец с отвращением глядя, на, помятую физиономию хозяина, передал четыре полных шприца с героином и на словах добавил:

– Обе тачки во дворе, вот ключи. Одна вишневая «Волга» и красный «Жигуль».

– Чего такие заметные?

– А им все равно недолгая жизнь уготована – хохотнул посланник дьявола, и, небрежно скользнув взглядом по бледной роже Геры добавил:

– Жизнь, братан, вообще штука короткая.

– У кого как, – философски возразил Гера.

– Это точно, – согласился посланец.

Каждый при этом думал о своем.

Ширнулись…

После чего сразу впали в кайф, в состояние повышенной любви к окружающей действительности друг к другу, и полной уверенности, что в – жизни этой все гармонично и празднично.

– Уже перед самым выходом из дома Владьку пронесло со страшной силой.

Он долго не выходил из; туалета, мучительно краснея там от того, что задерживал акцию.

Гера нервничал, как старший в группе (он иногда сам себя иронично называл «пахан», хотя и понимал, что не совсем соответствует этому званию, – у Геры не было – наколок и он ни разу не был на зоне).

Наконец, бледный и осунувшийся из туалета появился Владька.

– Если в дороге обо…, – предупредил его работавший с ним в паре Саня Сирнов, – все, что лишнее, – оторву.

– Не торопись, ещё пригодится, – отшутился Владька.

– Ну, раз шутит значит жить будет, – подытожил Гера.

И в этом он был прав. Не знал он только того, что знала заказавшая эту акцию Игуана, – что жить они будут все, но очень недолго… – В музей прибыли минут через двадцать после открытия, чтобы народу набралось.

Все было, как и планировали. В мае в Москве было жарко. Согласно прогнозу – плюс 26. Окна на первом этане, где экспонировались работы японских мастеров из музеев России и Японии, были распахнуты.

Приличная публика вяло тусовалась, растекаясь по залам. Когда все залы оказались заполнены, Гера прошел в последний зал окна которого выходили в переулок. Там почти не было картинок, им заказанных и зал должен был выполнить свою стратегическую задачу.

Оглядевшись и убедившись, что приятели, заняли свои места в первых трех залах, и что в этом, четвертом, никто на него не смотрит, а напротив, каждый из посетителей оперся взглядом в какую-нибудь именно ему сильно полюбившуюся картинку, Гера зашел за ширму, на котором были изображены японские драконы, изрыгавшие пламя, зажег дымовую шашку, и, вбросив её за ширму же, дождавшись пока клубы дыма густо не расползлись по углу зала, крикнул, зажимая нос пальцами:

– Пожар… граждане… Просьба не устраивать панику… Потихонечку, без давки прошу покинуть зал…

Он натянул на лицо кислородную, маску и, подталкивая в толстую спину зазевавшуюся тетку, у которой от ужаса вдруг отказали ноги (ну надо же, приехала из Барнаула, хотела культурно отдохнуть мало что деньги в коммерческом банке сгорели, так ещё и тут, на её глазах, горит всемирно любимый музей), он вытеснил небольшую компактную толпу в соседний – зал, швырнул за спинами зрителей в угол ещё одну дымовую шашку, после чего дым повалил ещё гуще, толпа заверещала и рванула к выходу, как и предполагалось, сметя на своем пути и служителей и как всегда не ожидавших стихийного бедствия немногочисленных (числом то есть в два старых человека) – пожарных.

Работа в дыму спорилась.

Надо было спешить, потому что, даже если подбрасывать время от времени дымовые шашки из резерва Геры, все равно дым уйдет через открытые окна, закрывать же их не было смысла, посколько именно через них уходили во двор НИИ бесценные произведения Утамаро, Хокусая, Хиросиге, Харунобу…

Через несколько минут на стенах музея частных коллекций, филиала знаменитого «Пушкинского» сияли пустоты, свидетельствующие о том, что очередная операция, одна из тысячи, задуманных в хитроумном мозгу таинственной и ни кем в преступном мире не виденной Игуаны, вновь удалась.

По заказу зарубежного коллекционера из музея было похищено уникальное собрание японских мастеров стоимостью более 25 миллионов долларов.

На фоне такой прибыли 20 тысяч баксов были копейками, которые, конечно не, без ущерба для кармана можно было бросить – исполнителям в виде милостыни.

Но Игуана, во первых, была скупа. И во вторых – крайне осторожна. Исполнители были обречены.

У них был один выбор, о котором они ещё не знали.

Во первых они могли сдаться группе ОСО генпрокуратуры, которая тут же, от музея, надежно села им на хвост, но мягко, незаметно сопровождая их к месту передачи коллекции, разбитой, как знает читатель, на две части, – то есть на Садовое кольцо и в район Пушкинской площади чтобы уже там взять и исполнителей, и посредников.

Полковник Патрикеев хорошо понимал, что если взять исполнителей раньше, на том операция и кончится. Ему важно было не только вернуть коллекцию в музей, не только арестовать «шестерок» – исполнителей, но и через посредников выйти на организатора акции.

По агентурным каналам он уже знал, что заказала коллекцию Игуана.

Но агентурных подходов к ней не было.

Вся надежда, что тонкая тропинка от посредников, хорошо отслеженная, приведет в конце концов к этой мифической Игуане.

Надо сказать, что полковник до сих пор с точностью не мог даже ответить даже на такой вот простой вопрос: мужчина это или женщина.

Погоня за Игуаной началась.

Панагия Софьи Палеолог. Расследование ведет Иван Путилин

Так получилось, что полковник генпрокуратуры Егор Патрикеев и бывший сотрудник уголовного розыска, ставший знаменитым писателем-триллеристом и детективщиком, Эдуард Хруцкий оказались приглашены на вечер любителей детективного романа, в Российской государственной библиотеке в один вечер.

Они давно дружили, относились друг к другу с человеческим и профессиональным уважением, а после совместной поездки в Германию стали дружить и семьями.

Как положено, вначале главный библиограф, элегантная тонкая женщина, в глазах которой читался явный интерес к Хруцкому как, к мужчине зачитала библиографическую справку, перечислив книги писателя, изданные в стране и за рубежом. Среди названных романов Патрикеев ухватил опытным ухом фразу:

– Его блестящему перу принадлежит также книга «Мастер сыска», о выдающемся следователе дореволюционной России Иване Путилине»…

– Эдя, – наклонился Егор к большому уху классика триллера, – ты ведь писал Путилине.

– Да.., – вальяжно улыбнулся в густые усы Хруцкий. – И о Путилине-тоже.

– Работал в архивах полиции, жандармского корпуса…

– Ах Жоржик, где я только ни работал, – мечтательно процедил писатель…

– И наверняка встречалось тебе дело о краже древней панагии в Псковском мужском монастыре…

– Какой год? – насторожился Хруцкий.

– 1866…

– А… Помню…

– Что помнишь, кражу?

– Нет. Год этот помню. Иван Дмитриевич Путилин в тот год стал во главе только что созданной сыскной полиции Санкт-Петербурга…

– И, по моим данным, вскоре был приглашен для помощи в создании сыскной полиции в Пскове. И как раз во время его нахождения в Пскове в местном мужском монастыре был зверски убит иеромонах. Похищена весьма ценная древняя реликвия…

– Да… Э… Что-то такое помню.., да я ж писал, кажется, об этом? – предположил классик жанра.

– Нет, дружище… О6 этом преступлении ты не писал. Я твоего «Сыщика», когда в кардиологии лежал, от корки до корки прочитал. Об этом деле там нет ничего. Однако ж ты мог то дело видеть, слышать о нем, читать в других материалах дореволюционных, а само дело то в книгу и не включил, поскольку у тебя описаны дела питерские да московские…

– Ах, Егорушка, столько дел, столько романов… Мог и забыть. Ты чего хочешь-то от меня?

– Чтоб ты в редкую минуту досуга покопался в материалах, которые использовал, когда писал «Сыщика», вдруг да мелькнут какие-то записи, детали, подробности…

– Да зачем тебе? Ты ж, насколько я знаю, историю прокуратуры не пишешь, да и что можно в этом жаре написать после восьми книг Саши Звягинцева и Юры Орлова? Или современное уголовное дело аукается с серединой XIX века?

– Аукается, ты как всегда зришь в корень.

– А «ей кричат, – давай подробности». Что за дело?

– Задержали мои коллеги из ФСБ в ''Шереметьево-2» некоего посланца наркосиндиката…

– Ты ж вроде о драгоценности говорил. При чем тут наркота?

– А при том, что в последние годы наши наркобароны все чаще пытаются перебросить «за бугор» наши русские драгоценности в виде, залога, получают под залог «дурь», продают здесь, а на вырученные деньги снова покупают колумбийский кокаин, афганский героин и прочую наркотическую гадость.

– А драгоценности…

– А драгоценности в качестве залога так и остаются за рубежом, для России, считай, они погибли. Вот почему к этим делам и подключается мой Отдел особых операций и соответствующее подразделение ФСБ, которым руководит очаровательная Кира Лукасей, чьи глубокие зеленые глаза тебя так потрясли пару лет назад, когда мы встретили её в Мюнхене.

– А… да-да, помню… Прелестное дитя… Так что ты говоришь про драгоценности…

– А драгоценности, я говорю, надо ещё вернут! А для этого мне важна любая деталь в их «биографии»…

– Какой биографии?

– Ты же знаешь, что у каждой крупной, исторической драгоценности, драгоценного крупного камня есть своя биография, – история владельцев, история перехода из рук в руки, нередко связанного с криминальными аспектами, некие тайны, мистика всякая… Мне тут любое лыко будет в строку, потому как…

– Потому как история, связанная с панагией Софьи Палеолог,…

– Ах ты старый мерзавец…

– Можно подумать, что ты – молодой мерзавец…

– Так ты значит с самого начала знал историю панагии?

– Ну, не то, чтобы с самого начала, но когда ты стал меня расспрашивать, я сразу понял, что речь идет именно о ней.

– Почему?

– Да потому что Иван Путилин расследовал не одно уголовное дело, связанное с убийствами, кражами, похищениями уникальных драгоценностей, взять хотя бы историю с табакерками императрицы Екатерины, или историю с брильянтовыми монограммами императрицы Анны Иоанновны. Но с их современными продолжениями этих давних историй уже, вроде как, разобрались… А вот о том, что на таможне «Шереметьево-2» на днях была задержана драгоценная панагия, писала «Московская правда».

– Вот, черт бы побрал этих журналистов, мы с Кирой Вениаминовной твердо договорились – до окончания расследования никаких интервью, никаких утечек информации. И все-таки, – просочилась… Ладно, с этим мы сами разберемся. А что ты о панагии можешь сказать?

– Была панагия…

– Сам знаю, что была. В руках её держал… Атрибутировал, можно сказать.

– И была панагия похищена из мужского Псковского монастыря действительно в 1866 году.

– Ну же, ну… Не томи.

– А вот больше я ничего, дружище, навскидку и не помню… Надо в старых блокнотах покопаться, я тогда много чего из архивных дел повыписывал, в книгу, как ты знаешь, вошла лишь верхушка айсберга… Так что, возможо, и найду старые записи. Позвони мне…

– Сегодня вечером…

– Экой ты торопыга… Мы, писатели, работаем не торопясь, стремясь ухватить неуловимую патину времени…

– Ну, не торгуйся. Что надо?

– Надо устроить на практику в прокуратуру племянницу подруги Светы.

– А что она умеет делать?

– А ни х… она пока не умеет, – довольно громко сказал Хруцкий.

Главный библиограф вздрогнула спиной и сбилась со слова. Когда она нашла нужное слово, Хруцкий уж давно рассказывал приятелю короткую жизненную повесть юной юристки, заканчивающей специалиированный колледж права, почему то при Математической академии.

– Ладно, устрою её в «ЮРКИНП».

– А её с чем гребут?

– «Юридическая консультациями помощь»: лучшее частное юридическое бюро в Москве. Два наши бывшие полковника, старшие советники юстиции, Галя и Толя Киселевы вышли в 40 лет в отставку по выслуге и решают с точностью до 100%-победности все юридические проблемы: пусть у них постажируется. К слову сказать, обучат её премудростям юридической зашиты авторского права, самому тебе твоя племянница пригодится.

– Она не моя племянница…

– Да какая разница, чья бы ни была, поможет тебе спасать от пиратских изданий твои многочисленные романы, в том числе – и об Иване Путилине…

– К слову о Путилине… Помнится тогда, в Пскове…

Но что вспомнил в тот вечер классик русского триллера Егору Патрикееву так и не довелось узнать. Потому что взволнованная главный библиограф, любовно глядя к шляхетское лицо Хрупкого, сказала:

– Но прежде, чем перед вами выступит мастер остросюжетного романа Эдуард Анатольевич Хрупкий, я предоставлю слово (тут она с отвращением взглянула на Патрикеева, давая понять, как она возмущена тем, что все время, пока она зачитывала по конспекту свое вступительное слово этот бурбон-полковник отвлекал классика от внимания посвященных ему слов) полковнику генеральном прокуратуры, доктору исторических наук Егору Федоровичу Патрикееву с тем, чтобы он вкратце (слово «вкратце» она тщательно подчеркнула интонационно) обрисовал нам круг уголовных дел, так или иначе связанных с литературой.

…Через два дня Хруцкий сам позвонил Патрикееву. – Здравствуй, старичок. Я вспомнил.

Патрикеев в это время занимался суровым разбором итогов операции «Укиэ-е». Все картины, гравюры японских художников удалось вернуть музею, одного из грабителей задержали, а трое остальных…

Вот об этом, избегая крепких выражений, и говорил в эту минуту своим подчиненным полковник.

– Слушаю Вас! Патрикеев! – рявкнул он в трубку.

– Я знаю, что ты Патрикеев, а не Лоуренс Оливье.

– Это ты, Эдуард?

– А кто ж еще? – удивился Эдя. Вот за что его всегда, любил Патрикеев, так за самодостаточность. – Кто ещё может тебе звонить всего через два дня после поступления твоей просьбы с пространным отчетом?

– Есть у тебя ещё такие верные друзья? Назови, и я сниму перед ними свою генеральскую папаху.

– Ты ж полковник.

– Отстаешь от жизни. Получил звание генерал-майора казачьих войск. С награждением меня крестом «За любовь и верность Отечеству».

– Поздравляю. Люблю симметрию. Он не парный по внешнему виду к тому ордену, что мы с тобой получили пару месяцев назад, – «За мужество и любовь к Отечеству»?

– «За мужество в любви к Отечеству» – шутливо «поправил» Хруцкий. Нет, этот орден не парный, но тоже на основе георгиевского белого креста. Но вернемся к истории Отечества. Я нашел свои старые тетради. И там…

– Старичок, ты не можешь мне перезвонить через часок? У меня «сексуальная минутка».

– Даешь вздрючку своим подчиненным? – сразу понял Хрупкий.

– Ну почему все мои друзья так плохо обо мне думают! А если это словосочетание означает действительно нечто эротическое..?

– В генеральной прокуратуре? – с сомнением в голосе спросил Хрупкий.

– Сдаюсь перед твоей логикой.

– Ладно. Я перезвоню. Привет тебе Света передает. Вот спрашивает, когда генеральная прокуратура займется телевидением…

– Как только, – так сразу, – привычно отшутился Егор, и повесил трубку.

Хруцкий, отличавшийся редкой невозмутимостью, позвонил ровно через час и, словно его не перебивали, начал точно с того места, на котором час назад его прервал Егор:

– Здравствуй, старичок. Я вспомнил. И нашел свои старые тетради. И там…

– И там – дальнейшая судьба панагии?

– Не угадал. Там только история расследования убийства иеромонаха в Псковском мужском монастыре, поиски панагии… Но вот её находкой пока порадовать не могу. Большой провал, между её похищением в Пскове и появлением спустя почти полтораста лет в Москве. У тебя есть минутка? Не «сексуальная», а обычная?

– Есть; усмехнулся Патрикеев, прижимая плечом телефонную трубку к уху и пытаясь освободившимися руками, но в довольно неудобной позе заварить себе чашку чая. И хотя чай был в пакетике, а заменитель сахара в таблетках выскакивал из пластмассовой коробочки сам собой, простым нажатием кнопки, все равно заварка требовала недюжинных способностей циркового жонглера, а временами и фокусника. Чай он заварил, накрыл кусок булки куском колбасного сыра, – с тех пор, как в прокуратуре перестали давать «пайковые» в связи с финансовым кризисом на Дальнем Востоке, он перешел с обычного сыра на колбасный, который был почти вдвое дешевле. Пока он занимался этими сложными манипуляциями, Хруцкий все рассказывал и рассказывал, его приятный низкий барственный баритон рокотал и рокотал в трубке, при этом, благодаря богатому жизненному опыту и блестящему знанию ненормативной лексики и уголовной фени в сочетании с прекрасным русским литературным языком от предков-дворян, рассказ, если бы его записать дословно, можно было бы читать со сцены в театре «. Эстрады». Любители изящной словесности просто писали бы кипятком. Но в силу того, что этот пассаж будут читать женщины и дети, автор просто пересказывает искрометный «уголовный романс» Эдуарда Хрупкого своими словами в традиционной манере современного триллера.

– История началась действительно в 1866 году в славном городе Пскове.

Известный питерский сыщик Иван Дмитриевич Путилин прибыл в 1866 году в Псков для оказания помощи местному градоначальнику в создании сыскного отделения при городской полиции.

Панагия Софьи Палеолог. Расследование ведет Иван Путилин

Известный питерский сыщик Иван Дмитриевич Путилин прибыл в 1866 году в Псков для оказания помощи местному градоначальнику в создании сыскного отделения при городской полиции.

Только сели они в просторном кабинете начальника полиции за самовар с свежайшими обсыпанными маком бубликами местного производства (купец «Иван Калинин и сыновья: булки, баранки, калачи»), как в кабинет, в котором, в силу старинных высоких сводов каждое слово эхом отзывалось, в связи с чем допросы снимать там было одно мучение, вбежал правитель канцелярии:

– Ваше превосходительство, Ваше превосходительство…

А у самого губы дрожат, не знает, к какому превосходительству раньше обратиться, с одной стороны, вроде как, генерал из Петербурга будет выше чином, с другой стороны, – работать то со своим, псковским, не обидеть бы пренебрежением…

– Ну, что случилось, Иван Епилдифорович? – повернул его рассеившееся внимание на себя начальник псковской полиции.

– Несчастье-то какое в губернии! Иеромонах Илларион из мужского монастыря преставился… Значит, Богу душу отдал.

– Крепкий ещё был старикан хотя и похварывал, – резонно возразил начальник.

– Не сам помер. Убийство! – с таинственным придыханием добавил правитель канцелярии.

– А, вот кстати, – неудачно обрадовался начальник полиции, – тут у нас такое серьезное преступление, – поправился он, а у нас кстати оказался опытнейший сыщик из самого Санкт-Петербурга, Иван Дмитриевич Путилин… Скажи, чтоб лошадей запрягали.., мы едем тот час же…

– Да, – уже накидывая на крутые плечи шубу, добавил начальник полиции, – не забудь сообщить прокурору и следователю. Наше дело – разбойника сыскать, а уж их дело – расследовать все по существу и закону.

У ворот монастыря Путилин и Колыванов, начальник полиции, встретились с прокурором Томилиным и следователем Расторгуевым.

Наскоро поздоровавшись, все вместе направились к огромному монастырскому зданию, где размешались кельи монашествующих.

У входа в монастырское общежитие их встретил благочинный.

– Горе то какое, удивленно развел он полными руками, – такого святого человека убили.

– Показывайте, – сурово приказал Колыванов.

В келью дверь была приоткрыта и уже с порога было видно тело иеромонаха Иллариона, лежащего поперек комнаты, головой в сторону двери, руки его были раскиданы в стороны, так что лекал он как бы в позе Христа распятого.

– Святой человек, – скорбно повторил благочинный.

Лицо убитого было обращено вверх.

Старческое вялое горло было проколото неизвестным предметом сразу в нескольких местах.

Довольно большие раны с рваными краями были полны запекшейся кровью.

Большие лужи крови виднелись вокруг трупа. А к дверям вели четыре следа, видно, убийца наступил на кровь, да не поостерегся, так и оставил кровяные следы.

– Следов то…

– Я приказал не убирать, – смутился настоятель.

– И правильно, отец благочинный, – тут теперь каждый следок ведет к преступнику. Так что, правильно, что не убрали. А говоря, что следов много, я имел в виду не только собственно следы на полу кельи.

– А что же еще? – удивленно спросил Колыванов.

– А вот и руку разрезанную… Вы обратили внимание, господа, – обратился Путилин к прокурору и следователю, – что рука у иеромонаха имеет глубокий порез?

– Но ведь это след на руке убитого, а каков же при этом след преступника? – резонно возразил следователь, слегка надменно взглянув на приезжее «светило» криминалистики.

– Так ведь что получается, – он защищался! – возразил Путилин.

– Точно так-с, – согласился подошедший к группе склонившихся над трупом чинов местный, псковский, а не монастырский, разумеется, доктор. – Он отчаянно защищался. Видите, какой глубокий разрез на руке. Илларион явно держался за лезвие ножа убийцы, пытаясь его отвести от своего горла.

– Вот и орудие преступления, господа, прошу обратить внимание, аккуратно, двумя пальцами, приподнял с пола сначала один нож, бережно положив его на беленый известкой столик – приступочек, а затем и второй.

– Убийство двумя ножами… Что-то такое, знаете ли, испанское… Тореадор какой-то, усмехнулся следователь. Бандернльеро-с! Впервые такое, знаете ли, в моей практике…

– Давно ли изволите служить, по следственному делу? – осторожно спросил Путилин.

– Да уж почитай, лет пять…

– Знатный срок. А раньше где изволили служить?

– А раньше – в конной гвардии…

– Понятно. Отчаянной храбрости требует ваша профессия. Да… Я же, стало быть, все больше в полиции… Начинал с должности самой наименьшей – младшего помощника квартального надзирателя на Толкучем рынке, в Петербурге… И вот за поимку как раз убийцы, использовавшего два ножа, правда, раны в том случае были нанесены в спину, получил орден Святого Станислава 3-й степени… Так что, доложу я Вам Ваше превосходительство, в уголовной практике два ножа при убийстве -, вещь, конечно, редкая, но не исключительная.

Он поднял со стола ещё раз оба ножа, внимательно рассмотрел их.

– Извольте, господа, обратить внимание, – ножи разные. Один – хлебный, скорее всего принадлежал иеромонаху, второй – перочинный, лезвие его согнуто, он, вполне возможно, принадлежал убийце и потому представляет для нас особый интерес. Вещь, знаете ли, господа, всегда несет на себе следы своего хозяина. Кстати, что из ценного было украдено?

– Ценнейшая панагия XIII века, – не в силах сдержать слезы ответил настоятель.