Текст книги "Игуана"

Уже под утро ему приснилась совершенно очищенная от наслоений времени картина неизвестного художника «Мадонна с младенцем».

Панагия Софьи Палеолог. Расследование ведет Иван Путилин

– А может, иеромонах сопротивлялся, вырывал ножи у убийцы из рук, и это его отпечатки пальцев.

– А что ж… Эта мысль – дельная: так, скорее всего, и было.

– Ан нет, господа, поглядите, как оставлены отпечатки окровавленных рук, попробуйте приложить ладони иеромонаха к этим местам… И что?

– Не мог он так ладони к своей же рясе приложить: тут эвон как пришлось бы вывернуться…

– И стало быть, Ваше превосходительство, Ваше точное замечание абсолютно к месту будет. Глядите, – вероятно, иеромонах хватал убийцу за запястья, за одежду, тот вырывался, снова и снова ударял жертву лезвиями ножей, но в пылу борьбы монах, обладавший не столько, полагаю, силой тела, сколько силой духа, однако ж продолжал сопротивляться, отталкивая убийцу, выворачивая его кисти рук с зажатыми в них рукоятками ножей, и лезвиями поранил руки нападавшего. И, когда уже жертва была мертва, убийца, не владея так сыскным делом, как вы, Ваше превосходительство, не подумал, что оставляет следы, а просто, по глупости, приложил ладони к рясе, стирая кровь. Видите следы рук смазаны…

Вместе с прокурором и следователем Иван Дмитриевич начал осмотр кельи.

На полу была лужа крови. Брызги крови попали даже на подоконник. Красные капельки алели на кусках крупно наколотого сахара, на щипчиках. Должно быть куски были заранее наколоты, а к чаю иеромонах откусывал щипчиками мелкие осколочки, пил экономно. Несколько таких сколов лежали в лужице крови…

Комод, шкатулка были взломаны кровавые следы были и здесь.

На стуле лежала крупная тяпка для колки сахара. Сахарная голова разрубалась тяпкой на менее крупные куски, каждый из которых уж потом кололся щипцами. На тяпке крови не обнаружили. Видно, убийце было достаточно и двух ножей, несчастный же иеромонах по тяпки так, и не дотянулся.

– Семь проколов горла! – сокрушался врач…

– Убийство явно совершено с целью грабежа, – задумчиво заметил прокурор.

– Преступник не сумел сразу нанести смертельную рану, и встретил ожесточенное сопротивление, – важно заметил следователь.

Иван Дмитриевич Путилин тем временем подошел к печурке, открыл тяжелую чугунную дверцу с отлитым изображением солнца, заглянул внутрь. Пошевелил золу указательным пальцем.

– Пуговицы, – наконец заметил он.

– Что – пуговицы? – спросил следователь.

– Убийца оставил ещё и свои пуговицы. Тоже улика.

– Как же он оставил свои пуговицы? – удивился прокурор.

– Он сжег одежду в печи. Во-первых, она, должно быть, была стара, ветха, неопрятна, с ней не жаль было расставаться. Во-вторых, она была скорее всего в крови, – так что от неё просто надо было отделаться. Наверняка он одел что-то из принадлежавшей убитому одежды. И это ещё один след – значит, он хотя бы примерно одного роста и комплекции с убиенным иеромонахом. А вот о возрасте убийцы пока сказать ничего не могу. С одной стороны – сразу не смог убить, с другой – иеромонах хотя и хворал, был человек, не бессильный, мет сопротивляться.

– Ну, что ж, господа. Осмотра, достаточно, – подытожил прокурор. – Прошу приступить к первоначальному допросу.

Благочинный пригласил в свою, более просторную и лучше обставленную мебелями келью. С него, с благочинного и начали.

– Соблаговолите пояснить нам. Ваше преподобие, слыл ли покойный за человека состоятельного?

– Не думаю… Какие наши богатства… Мне в точности не известно, сколько у отца Иллариона было денег в наличии, но предполагаю, что о больших суммах речи нет. Это если о деньгах. А из вещей, кроме рясы летней лиловой, да зимней, черной, было пальто, крепкое еще, длинное, из прочного сукна Прянишниковской фабрики, сапожки кожаные. Сапожки, я заметил, в келье остались, а вот пальто не видать.

– Это важно. Если вор и убийца пальто взял, по нему сыскать злодея легче.

– Это так, это конечно, да и Бог поможет.

– А знал ли кто, что Вы панагию драгоценную дали на ночь отцу Иллариону, как Вы недавно заметили, для лечения?

– Да кроме нас двоих при том никто не присутствовал. А могли видеть, однако ж, те монахи, кто в келью заходил и видели на груди у отца Иллариона панагию.

– Кто ж в келью заходил?

– Не ведаю.

– Надо будет всех монахов опросить.

– Ваша воля.

– А мог ли кто из монахов таить на отца Иллариона злобу, зависть к нему питать?

– Исключено, добрейшей души был человек.

– А ведь не добрый злого ненавидит, наоборот, злой – доброго.

– Это так. Но – исключаю…

– Ни с кем не было у него неприязненных отношений?

– Ни с кем…

– Внутри монастыря…

– Да…

– А за стенами монастыря? У него могли быть враги?

– Враги есть у каждого мирянина. А у монаха – какие враги?

– Ни на кого подозрения Ваши не падают?

– Заподозрить невинного – большой грех.

– А убить, невинного – не грех? Полноте, пока все версии не переберем, не найдем изверга. А как версии перебирать, коли никого не подозревать.

– Это так, и рад бы помочь. Вы хоть, Иван Дмитриевич, какие наводящие вопросы мне бы…

– Не знаю распорядка монастыря… Как говорится, в чужой монастырь со своим уставом не ходи. А каков он, ваш устав? Бывают ли в монастыре посторонние люди? Кто они?

– Как не бывать? Редко, но бывают.

– Так кто же вызывает у Вас подозрение?

– Никто… Грешен, – никто… Не могу душу свою перебороть и напраслину на невинного человека возвести. Вы уж, любезнейший Иван Дмитриевич, мне наводящие вопросы…

– Так уж я и так… Наводящие… Да все не наведу Вас на нужную мысль.

– Да все потому, что ума не приложу, кто из людей истинно верующих мог пойти на такое страшное злодеяние корысти ради…

– А из неверующих?

– Так что неверующим в православном монастыре делать?

– И то ваша правда.

Делать нечего, стал Иван Дмитриевич искать другие подступы.

Вызвал монастырского служителя Якова.

Прокурор и следователь с, интересом прислушивались к первому допросу, свои вопросы не задавали. То ли не знали, что спросить, то ли им хотелось увидеть в деле, как ведет дознание сыщик Путилин. А может, и то, и другое. И третье – вчера оба были в гостях у помещик Славгородского Ивана Тимофеевича, общего старинного знакомца, – Иван Тимофеевич вместе служил в одном полку с судебным следователем и был свояком прокурора, так что засиделись, заигрались в вист, а это хорошее мужское занятие не обходится без доброй вишневой наливки, да и курили много всю ночь, курили, теперь голова-как чугунная, во рту, словно все лошади полка постояли, до вопросов ли…

Но когда Яков вошел в келью настоятеля, оба, и прокурор, и следователь, слегка оживились.

– А ну-тес, братец, покажи – ка нам свои руки! – бросился к нему следователь.

И прокурор встал с кресла, подошел поближе, уставился сквозь пенсне на вытянутые и слегка дрожащие руки Якова.

– А чего дрожит так? – внес свою лепту в дорос прокурор.

Я, конечно, извинясь, ваше-ство, но перебрал вчерась… Мы в трактире на Хомутовской, у Пал Палыча, с кумом четверть хлебного вина выкушали… – Так грех ведь.

– Как не грех? Грех… Вот я в монахи-то все и не решаюсь, который год. Грешен. А они – люди святые. А я все при них – в услужителях. Мое дело какое – печки растопить, дровишек заготовить, и все такое.

К ним подошел вплотную и доктор.

Все трое впились глазами в руки Якова.

Только Иван Путилин, как сидел, так и сидел.

– А что у тебя с руками? – спросил доктор.

– А что с руками? – удивился Яков.

Руки его были абсолютно чистые. В том смысле, что не было на них никаких порезов.

– А то, что мыть надо руки, ишь, под ногтями какой чернозем развел. Так неровен час и бактериями разживешься.

– Э, ваш-бродь, нас никакая бактерия не берет. Намедни в погреб за солониной ходил, так одна бактерия высунула рожу свою усатую, ошерилась, глаза красные в темноте горят, чуть за руку не цапнула.

– И что же? – смеясь спросил доктор.

– Увернулся, – признался Яков. – А то вот ещё был случай…

– Хватит, хватит, любезнейший, ты на вопросы отвечай – прервал его воспоминаний Иван Дмитриевич.

– А какие вопросы? Нет никаких вопросов.

– Вот тебе мой вопрос, – не знаешь ли, кто до тебя служил в прислужниках при монахах?

– Никак нет, не могу знать, потому, – как я могу про то знать, ежели это было до меня? – резонно возразил Яков.

– Убедил, – усмехнулся Путилин.

Пригласили в келью казначея монастыря.

– Скажите, отец казначей, Вы – старожил монастыря. Кто у вас до Якова служил в прислужниках при монахах.

– Помню всех, Иван Дмитриевич, как не помнить, – всех на работу брал, всем жалованье определял, всех увольнял и денежку в дорогу давал.

– Назовете ли имена, фамилии?

– Назову, почему не назвать Аккурат перед Яковом был Иван Михайлов – в сентябре уволился.

– А не скажете ли, когда сей Иван Михайлов был последний раз в монастыре? Давно ль?

Тут от двери кельи раздался голос – низкий густой, – одного из молодых монахов, из тех, что стояли там, прислушиваясь к разговору, их Путилин намеревался чуть позднее вызвать:

– Ежели Вы по Ваньку Михайлова, так он третьего дни был тут.

– То есть накануне убийства, – подытожил Иван Дмитриевич. – А чего заходил?

– Да вроде как бы и без надобности. Целый день проваландался по монастырю без дела, ночь переночевал, и наутро уехал к себе в село.

– А я его видел и в день убийства. В утро того дня, – добавил второй монах, с тонким бледным лицом.

– У кого ночевал Иван Михайлов? – спросил Путилин. – Никто не знает?

Позвали всех сторожей. Один и признался:

– У меня и ночевал Ваньша. Собирался в 9 вечера уехать к себе на станцию Окуловка.

– Ну, теперь, господа, – обратился Путилин к прокурору и следователю, – будьте покойны. Я скоро найду вам убийцу иеромонаха… И – панагию…

Счастье и горе реставратора Веры Ивановой. Ограбление в «Пушкинском»

Полковник Патрикеев посмотрел на часы.

Со времени начала операции «Перехват-Отслеживание» прошло всего минута-две.

С машины слежения шла «картинка» на дисплей в комнату спецтехники ОСО Генпрокуратуры.

Комнатенка была небольшая. С помещением у прокуратуры все ещё было неважно. Юрий Матвеевич Симакин, питавший особое уважение к Отделу особых операций, не раз заходил к Патрикееву, обещал: – Как только здание на углу Глинишевского и Большой Дмитровки закончим, так сразу.

Как только, так сразу, – отшучивался Патрикеев; да к тому «времени у нас ещё десяток генералов прибавится, им надо будет отдельные кабинеты давать. А наш отдел как ютился в разных комнатенках на разных этажах по пять человек в четырех стенах со старой мебелью, так и останется.

– Никогда! – клятвенно заверял начальник Управления эксплуатации зданий и сооружений Генпрокуратуры. – Вы слышите, – никогда!

И на его честном лице светилась уверенность в том, что как он сказал, так и будет. Хотя, скорее всего, и он в глубине души не очень верил в то, что ОСО получит новые помещения. – А что касается старой мебели, – тут Юрий Матвеевич хитро улыбнулся, а улыбка у него была открытая, всегда вызывала доверие, – то должен заметить как профессионал: старая мебель лучше.

– То – то все наши начальники обзавелись гарнитурами чуть ли не из карельской березы, – усмехнулся Патрикеев, соскабливая со старой столешницы ножом белое пятнышко от «штриха», которым замазывал какую-то опечатку в отчете.

Так это с точки зрения эстетики, – возразил Симакин. – А с точки зрения здоровья – так это все во вред. Заменители, искусственные материалы, пластик, – они ведь не дышат… Это понимать надо…

То – то в моей клетушке все на ладан дышит, кроме меня…

У Вас, Егор Федорович, – настоящее дерево. Стол сделан ещё во времена Вышинского. Тогда все из натурального дерева, тут, вон, глядите, даже не фанерный шпон, а настоящая доска. Это полезно.

– С этой точки зрения, – усмехнулся Патрикеев, – полезнее всего для здоровья гроб – кругом настоящее дерево, все дышит…

– Озорной вы народ, писатели, – рассмеялся шутке Симакин.

Симакин был не просто добрым приятелем, но и постоянным читателем всех научных книг Патрикеева, причем делал очень здравые замечания по части материалов, в том числе и по последней книге товарища – «Ремесла Древнего Новгорода».

– Кстати, в Вашей последней книге – «Резьба по дереву в Древней Руси» есть то ли ошибочка, то ли опечатка.

– Юрий Матвеевич, не щади мое самолюбие, наверняка ошибка, в издательстве «Книжная палата» опечаток не бывает. Что пропустил?

– Да вот Вы пишете, что, скорее всего, и княжескую печать вырезали из липы. Липа, действительно, мягкий материал. Но для печати не годится, именно в силу своей мягкости.

– Я. писал, что «первоначально», вероятно, вырезали из липы. Потом то все равно отливали в металле.

– Ну, если так, то конечно. Значит так, вентилятор добавим, лампу заменим, лампа у Вас, должно быть, со времен Руденко. А вот мебель не – советую. Как профессионал – не советую: дерево лучше.

В аппарате генпрокуратуоы кроме юристов работало много специалистов самого разного профиля: химики, биологи, математики, инженеры – технологи, строители, врачи, кибернетики, историки, журналисты, экономисты. Зарплату они получали значительно меньшую, чем юристы. Были лишены всех привилегий, которые имели аттестованные юристы на должностях прокуроров и следователей (в оплате, в отпусках, бесплатных билетах в отпуск и обратно, скидки на путевки в санаторий, коммунальные платежи, бесплатный проезд на общественном транспорте, количество дней в отпуске и т. д.), но продолжали работать на своих должностях, как ни в чем не бывало.

Начальство это очень удивляло.

Прокуроры и следователи, юристы по образованию, как только у них снимали лишь одну из привилегий (например, задерживали выплату пенсий, которые большинство получали в сравнительно молодом возрасте) тут же в массовом порядке подавали заявления об уходе.

И то сказать – классного юриста со связями в генпрокуратуре куда хочешь возьмут, – и в банк, и в фирму, и ещё куда.

А этим кибенематикам – куда податься? Все их институты позакрывали, или просто перестали платить зарплату.

Говорят, один из разработчиков закона о прокуратуре, по которому специалисту даже делающие ту же работу, что юристы по образованию, лишались всех льгот, готовя соответствующие положения Закона, шутил:

– Да этим специалистам хоть бы и совсем ничего не платить и все запретить, они будут на работу ходить. Разве что начать брать с них деньги за вход?

Идея всем понравилась, но развития почему-то не получила.

Специалисты по-прежнему приходили ровно в 9 на службу (за опоздание на пять минут могли лишить премии, которую, правда, и так давали нерегулярно), и выходили днем на 45 минут куда-нибудь пообедать. Можно пообедать было и в своей столовой. Но это зависало от здоровья. Некоторые не рисковали. А с обедом тоже проблемы. Опадал на пять минут с обеда – такую выволочку можно было от начальства получить, – мало не покажется. Некоторые специалисты, оберегая нервную систему, обратно с обеда бегом бежали в здание на Большой Дмитровке. Кому охота на старости лет выволочку от начальства получать? Смешной народ, эти специалисты. Вроде, и нужны. А вроде как, и без них бы можно было обойтись.

Желание попробовать обойтись совсем без специалистов – не юристов время от времени возникало.

Но потом все оставалось как было.

В государственных учреждениях любят время от времени сменить интерьер, мебель, даже чайные сервизы.

Менять сотрудников не любят, даже если они надоели и вызывают постоянные приступы раздражения.

И уж совсем не любят менять традиции.

Традиции – это святое.

В правоохранительных органах традиционно, держали специалистов.

Были узкие профессионалы и в группе новой техники, – так называлось официально особое подразделение Отдела специальных операций (ОСО).

Аббревиатурой ОСО были, в том числе, закамуфлированы и новейшие технические достижения, опробуемые в рамках усиления борьбы с организованной преступностью. Здесь были спутниковые системы слежения за объектом, уникальные системы идентификации измененного голоса, системы видеосъемки любого объекта в городе Москве с увеличением, при необходимости, до размеров, позволяющих считывать удостоверение, показанное водителем гаишнику на углу Волхонки и Моховой…

Когда началась операция «Перехват-Отслеживание» в рамках сложно задуманной партии «Ограбление Пушкинского», полковник Патрикеев перешел из своего крохотного кабинетика в эту тоже не большую комнатку на первом этаже здания на Большой Дмитровке.

– Увеличь «картинку», – попросил он оператора.

Тот покрутил тумблеры, на дисплее стало видно лицо водителя машины, застывшей у светофора.

Патрикеев обернулся к оператору спецсъемок.

– Сделайте мне его фотокарточку, – пошутил. – И попробуй на следующей остановке спецаппаратурой прощупать багажник. Хочу убедиться, что не обвела нас Игуана вокруг пальца.

– Думаете, могли подменить содержимое багажника? – Спросила его Нина Степановна, кумулировавшая всю аудио и видео-информацию по части операции «Перехват».

– Нет, думаю, что могли подменить машину. У нас на площади объект на мгновение вырывается их под видео – контроля, тут могли – подставить другую машину. Хотя, крайне маловероятно: мы бы заметили «двойника» на подступах и взяли «под колпак». Но – береженого Бог бережет.

Тем временем в двух машинах (удаляющихся друг от друга на большой скорости, одна шла в сторону Тверской, другая уже подходила к Крымскому мосту) было напряженно тихо.

Гера закурил, вставил зажженную сигарету в рот Борьке.

Тот затянулся жадно, с каким-то всхлипом. Спросил, не вынимая сигареты и судорожно вцепившись в «баранку».

– С травкой?

– С травкой?

– Не задурею?

– Не успеешь.

– А чего мы там, где уславливались, «тачку» не оставили?

– А потому, что «менты» не глупее нас. А если «утечка информации»?

– Это как?

– Могли подслушать нас, мог кто-то «настучать»…

– Да ты что? Кого подозреваешь?

– Кабы подозревал, операцию бы перенес. Или отменил.

– Да тут, похоже, мы так вляпались, что не отменишь.

– Это точно. Тоже понял, с кем имеем дело?

– Грамотный. Где остановиться?

– Есть запасной вариант про который я вслух пока не говорил. Возле Парка культуры притормози, и сразу – из машины,.

– А ты?

– И я тоже. На наши места другие сядут. А уж куда они поедут, не наша с тобой забота.

– Значит, план меняется?

– Можно и так сказать. А может, так у них с самого начала было задумано. Тоже – люди грамотные, те, кто нас «на работу» принял.

Патрикеев, слушая слабый сигнал через наушники, поморщился, нажал кнопку связи с машиной, в которой шли Федор с Пал Палычем: – Федя, у них план поменялся. Машину остановят у Парка Горького, выскочат, а в салон и за баранку сядут другие.

– Мои действия?

– Пал Палыча высади, ему там поможет наряд из ОМОНа, они, как всегда, помогут, договоренность есть. Сигнал связи старый. Они и возьмут двух наших; – незадачливых грабителей. А ты уж иди за профессионалами, которые поведут машину. За тобой пойдет группа захвата на всякий случай, если опять что выкинут. Но думаю, это короткая цепочка, эта пара и будет «ставить тачку». Твоя задача – только отслеживать ситуацию, не вмешиваться в нее. Если все же сменят команду, группа захвата возьмет тех, кто освободился, а ты – снова на «хвост» садись. Понял?

– Понял, понял.

– Тогда вперед и – с песней.

– «Работа у нас такая»…

– Давай, давай, без лирики. Дело может оказаться с кровушкой.

Такой же разговор засек Патрикеев и в машине, остановившейся у светофора перед Тверской. Но здесь пришлось действовать ещё быстрее.

Саня передал команду, полученную от Геры перед тем, как они разошлись по машинам:

– Владик, перед Тверской прижмись к тротуару. На секунду, не выключая мотора, – распахни дверцу и выскакивай.

– А ты?

– И я с другой стороны.

– И что?

– На наши места уже сменщики есть.

– Так не договаривались.

– Дурачок, нам же лучше: «бабки» те же, а ответственности и опасности меньше. Как выскочишь, обходи машину и дуй во двор углового здания, уходи дворами, пока не убедишься, что за тобой нет слежки.

– А может быть? – содрогнулся вялым, как студень, телом Владька.

– Все может быть, кроме того, чего не может быть никогда.

– Дай ствол.

– На хрена?

– Буду отстреливаться.

– Ты что, совсем придурок? Если тебя возьмут, то так аккуратно, что пукнуть не успеешь. И не думай, да и обращаться с ним ты не умеешь.

– А ты?

– А я умею. Потому и ношу с собой.

– Ну, вопросы есть?

Вопросы были. Но не у Владьки, а у слышавшего разговор полковника Патрикеева.

– Сколько ещё «штучек» приготовлено для него у грабителей?

И второй вопрос, поконкретнее:

– Последняя ли это «перемена» на праздничном ужине?

Проскочили здание бывшего МХАТа, потом Театра дружбы народов (ныне театра Татьяны Дорониной).

Возле бывшего кафе, от которого остались смешные круглые загогулины на газоне и ещё более смешные и странные ворота с фонарем (когда-то ворота вели в летнее кафе, владелец, должно быть, разорился сделанное из соплей зданьице снесли, а ворота остались), ведущие в никуда, Владька резко притормозил, и, не дождавшись, когда выскочит Саня, распахнул дверцу и бросился бежать, игриво виляя толстым задом между машинами, не за угол, а в сторону бульвара, тяжело и неуклюже перелез через оградку и, резко сменив бег на быструю ходьбу, засеменил, пытаясь укрыться в толпе студентов, приезжих кавказцев, бомжей, пенсионеров, влюбленных и командировочных, в сторону «МакДональдса».

Саня сквозь зубы матюгнулся, снова включил зажигание машины, потухшее из-за торопливости Владьки, дождался, когда на место водителя сел среднего роста, поджарый и спортивный мужик лет сорока с волевым, жестким лицом, хладнокровно кивнул ему, и выскочил на тротуар, предоставляя возможность своему «сменщику» занять место в салоне. Сменщик тоже производил впечатление бывалого человека.

Однако размышлять о прошлом боевика у Сани времени не было.

Надо было уходить.

Он резко рванул во двор, пару раз оглянулся, убедился, что никто за ним бежать не собирается, и перешел на шаг.

В первом же открытом, без кода, подъезде (такие на Тверской встречаются все реже) он быстро закатал рукав, достал из кармана шприц с уже «взятой» наркотой, снял колпачок-предохранитель с шприца, воткнул иглу в вздувшуюся на сгибе руки вену, и стал чувствовать всем телом, как приходит кайф.

Удара по голове он даже не ощутил…

Небольшого росточка человечек в спортивном «адидасовском» костюме криво улыбнулся в короткие седые усики, наступил кроссовками на упавший на пол шприц, процедил:

– Какую только гадость люди не употребляют.

После чего достал пистолет, из другого кармана спортивной куртки глушитель, неторопливо навертел глушняк на ствол и только навел его на голову Сани, как дверь резко открылась, сильно ударив его по затылку. Мужичок с седыми усами, не выпуская пистолет из рук, упал.

В подъезд вошел скромно, но аккуратно одетый мужчина лет 50, в кожаной турецкой куртке и кожаной кепочке «А ля Лужков».

Он прислушался, присел на корточки, пощупал пальцами правой руки пульс на горле у обоих – лежавших на полу. В свободной руке он тоже держал пистолет, правда, не «баретту», а «ТТ», и без глушителя.

Убедившись, что оба без сознания. Он сфотографировал миникамерой обоих. После чего сделал вещь, трудно предсказуемую по его предыдущему поведению.

Он осмотрел лежавший на полу шприц, покачал головой, убедившись, что шприц безвозвратно утрачен, достал из-за пазухи одноразовый шприц в полиэтиленовой упаковке, снял упаковку, достал шприц, высосал им из сломанного остатки наркотического вещества, покрутил рукой Сани, пока не надулась вена, и медленно «всадил» в вену наркотик. Убедившись, что Саня стал приходить в себя, ресницы у него задрожали, нога дернулась, и руки стали непроизвольно шарить вокруг, он оставил Саню в покое и обратил внимание на второго «лежальца». Удар по затылку был хорош, но и паренек видно был крепкий, – он уже стал пошевеливаться. Тогда новый гость старого подъезда коротко размахнулся и ударил его в основание черепа.

– Надеюсь, не убил. Обойдется без перелома. Но часок-другой покемарит, – пробормотал он. После чего достал «мобиль» и доложил:

– Все, как Вы предполагали, товарищ полковник.

Когда Саня оклемался, он увидел возле своего носа разбитый шприц с погнутой иглой, и грязную кроссовку.

С трудом восстановил события в памяти.

Вероятно, он все-таки успел всадить в вену дозу, поскольку, хотя голова и болела, но от удара, внутри же тела уже разлилась приятная теплота, и противная мандражистая дрожь по всему телу стала уходить, как и вязкая тошнота в желудке, и тупая, ноющая боль в суставах.

Он с трудом встал на четвереньки.

Голова кружилась, перед глазами танцевали тролли, но сквозь цветной хоровод он все же различил тело мужика в адидасовском костюме, недвижно лежавшего прямо перед ним.

Кое-как он восстановил в памяти события последних минут (минут, а может, – часов?, он не знал, сколько времени пролежал тут рядом с телом незнакомого мужика).

Опустившись перед телом мужика на колени, Саня пощупал потной, дрожащей рукой его лицо.

– Живой. А я думал – труп. Это он, наверное, ударил. И что дальше?

Умер от стыда? Потерял сознание от чувства вины перед ним?

Саня нервно хихикнул собственной шутке.

– Какая, в конце концов, разница, что случилось? Главное, что он жив, – подумал Саня. И, встав на слегка ещё дрожащие ноги, открыл дверь.

После темного подъезда жизнь снаружи казалась ему светлой и праздничной.

Он пересек двор, обогнул торцевое здание, попетлял, постоянно оглядываясь, и наконец вышел на Тверскую, как раз к остановке первого троллейбуса. И – повезло – как раз подошел троллейбус. Повезло потому, что №1 ходит редко. Он успел вскочить в салон, убедившись, что за ним никто не последовал.

– Пронесло, – подумал Саня.

И опять ошибся…

История со сменой власти повторилась у помпезного входа в Парк культуры и отдыха имени Горького, ЦПКиО, в просторечии именуемом «цепочной».

Гера и Борис выскочили из салона, а пара крутых парней с накаченными бицепсами вскочили в машину и, резко взяв с места, рванули на ней в сторону метро «Октябрьская».

На «в хвост» им сразу же аккуратно села скромная серая «Волга» 1967 года. Но шла хорошо, не дребезжала кишочками и рессорами.

Гера и Борис разошлись.

Борис небрежно посеменил в сторону входа в парк, а Гера, пробежав подземный переход, вскоре перешел на шаг и направился вальяжной походкой в сторону Дома художника на Крымском валу так, словно его ничего кроме выставки трех художников – Александра Евстигнеева (портрет), Всеволода Осипова (натюрморт) и Александра Смирновой (роспись по дереву) ничто не волновало.

Борис успел купить датский «хат-дог», и только было в одной из аллей парка вцепился зубами в призывно намазанную сладкой горчицей розовую мякость сосиски, как почувствовал под лопаткой что-то твердое и услышал незнакомый голос:

– Не физьдипи, фраерок, потихонечку пошел, пошел впереди меня, вон туда, за ту пристроечку к аттракциону «Небо в алмазах».

Борис и пошел.

Но успел сделать всего несколько шагов.

Сзади послышался тупой, смачный удар. Борис втянул голову в плечи, скукожился, ожидая нового удара, от которого уж наверняка станет очень больно. Но он так ничего и не почувствовал. А услышал лишь тупой тяжелый звук падающего об асфальт тела и новый голос за спиной:

– Пошел, пошел, тебе куда сказали идти? Вот и иди.

И Борис пошел.

Когда он зашел за пристройку позади большого круглого павильона аттракциона «Небо в алмазах», и уставился тупым взглядом на многочисленные кучки испражнений, оставленных посетителями аттракциона после осмотра неба в алмазах и не желавших после такого удовольствия тратить деньги на общественный платный туалет, он вдруг почувствовал непреодолимое желание помочиться.

– А, пусть хоть убивают, а я пописаю, – рассудительно сказал сам себе интеллигентный Боря, имевший со школьных лет склонность к математике и логике, и выполнил свое решение, хотя при это и прислушивался к тому, что происходило там, где он расстался с двумя своими странными преследователями.

Позади было тихо.

Человек, ударивший рукояткой пистолета «ТТ» его преследователя, сделал снимок его в профиль и в фас, что было нетрудно, так как натура, вырубленная, должно быть, надолго, не сопротивлялась. После чего запросил по «мобилю»:

– Второго фотокарточка нам не нужна?

– Нет. Его уже «сняли».

– Что с ним делать?

– Проводи на всякий случай до дома. Там его ждут.

– А с этим что?

– А этот отлежится и пойдет своим ходом. Его «пальчики» у нас есть, и все его адреса, связи. Это человек из нашей картотеки, никуда он не денется. За него не беспокойся.

– Да я не столько за него, сколько за его здоровье. Не слишком ли сильно приложил.

– Сколько раз просил, Иван Степанович, сдерживайте силу при ударе. Не все ведь натренированы, чтобы шею под удар мастера спорта по штанге подставлять. Дышит?

– Дышит.

– Тогда оклемается. Ему в любой случае недолго осталось на свободе гулять. Успеет до суда поправиться. Да не беспокойтесь, за ним ребята из МУРА присмотрят, у них к нему есть пара вопросов по убийству на Никитинской, 2б. А у нас своя работа. Вперед и с песней!

Гера тем временем купил билет со скидкой для студентов творческих вузов (обычно пускали бесплатно, но сегодня был вернисаж с презентацией, – в бумажных стаканчиках подавали дешевое вино «Монастырское» и на подносах бутерброды с вареной отечественной колбасой), прошел в просторное, фойе первого этажа Дома художника, огляделся и сразу же шмыгнул в туалет.

Слежки не было.

В туалете повторилась с точностью до десятой вся история взаимоотношений недружелюбно настроенных друг к другу людей, которую читатель имел возможность видеть пару минут назад в одном из записанных котами и гостями столицы подъездов на Тверской.

То есть Гера достал шприц, приготовился «шырнуться», получил для начала по шее, «отрубился», и пока по шее получал уже его обидчик, пришел в себя, нащупал на полу шприц, сделал себе укол, расслабился поймал кайф, с удивлением рассмотрел сухое, морщинистое лицо хорошо одетого человека на полу кабины, убедился на всякий случай, что он жив, но не настолько, чтобы тотчас же бросаться за ним в погоню, ничего не поняв в случившемся, покачал головой, но кайф победил сомнения, и он вышел из кабины, застегивая ширинку.

Седой, одетый в старомодную «тройку» старичок, с трудом и со стоном мочившийся у писсуара, тщетно пытаясь выжать из себя долгожданную каплю, раскрыв рот смотрел на Геру и на оставшееся лежать на полу кабины тело неизвестного мужчины.

– Закрой рот, дед, – грубо посоветовал Гера. – Все путем.

Выставка ему понравилась.

Он с жадностью съел четыре бутерброда, буквально вырванные им из рук, каких-то старых интеллигентов, попавших на вернисаж, скорее всего, бесплатно, как гости художников. Удалось перехватить и пару стаканчиков со сладко-кислым вином.