Текст книги "Игуана"

Ограбление в Мадриде. В Музее «Прадо» – выходной день

Понедельник, 19 октября 1998 года.

Самый обычный октябрьский день. От других дней этого года день 19 октября отличался двумя особенностями.

Во-первых, понедельник, значит – в большинстве музеев Европы – выходной день. За редким исключением. «Прадо» исключением не был.

И во-вторых, именно на этот день было назначено…

Впрочем, восстановим этот день по часам.

7 часов утра. Егор Патрикеев проснулся как обычно, в 6.30. Но первые полчаса мало отличались от утренних часов нашего героя в другие дни (зарядка, контрастный душ, легкий завтрак из овсянки и кофе с молоком), так что и рассказывать о них нет смысла. А вот сев в машину, которая уже ждала его у дома 19 по Таллиннской улице, он сразу начал действовать. То есть связался по спутниковому, защищенному от прослушивания телефону со своим хорошим знакомым, прокурором штата Техас, тот передал трубку своему помощнику, миссис Бэт МакКормик, и снова разговор, похоже, принес обеим сторонам некоторое удовлетворение. Из машины Егор послал международный факс в штаб-квартиру Европола, продублировал факсом в Лион, в штаб-квартиру Интерпола, подтвердил посылку факсов Центральному Бюро Интерпола в России. Ну, вот, кажется и все. Егор откинулся на мягкую спинку сиденья, задумался. Вроде бы все идет как надо: остались маленькие штрихи, как говорится, на портрете кисти большого мастера. Егор обладал достаточно высокой самооценкой, и, чтоб не задаваться, когда операция развивалась удачно, по тщательно выстроенному им плану, частенько занимался самоиронией, самоподначиванием. Это насчет «мастера». Как говорится, «еще не известно». Но – вот-вот…

7.30 утра. Марфа Разорбаева проснулась от стука в стену.

– Какая сволочь может так барабанить ей в стену?

Она обвела слипшимися от хронического коньюктивита глазами потолок, покрашенный незамысловатой серой краской, стены, плотно завешанные коврами, дверь с зарешеченной «амбразурой».

– Господи ты боже мой, Аллах всемогущий, Иисусе Христе? – прошепелявила Марфа беззубым ртом. Зубы мокли в серебряном стаканчике у неё в изголовьи.

– Я ж в камере… Ох-хо-х, грехи наши тяжкие.

Она с трудом переместила свое гигантское тело, упруго оттолкнувшись могучей ягодицей от стены, и повернулась на бок. Стоило это огромных усилий, аж вспотела. Увы, ничего более интересного, чем гигантская, сделанная на заказ параша и такое же огромное биде напротив «шконки», на которой до вселения в камеру спало 24 заключенных женщины, она не увидела.

Когда её арестовали (все чин чинарем, санкция прокурора) и привезли в новую женскую тюрьму улучшенной планировки, она ещё удивилась, насколько эта новая тюрьма «культурнее» и Бутырок, и Владимирского централа, и Ярославской пересыльной. Потолок, пол – все чисто покрашено, ни сырости, ни духоты. Но, тут уж администрация через себя не перепрыгнет, – в камере до 30 бабенок. И сразу возникла проблема, – если Марфе спать стоя, то другим бабам даже к параше не подойти, да и не выдержит она стоя, начнет падать – задавит насмерть. Пришлось стоя спать 16 бабенкам, а Марфу положили в притык к спящим 8 наиболее матерым зечкам. Так она ночью каким – то чудом повернулась на бок и насмерть задавила смотрящую по камере. Пришлось принимать меры. Причем что характерно: Марфа сразу предлагала, чтобы ей выделили отдельную камеру – за её счет. Не захотели, потрохи сучьи, идти на привилегии, – вот им первый «шнур», – за убитых администрации отвечать приходится. Опять же поход Марфы на общую камерную парашу плохо кончался. Ну, не будем вдаваться в физиологические подробности. Но жить с ней в камере неизвестно какое время (у некоторых по два года уходит на СИЗО, пока суд да дело, тут с такой тушей точно загнешься), казалось невыносимо. Узницы грозили бунтом. Марфа предлагала любые деньги на дальнейшее обустройство этого места лишения свободы.

И вот результат. Бабенок уплотнили в других камерах. А Марфа с тех пор – одна. Кинула на лапу всем, от младшего контролера до зам по режиму в результате коврами завесили стены, установили сделанные по спецзаказу парашу я биде, и еду ей доставляю в камеру – из дома, где готовит её личная повариха.

Пришлось дать и зечкам: без них Марфе было бы трудно осуществить свой утренний туалет. Ну, а у зечек были еда, чифирь, табак, марафет, шмотки, и вообще, все, что захотят, так что ещё очередь в соседних камерах выстраивалась (шутка; ходили по очереди, но вне зависимости от желания; заработанное «на Марфе» делилось на всех), чтобы Марфу «на стульчак» сводить.

К 7.30 все самое тяжелое было позади. Марфа полулежала, полусидела на специально сделанной для неё «шконке», застланной турецкими коврами, облокотясь на ковровые подушки, и ела рахат-лукум и шоколадные конфеты, – свои любимые – вишенки в шоколаде. Время завтрака ещё не наступило. Его подвезут из дома часам к 8.

На допросы её пока не вызывали. «Маляв» – записок с воли, не было. Говорят, полковник Патрикеев, хотя они ему и не подчинялись, собрал всех вертухаев во главе с начальником тюрьмы, и сказал:

– Можете кормиться с руки, сколько влезет, и сколько совесть и гордость позволят; разрешаю, если разрешит начальник тюрьмы, давать ей все, что попросит. И если после суда, когда она либо по этапу пройдет, либо по амнистии освободится, у вас у всех появятся личные «Жигули», – не стану требовать служебного расследования. Но если хоть одна «малява» с воли придет к ней, или от неё на волю, вы проклянете тот день, когда дали слабину.

Контролеры знали, что – Марфа – «Посадница» сидит «за» Патрикеевым.

И спорить не стали.

«Маляв» не было.

И Марфа терялась в догадках, – что известно следствию? Раз не удалось адвокатам освободить даже под залог в миллион долларов, значит у следствия против неё вагон и маленькая тележка. Надо сидеть, ждать чудес.

Главное чудо, на которое рассчитывала Марфа, – это амнистия по возрасту.

Главное, что могло помешать осуществлению этой её мечты, – то, что статьи за ней были, по слухам, серьезные. То есть она и сама знала, что создание преступной группировки, заказ убийств, организация убийств, организация крупных ограблений, край, хищений, контрабанда – в особо крупных размерах, торговля «живым» товаром, участие в сделках и обмен караванами с крупнейшими наркодельцами, – все это тянет и на «высшую меру». Но женщин у нас не расстреливают, на смертную казнь у нас мораторий, а женщин старше 80 – амнистируют. Вот она сидела, и ждала чуда.

А тут и завтрак принесли. Точнее привезли на тележке. И сделала это одна из самых вредных вертухаек, Лизка, баба подлая, но ладная, так что с ней у Марфы нет хлопот. Рахат-лукумом не наешься. Пора и позавтракать.

7.47 Манефа Разорбаева несчастная дочь Марфы, точнее – её душа, глядела сверху на землю и радовалась, как ухожена её могилка, как складно распорядилась наследством её вторая дочечка Верочка. И душе было хорошо.

7.50 Верочка Пелевина проснулась как всегда в 7.45. Умылась, причепурилась и встала к плите готовить завтрак на пятерых.

Внимательный читатель может спросить – чего это на пятерых, когда у неё семья – она одна и муж? Дело в том, что Верочка и её муж – адвокат решили удочерить трех дочек, сирот, оставшихся после трагической гибели Татьяны Большаковой. Верочка оформив опекунство, закрепила за девочками их квартирку, все по закону, а до совершеннолетия взяла их жить к себе тем более, что в органах прокуратуры прошла квартирная рокировка – некоторым генералам улучшили жилищные условия, – вместо двух дали трехкомнатные, а вместо трехкомнатных в Бирюлево и Коньково дали трех и четырех комнатные на Тверской – Ямской, в Малом Гнездиковском, в Глинишевском переулке и на улице 1905 года. Одну из высвободившихся трехкомнатных хотели выдать и Верочке – в поощрение и с учётом её гуманного поступка. Но тут подвалило наследство. Так что – переехали, и теперь привыкали друг к другу. Верочка уже знала, что одна девочка не любит манную кашу, вторая – гречневую, третья – пшенную. Подумав немного, она отварила картошки и порезала большую жирную селедку. Вроде, простое решение, а оригинальное.

В прокуратуре её особенно сильно уважав не потому, что она раскрыла два сложно раскрываемых ограбления с убийствами, а за то, что от трехкомнатной халявной квартиры отказалась. Это было тоже ново и оригинально, мало ли что, наследство получила. Сейчас по закону можно и три квартиры иметь. Одну бы сдавала, в другой жила. Ишь, какая, честная, так что с одной стороны уважали, а – с другой не очень. Выходило обратно, что она – лучше всех. А народ этого не – любит.

Теперь в одной комнате жили девочки, – спали, делали уроки, в другой – была спальная Верочки с мужем, а третью (муж так мечтал о кабинете, но это уж потом, когда девочки подрастут) выделили под общую гостиную, – где смотрели телевизор, делали уроки, читали, разговаривали. Надо было привыкать друг к другу. А квартирку Татьяны Большаковой сдавали, а все деньги шли на счет девочек.

Наверное, уязвимое решение. Но Верочка вот так решила. Ей виднее.

7.55 Кира Вениаминовна Лукасей в это время садилась в поезд «Москва-Хельсинки». Нет, она не собиралась ни в командировку, ни в туристическую поездку в соседнюю Суоми. Ей надо было в Выборг. Кира Лукасей, начальник отдела пресечению незаконного вывоза из страны произведений истории, культуры – и искусства, на страницах этого романа почти не появлялась, так что не будем и в заключительной главе уделять ей много внимания, она ещё появится в наших романах. Здесь же заметим, что ехала она в Выборг, чтобы изъять у некоей гражданки, везущей с собой дипломатический багаж в Хельсинки на правах жены одного из советников нашего посольства, уникальное украшение из золота с драгоценными камнями, – по слухам, как говорится, просочившимся в ФСБ из весьма компетентных источников, это чуть ли не ожерелье самой Софии Палеолог, выкраденное из Музея дворянской культуры и быта в Санкт-Петербурге и теперь переправляемое в Хельсинки, для последующей передачи наркобаронам в Брюсселе в качестве залога под новую партию наркотиков.

– Опять у Игуаны вышел прокол, – усмехнулась Кира, и стала думать о хорошем, – о трех нравившихся ей мужчинах – Юрие Федоровиче Милованове – Миловидове, известном в узких кругах как «Командир»; полковнике Егоре Федоровиче Патрикееве и писателе Эдуарде Анатольевиче Хруцком. Она уже поняла, что хотела бы отдаться кому-то из них троих, но никак не могла решить, кому. Каждый был – хорош по-своему. А годы идут. Еще она думала об отце, которого планировала навестить в Санкт-Петербурге, заехав из Выборга в родной город на 54-летие академика Лукасея. В 1998 г. его опять назвали в Кембриджском научном центре «Человеком года», – а на будущий 1999 выдвигают по номинации «экология» на Нобелевскую премию.

– Было бы здоровье, – подумала Кира об отце, и, сев в вагон, с увлечением отдалась чтению детектива под банальным названием «Кобра». Детектив оказался совсем не банальным и сильно увлек её, так что дорога до Выборга пролетела незаметно.

8. 00 Нина Иванова уже заканчивала приготовление завтрака. Ничего особенного – обычная яичница с колбасой и помидорами.

Пока осень, есть помидоры, пусть побольше овощей мои мужички едят, – думала Нина Иванова, сбивая яйца и заливая ими уже покрошенные на «теффалевскую» сковородку колбасу и помидоры.

«Мужики» уже встали. Обычно Митя встает раньше. Где-то в 6, в 6.30. Но у него выдался редкий свободный день, – он написал на днях два заявления – одно с просьбой разрешить ему переход переводом из Отдела, которым руководит К. В. Лукасеи в ФСБ, в отдел, которым руководит Е. Ф. Патрикеев в генпрокуратуре. Ни Председатель ФСБ, ни генпрокурор не возражали. Так что с завтрашнего дня Митя поступает к работе в группе физической защиты специальных операций Генпрокуратуры. Будет под началом друга Феди. Кстати о Феде, как ни странно, они вдруг понравились друг другу – он и Асмик Саакян, из Академии художеств. Казалось, такая легкомысленная болтушка, говорунья, а что-то в ней разглядел Федя. Ну, то, что Федя понравился Асмик, в этом как-то ни Митя, ни Нина не сомневались. Федю они и уважали, и любили. А Асмик – только любили. Очень уж она легкомысленной им казалась. Ну, да на вкус и цвет товарищей нет. Понравились, и слава Богу. Совет им да любовь. Скоро свадьба.

В эти минуты, однако, Митя и Гоша, делая упражнения на новых тренажерах в комнате Гоши, обсуждали не свадьбу Феди и Асмик, а то, посадят Локка, или не посадят. Гоша был склонен считать, что старый миллиардер откупится, – Митя же полагал, что на этот раз ему не отвертеться.

– Вот увидишь. Посадят. Конечно, за миллион его адвокаты добьются выпуска под залог. Но после суда – сидеть ему как медному пятаку три пожизненных срока.

И оба оказались правы…

В 8ч. ЗО минут, когда старый миллиардер завтракал – поедая без аппетита свою обычную овсянку на воде, два чернослива и стакан – мангового сока, – секретарь доложил, что к нему пришли.

Уже одно это могло выбить из колеи. Роберт Локк привык, что к нему неожиданно не приходят.

– Миссис Бэт МакКормик, помощник прокурора, – доложил секретарь.

– Но я не обещал её принять! – возмутился Локк.

– Придется принять, – холодно заявила элегантная женщина лет 45 в строгом сером костюме и белой блузке, появляясь в кабинете.

– Заранее предупреждаю, если это официальный разговор, я требую, чтобы он проходил в присутствии моего адвоката. Генри, вызови…

– Не надо. Это неофициальный разговор. Однако, думаю, адвокат Вам в ближайшее время; понадобится. Мне бы хотелось сегодня обсудить лишь самые общие черты – «дела о японской графике».

– Слава Богу, про «Прадо» она, кажется, ничего не знает, – подумал Локк, – Могу я предложить Вам утреннюю чашку кофе? Правда, совершенно не держу в доме сахара, не угодно ли с заменителем?

– Мне все равно. Я буду рада, если Вы подсластите наш разговор некоторыми частными признаниями и подробностями Вашего увлечения изобразительным искусством.

Оставим их за чашкой кофе и перенесемся в Париж.

В 8. 45. полковник ВВС США в отставке Алекс Броунинг уже садился в 12 местный самолет, скоростной реактивный, борт № 2313, который должен был взлететь с частного аэродрома недалеко от Парижа. Когда речь идет о полковнике А. П. Броунинге, чтоб Вы знали в дальнейшем, – если «должен», значит – взлетит.

Разумеется, самолет взлетел. В салоне кроме самого Бооунинга было 10 пассажиров – с такими же жесткими, непроницаемыми лицами, как и у полковника. Двенадцатое место было занято большими планшетами, из белого финского картона, на молниях, так что при необходимости каждый из планшетов можно было раскрыть за считанные доли секунды. Все 11 пассажиров заказали шотландское виски без содовой, но со льдом. Летели молча.

– До Мадрида остается полчаса лету, – предупредил второй пилот.

– Что со связью?

– Пока мы вне контроля.

– Сколько до времени «X»?

– Пятнадцать минут.

– Держите меня в курсе. Все по плану, не так ли?

– Все по плану, сэр.

8. 45, – такое время было и на часах государственного секретаря США. Самолет летел над Атлантикой.

– Сколько до Мадрида? – спросил госсекретарь.

– Полчаса лету, если все будет хорошо.

– А что может случиться? – удивился госсекретарь.

– На подлете к Португалии опасная зона; тут как в бермудском треугольнике иногда пропадают самолеты.

– Так возьмите южнее или севернее.

– Мы можем выбиться, резко изменив курс, из системы слежения наземных служб.

– Это не страшно. Возьмите южнее, зайдем на Мадрид со стороны Гибралтара.

– Есть, сэр.

Госсекретарь подыграл криминальному замыслу, сам того не желая.

9. 00. Самолет Боинг борт №2313 вдруг исчез с экранов РЛС слежения на Пиренеях. Исчез и больше не появлялся. Потому, что на трассе подлета к Мадриду на позывные борта 1214, на котором летела правительственная делегация США в Мадрид, стал откликаться бывший борт №2313. Небольшая путаница в эфире, уход от локаторов наземных служб с помощью «вмешательства» спутника системы СОИ, и операторы РЛС вначале во Франции, а затем в Испании потеряли 12-местный Боинг борт № 2313, с одной стороны, а с другой так же потеряли борт 1214, тоже «Боинг», тоже 12-местный, скоростной, на подлете со стороны Атлантики.

9. 00. Боинг, борт №1214, приняли наземные службы Гибралтара, а затем и Марокеша, и благополучно посадили самолет с госсекретарем США, летевшим на переговоры в Мадрид, на аэродроме г. Маракеша, на севере Марокко. Пока разбирались, пока что…

А тем временем в 9.00. борт № 2313 стал в эфире откликаться на радиосигналы, направляемые борту № 1214. А поскольку в воздухе номера борта поменялись в результате несложной химической процедуры, заложенной в процесс ещё под Парижем, то в мадридский аэропорт борт 2313, на котором летел полковник Алекс Броуникг и его команда, прибыл как борт № 1214 с госсекретарем США на борту. Самолеты одинаковые. Номер тот же. Позывные – как по листу. И на трап вступил из самолета Броунинга первым не он сам, а один из его людей, как родной брат похожий на госсекретаря США Р. Гора, – тот же мышиного цвета костюмчик, белая рубашка, галстук в черную и оранжевую полоску, тот же неизменный пробор на голове и та же белозубая улыбка.

Броунинг и его команда играли «свиту».

Американскую делегацию у трапа встречал министр иностранных дел Испании и племянник короля. Поклоны, приветствия.

– Благодарю, господа, что без помпы, как я просил. Не надо этих, оркестров, парадных караулов. Это ведь хотя и протокольный, но деловой и краткосрочный визит. В 15 часов, как договорились, прием у короля?

– Да, сэр.

А в 16 – переговоры в Министерстве иностранных дел? Думаю, за два часа мы с вами справимся и я вылечу засветло на родину.

– Какая разница, сэр, самолеты ведь летают круглосуточно.

– Привычка.

– Понимаю, сэр.

– А сейчас, я надеюсь, это не будет воспринято как акт невежливости с моей стороны, но я хотел бы, чтобы испанская сторона сдержала свое обещание и, не смотря на выходной день, показали мне музей «Прадо». Причем, умоляю Вас, господа, я вполне справлюсь сам, испанская живопись – моя слабость. Мне не нужен, ни гид, ни переводчик, ни сопровождение. Только возможность буквально пробежаться по Музею, взглянуть на бессмертные творения Мурильо, Гойи, Корреджио, Боттичелли. Я слышал, что в «Прадо» лучшая в мире коллекция голландских художников?

– Разумеется. Но главное – лучшая в мире коллекция испанских мастеров.

– О, разумеется, разумеется, именно их я и хочу увидеть. Мы привезли музею «Прадо» подарок от Музея Гуггенхейма в Нью-Йорке. Мой друг, советник Президента по культуре Питер Беттерфайл вручит директору музея «Прадо» 50 графических листов Рубенса и десять картин французских импрессионистов. Ну, разумеется, импрессионисты – не дар, это – в обмен, В рамах подписанного соглашения.

– Если Вы так желаете, господин госсекретарь…

– Да, да, не стану вас утруждать, господа, встретимся у короля. Прошу подать майну к музею к 14. 30. А пока – этот вертолет предназначен для нас? Тогда – в путь. До встречи, господа.

Уже в вертолете Броунинг сквозь губы заметил «Гору»:

– Вы держались молодцем.

Впрочем, пилот вряд ли их мог слышать за шумом винта, да и вообще, маловероятно, чтобы в Испании кто-то кроме дипломатов и гидов понимал английский.

9. 20. Вето лет Королевской администрации приземлился в парке Дель Ретиро. «Ричард Гор» и сопровождающие его лица с планшетами спустились на зеленый газон парка Дель Ретиро и направились к служебному входу в музей.

Директор музея и два служителя встречали их в портике. Поскольку «Гор» отказался от переводчика, на плохом испанском один из его секретарей объяснил администрации, что в их помощи высокий гость, собственно, не нуждается.

Директор отпустил служителей и отправился сам сопровождать высоких гостей, о которых его предупредили и из администрации короля, и из министерства иностранных дел.

Это спасло служителей от весьма неприятной процедуры.

Пресс-секретарь «Гора» прыснул директору в лицо какой-то жидкостью без вкуса, и запаха, и старый гидальго плавно опустился на мозаичный пол. Его отнесли в его же кабинет и оставили лежать. У него было часа четыре, чтобы прийти в себя.

Тем временем сам «Гор» направился в залы Греко.

Он энергично оказывал рукой на тот или иной портрет кисти Эль Греко, и его «секретари» тут же бросались выполнять его приказания. Впрочем, незаметно «власть переменилась» и уже пресс-секретарь стал распоряжаться, а «Гор» вместе с другими чиновниками Госдепа США снимал картины, на которые указывал Алекс Боунинг, ибо именно он и исполнял в эти минуты несвойственную ему роль атташе по связям общественностью.

Быстро покончив с делами в залах Греко, вся группа переместилась в залы Веласкеса.

Здесь, по приказу Гора, ещё раз проверили, отключена ли сигнализация. Ведь каждый зал мог иметь автономную сигнальную систему. И служитель музея, ответственный за работу всех систем безопасности в выходной день, всего лишь за 100 тысяч долларов согласился отключить её на время. Весь вопрос на какое. Броунинг взглянул на часы.

– Время у нас ещё есть. Но немного.

9. 35. – такое время было на часах Броунинга.

– Поспешим, господа, поспешим! Время есть, но оно работает не на нас.

Он указал пальцем на «Хромоножку» Хусеппе де Риберы, на портрет Себастьяна Морра кисти Диего де Веласкеса, да придурка Эль Бобо дель Кориа, изображенного с сочувствием кистью того же мэтра.

– Несчастные люди, – пояснил он «Гору» – шуты, уроды, карлики, идиоты. Кальдерон в драме «Врач своей чести» рассказывает о короле, который приказал выдавать своему шуту по сто золотых эскудо за каждую удачную шутку, и вырывать зуб, если ему не удастся его рассмешить.

– У этого, – «Гор» кивнул головой на портрет дель Кориа, – кажется не все зубы на месте. Должно быть, не самый был большой шутник. А откуда Вы, полковник, знаете про Кальдерона. Вроде, в военной академии этому не учат.

– Это уже после академии. Нужно было убрать одного театрального режиссерика…

– Такой был большой «шишкой», что понадобился полковник Броунинг?

– Да нет. Просто он волочился за третьей женой Локка. Он ведь жутко ревнив, наш босс. Ну, да кончайте разговоры, – свирепо бросил Алекс Броунинг, словно не он только что пустился в воспоминания.

– Только один вопрос, полковник. На хрена боссу вся эта мутатень, – карлики, уродины-, придурки???

– Они далеко не все придурки. Вот этого не забудьте снять – этот, например, прозванный Эль Примо, – он указал на портрет кисти Веласкеса, на котором был изображен карлик с на редкость умным, даже мудрым печальным лицом, – был одним из образованнейших людей своего времени… Вы что, не знаете, что сын босса…

– Знаем, как не знать. Но тем не менее – зачем?

– Это же так просто, старина: чтобы его любимый сын, который почти не выходит из Эскориала, мог убедиться, что не он один обделен господом Богом. Ну, поживее, ребята, вертолет ждет нас, чтобы лететь на прием к королю Испании.

– Мы на самом деле заявимся на прием? Я не уверен, что сумею сыграть свою роль и при дворе.

– Тебе не придется, старина Боб, мы возвращаемся в аэропорт. Самолет готов к вылету. Не будем больше испытывать судьбу. Я не уверен, что в Маракеше нашим людям удастся удерживать Гора от принятия резких решений. То есть его-то удержат в аэропорту, есть для этого множество технических прикупов… Но он может связаться с Вашингтоном, Госдеп свяжется с Министерством иностранных дел Испании, чтобы извиниться за задержку с прибытием. А у них тут так все хорошо, что язык не повернется признаться, – мы не те, ребята, за кого себя выдаем.

– А картины? Зачем менять? 3абрали бы те, что заказал босс, и вся недолга.

– Э, нет, старина: тут у босса интрига. Копии изумительные, подделаны даже все надписи и печати на оборотной стороне, – надо только вставить их в рамы аккуратно, чтобы не заметили. А так – ну, узнают, что ты был ненастоящий Гор, – ну расскажет директор про невинную шутку с напылением, ну, предположат, что вся эта затея задумана, чтобы украсть какую-то из работ. Но какую? Если все – на месте. Конечно, при тщательном осмотре, при сложнейшей экспертизе, с привлечением асов атрибуции типа профессора Мишеля Гренеля из Франции, Джона Дюринга из Англии, Ежи. Пшибышевского из музея в Кракове, Егора Патрикеева из Москвы, – можно доказать, что та или иная работа – копия. Но время… А мы улетим, привезем подлинники боссу, и концы в воду. Самолет борт №2313 сгинул где-то в районе Бермудского треугольника. Так то…

– Пошевеливайтесь, господа. Вам, извините, что напоминаю, платят так хорошо, что вы должны быть просто реактивными.

В 9. 40 вертолет испанского МИДа поднялся над парком Дель Ретиро, лег на бок и элегантно ушел в сторону аэропорта.

Из вертолета Броунинг связался с имевшимся у него номером абонемента в МИДе, оставленным для телефонной связи на крайний случай.

– Передайте господину министру, что мой визит к Его Величеству Королю Испании откладывается, как и наши переговоры в МИДе, на неопределенное время. Надеюсь, смогу прилететь на будущей неделе. Подробности обсудит секретариат. А сейчас, в связи с резко ухудшившимся состоянием здоровья Президента США, я срочно вылетаю в Вашингтон.

– Если король и министр спросят, что с президентом, каков будет ответ?

– Сердечный приступ. В последнее время он пережил множество нападок.

У него ведь диабет. А стрессы резко увеличивают выброс сахара в кровь. Результат, – микро инфаркт. Извините за эти медицинские подробности, но Вы спросили, я ответил. Прошу ещё раз передать мои заверения в совершеннейшем уважении и к Вашей стране и к Его Величеству, равно как и к Его Высокопревосходительству господину Министру.

– Может быть, Вы хотели бы переговорить с господином Министром?

– Увы, нет возможности. Я уже весь в вашингтонских делах, сейчас буду звонить Хилари. Прошу меня понять.

– Да-да, конечно. Разумеется, господин Министр поймет… Форс-мажорные обстоятельства… Прощайте, господин государственный секретарь.

– Ха, он даже не заметил, что говорил я, а не ты.

– А у нас голоса похожие.

– Не голоса, а интонации: мы с тобой, дружище, говорим как бывшие офицеры ВВС, а не дипломаты. Так что рано или поздно наша афера все равно раскрылась бы. Но, тишина, – подлетаем. Слава богу, кажется наш самолет на месте.

В 10 часов самолет «Боинг», борт № 1214 взмыл в небо над Мадридом и взял курс на Гибралтар.

В 10.20. он ещё был на связи с наземными службами, и точка на экранах локаторов была совершенно четкой. В 10.21 точка исчезла. Прервалась и радиосвязь.

В 10.25. точка снова появилась на экранах, восстановилась радиосвязь.

Но борт № 1214, развернувшись над Гибралтаром, вновь взял курс на Мадрид и совершил посадку в Мадридском аэропорту.

В аэропорту Ричарда Гора встречали представитель администрации Короля и ответственный сотрудник Министерства иностранных дел.

Не мотаться же каждый раз министру. Что это госсекретарь США, – то он, видите ли, прилетает в Мадрид, то улетает, то снова прилетает.

Увидев вытянутые лица встречающих, Ричард Гор убрал с лица заготовленную на борту улыбку.

– Что случилось, господа? Мы были вынуждены сесть в Маракеше, и, черт побери, никакой связи с Мадридом, чертовы магнитные бури! Ну, как тут у вас, надеюсь все в порядке?

В 10.37 самолет авиакомпании «Иберия» борт № 2313 «проявил» себя к удивлению операторов станций слежения за самолетами, пересекающими Атлантику; восстановилась с ним и радиосвязь. Первый пилот с удивлением отметил, что и сам ничего не понимает. Чудеса какие-то. Наверное, магнитные бури.

В 14 часов по местному времени самолет борт № 2313 приземлился на частном аэродроме в Техасе.

В 14.15 вертолет с командой полковника Броунинга и картинами из Музея «Прадо» уже были в «Эскориале».

В 14.30 в присутствии адвоката мистера Роберта Локка помощник окружного прокурора миссис МакКормик предъявила г-ну Локку обвинение сразу по нескольким статьям – там были и организация убийств, и организация похищения картин из Музея личных коллекций в Москве, и организация похищения картин из музея «Прадо» в Мадриде, и заказ на похищение картин из ряда личных коллекций в Париже, Варшаве, Будапеште, Мюнхене, Барселоне, Флоренции, Санкт-Петербурге.

– Потянет на несколько пожизненных сроков, – удрученно заметил на ухо Локу его адвокат.

– О чем Вы говорите? Мне 81 год! Мне некогда сидеть по тюрьмам! Они что, собираются меня арестовать?

– Похоже на то.

– Добивайтесь немедленного выпуска под залог. Сумма значения не имеет.

– Разумеется, сэр. Но сидеть Вам придется, во всяком случае, после суда.

– До суда ещё дожить надо, – хмуро заметил Локк.

И как в воду глядел.

Когда пришедшие по вызову Бэт МакКормик эксперты определили однозначно, что и гравюры японских мастеров – Хокусая, Хиросиге, Утамаро, Харунобу, и картины из «Прадо», – это все отличные копии; когда он понял, что на копиях гравюр японцев были установлены специальные датчики, которые неумолимо свидетельствовали о происхождении работ; что все работы, которые он приказал выкрасть из «Прадо» ещё там, в Мадриде, были заменены копиями; когда он понял, что попался как мальчишка на операцию Интерпола, сердце куда-то провалилось, и он потерял сознание.

Пока он был без сознания, даже без заключения его под страну, был решен вопрос о выкупе, 50 миллионов долларов не показалось слишком большой суммой. Он стоил дороже!

После того, как он пришел в себя, находясь под домашним арестом, он успел привести в порядок все свои дела.

Еще хорошо, что лучшие работы, которые были официально куплены у коллекционеров, в музеях или на крупных аукционах «Сотбис», «Кристи» и «Дом Друо» в Париже, были записаны сразу как собственность сына, Хуана Локка.

Ну, конфискуют копии. Бог с ними. А подлинники останутся сыну. Как и «Эскориал». Он тоже записан на сына.

Кажется, старина Локк ещё разок обвел судьбу вокруг пальца, ещё раз обманул всех!

Он сидел в глубоком кресле, служитель привез ему куб кругового обзора, с четырех сторон были в кубе картины. Любимые, портрет Филиппа II кисти Пантохи де ла Круза, портрет дона Диего де Вильямайор, работы того же Пантохи де ла Круза, мужской портрет кисти Эль Греко и «Мадонна с младенцем» работы Франциско де Сурбарана.

– Первые – три – копии, Сурбаран – настоящий. Ну и что? Я их одинаково люблю. Надо ли было ломать жизнь себе и сыну страстным стремлением к идеалу?

Увидев снова сурбарановскую мадонну, он невольно вспомнил свою первую жену, – она ведь оттуда же, откуда и картина, – из Туркестана, из 30-х годов.

Умирая, он видел перед собой прелестное женское личико со сросшимися бровками, большими озорными глазами, маленьким ртом и бархатистыми щечками.