Текст книги "Шустрики и мямлики"

И вот, когда представит себе забитый в спецзаведении до помрачения ума, какая перспектива ожидает его в ближайшем будущем, то сразу просветлится каким-то чудом, вроде вспомнит что-то и радостно объявит следователю, что это он всех изнасиловал и поубивал.

«Назовите, – говорит, – мне только имена и фамилии, мною убиенных, напомните мне, пожалуйста, где, когда, и при каких обстоятельствах я их угрохал, и покажите мне, Христа ради, место, где я их закопал, а то что-то с памятью моей стало, то, что было не со мной, помню».

Ну, а помощникам следователя в выбивании из невиновного необходимых показаний премия полагается за хорошую работу: кому чаек для чефирчика, кому лишнюю передачку, а особо отличившимся и срок скосить не грех, под более мягкую статью подвести.

Скалился Паша и вежлив бывал до приторности, когда его подследственный после пребывания в пресс-хате с удовольствием оговаривал себя, а больше всего смешило его приходящее в этот момент на ум совсем некстати, набившее оскомину такое странное сочетание латинского и родного русского слова, как «презумпция невиновности».

Глава третья

К рутинной для других следователей работе Паша подошёлтворчески и с большим энтузиазмом. Найдя с помощью персонального сексота адресодного из голых студентов, сидящего на снимке под новогодней ёлкой с бокалом в руке, он без труда установил личности остальных. Затем он поставилмикроскопически маленькие номера над головами предполагаемых нудистов и переписал их фамилии столбиком, соответственно порядковым номерам на фотографии.

Почему у людей с детства глуповатых, а потом ухитрившихся всё-такизакончить высшее учебное заведение, или, как говорят в Одессе, «получитьверхнее образование» почерк очень аккуратный и округлостей в нём гораздобольше, чем углов?

«Я с детства полюбил овал, за то, что он такой законченный», – поэтому, что ли? Нет, конечно, ведь эти строчки написал человек от рождениянеобыкновенно умный и почерк при этом имевший прескверный. Почему средиармейских писарей, а на эту должность берут людей с каллиграфическим почерком,уровень полученного образования, ниже среднего? Это факт. Может быть, потомуони красиво пишут, что у человека с живым умом мысли опережают буквонаписание,а у писарей, наоборот? Трудно сказать почему, но, глядя на почерк следователя,Пашу смело можно было рекомендовать на должность писаря.

Окончив регистрацию, Паша с помощью сильной лупы долгорассматривал прелести юных развратниц, а затем рядом с фамилиями наиболееаппетитных поставил галочки. Он знал почти наверняка, что под статью о порнографии можно подвести только ту парочку на тахте, но и этих ангелочков,отмеченных галочками, он тоже имел право задержать на три дня, якобы в целяхпресечения любых попыток с их стороны воспрепятствовать ходу расследованиядела.

«Полежит пару часиков на голых досках камеры предварительногозаключения в непосредственной близости с сифилисной вокзальной муркой со спущенным чулком, услышит от меня коронную фразу: „Будешь вести себяблагоразумно, и никто не узнает про этот позорный факт из твоей биографии. В противном случае я просто вынужден буду дать делу ход и познакомить с егоподробностями деканат и твоих родителей“, и „склонится“, как миленькая, – сучилногами Паша, мучительно соображая, с кого начать, – ладно, это мы решим в рабочем порядке, – постановил Паша, – а пока надо санкцию на обыск получить».

Разрешением на обыск в местах проживания нудистов Пашазаручился не случайно.

Он знал, что во время тотального шмона, так называют этупроцедуру уголовники, иногда всплывают такие вещественные доказательства, припомощи которых часто удаётся раскрыть преступление, куда более серьезное, чемпредполагалось. И интуиция не обманула опытного следователя и на этот раз. У одногоиз обыскиваемых нашли порнографический журнал, у другого самодельный нож ширеспины, что гарантировало последнему статью за незаконное изготовление и хранение холодного оружия, а у третьего были найдены и конфискованы письмабрата, работающего в настоящее время участковым врачом. Именно этот доктор, в бытность свою студентом и был запечатлен на фотоснимке, лежащим на утратившейвсякие представления о приличиях блуднице. Совершенно естественно, что именноона и взволновала Пашу больше других. Закон внутренней мужской подлости —стремиться обладать самкой соперника, сослуживца, а нередко и другазакадычного.

– Экий болван! – восторженно шептал Паша, читая письма из деревни дураков. – Экий болван, – повторял он, радостно суммируя статьиуголовного кодекса, по которым можно было предъявить обвинение доктору.Почему-то в Пашином представлении «экий болван», был гораздо глупее, чем болванс определением: «какой болван». Он и сам не мог понять почему, но однажды,прочитав где-то это выражение, где он не помнил, конечно (к чему головуфамилиями авторов забивать? ), он был так очарован словом «экий», что всегда в дальнейшем держал это определение для особо отличившихся идиотов.

Итак! Даже при самом поверхностном взгляде на письма можнобыло с уверенностью сказать, что доктор, а его уже заочно Паша возненавидел за его, судя по всему, безотказную потенцию, тянет, как минимум, на три статьи:порнография, получение взятки и торговля наркотиками. Инцидент с Глуховым, еслиудастся его раскрутить заново, добавлял к вышеперечисленному ещё парочкустатей: нанесение тяжких телесных повреждений, а также злоупотреблениеслужебным положением. Кроме того, изготовление убойного коктейля из аминазина с водкой, тоже, несомненно, являлось медицинским преступлением. Главный жеинтерес для Паши представляло то обстоятельство, что в деле были замешаны бабы,скомпрометированные настолько, что при одной мысли об открывающейся емуперспективе со «склонением», следователь ощутил сладкий зуд где-то там внизу, в галифе. Если бы Паша взглянул на себя в этот момент со стороны, он бы самудивился поразительному сходству своей персоны с легашом, застывшем в стойкеперед тетёркой, но Бобков рассматривал себя только в фас. Для этой цели у неговсегда стояло на столе зеркальце. Паша страдал хроническим конъюнктивитом и поэтому перед тем, как усадить на привинченный стул ту, которую он хотел«склонить», он всегда вытирал кончиком носового платка закисшие от гноя уголкиглаз. «Миром управляют две вещи: зависть и желание нравиться», – так считалПаша, и хуже других он тоже быть не желал. Он вынул из внутреннего карманакителя маленький блокнот и записал не для следствия, а для себя:

Нина Васильевна – измена мужу, незаконный отпуск спирта,кол-во: 1 ведро.

Повариха – измена мужу, находящемуся в тюрьме.

Любовница Сычева – измена мужу, венерическое заболевание.

Соломон – изготовление золотого перстня, валютная операция.

Радость от гарантийного соблазнения сельских курвочек из деревни дураков омрачало то обстоятельство, что две из них срывались, чтоназывается, «с крючка».

Нину Васильевну достаточно ознакомить с письмом, где описанаеё аморалка с доктором в машине, и показать ей статью о разбазаривании народныхсредств: ведро спирта – это вам не фунт изюму, и будет всё, как в песнеОкуджавы: «в любую сторону ее души».

Любовнице Сычева пообещать познакомить мужа с еёвенерическими похождениями, опять же посредством письма, и тоже проблем не предвидится. Короче, всё на мази, дело в шляпе, но именно, этих сучек Пашадолжен был упустить потому, что, «склони» он их, и придётся реабилитироватьдоктора сразу по двум статьям: получение взятки и использование незаконнополученного спирта в личных целях, отчего резко обеднялся букет предъявленныхобвинений здоровому, как бык, в сексуальном плане, а следовательно, ещё более ненавистномуэскулапу. Конечно, можно было пообещать этим озорницам освободить их от участияв деле, а потом, добившись своего, продолжать, как ни в чем не бывало,дальнейшее расследование, но как человек порядочный, а именно таковым себя Пашаи считал, он не мог поступить с дамами неблагородно. Принцип: «ты мне, я —тебе» Паша соблюдал неукоснительно.

«Ну и чёрт с ними, – решил Паша, – дело важней». Он поставилгалочку напротив фамилии поварихи: «Этот экий болван, написал там, в письме провысший пилотаж в постели, вот мы и проверим, пообещаем этой стерве мужуписьмецо показать, который за мокрое дело срок добивает. „Склонится“, как миленькая,если не захочет мужа ещё на одно убийство спровоцировать, – убежденно сказал Пашасам себе, – а вызовем мы её якобы по делу об избиении Глухова, ведь у неё женочевал этот хулиган после совершения преступления. Вот и спросим её для понта,не заметила ли кровь у него на правом ботинке и не рассказывал ли доктор просвои подвиги, ну, а там и степень её бздиловатости перед родимым мокрушникомпрозондируем».

Оставалось решить судьбу Соломона. Ход размышлений ПавлаГеоргиевича был следующий.

«Из чего изготовил этот дантист экстра-класса перстень дляГриднева? Разумеется, из того песка, который ему, судя по письму, доставлял гонециз Чусового. Он, конечно, будет все отрицать, скажет, что переплавил дляколлеги рыжие серёжки собственной супруги. Это можно будет легко опровергнуть,сделав экспертизу. Там всё элементарно: проба самородного золота будет выше,чем обычно используемая на отечественных побрякушках. Он станет врать, чтосамолично сделал аффинаж – очистку золота от лигатуры. Ну и что? Даже если этои так, то ведь не подарил изделие, а продал, о чём чёрным по белому в письменаписано. Вот ведь что важно! В нашей стране вообще категорически запрещенаторговля ювелирными украшениями, изготовленными кустарным способом. Этостопроцентно уголовно наказуемое деяние. Ну, а там и на вальцах следы золотаобнаружим, для большей убедительности, так что от незаконной валютной операцииСоломончику не отвертеться при всем желании. Заманчиво! Сейчас подобныепроцессы престижны, тем более что преступник – пархатый. Считай, что премия мнеобеспечена, но вот ведь в чём загвоздка! В том, что этот скот Гриднев при всемжелании к валютному делу не привязывается. Тогда, что мы имеем? А имеем мынедостаток восьми коренных зубов и вздутие живота от некачественногопережевывания пищи, а вот что мы не имеем, так это хороших стоматологов, потомучто большинство из них уже у „хозяина“– за решёткой, если точнее выразиться.Коллеги из прокуратуры так расстарались, услужливо способствуя общей тенденции,что недавно ухитрились всю кафедру ортопедической стоматологии на казённыехлеба отправить. А тут классный специалист. Если его грамотно взять за жопу, будуиметь полный рот золотых зубов. Достаточно будет, в качестве вещдока, перстеньим изготовленный, ему показать. Эти космополиты – народ догадливый. Значит,нужно срочно этого гада Гриднева повязать, пока он какой-нибудь лярве перстеньне подарил. А письмецо про Соломоновы подвиги мы на всякую случку – это такшутил Паша – из дела аннулируем. Хватит на экого болвана и остальных писем».

Паша вышел в соседний кабинет, попросил секретаршу немедленноотправить повестку доктору Гридневу в деревню дураков Тупицино, а вернувшись,засомневался: а может быть, следовало выехать в район и доставить этоголюбителя эпистолярного жанра на допрос в наручниках? Он поразмыслил немного и решил, что достаточно будет и повестки. Паша знал не понаслышке, что за всюисторию сталинских репрессий только один оказал сопротивление, если точнее,расстрелял боевой командир всю эту сволочь из СМЕРШа, предложившую ему сдатьоружие и проехать с ними, куда следует для выяснения некоторых подробностей егофронтовой жизни. Фамилию этого отважного человека Паша забыл, но был абсолютноуверен, что случай этот нетипичен и что анекдот про русских мужиков, которые на предложение явиться на казнь через повешение, спрашивали: «А веревку с собойбрать или казенную дадите?», – возник не на пустом месте.

Покорность российского человека феноменальна. С однойстороны, азиатское коварство и изворотливость при поисках выхода из тупиковойситуации («да скифы мы, да азиаты мы» ), с другой стороны – абсолютный параличволи, неспособность или нежелание оказать даже ничтожнейшее сопротивлениепалачу, тупо исполняющему волю изощренного садиста, облеченного властью.Достаточно вспомнить стрельцов, услужливо тащивших с собою на казнь тяжелыечурбаки для отрубания их же неумных голов.

Убежден был Паша, что и Гриднев,получив повестку, не только не попытается скрыться, но даже будет торопиться на вокзал, боясь опоздать на поезд. А догадайся он, что его для того вызывают,чтобы за решетку засадить, будь, он поумней немножко, так рассчитался бы за пару дней и уехал, адреса не оставив. Кто б стал его искать? Скорей всего —никто. Слишком мало причин для объявления уголовного розыска. А вот, когда оннагородит с три короба, оговорит себя и товарищей, подпишет протокол, тогда и убегать будет несподручно, да и бесполезно.

Паша повертел в руках фотографию.Оставалось решить еще одну проблему. Он посмотрел на порядковый номер,проставленный над головой красавицы, лежащей под этим хряком.

«Даёт же бог жеребячью потенциюэтим дуракам, – возмутился Паша, – кутькает её при всем честном народе и хоть бы что! Животное!»

Возмущаться-то он возмущался, а сам ловил себя на мысли, что ни одну женщину не желал так сильно, как эту.Конечно, он мог бы попытаться «склонить» Веру Злотникову, так звалипрелестницу, но тогда, в случае успеха, Паша, как порядочный человек, простообязан был бы отмазать шалунью от статьи за порнушку, а такой вариант абсолютноисключался. Тогда ведь и этого поросенка нужно от статьи освобождать, потомучто привлеки он его одного – и самый либеральный прокурор непременно задастсакраментальный вопросик: «Если перед объективом совокуплялись двое, то почемуна скамье подсудимых только один партнер?»

Нет, так не пойдет. Хорошо быуговорить Веру, в обмен на свободу, дать показания против Гриднева. Дескать,пьяная была до бесчувствия и не могла оказать достойного сопротивления. Тогда бы этому фраеру можно было бы инкриминировать статью 117– ю1 УК РСФСР – изнасилование, она же «лохматыйсейф», и в таком случае доктору уже в следственном изоляторе разворотили быкорму, потому что насильников насилуют в тюрьме с особым сладострастием.Уговорить, конечно, можно – слаб человек, не только за освобождения от уголовной ответственности, но и за изменение меры пресечения на подписку о невыезде, многие, не моргнув глазом, берут на себя грех лжесвидетельства, но как объяснить суду факт наличия на фотографии, чуть не до плеч закинутых в экстазе стройных женских ног? А руки, обвившие шею предполагаемого насильника?Нет, этот номер тоже не проходил при всем желании. Оставалось одно: достать, у сидевшей на крючке за криминальные аборты гинекологини липовую справку о беременности Злотниковой, а затем выторговать «склонение», спекулируядокументом. А документик этот нужен был Верочке позарез потому, что с ним онагарантийно оставалась бы на свободе на всё время следствия до самого суда —статья ведь нетяжелая, какой смысл беременную в камере держать? Да и приговорбудущей матери светил бы наимягчайший, год условно – это максимум, а скореевсего, простым штрафом бы отделалась. Конечно – это риск, можно сказать —криминал, но уж больно хороша соблазнительница. Паша взял лупу и принялсярассматривать аппетитное тело.

Свет неяркой лампы, преломившись через увеличительное стекло,высветил идеально очерченные, восхитительно длинные бедра, розовый сосок на высокой груди, приоткрытый желанием чувственный, жаждущий рот.

Следователь областной прокуратуры сглотнул внезапнонабежавшую липкую слюну, поспешно освободил себя от брюк, подставил торопливоносовой платок и сделал это своевременно, потому что уже в следующую секунду онощутил первый и самый сладостный толчок начавшегося извержения, случившегосядаже раньше, чем наполнился кровью его сверхчувствительный и от того безнадежнодефективный орган. И сразу сдавило сердце холодными тисками тоски.

«Совсем инвалидом стал, – обреченно констатировал Паша, – чтоделать, как спастись, как исцелиться, как продлить короткий до неприличия акт?Нужно будет попробовать поонанировать перед „склонением“, а то ведь срам,конфуз, стыдобище, и больше ничего».

Глава четвертая

Главный врач участковой больницы Вадим Гриднев ехал в городбез особой тревоги. Он несколько раз перечитал повестку, но так и не смогпридумать ни одной версии, с помощью которой можно было бы хоть приблизительнообъяснить причину вызова к следователю областной прокуратуры. Утешала мысль,что вызывают не как обвиняемого, а как свидетеля, так ведь и было написано: длядачи свидетельских показаний. Думал, думал доктор и остановился на варианте,что, наверное, на Соломона наезжают, левую работу выискивают.

«Нашли дурака, ничего не знаю, и баста, а то, что помогал емупротезировать, так он при мне рыжее не вставлял. Так что на мне, где сядешь,там и слезешь», – успокоил себя Вадим, выходя из вагона.

Город встретил весенней грязью, синим дымом из выхлопных трубавтомобилей, суетой спешащих по своим делам пассажиров и целым табором цыган на привокзальной площади. Они сбежали на Урал после ташкентского землетрясения и больше в Узбекистан не вернулись, предпочтя холод перспективе быть погребеннымизаживо под обломками собственного дома у себя на родине. Любопытный, как и всепровинциалы, Вадим остановился около двух цыган, ругающихся друг с другом на своем твердом языке согласных. Доктор постоял немного, увидел, что драки не будет и что дело идет к примирению, пересек площадь и сел на первый же трамвай,идущий в центр города. Он зашел в универмаг, но не за покупками, а потому, чтона первом этаже располагался кабинетик ювелира. Перстень, изготовленныйСоломоном, чуточку давил. Можно было, конечно, попросить самого мастера чуточкураскатать изделие, но не хотелось огорчать учителя. Он бы расстроился, узнав,что его работа имеет пусть незначительный, но дефект.

Ювелир похвалил работу, удивился, что не проставлена проба,определил на глазок достоинство металла, померил Вадиму палец и пообещалзакончить работу через час. Доктор взглянул на циферблат. Через двадцать минутСоломон должен прийти на обед. Нужно обязательно переговорить с ним до беседысо следователем.

«Береженого бог бережет, – подумал Вадим, – а то брякнешь что-нибудьне в резьбу, и будут у шефа неприятности».

Соломона дома не оказалось, но, судя по выражению лица его жены Софьи Моисеевны, ничего экстраординарного не произошло.

«Калымит где-нибудь, паразит, —сказала супруга известного дантиста, целуя Вадима, – вовремя пришел, негодяй, —продолжала она, подавая ему тапочки, – у меня лагманчик – язык проглотишь».

Софочка была родом из Бухары,готовила азиатские блюда изумительно и имела комплекс. Она стесняласьсловесного выражения нежных чувств. Поэтому количество нарочито бранных слов по отношению к предмету обожания было прямо пропорционально степени влюбленности в объект.

Любимец семьи, толстый, какпоросенок, и усатый, как маршал Буденный, котяра был мерзавец. «Я сняла вчерашкурку со щуки, хотела фаршированную рыбу сделать, а он съел ее, мерзавец!»

Попугай Ромка был сначала обласканкомплиментом, но тут же поставлен на место бранным определением. Он был подлец.

«Самые интеллектуальные птицы —это вороны и попугаи, – говорила Софочка, накрывая на стол, – и не потому, чтоони имеют способность к звукоподражанию, это происходит у них автоматически,без осознания смысла. Меня удивляет не это, а то, что отношения между Ромкой и этой стервой, – жест в сторону Ромкиной жены, – очень напоминают человеческие.Она его дразнит, кусает, дёргает за перья, а когда он, наконец, психанет и накостыляет ей, подлец, – эта истеричка кричит на весь дом! Жалуется!»

Вадим ел молча, он знал, что Софочку нельзя перебивать. Она накормит, наговорится, закурит втихаря от Соломона «для похудания», как говорила она, а уж потом станет слушать, лишь изредка прерывая собеседника ироническими восклицаниями. Софочка была бесплодна, и когда три года назад Соломон привел на ужин лучшего своего ученика, всю свою нерастраченную в неосуществленном материнстве любовь онаобратила на Вадима. Он ел у них, пил, частенько ночевал по настоянию Софочки:«Никуда не пойдёшь на ночь в этом бандитском городе, не хватало мне этих цуресов11
  Беда, забота, огорчение (идиш)


[Закрыть]. Он даже оставался за хозяина, когда Соломон сженой уезжал в отпуск. Словом: родственник, и только.

Никаких повесток Соломон не получал, и вопрос об этом, вообще, был оставлен без внимания.

«Зачем же меня тогда вызывают?» —гадал Вадим, ничего вразумительного не придумал и постарался прогнать прочьтревожные мысли.

«Как тебе это нравится? – кричалаиз кухни хозяйка. – Пересадили всех стоматологов, и куда теперь беззубым идти?К Соломону, конечно. А он кто? Он первый секретарь обкома партии? Он имеетдепутатскую неприкосновенность? Да его завтра же пациент продаст, и возьмут егоза штаны с конфискацией всего этого».

Вадим не видел, но знал наверняка,что, проговорив слова: «с конфискацией всего этого», Софочка обязательнообведет глазами окружающее ее великолепие.

«А я тогда куда? – продолжала Софочка, вернувшись в комнату. – Он обо мне подумал, этот гешефтмахер22
  Делец, ловкач, спекулянт – от нем. Geschäftemacher


[Закрыть]?«Она закурила и успокоилась.

«Он сейчас живет, как Ленин в подполье. Конспиратор! Новых больных берёт только по письменной рекомендациистарых, проверенных клиентов. Работает только на дому у пациентов. Там жеоставляет всю аппаратуру и инструмент. И ты думаешь, я хорошо сплю после этого?Я вообще не сплю. Ты же понимаешь. Слушай сюда. У моей подружки ЖенечкиГинзбург посадили племянника. Знаешь, какое страшное преступление совершилмальчик? Он – венеролог. Пролечил на дому двух курсантов из летного училища от гонореи, сходил с ними за это в ресторан, ну и пару бутылок коньяку от нихпоимел. Знаешь, сколько ему дали? На Женечку страшно смотреть, как онапереживает. Ты её увидишь – не узнаешь, скажешь: «это не она».

«Как я могу её узнать, если я с ней не знаком? – удивился Вадим, но из вежливости спросил: «Ну, и сколько емудали?»

«Девять лет! – закричала Софочка, – это же красный террор! Я – таки уеду от такого правосудия!»

Вадим пообещал зайти вечером, когда вернется Соломон, а сампоехал к брату. Брата на месте не оказалось, да и не мог он дома оказаться привсем желании потому, что Паша его уже посадил в отстойник, чтобы он с Вадимомне встретился и не договорился, как получше наврать следователю. А за стенойотстойника, в комнатке размером в один квадратный метр томился арестованныйвозле стомклиники Соломон. Вадим пришел в управление минут за пять до назначенного ему времени. Успел осмотреть доску почета областной прокуратуры и был вызван в кабинет. Он разволновался в самый последний момент от неопределенности положения, а главное оттого, что увидел, как из кабинетаследователя вывели молодого человека в наручниках. «А, черт побери! Или „Х“пополам, или „П“ вдребезги, – подумал Вадим, – лучшая защита – это нападение».

Он уселся на предложенный ему стул и спросил, сам, удивляясьсвоей развязности:

«Я тут у вас доску почета просмотрел. Отчего это у всех безисключения прокуроров – лица инквизиторов?»

Доктор ожидал негативной реакции следователя на его хамскоезамечание. Но ничего такого не произошло. Хозяин кабинета приветливо улыбнулся.Он неукоснительно следовал твердому правилу: чем большую неприязнь вызываетподследственный, тем больше нужно ему улыбаться. Позиция, с точки зрения Паши,беспроигрышная. Ласковому следователю больше доверяют и порой рассказывают то,что и лучшему другу знать не надобно. А главное преимущество улыбчивых – в неограниченных возможностях вариабельности неотвратимого наказания болвана за доверчивость. Наказания запланированного на самый конец допроса. Толькорасслабится прикупленный доброй улыбкой следователя допрашиваемый дурачок,только поверит, идиот, что перед ним такой же, как он сидит и что с нимфамильярничать можно, только намылится домой к жене, к детишкам, к уральскимпельменям, а следователь кнопочку нажмёт, конвой вызовет, из карманчиков всёвыложить на стол прикажет, и любо-дорого смотреть, как преступничек мастьменяет: вот и красочки с личика куда-то ушли – побледнел, как покойник, вот и ротик со страху перекосился, вот и с язычком что-то неладное происходит – высохвесь аж небо как рашпилем царапает.

А самое большое удовольствие – это наблюдать, как спесь с гонорового сходит, достоинство, куда-то улетучивается, и вместо уверенного в себе, самодовольного кретина, оказывается на привинченном стульчике жалкий,испуганный, потный от ужаса перед отличником прокуратуры слизняк.

Так вот, улыбнулся ласково так Паша и ответил без всякогораздражения:

«Эти заслуженные работники прокуратуры являютсяпредставителями закона, а у закона и должно быть суровое лицо».

Потом представился: Павел Георгиевич Бобков, потом заполниланкетные данные Вадима и пошутить при этом не преминул, дескать, какаянеосмотрительность со стороны дедушки вашего, сына своего, то есть папенькувашего Славиком назвать. А теперь мучайся, выговаривая ваше отчество: ВадимВячеславович! Язык сломать можно! Он и дальше шутил в том же роде, по поводурождения Гриднева, в какой-то Енотаевке Енотаевского района, а Вадим, темвременем, мучительно вспоминал, где это он такую фамилию «Бобков» слышал? И даже когда следовательспросил, что сделал доктор с бутылкой коньяка, презентованной ему наркоманомЛевоном за ампулу омнопона, он думал об этой ненавистной почему-то фамилии и ответил, не задумываясь, что сделал с коньяком то, что и следует делать со спиртным: «Выпил бутылку с приятелем, и всё». А Паша после этого совсемразвеселился и задал совсем уж глупый с точки зрения Вадима вопрос о том, каккрасятся мазки, взятые с половых органов. Услышав, что для этого требуетсяспирт, генцианвиолет, фуксин и другие препараты, спросил, где брал их доктор,когда красил контрольные мазки главному инженеру Сычеву и его любовнице. Вадимудивился информированности следователя и сообщил, что взял препараты у лаборантки.

– Лаборантка видела факт использования вами препаратов?

– Нет.

– Очень хорошо, – похвалил неизвестно, кого и почему Паша и продолжил. – А я вот тоже на доктора выучиться хотел, да не получилось, а жаль!Как врачам-то хорошо. Сам заболел, сам и вылечился, а то вот я, как приезжаю с курорта, так на свой карандаш заглядываю – не поймал ли чего? Не монах ведь.Ха-ха!

Он подмигнул заговорщически, спросил, что подавали, когдаСычев с доктором за лечение расплачивался, нижайше попросил вспомнить оченьподробно, что ели-пили, ещё раз уточнил, кто счёт оплатил, а главное, умолялвспомнить дату посещения ресторана. Расспрашивая про сражение в доме скотникаГлухова, смеялся до слез над тем, в частности, как они там, отравленныеаминазином, засыпали среди бела дня; сказал, что на месте доктора он поступил быточно так же: «защищаться-то надо». Потом сделал внезапно серьёзное лицо и спросил тревожно, зачем-то испуганно оглянувшись: а не опасно ли для жизниаминазин с водкой мешать? Услышав ответ, что все зависит от дозировки,успокоился сразу и объяснил причину его беспокойства: «А то, знаете, в Москвезафиксированы случаи дерзких ограблений. Угощают в такси пассажира пивом илиминералкой, а потом тот просыпается на пустыре без денег, без документов, но зато с незапланированной беременностью, если пассажир был женского рода. Ужаспросто! Я бы этих подонков расстреливал без суда и следствия, у нас же у всехжены и дочери есть. Так вот я все гадаю, что это за препарат эти негодяи в напитки подмешивают. Не аминазин ли?»

Потом следователь спросил пронормы расхода спирта на одного больного, удивился, как это доноры ухитрились в жару ведро спирта вылакать. Опять посмеялся, восхитившись здоровьем сельскихмужиков.

«Откуда он про аминазин знает, – ломал себе голову Вадим, – ну, хорошо, предположим, что Сычев мог недолечиться, к другому доктору пошёл, тот собрал анамнез33
  подробная история болезни (мед.)


[Закрыть] и стукнул на меня в органы. Сталиинтересоваться моим моральным обликом, и вышли на Глухова – там же дело былозаведено. Про спирт могли проговориться сотрудники, при них же зелье черпакомдонорам разливал, но откуда он про аминазин знает, и где это я фамилию этусобачью слышал? Убей, не помню, но что-то важное, а главное, мерзкое с этимбобиком связано.

– А где ваш перстенёк? Дома забыли? – елейно улыбнулся Паша.

– А откуда вы знаете, что он у меня есть?

– Наблюдательность, мой дорогойдоктор, и ещё раз наблюдательность! Я даже точно могу сказать, что колечковам жмет, только для кольца вмятина слишком широкая, значит, это не кольцо, а перстень должен быть. Ну, так почему вы его сегодня не одели? Забыли впопыхах?

Вадим уже открыл рот, чтобы сообщить следователюместонахождение перстня, как вдруг что-то связалось в мозгу с ненавистнойфамилией.

«Тина! Вот от кого я слышал про этого шакала, – вспомнилдоктор. – Ах, ты сучонок ласковый!»

Примерно полгода тому назад, где-то осенью, подошла к немуТина, сложила губы в виноватую улыбку и сказала: «Доктор, я сегодня умру послеобеда, отвезите меня домой, может, Ваню моего успею в последний раз увидеть».

Вадим хотел, было, ответить принятой в таких случаях дежурнойересью: «Ну, что Вы такое говорите, Вы ещё на моих похоронах простудусхватите», но взглянул в синие Тинины глаза и понял, что любая подобная чушьпрозвучала бы сейчас, как кощунство.

Тина никогда, никого, ни о чём не просила, умереть при еёболячках должна была лет десять назад, но всё жила, и непонятно было, откудатолько силы брались принимать в день десятки уколов, раз в неделю выдерживатьоткачку экссудата из живота по поводу водянки, а главное удивление вызывалоангельское терпение и кротость больной, встречающаяся в наше время тотальногообозления крайне редко. Создавалось впечатление, что она принимает боль и страдание не как наказание, а как искупление какого-то тяжкого греха.

«Хорошо, – Вадим взглянул украдкой на ноги больной. Ступнибыли, конечно, отечны, но не более, чем всегда. – С чего она решила, чтосегодня должна умереть? Ладно! Она – святая, сейчас такие уже на встречаются. —Садитесь в кабину. У меня шофер запил сегодня, я вас сам отвезу, мне всё равновакцину на фельдшерско-акушерский пункт отвезти надо».

– А можно я в салон сяду, там воздух чище, – попросила Тина.Потом спохватилась, что доктор может неправильно истолковать ее слова, и добавила поспешно: «Я хотела сказать, что в салоне воздуха больше».

Вадим подсадил больную в «скорую», предложил ей лечь на носилки, но Тина отказалась.

– Поехали доктор, а то я не успею.

– Успеем, Тина Яковлевна, на сто рядов успеем.

«Двадцать километров при нормальной дороге – это минутпятнадцать-двадцать, правда, по проселочной сильно не разгонишься, но всё равноехать недолго, довезу, – успокоил себя доктор, – буду с ней разговаривать, от мыслей о смерти буду отвлекать». Он показал рукой на участок дороги, где онзимой забуксовал с роженицей, и чуть было не заморозил новорожденного, потомвзглянул в зеркало заднего вида у себя над головой и увидел, что Тины нет на сиденье. Она лежала на полу, не мигая, смотрела в потолок, и голова еёбезвольно билась о днище при каждом толчке машины. Вадим остановился, заскочилв салон и услышал.