Текст книги "Шустрики и мямлики"

Он подошел к Рыжему и сразу же допустил грубую ошибку —взялся руками за стояки нар. Так и стоял, раскинув руки по сторонам прохода, не зная, с чего начать. А Рыжий точнознал, что нужно делать. Он затаил падло на фраера, не пожелавшего обменятьсясвитерами, и догадался, что этот гнилой интеллигент решил заступиться за удмурта. Рыжий обратил внимание, что этот дурачок зацепился за стояки, значит,даже руки не сможет поднять для защиты, и ударил резко и точно по бровям.Вспыхнуло искрами у Вадима под веками, ухватился крепко за одежду Рыжего,прижался лицом к прокуренному пуловеру и не отпускал его, ожидая покапрояснится зрение. А Рыжий молотил лихорадочно по затылку Вадима, бил, не целясь, по твердому загривку, вывихивая себе пальцы, и стал выдыхаться. Вадимпочувствовал, что интенсивность ударов резко пошла на убыль, оттолкнул от себяпротивника и с изумлением услышал, как Рыжий предложил, задыхаясь: «Ну что? Может,хватит?»

Вроде бы он уханькал до полусмерти этого лоха, а теперьсжалился над слабаком.

– А я ещё и не начинал, – сказал Вадим, с такой силой беряРыжего на «кумпол», (так назывался в Енотаевке удар головой), что собственнымлбом почувствовал, как хрустнула носовая перегородка врага. Он бил его легко,без устали, без видимого напряжения, а главное – без одышки. Так, как если быон колол у себя на Волге в Енотаевке дрова. Если бы лингвисты позволилисоединить два таких несовместимых на первый взгляд понятия, как злоба и веселье, тогда бы душевное состояние Вадима можно было бы охарактеризовать, какзлобное веселье. Негативные эмоции, накопленные за эти четыре кошмарных дня,находили выход в физических упражнениях.. Никогда раньше не бил Вадим лежачего,а теперь пинал в конопатую харю Рыжего, с каждым ударом все глубже загоняя егопод нары, и никогда, ни в тот момент, ни после, не пожалел он об этом потому,что знал наверняка: окажись этот скот сильнее, он не только не пощадил бы его,но постарался бы так бить, чтобы максимально продлить удовольствие, безмерноунижая, издеваясь и делая передышки. Короче, убивал бы с наслаждением. Раз и навсегда усвоил тогда Вадим для себя правило: «Если на тебя идет дикарь с дубиной, неразумно читать ему проповедь. Для дальнейшего взаимопонимания нужнотоже взять в руки дубину».

Рыжий помыл лицо, хотел прилечь на спину, чтобы остановитькровь из носа, а тот, который большой и некурящий в гуцульской рубахе, тихотак: «К дверям ложись. Сюда он ляжет» – и на Вадима пальцем показал.

– Ты сегодня не спи, – шепнул один из сокамерников, – а тополоснёт тебя Рыжий по соннику.

«Сонник – это сонная артерия, что ли? – думал, лежа с открытыми глазами, Вадим. – Сколько же я могу без сна вытерпеть? Может быть, на живот лечь? Но тогда он в ухо ударит – были такие случаи: наставит гвоздь в ушной проход и одним ударом в мозг по самую шляпку».

Полночи так лежал, маялся, пока спящий справа не успокоилтихонько:

– Спи, доктор, он не придет. Его Племянник сразу кончит.

«Ах, вот оно что, – удивился Вадим, – значит, отдельнопитающийся, здоровенный гуцул с „Литературкой“ в руках и есть легендарныйПлемянник».

Глава седьмая

История жизни Племянника не типична и должна, по всей видимости, представлять собой узко профессиональный интерес не только для отечественных, но и для зарубежных врачей-психиатров. Эти знатоки человеческих душ давно уже описали интересный синдром, когда человек, получивший тяжёлую черепно-мозговую травму, вдруг резко меняет свои поведенческие характеристики. Синдром этот не надо путать с психическими заболеваниями, ибо последние в большинстве случаев сопровождаются нарушением восприятия окружающей действительности, всякими там галлюцинациями, иллюзиями, раздвоениями личности и многими другими милыми симптомчиками; эти же, в голову травмированные, меняют свое поведение, оставаясь внешне как бы нормальными людьми. В качестве примера описывается случай, произошедший с мастером спорта по велогонкам на треке. Образцовый семьянин, законченный подкаблучник, запуганный тещей и женой рогоносец упал с велосипеда и больно ушибся головой. Ровно через двадцать один день, а именно, столько времени рекомендуется соблюдать постельный режим во избежание рецидива головных болей в дальнейшем, господин Пенкин (такова была фамилия больного) вернулся домой. Он давно уже находился на положении изгоя в своей собственной ячейке общества, и на этот раз тёща с женой не изменили себе. Они съели на обед хорошо прожаренную курочку, о чём свидетельствовала целая гора косточек и даже кусочек недоеденной румяной гузки, а возвратившемуся из больницы мужу подали дежурное семейное блюдо: заржавевшего от старости и заветренного от многократного оттаивания хека. По поводу этой океанической хековины, друзья не раз уже подначивали его и даже нарисовали в раздевалке тощую рыбину с надписью внизу: «От „Х“ к „П“– с любовью!»

И вот кроткий в недавнем прошлом, послушный, как флюгер, и вежливый до отвращения супруг берет этого хека и фуяк! Жене по прическе. Хиздык! Тёще пенделя, да такого, что она из тапочек выпрыгнула, и не успели дамы опомниться, как очутились на улице, а вслед им полетели шмотки и чемоданы. И пустился во все тяжкие спортсмен, и никогда больше не позволил сесть себе на шею ни одной стерве. До того исправился, что чуть было в тюрьму не угодил за многоженство, а уж каким компанейским товарищем стал, каким хозяином хлебосольным, любо-дорого смотреть. Нарадоваться не могли.

Нечто подобное произошло и с Племянником. Он остался в раннем детстве без родителей, воспитывался дядей и когда на вопрос учительницы о том, кем работают родители, ответил, что дядя – сварщик, а тётя – буфетчица, стал незамедлительно называться Племянником. Цветы жизни – дети в отношениях между собой злобны, безжалостны и не по-хорошему наблюдательны. Впоследствии эта кличка переросла автоматически в блатную кликуху и на фоне всяких там Быков, Кисок, Амбалов и Шаламов выглядела даже оригинально. Дядя пил запоем, бил пацана по пьяному делу так, как если бы хотел убить, а делать этого не следует потому, что вырастают из таких детей, либо патологические трусы, либо злобные хорьки. Третьего не дано. Племянник вырастал трусом, вернее, не трусом, а как бы это поделикатнее выразиться? Ну, скажем так: он не был храбрецом, так будет ближе к истине. А ростом и комплекцией сверстников резко обогнал и смотрелся на их фоне, как бройлер среди беспородистых несушек. Не дрался никогда и даже вида крови не выносил – плохо делалось. Выпивали однажды всем классом на пустыре за школой, открыли банку с килькой на закусь, махнула Наташа Меленьева рукой и по самую надкостницу насадила средний пальчик на зазубренную крышку. Отдернула руку, брызнула кровь на серебристую рыбку, и грохнулся Племянник во весь рост – обморок случился. Так стыдно было после этого случая – чуть школу не бросил. Решил он тогда волю закалять, но сначала необходимо было закалить себя физически. Повесил в сарае мешок с песком и бил его ежедневно, да так, что потолочная балка сотрясалась. И ведь не зря! Пришел, как-то дядя поддатенький, стал по своему обыкновению супругу гонять, Племянник заступился, а тот с горлышком от бутылки буром на него. Стукнул парнишка родственничка легонько совсем, не размахиваясь, а дядя брык с копыт и лёг на спину. Посинел, как баклажан почему-то, охладился отчего-то, как холодильник, – еле откачали. А смелости всё равно не прибавилось. Племянник от этого страдал и кавказцам по-хорошему завидовал. В раннем детстве подсмотрел он драку между осетинами. На Урале много было их, ни за что ни про что высланных. Ну, так вот, ударил Цгоев Мамиева перочинным ножом, тот подставил руку, защищаясь, тонкое лезвие пробило предплечье насквозь и обломилось. Подбежали земляки, разняли бойцов, и вот какая картина на всю жизнь Племяннику запомнилась. Стоит Мамиев, объясняет что-то вежливо старику-горцу, а у него между лучевой и локтевой костью, кусок лезвия торчит. Кровь по пальцам стекает, уже лужица возле ботинка, а он вроде как и не замечает ничего. И влюбился тогда русский мальчик в горцев и считал их почему-то всех грузинами. Так влюбился, что даже «Витязя в тигровой шкуре» Шота Руставели чуть не наизусть выучил. Прямо бредил Тариэлем этим и считал всех кавказцев благородными, отважными, гостеприимными и великодушными; такими, какими и должны быть настоящие горцы.

Племянник знал названия грузинских вин, хотя не пил их ни разу. Бравировал упоминанием всяких там Цинандали, Саперави, Мукузани, Гурджаани, Киндзмараули, Ркацители, и даже знал, что самое сладкое и вкусное вино в мире – Салхино. Он выучил по-грузински «моды як», что в переводе обозначает «иди сюда» и модыякал в присутствии кавказцев, где надо и не надо, чаще всего не к месту. Степень обожания горцев была столь велика, что когда он увидел в саду Горького, как какой-то подонок пырнул ножом мужика в ягодицу и забежал в женский туалет, спасаясь от милиции, он не сдал его потому, что беглец был грузин. Так, по крайней мере ему показалось. И вот однажды стоял он в очереди на колхозном рынке – дядя попросил фруктов купить, а впереди его ветеран войны на трость опёрся, весь в орденах и медалях. И видимо, этот защитник родины тоже в генацвале был влюблен, а может быть, просто, подлащить хотел, чтобы тот товар подешевле продал.

– Гомар джобе, – поздоровался старик.

– Комар в жопе, – ответил продавец.

Он крепко пил этот грузин, что редкость среди кавказцев, и был то ли с похмелья, то ли просто не в духе, а может быть, его вывело из себя неправильное произношение грузинского слова.

– Что ви хотели, четлах? – с издевательской вежливостью спросил он ветерана.

Племянник не мог перевести на русский слово «четлах», но точно знал, что употребляют его в значении уничижительном.

– Что это вы? – Изумился он. Человек старше вас, а вы его обзываете.

– Послюшай, сивинья! Ыды отсюда!

– Сами вы свинья, – осмелился сказать Племянник, и тут же спелая груша взорвалась у него на лбу, как граната. Хотел он схватить этого хама через прилавок, но не успел. Набежали, уронили, напинали, вынесли на ногах с рынка любимые им кавказцы. Видел Племянник боковым зрением, как ухмыляется прикормленный торгашами мент, но то, что произошло дальше, он даже представить себе не мог. Подошел к менту грузин, сунул ему денежку в карман, не скрываясь, и только собрался Племянник лицо под краном обмыть, как был арестован за оскорбление национальных чувств наших друзей с Кавказа. «Ты почему продавца четлахом обозвал? А ты знаешь, сколько за разжигание национальной розни дают?»

Спасибо, что мент хорошим оказался, пожурил только, но на пятнадцать суток не определил – отпустил с миром.

Племянник вернулся домой, посмотрел на себя в зеркало и остался доволен. Есть, конечно, фонари и кровоподтеки, губы разбиты тоже, но ведь зубы и нос, слава богу, целые, и на том спасибо. Вот только мушки всё время перед глазами мелькали, и тошнота появилась. Но все это – ерунда, главное страдание доставляли душевные муки, он ведь их так любил – этих детей гор. Вскоре к состоянию душевного дискомфорта, прибавились ещё кой-какие симптомы: усилилась головная боль, началась рвота, а потом воздуха стало не хватать. Вышел на улицу и упал. Это его и спасло. Потому что упади он дома, полежи пару часиков без медицинской помощи, и уже не спасли бы, пожалуй. А так был доставлен в отделение нейрохирургии с диагнозом: «Закрытая черепно-мозговая травма, субарахноидальная гематома». Объяснили потом доктора, что лопнул махонький сосудик в голове, стал кровить, а крови вытекать некуда. Ситуация смертельно опасная, если срочно дырку в голове не просверлить. Начнётся давление на мозг, и как только продолговатый мозг ущемится, дыхательные центры заинтересуются, так и умрет травмированный, и не оттого, что по морде били, а от дыхательной недостаточности скончается. Племянник не умер, но что-то замкнуло в голове после трепанации черепа, и вернулся он домой другим человеком.

В первый же вечер поехал в центр, жил он вообще-то в поселке «Шпальный», посетил ресторан и покалечил знаменитого в городе бандита по кличке Дюля.

Они его первые зацепили. Ну, представьте, какой-то незнакомый амбал приглашает центровую красавицу на танец, не зная и не ведая, что на неё сам Дюля глаз положил. А это означало, что должна теперь милочка сиднем сидеть, одна-одинешенька, всем кавалерам отказывать, ждать и радоваться до слез, когда её сам Дюля на танец пригласит. Он здесь мазу держал, авторитет имел непререкаемый и непонятливых ставил на место незамедлительно. Так случилось и на этот раз. Толкнули вроде ненароком раз, потом другой, а когда Племянник возбух, щёлкнул кнопкой ножа-выкидухи один из дюлиных шестерок, оттянул у парня рубаху на животе и одним ударом острого лезвия, располосовал ткань до самых брюк. Знай, мол, наших и не высовывайся, а то следующим ударом не рубаху, а требуху вскроем.

Повернулся резко Племянник, и так быстро пошёл к выходу, что создалось впечатление, будто бы он пера испугался. С кем не бывает. Мало ли, что ростом велик – против лома нет приема. Один пьяненький смельчак даже огурцом хотел в спину кинуть, да передумал и правильно сделал, потому что после этого броска он не только швыряться овощами, но и есть бы их до конца жизни не смог, по причине неминуемого разрушения жевательного аппарата.

«Барышню-то на место поставь, куда побежал, джентельмен сраный!» – крикнул тот, который рубашку испортил. С издевкой фразу произнес, от собственной безнаказанности кочевряжась и борзея.

А Племянник и не думал убегать. Он подошел к ящику, висевшему над гидрантом, с надписью «ПК», что должно было, по всей вероятности, обозначать – пожарный кран, отщипнул, как травинку, повешенный для блезиру замок, достал тяжёлый длинный брандспойт старого образца и пошёл с ним назад, не чувствуя, что прорезиновый шланг змеей волочится за ним по полу. Заметил. Отстегнул, не суетясь, наконечник от пожарной кишки и вбежал в банкетный зальчик, где гуляло фартовое ворьё.

«Русских кабаков без драк не сыщешь», – это верно, но такого побоища не помнили, ни официанты, ни постоянные посетители ресторана. Визжали приблатненные мурки, в панике покидавшие банкет, разбегалось и расползалось по углам непочтенное криминальное собрание, вот только Дюля не мог уже передвигаться, сраженный первым, чудовищной силы ударом, а рядом мычал, пытаясь поднять окровавленную голову тот, который грозился кишки выпустить и джентельменом Племянника обозвал.

Сыпанула обезумевшая публика на эстраду, сбивая с ног оркестрантов и топча дорогие инструменты, а за всей этой шоблой резво бегал очень большой человек в разрезанной рубахе, крушил всё на своём пути, опрокидывал накрытые столы, размахивал орудием, как Илья Муромец палицей, только на палице должны торчать для усиления убойности шипы, а на солидном полуметровом брандспойте старого образца сверкали острыми углами стальные цапфы, при помощи которых осуществлялось крепление наконечника с замком шланга.

И потешился на славу и успел уехать на такси за минуту до приезда милиции Племянник, да его и искать не стали. Подумаешь, горе-то какое? Бандит бандиту череп проломил. Обыкновенная воровская разборка, а Дюля этот уже всю плешь правоохранительным органам переел, его если бы даже и вовсе замочили на глушняк, то и тогда бы никто не вскручинился.

А Племянник уехал наутро в весёлый до ужаса город Кунгур, на территории которого располагались две зоны: общего и усиленного режима, где жизнь человеческая стоила не дороже бутылки водки, где будущие конвоиры и потенциальные обитатели камер играли в одной футбольной команде, где он рос когда-то и проводил на берегу Сылвы с детьми потомственных каторжан больше времени, чем дома или за школьной партой.

Через несколько дней к центральному рынку подъехал заказной автобус, то ли «Пазик» то ли «Лазик», чёрт их разберет, этих ублюдочных представителей родной автомобильной промышленности. Только идиот мог придумать конструкцию машины, при которой даже в адскую жару, невозможно отключить отопление в салоне. Однако молодые люди спортивно-бандитского вида, просидев в этом пекле часа три, судя по всему, чувствовали себя комфортно и уверенно. Надели не спеша капроновые чулки на головы и взяли металлические прутья. Вышли из автобуса. Разделились на две группы. Одна ворвалась в помещение рынка через настежь открытые двери с надписью «Вход», другая блокировала пути к отступлению.

Били всех подряд. Всех смуглых и усатых. Попало ни за что ни про что и азиатам. Разбираться с национальной принадлежностью было некогда. Русских не трогали. Свистели прутья, опускаясь на тела и головы, летели в разные стороны плоские, как блины, грузинские фуражки и различных фасонов тюбетейки, смачно лопались под ногами мандарины, апельсины и другие дары южной природы, опрокидывались весы и падали под ударами торговцы, а особо выделялся яростью и силой, самый большой из нападавших и не по комплекции проворный. И хоть превосходили южане числом уральских ребят, а убегали, пытались спрятаться под прилавками. Рассказывали очевидцы, как один малюсенький продавец тюльпанов залез под широкую юбку пышнотелой торговки из Краснодара и там пересидел экзекуцию. Безотказно сработал один из законов поведения толпы в экстремальной ситуации: «Все бегут, и я побегу от греха подальше». Храбрые гугеноты тоже в основном спасались бегством в Варфоломеевскую ночь, но они отмстили своим гонителям, пусть не на поле брани, но весьма оригинальным способом. Они заслали своего лазутчика протестанта Генриха Наваррского во вражеский стан Екатерины Медичи в качестве официального жениха для королевы Марго, и наслаждались впоследствии самим сознанием того факта, что их ставленник находился по ночам сверху поверженного им врага, да и днём мог задрать ей подол, как какой-нибудь кухарке, и отомстить ей за всех убиенных гугенотов, всяко разно, в любую минуту и в любую часть её католического тела.

Избитым на рынке торговцам отомстить погромщикам не удалось. Наоборот! К перенесённым ими страданиям физическим прибавились ещё и моральные, потому что на следующий день снова заявился Племянник и обложил всех данью. Тот, который разбил о его лоб грушу, должен был платить больше всех. Слово «рэкет» появится гораздо позже, но можно смело утверждать, что Племянник был одним из первых рэкетиров, ибо первый заложил основы нецивилизованного сбора налогов с торгующих на рынках южан. Его ненависть к грузинам пугала и была на уровне патологии. Он ненавидел кожей, сердцем, мозгом, ненавидел слепо и бездоказательно.

– А вот Вахтанг Кикабидзе тоже плохой? – спрашивали его те, кто отваживался быть любопытным.

– Нет, – отвечал Племянник. – Буба хороший, и я его люблю, но это только до тех пор, пока я не пойду покупать у него груши.

Одно из лиц, приближенных к Племяннику, – доктор, оказывающий нелегальную хирургическую помощь его бойцам, получивших ранения «на работе», наблюдая симптом зоологической ненависти патрона к целому народу, спровоцированной знакомством с одним из худших его представителей, говаривал полушутя, полусерьезно за рюмкой водки знакомому психиатру, о том, что любой агрессивно настроенный националист надлежит немедленному и принудительному медицинскому обследованию на предмет обнаружения у последнего так называемого «посттравматического синдрома Племянника». И главным вопросом при заполнении истории болезни должен быть следующий: «А не ударялся ли пациент в детстве головёнкой о твёрдые предметы и не проламывали ли ему черепушку в более зрелом возрасте?»

Самое интересное в этой истории то, что вскоре у Племянника появились помощники, да такие ретивые и добросовестные, что ему бы позавидовал сам налоговый инспектор.

А знаете, какую национальность имел самый усердный из них? Никогда не догадаетесь. Он был грузин. Этот кацо не только собирал оброк с земляков, но ещё и помогал Племяннику избавляться от конкурентов. Так что вскоре Племянник совсем забурел, на рынок не ходил – ему и так регулярно мзду отстегивали, и жил бы он так и дальше припеваючи, не пожелай Паша «склонить» его пассию. Кстати сказать: успела-таки симпатичная бандерша сообщить другу об интересных притязаниях следователя.

Племянник не поверил: мало ли что вздорной бабёнке покажется? Вернее, он сделал вид, что не поверил, а то ведь тогда пришлось бы охальника наказывать, дабы себя в глазах подруги не уронить. Теперь же, после рассказа Вадима о его злоключениях, сомнений больше быть не могло. Паша не только мент поганый, но он ещё и свободой подторговывает, жертву тем самым в угол загоняет, а потом с ними блуд свой чешет.

История с Тиной являлась тому подтверждением. И стал Племянник с доктором неразлучен – водой не разольешь, ну прямо, как гайдаровские Чук и Гек. Да и как не задружить, когда нашлась общая точка соприкосновения – общая цель в жизни: Пашу наказать. Какие только козни не придумывали. Чрезвычайно заманчивой казалась идея разоблачения Паши с помощью подсадной утки. Написать, например, следователю Бобкову анонимку о том, что аппетитнейшая официантка сделала из школьной резинки для стирания двоек ресторанную печать, и стала якобы покупать водку «Московскую» по госцене, штемпелевать её втихую и продавать потом родимую по ресторанной цене ящиками. Заарестует её Паша и только начнет «склонять», а она его цап за инструмент и будет держать его в зубах до тех пор, пока сослуживцы на крик не сбегутся. Ну, конечно, девушку хорошо подогреть придется – за бесплатно кто на такой подвиг согласится. А Павла Георгиевича за изнасилование подследственной в извращенной форме в кондей! Потом эту идею заговорщики отмели как несостоятельную потому, что Пашу пошлют непременно на специальную ментовскую зону, где, разумеется, тоже не курорт, но где насильников, к большому сожалению, не насилуют. Как врач, а следовательно, как представитель гуманнейшей профессии, Вадим предлагал осчастливить судебную медицину изобретением нового диагноза: «Публичная кастрация отличника областной прокуратуры с последующим летальным исходом».

Он вообще был настроен на более радикальные методы избавления человечества от этого козла, но Племянник обсасывал эту тему без особого энтузиазма. Если сказать точнее, он слушал, но почему-то молчал, что было удивительно потому, что о любых других вещах он говорил охотно, суждения имел независимые и чаще всего – неординарные. Возможно, трепанация черепа не только пробудила в нем дремавшую до травмы агрессию, но и каким-то чудесным образом способствовала стимуляции его интеллектуальных способностей.

«Все зло на земле, – говорил Племянник, – от чрезмерной забывчивости. Некоторые умники рекомендуют дифференцировать злопамятство от мстительности. Зло якобы можно помнить, но мстить при этом не желать. Чушь это! Не мстишь, значит, и зло тебе причиненное, забыл. Отсюда и выражение: «зла не помню». Но если человек оставляет без последствий, умышленно причиненный ему вред, значит, он косвенно потворствует злодейству. Забыл, значит, предал себя. Вот ты сидишь, мечтаешь Паше отомстить, а я скажу тебе, как все будет. Будешь мечтать и в мыслях сто раз его убьешь, а как освободишься, выйдешь в город, а там солнышко, мамзели на любой вкус, мини-юбки на упругих местах прямо по швам рвутся. Не устою, Господи! И подумаешь ты тогда: «А ведь за мента-то вышак дают, вот если бы была гарантия, что не разоблачат, тогда бы… “ А вот гарантии-то, мой дорогой доктор, как раз и нету, потому что у человека есть только одна гарантия, что рано или поздно он копыта откинет, а больше, уважаемый эскулап, гарантий-то и нету. Вот и появится мыслишка: «Да ну его к лешему, сидеть ещё за козла». И забудешь, а значит, простишь, и не только не отомстишь за выброшенные из жизни годы, но, если встретишь его в городе, то поздороваешься с ним, скорее всего, трусливо сообразив: «Поприветствую-ка я его, голова не отвалится, а то, не ровен час, опять посадит». И так думают и поступают почти все, а если бы они думали иначе, то места злобно-дебильных следователей, иезуитов-прокуроров и коррупированых судей вечно бы были вакантны из-за отсутствия кадров. Представь: миллиончиков двадцать по статье 58, за всякую там террористическую деятельность, всевозможное вредительство к стенке поставили, другие сами от голода и цинги в лагере околели, а теперь скажи мне: слышал ли ты хоть раз, чтобы какого-нибудь представителя наших судебных органов за несправедливо вынесенный приговор наказали? Не застрелили, не зарезали, а хотя бы за решетку бросили? Не слышал? И я не упомню, а что тому виной? Забывчивость! Вот так и ты струсишь, не обижайся, но забудешь, вернее, заставишь себя забыть, зла не держать – так-то оно спокойнее.

– А ты?

– А я нет, – заиграл желваками Племянник, – и объясню, почему, всё равно ведь спросишь. Общеизвестно, что существует четыре типа психической организации индивидуумов. Кстати, это твой коллега Гиппократ первый подобную классификацию предложил: сангвиники, холерики, меланхолики и флегматики. Так вот знай, что существует ещё одна неофициальная градация. Вот она: «Все люди делятся на две категории: шустрики и мямлики». Вот я, например, шустрик

– А я мямлик, что ли? – обиделся Вадим.

– А вот это, дорогой доктор, мы выясним после того, как ты от хозяина откинешься.

Интересно было общаться с этим рэкетиром.

«А что тут удивительного? – частенько прокручивал Вадим, всё от него услышанное. – Остап Бендер к гражданину Корейко, тоже в этом же качестве подъезжал, а какой милый был человек, этот незаконнорожденный сын турецкого верноподданного. И с Беней Криком тоже не соскучился бы, появись он на соседних нарах». Не скучно было с Племянником, жаль, что недолго общались. После суда их бросили в разные кассационные камеры, а потом Племянник пошел на четыре года в Соликамск, а Вадим был этапирован в Ныроб. Судьба, однако, так распорядилась, что однажды Племянник дал о себе знать, и не просто там весточку прислал, а прямо-таки выручил.

Случилось сидеть Вадиму в штрафном изоляторе, и вот за что. Дежурный, он же вахтёр, он же вертухай, вел себя с обитателями кассационной камеры не просто некорректно, а прямо скажем, – оскорбительно. То ли он любил Хазанова, то ли спецом хотел побольней уесть, раздраконить – сие неизвестно, но так или иначе, обращаясь к осужденному, он всегда заканчивал речь словами: «Ух ты, какая!» Скажем, просит зэк лист бумаги, чтобы жалобу в вышестоящие инстанции написать, а он в ответ ему: «Ух ты, какая!» Или застанет, кого-нибудь днем, лежащим на нарах, откроет кормушку, фамилию спросит и обязательно: «Ух ты, какая!» Нет нужды объяснять, что называть мужика женским родом – оскорбление, а в тюрьме – особенно. Заметили как-то на прогулочном дворике, что из бетонной стены кусок медной проволоки торчит. Собственно, это даже не проволока была, а кусок троллея, ну, от которого ток трамваи и троллейбусы для движка получают. Раскачали, отломили, загнули в пульку, заточили о цементный пол передний изгиб, чтобы посильней травмировать, надергали из трусов резинок, свернули в толстый жгут, накрыли рубахой решетку над чахоточной лампочкой и тем самым свет приглушили, заорали дурным голосом в ночи, что, мол, убивают, забили ногами в дверь, и только, гад, кормушку приоткрыл, засветили из рогатки в лобешник, аж кожа лопнула. Ну, крик, шум, шмон, и случилась вещь для тюрьмы невероятная. Даже после персонального собеседования опера с каждым зэком в отдельности никто не продал стреляющего. Вот как достал камеру, козел! Ну, а сексоты и наседки в кассационной камере не предусмотрены. Что уж там вынюхивать, когда суд уже прошёл и срок получен. Только не думайте, что вели себя допрашиваемые, как Олег Кошевой: «Знаю, мол, но не скажу», а если вам кто-нибудь такое расскажет, то не верьте, ибо, как только этот сумасшедший произнесет: «Знаю, но не скажу», его смело можно в психушку отправлять без предварительного консилиума докторов с диагнозом: суицидальная попытка. Поэтому все говорили примерно так: «Спал я, начальник, ну, чё в натуре? Ну, чё бы я скрывал? Только уснул – крик! Глаза открыл – не видно ни хрена».

Точно такие же показания давал и Вадим, но почему-то именно его с мошенником по кличке «Гусь» определили в ШИЗО. А дальше всё по отработанной схеме, только с той разницей, что обычно после шмона можно одеваться, а тут – нет. Одежду и обувь забрали, а выдали на босу ногу коцы – арестантские ботинки с заклепками по бокам, брюки ещё дали и китель. Маечку тоже конфисковать не забыли на пятнадцать суток. Запихнули в одиночку. Полумрак. Через замерзшее окно едва пробивается свет. Форточка приоткрыта, на улице мороз градусов двадцать, а в камере градусов примерно восемь-девять тепла, но главное неудобство, что пол суриком выкрашен.

«Они что? Совсем тут обалдели? – возмутился Вадим. – Ремонт среди зимы затеяли? Когда же при такой температуре это высохнет?»

Сделал два шага – что-то хлюпает под ногами. Присмотрелся. Принюхался: «Твою мать! Это же кровь на полу, а не сурик. Значит, предшественник себе вены вскрыл, но чем?»

Искал, искал и нашёл-таки между досками шконки заточенную, как бритва, пряжку от кителя. На кителе этом сзади хлястик имеется, а на нём хреновинка такая металлическая приспособлена, чтобы одежку по талии подгонять. Постучал дежурному, кинули через кормушку тряпку, а дальше как в таком холоде пребывать? Как спать при таком климате? Знают зэки как. Больше всего мерзнут ноги. Значит, опускаются брюки так низко, чтобы штанины закрыли ступни, как носки. Потом ткань подворачивается на подошве, и сверху надеваются коцы. Если сможешь надеть полностью – хорошо, если нет, то хоть пальцы ног внутрь засунуть – всё-таки теплее, чем совсем разутым. Теперь нужно решить проблему спанья на голых досках шконки. Днём её пристегивают к стене на замок, а ночью опускают на шарнирах до горизонтального положения. Далее следует поступить следующим образом. Снимаешь китель, ложишься голым телом на ледяные доски шконки, максимально скручиваешься калачиком – чем меньший объем занимает тело, тем оно лучше сохраняет тепло. Сверху укрываешься кителем, тут тоже тонкость: нужно лечь плечом на один рукав, а всё остальное плотно натягиваешь на скрюченное, как у эмбриона, тело. Сначала от досок холодно, но потом – терпимо. По крайней мере, так намного теплее, чем спать просто одетым. Кормежка продумана так, чтобы с голоду не умер, но и сильно с неё не разогрелся. Полбуханки черняшки ежедневно и через день в обед – баланда. К десятому дню Вадим так оголодал, что кошмары начали преследовать. Спасение во сне, а как уснёшь, когда колотун, голод, да ещё и сосед за стеной умом двинулся. Каждую ночь постучит в дверь, и хорошо поставленным баритоном, по-барски так, вальяжно: