Текст книги "Мы еще вернемся в Крым"

– Ребята, золотые перья Черноморья, прошу минуту внимания! На летучке нас корили, что давно не было материала из Балаклавы, из полка Рубцова. Сама судьба улыбается нам! – голос у Даниила Кроткого был звучный. – Представляю нашу гостью – королеву Генуэзской крепости, мастера зенитного огня и лучшую гимнастку Севастополя, старшего сержанта Сталину Каранель, сегодня награжденную медалью «За отвагу»!

Журналисты долго не отпускали Сталину. На столе появился закопченный чайник, стаканы, сахар, конфеты, печенье. Ей вручили плитку немецкого шоколада. И расспрашивали, расспрашивали, засыпали вопросами. Их интересовало все – от героических поступков до обыденных мелочей фронтового быта. И еще Сталина рассказала о своей замечательной бабушке, которая организовала «цех бабушек», и что они, почти столетние женщины, трудятся на оборону, из ничего, из отходов вяжут носки и перчатки фронтовикам. Даниил Кроткий, не теряя времени, ходил вокруг и щелкал фотоаппаратом.

– А снимки мне подарите? – спросила Сталина, уставшая от расспросов.

– Обязательно! – пообещал Кроткий.

Фотокорреспондент, получив разрешение главного редактора, отправился вместе со Сталиной в даль штольни, на Карантинную улицу, чтобы заснять встречу внучки с бабушкой.

– Слышите, как трещат отбойные молотки? – спросил Кроткий, шагая рядом.

– Расширяют штольню?

– Нет, пробивают второй тоннель сквозь скалу, – пояснил Кроткий. – Если прорвутся немцы, тогда старый выход окажется под пушечным ударом прямой наводки.

– Запасной выход?

– И заодно улучшат вентиляцию, – уточнил фотокорреспондент.

Бабушки Ханны на месте не оказалось. В ее «квартире» разместилась другая семья. На бабушкиной кровати, накинув на плечи бабушкин плед, сидела старая седая женщина и держала на коленях малого ребенка.

– А? Что? Мои все на работе, – старуха была глуховата. – Какая баба Ханна? Дык ее нету! В прошлую неделю нас поселили. А где Ханна? Дык она пошла до своего дома и прямо под бомбу попала… Сказали, что ничего не осталось, ни Ханны, ни дома…А мы что? Нас комендант сюда поселил, у нас тож дом сгорел полностью.

Сталина несколько минут стояла, смотрела перед собой затуманенными глазами, потом закрыла лицо ладошками и, обессиленная, прислонившись плечом к перегородке, беззвучно зарыдала…

Даниил Кроткий стоял молча и впервые не решился поднять и навести объектив своего аппарата.

Глава четырнадцатая

1

Эрих фон Манштейн готовил свою армию к третьему штурму Севастополя. Накапливал силы. Из Германии поступило пополнение, боевая техника, мощная артиллерия и новейшие донные мины. Ими Манштейн намеревался закупорить входы и выходы из бухт Севастополя, лишить город поддержки с моря.

Манштейн не спешил. Тщательно взвешивал все «за» и «против». Учел промахи прошлых неудач. На этот раз его положение осложнялось еще и тем, что у него за спиной, на Керченском полуострове, находились три русских армии. Долго топтаться на Ак-Монайских позициях они не будут. Как показала воздушная разведка и подтвердила наземная, через Керченский пролив перебрасываются новые воинские части, артиллерия и танки, в том числе и тяжелые танки КВ.

Командующий 11‑й армией, поколдовав над оперативными картами, взвесив все «за» и «против», все яснее понимал, что на два фронта его дивизиям долго не продержатся. Вывод один – надо рисковать! Атаковать самому. Но в какую сторону? В каком направлении? Если снова на Севастополь, то дивизии, если сразу не сомнут оборону, могут надолго увязнуть в тяжелых боях, а русские, прорвав оборону на Керченском полуострове, выйдут в тылы, ударят в спину…

Выход напрашивался само собой – атаковать первому, атаковать там, где его не ждут, на Ак-Монае! Соотношение сил в Восточном Крыму не в его пользу, особенно по танкам, и русские в своих штабах не сразу поверят в серьезность его намерений, скорее всего, сочтут его наступление лишь отвлекающим маневром перед штурмом Севастополя. Манштейн мысленно улыбнулся: «Я бы тоже так подумал!» И все больше и больше убеждался в правильности выбранного направления. Сконцентрировав силы в один кулак, можно внезапно, сильно и резко ударить! Наступать с выходом на Керчь и сбросить русские армии с Керченского полуострова, как он это сделал осенью прошлого года. А потом, развязав себе руки, не теряя времени, уже взяться за Севастополь.

Но для этого, размышлял Манштейн, необходимо отвлечь внимание русских генералов, сделать так, чтобы они поверили – главный удар направлен на Севастополь, а не на Керчь. Как это сделать, чтобы было убедительно? Лишних, свободных полков, не только дивизий, у него под рукой нет. В резерве почти ничего. Надо обходиться своими силами. Поддержка будет лишь с одной стороны, это авиация. Барон фон Рихтгофен, командир 8‑го авиационного корпуса, уже доказал это на деле. Его ассы сыграли решающую роль в ликвидации феодосийского десанта и взятии древнего города. Но на этот раз для серьезной отвлекающей операции одной авиации явно недостаточно. Нужны более веские аргументы. Не отводя взгляда от карты Керченского полуострова, вслух произнес:

– Нужны веские аргументы!

В кабинет, закрыв за собой дверь, тихо вошел его адъютант Шпехт.

– Господин генерал, к вам полковник Веллер!

– Приглашай!

Начальник штаба пришел с предложением. В районе Бахчисарая сосредоточена сверхтяжелая артиллерия, в том числе совершенно новая, секретная, прибывшая недавно из Германии. Подготовительные работы по оборудованию боевых позиций закончены, и можно начинать испытания.

– Начальник артиллерии армии ждет на месте, – сказал Веллер. – Цели в Севастополе, по которым ударят первые сверхтяжелые снаряды, определены!

Манштейн задумчиво посмотрел на полковника и улыбнулся. Судьба благоволит ему. Артиллерия! Вот он, убедительный, веский аргумент, в который русские поверят! И коротко произнес:

– Едем!

2

Наряду со старым, но грозным артиллерийским оружием, из Германии под Севастополь были доставлены и две сверхсекретные новинки. Манштейн сразу обратил на них свое внимание.

Полковник Фогель, начальник артиллерии армии, средних лет, высокий и прямой, как шомпол, затянутый в мундир, на груди поблескивали ордена, давал пояснения.

– Самоходные мортиры фирмы «Рейнметалл», названные «Карлом» в честь генерала Карла Беккера. Каждая мортира имеет еще и свое персональное имя. Перед вами установка «Один», а дальше стоит «Тор».

Самоходная мортира на гусеничном ходу впечатляла своей массивностью. Манштейн дважды обошел ее. Он хорошо разбирался в танках и самоходных орудиях. Но мортира была особенной. Таких он еще не видел. На огромном танке установлено короткоствольное орудие, в жерло которого может влезть человек.

– Диаметр ствола – 60 сантиметров, – пояснял полковник Фогель, – угол возвышения ствола составляет 70 градусов, что позволяет вести огонь с закрытых позиций, недосягаемых для артиллерийского огня противника. Вес самоходки более ста тонн, она имеет легкое бронирование, максимальную скорость передвижения 10 километров в час.

– Снаряды? – спросил начальник штаба.

– В боекомплект входят тяжелый и легкий бетонобойные снаряды весом 2170 и 1700 килограммов каждый.

– Скорострельность? – спросил Манштейн.

– Для такого класса скорострельность высокая. Один выстрел за пять-шесть минут, – пояснил Фогель и добавил, что артиллеристы готовы начать испытание мортир в боевой обстановке, вести огонь по Севастополю, и ждут только приказа командующего армией.

– Приказ будет! – заверил Манштейн, усаживаясь в машину.

Следующая остановка на полустанке Шакул, в семи километрах к северу от станции Бахчисарай.

Железнодорожные пути, с которых артиллерийские установки поведут огонь по Севастополю, располагались в односторонней выемке холма с западным крутым откосом, высотой почти в десять метров. С восточной стороны пути были закрыты вертикальными и горизонтальными маскировочными сетями и масками, что надежно укрывало крупные артиллерийские установки от наземной и воздушной разведки.

– Из рейха прибыли три железнодорожных установки типа «Бруно», точнее, «Короткий Бруно», «Длинный Бруно» и «Тяжелый Бруно», – давал пояснения полковник Фогель, – каждая установка на самостоятельной железнодорожной платформе.

Установки «Бруно» внешне имели вид бронепоездов. Весь состав одет в бронированные листы. Впереди и позади состава находились платформы с зенитными автоматами, рельсами специальными и разборными кругами. В середине состава – тепловоз, артиллерийская установка и снарядный вагон-погреб.

– «Короткий Бруно» стреляет фугасными снарядами, каждый весом в 240 килограммов, – пояснял начальник артиллерии армии. – А «Длинный Бруно» и «Тяжелый Бруно» более тяжелыми снарядами, весом по 284 килограмма каждый, фугасными и осколочно-фугасными. Все три установки предназначены для поражения крупных оборонительных сооружений.

– Дальность? – спросил Манштейн.

– «Короткий Бруно» поражает цель на дальность в 30 километров, а «Длинный Бруно» и «Тяжелый Бруно» на дальность в 37 километров.

– Калибр?

– Двести восемьдесят миллиметров.

– А что за круги? – задал вопрос начальник штаба Веллер.

– С железнодорожного пути артиллерийская установка имеет угол горизонтального обстрела всего в один градус, но с помощью специального круга она может поворачиваться вокруг себя на все 360 градусов, – пояснил Фогель и доложил: – Все три установки готовы начать обстрел Севастополя. Цели для каждой определены.

– Прекрасно, полковник! – похвалил Манштейн и спросил: – А как «Дора»?

– Полным ходом идет подготовка! – отчеканил Фогель. – Опережаем установленный срок!

– Проверим!

Со станции Шакул командующий и его сопровождение на машинах направились на другой секретный артиллерийский объект, который расположен в двух километрах к югу от железнодорожной станции Бахчисарай.

В начале февраля начальник Генерального штаба Сухопутных войск генерал Гальдер сообщил Манштейну, что им отдан приказ отправить самую большую в мире пушку «Дора» в Крым и передать ее в распоряжение командующего 11‑й армии.

Еще в 1936 году, при посещении завода Круппа, Гитлер потребовал у руководства фирмы создать сверхмощную артиллерийскую систему для борьбы с долговременными сооружениями французской линии Мажино и бельгийскими фортами. Орудие должно обладать углом вертикального наведения в 65 градусов, максимальной дальнобойностью 40–45 километров, а проникающая способность снаряда должна пробивать броню толщиной в один метр, железобетон – в семь метров, твердый грунт – в тридцать метров.

Конструкторская группа фирмы Круппа, выполняя указание Гитлера, разработала проект и воплотила его в жизнь. Была создана самая мощная в истории человечества пушка, которую назвали «Дора» в честь жены главного конструктора. Затвор гигантского орудия клиновый, заряжение раздельно – гильзовое. Длина ствола 32 метра, диаметр – 80 сантиметров. Вес снаряда – семь тонн! В боевом положении длина артиллерийской установки 43 метра, ширина – 7 метров, высота – 11,6 метра. Полный вес – 1350 тонн.

Гигантское орудие было установлено на железнодорожной платформе, но стрелять могло только со специального сдвоенного железнодорожного пути. Для этого монтировался огромный транспортер на 40 осях и 80 колесах, по 40 колес на колее сдвоенного пути. Для оборудования огневой позиции требовался участок земли длиной в четыре с половиной километра. Обслуживал орудие специальный артиллерийский дивизион в составе 250 человек.

«Дору» в разобранном виде и специальный артдивизион обслуги на пяти эшелонах с побережья Балтийского моря доставили в Крым. Позиция была выбрана в 25‑ти километрах от боевых рубежей Севастопольской обороны, у совершенно голого холма между речкой Чурук-Су и железной дорогой Бахчисарай – Севастополь. Ни скальных укрытий, ни хотя бы малого леска.

На работу по сооружению боевой позиции были привлечены шестьсот военных строителей немецких железнодорожных войск, тысяча рабочих «Трудфронта» организации «Тодт», полторы тысячи местных жителей и три тысячи военнопленных. Для сохранения секретности, местные жители и военнопленные по окончании сооружения боевых позиций были увезены в Германию, в концлагеря особого режима.

– Работы велись круглосуточно, – пояснял полковник Фогель. – Уже вскрыты, как видите, продольные выемки глубиной в десять метров и шириной в двести метров. Восточнее холма до станции Бахчисарай проложена железнодорожная ветка, западнее холма уложены специальные «усы», которые обеспечат угол горизонтального обстрела в 45 градусов.

– Что осталось сделать? – спросил Манштейн.

– Немного. Сейчас на участке подвоза артиллерийской системы сюда, к боевой позиции, и непосредственно к ней, заканчивают укладку двух– и трехколейных рельсовых путей. Они предназначены для перемещения монтажных кранов, а во время самой стрельбы для параллельного размещения двух транспортно-заряжающих вагонов со снарядами и зарядами. Цели определены. Вычислительные группы в составе батареи производят все необходимые расчеты для стрельбы, а взвод артиллерийских наблюдателей будет использовать, наряду с традиционными средствами, еще и новейшую инфракрасную технику.

– Какие снаряды доставлены?

– Двух типов. Бронебойные снаряды весом в семь тонн, а фугасные – в пять тонн. Как показали испытания, проведенные на полигоне в Рюгенвальде, дальность стрельбы составила сорок восемь километров! В мире нет орудий, которые стреляли бы так далеко! А сила снарядов! Бронебойные снаряды пробивают броню толщиной в один метр, железобетонные укрепления до восьми метров, твердый грунт до тридцати двух метров, – и Фогель хвастливо, с нескрываемой гордостью заключил: – В Севастополе нет долговременных огневых точек, которые смогут устоять и выдержать удар наших снарядов!

– Безопасность позиции?

– Безопасность боевой позиции обеспечивает двухъярусная маскировка и постоянное, днем и ночью, в любую погоду патрулирование звена истребителей. Рядом с позицией построили специальную батарею для 88‑миллиметровых зенитных орудий и установили батарею 20‑миллиметровых зенитных автоматов. Кроме того, «Дору» обслуживает дивизион дымной маскировки, две румынские пехотные роты охраны, взвод служебных собак и специальная моторизованная команда полевой жандармерии.

Боевую деятельность мощнейшей в мире артиллерийской установки, как сообщил Фогель, обеспечивали более четырех тысяч военнослужащих.

– Ни одна мышь сюда носа не сунет! – заверил полковник. – Наши оккупационные власти и гестапо взяли весь район под непосредственный контроль; на десятки километров вокруг вся территория объявлена строго запретной зоной со всеми вытекающими из этого приказа последствиями.

Манштейн остался доволен результатами инспекторской поездки.

«Артиллерия сыграет главную роль в предстоящем военном спектакле! Так всегда начинались наши предыдущие штурмы, русские поверят в наши намерения!» – думал он. Однако сверхмощную пушку «Дора» он прибережет и использует ее как козырную карту только тогда, когда начнется настоящий штурм Севастополя!..

3

– Лара, я помыла посуду!

– Не Лара, а Лархен! – поправила Лара. – Мы же договорились, как будем называть друг друга?

– Лархен, я помыла посуду, вытерла и поставила на полку в шкаф.

– Молодец, Хильда! – похвалила Лара и добавила: – По-немецки я не Лара, а Лархен, а ты не Халида, а Хильда!

– Мне сразу трудно привыкнуть.

– Ничего страшного, Хильда, постепенно привыкнешь. Я же привыкла!

– Ты большая!

– И ты не маленькая, все понимаешь, – и с улыбкой спросила: – Тебе у меня нравится?

– Ага, Лархен!

– Выходит, немкой быть лучше, чем крымчаком?

– Ага, Лархен, только… только…, – Халида зашмыгала носом, – папу и маму жалко…

– Успокойся, деточка, успокойся! И мне мою маму жалко, и папу жалко. Ты же знаешь, что моя мама попала под бомбы. И папы у меня нет. Ни папы, ни мамы, как и у тебя. Выходит, мы с тобой одинаковые. Ты – моя двоюродная сестра!

– Ага, Лархен, двоюродная сестра… Только ты настоящая немка, а я нет.

– Ты тоже будешь настоящая! – ласково заверила ее Лара. – Только надо тебе быть умницей и немного подрасти!

Леонара Шнайдер теперь жила не одна, кончилось ее тоскливое одиночество. У нее появилась двоюродная сестра, восьмилетняя Халида, которую она недавно приютила в своем доме.

В ту ночь, когда татарин Султан Османов увел Рудольфа, она до рассвета не смогла сомкнуть глаз. Переживала. Появился новый страх. Раньше боялась, что разоблачат Рудольфа, кто-нибудь узнает и выдаст властям, что у нее в доме скрывается немецкий офицер, тогда достанется ему и ей несдобровать. А теперь она волновалась за судьбу самого Рудольфа. Какой-никакой, а все же родственник. Лара за эти короткие две недели привыкла к нему.

Через неделю после той ночи, под вечер появился почтительный бородач Османов.

– Не волнуйся, дочка. Слава Аллаху, твой брат у своих, – сказал он и, передавая ей небольшой пакет, почтительно добавил: – Он теперь там большой начальник стал!

После ухода Османова, Лара вскрыла пакет, в нем обнаружила записку от Рудольфа и деньги: русские рубли, красные тридцатки, зеленные немецкие марки. В записке, написанной на немецком языке, Рудольф сообщал, что его приветливо принял сам командующий, что у него все хорошо, что он никогда не забудет свою кузину, которая совершила подвиг, спасла ему жизнь, что он у нее в долгу и вечно будет ей благодарен.

Деньги были кстати. У нее их почти не было, она носила на рынок мамины и папины вещи, продавала их и тем жила. В Феодосии, как и во всем Крыму, ходили советские и немецкие деньги. Курс валют зависел напрямую от положения на фронтах. Наступала Красная армия, и сразу повышалась ценность рублей, наступали немцы – выше котировались марки.

Алексей Громов зашел к ней еще раз. Вместе с Сагитом принесли много продуктов: банки мясной тушенки, пакеты с макаронами, рисом, пшеном, гречкой, несколько пачек чая, сахар, печенье, конфеты и бутыль подсолнечного масла. Но побыли недолго, куда-то спешили.

– Жди в гости через пару дней! – пообещал Алексей.

Но больше он не появлялся.

К ночным выстрелам и бомбежкам она привыкла. А утром, выглянув в окно, с удивлением обнаружила, что по улице уверенно идут немецкие солдаты. Десантные войска, с шумом и громом заняв Феодосию, оставили ее тихо и почти без боев. И Лара поняла, что Алеша к ней уже не придет. И она не знает, где он и что с ним… Остались только одни воспоминания о коротких встречах. Ей стало грустно и тоскливо, и она остро почувствовала свое полное одиночество в этом беспокойном и переменчивом мире.

Потянулись однообразно-скучные дни и недели. Лара почти не выходила из дому. В Феодосии снова разместились немецкие и румынские войска, батальон крымских татар. В городе опять начались аресты и расправы, на этот раз над теми, кто помогал и содействовал десантникам. Во многих домах были расквартированы немецкие и румынские солдаты. Но в дом художника Шнайдера, по указанию из штаба Манштейна, никого не поселяли. Леонара догадывалась, что это постарался Рудольф, пользуясь своим положением при штабе, и была ему признательна.

В Феодосии, как по всему Восточному Крыму, наступила весна. Засияло улыбчивое солнце, зацвели фруктовые деревья.

– Тетя Лара! Тетя Лара!

Леонара возвращалась домой с базара, где купила полкило баранины, немного овощей, пучок петрушки и пару свежих, теплых, недавно испеченных лепешек.

– Тетя Лара!..

Она оглянулась. Перед ней стояла исхудавшая девочка лет восьми, закутанная в какое-то тряпье, заменявшее ей одежду. На истощенном личике выделялись крупные, как маслины, черные глаза, в которых застыл страх и мольба.

– Тетя Лара! – повторила девочка и голос ее дрогнул. – Пожалуста…. Дайте кусочек хлеба…. Хоть малюсенький! Я два дня ничего не ела…

Девочка беззвучно заплакала. На ее глаза навернулись крупные слезинки, они побежали по впалым грязным щекам, оставляя неровный влажный след.

Леонара отломила кусок лепешки. Девочка, всхлипывая и шмыгая носом, жадно вцепилась в него зубами.

– Откуда ты меня знаешь? – спросила Леонара.

– Вы учились с моей сестрой… Эльвирой!.. Приходили к нам домой…

Леонара хорошо знала Эльвиру, скромную и застенчивую девочку, которая доставляла ей немало хлопот. В девятом классе Леонара, выполняя комсомольское поручение, была пионерской вожатой в пятом «В» классе, в котором и училась Эльвира Хасидова. Та часто пропускала занятия по субботам. В то время вся Советская страна жила по-новому, не признавала «старые буржуазно-религиозные недели», а дни исчислялись коммунистическими шестидневками – пять дней рабочих, шестой – выходной. Суббота могла выпасть на любой день шестидневки. Естественно, пионервожатая ходила домой к своей пионерке, выясняя причину пропуска занятий. И там Леонара впервые узнала о том, что Хасидовы – не татары, а крымчаки, крымские евреи, и они соблюдают «по обычаю своих предков правило субботы» и в субботу не трудятся до самого вечера.

– А где сейчас Эльвира?

– Ее нету. Немцы застрелили…

– Когда? – удивленно спросила Леонара.

– Недавно. Когда снова пришли в Феодосию.. – шмыгая носом, равнодушным голосом, как о чем-то обыденном, поведала девочка, продолжая торопливо жевать. – И папу, и маму, тетю Раву и дедушку тоже… Всех крымчаков, родственников наших. Я спряталась! Я осталась одна. А в нашем доме теперь живут румынские солдаты. Один смешной такой, рыжий, на скрипке играет. На папиной скрипке, которая висела на стене и мне не разрешали ее трогать.

– Как тебя звать?

– Халида, – ответила девочка, доедая кусок лепешки.

Леонара отломила новый край лепешки, протянула ей.

– Тебя румыны не обижают?

– А я в доме не живу, меня не пускают. Я в маленьком домике с Бульдой.

– Какая Бульда? Родственница твоя?

– Не, не родственница! Бульда – это собака наша. Я в ее домике жила, она меня грела, – рассказывала Халида, уплетая лепешку. – Бульда добрая! Она у нас давно, когда она была маленькой, я с ней хлебом и колбасой делилась. А потом учила ее. Брошу кусочек колбасы вверх, и Бульда ловила на лету! Бульда умная была и меня любила. Когда румыны бросали ей куски хлеба или кости, она давала мне погрызть мягкие косточки. А позавчера пришли два немца к румынам в гости. Бульда на них зарычала, залаяла, они и застрелили ее… Теперь у меня никого нету….

Леонара слушала Халиду, и решение пришло само собой.

– Пойдем ко мне, Халида!

– Хорошо, тетя Лара, – согласилась Халида и доверчиво улыбнулась, размазывая кулаком слезы.

На заборе ветер трепал остатки серой бумаги, на которой еще сохранились слова приказа: «Всем евреям и крымчакам явиться на Сенную площадь…»

4

Ночь выдалась темная и теплая. Ничего не было видно даже на расстоянии протянутой руки. Лишь на небе, усеянном звездами, казалось, было несколько светлее, чем на земле. Просторная степь с редкими перелесками и пологими горбатыми холмами, крутыми оврагами жила своей извечной ночной жизнью, дышала ароматом степных трав и спокойной уверенностью бесконечности существования, словно никакой войны и не было. Но она была и заявляла о своем присутствии посторонними, чуждыми степи, запахами и звуками: где-то далеко в степи, за краем невидимого горизонта, изредка вспыхивали и вырисовывались на небе светлыми линиями взлетавшие ракеты, доносился гул, похожий на далекие раскаты грома, – там, на передовой, вела редкий огонь артиллерия.

Группа Сереброва, растянувшись цепочкой, бесшумно двигалась в темноте.

– Внимание! – подал знак Алексей Громов, шедший первым.

Разведчики остановились.

Впереди из-за большого крутого холма, который встал на их пути, приглушенно доносились звуки. Слышались удары железа о железо. Обостренный слух улавливал человеческие голоса и звуки губной гармоники.

– Вперед! – Серебров подал Алексею сигнал, который означал: разведать обстановку впереди.

Громов исчез в темноте.

Взобравшись на холм, он примостился у большого камня и сверху увидел в просторной ложбине у перелеска многочисленные костры. Оттуда явственно доносились голоса, приглушенный рокот моторов и удары молотков по железу. Отблески пламени костров отсвечивались на металлических корпусах. Было ясно, что у костров танкисты.

Алексей, соблюдая предосторожности, спустился в ложбину. Прячась за валунами и редкими кустами, он бесшумно приблизился к немецким танкистам, расположившимся на ночлег. Прислушался к их разговору и из отдельных слов и фраз понял, что танковую часть перебрасывают на этот участок Керченского фронта из-под Мелитополя. Пополз дальше. Стал считать танки и автомашины. Насчитал два десятка боевых машин, два тягача и пять грузовиков.

– В ложбине за холмом расположились на ночлег танкисты, – тихим голосом доложил Громов командиру. – Их перебрасывают из-под Мелитополя на Керченский фронт. Один танк находится чуть в стороне от других, видать, головной.

– Твое предложение? – спросил шепотом Серебров.

– Из танка доносились голоса, – уточнил Громов. – Попробуем взять «языка».

– Дело, – одобрил Серебров.

Бесшумно преодолев холм, разведчики спустились в ложбину, стали подбираться к одинокому танку. Его темный силуэт вырисовывался на фоне неба.

– Средний, Т-3, – определил Юрченко.

Пару недель назад Семен Юрченко вернулся из Новороссийска, досрочно выписавшись из военного госпиталя.

– Тс! – предостерег Сагитт Курбанов.

Разведчики затаились. От ближнего костра к танку шел немец. Не дойдя до боевой машины, он остановился у ближнего куста, справил малую нужду и повернул обратно.

– Вперед! – подал сигнал Серебров.

Разведчики проползли еще несколько метров.

– Кажись, двое, болтают о чем-то, – шепотом произнес Артавкин.

Серебров жестом указал на Громова и Курбанова.

– Оба к танку, берете живьем, – Серебров распределил роли, – я следом за вами, а Юрченко и Артавкин прикрывают. В случае чего, отходим к холму.

Люк танка был открыт, внутри горел свет.

Алексей проворно взобрался на броню, Сагитт следом за ним. Алексей, с гранатой в одной руке и автоматом другой, приподнялся над люком и властно выдохнул громким шепотом:

– Хенде хох!

К его удивлению, на его команду никто не среагировал. Разговор внутри танка продолжался в том же спокойном тоне. «Нализались, гады, вонючего шнапса и ничего не слышат», – зло подумал Громов и снова, уже громче повторил команду:

– Хенде хох!

Никакого результата.

Прислушавшись к разговору, Громов усмехнулся. Надо же так промахнуться! В танке работала… невыключенная рация!

Алексей Громов заглянул в люк. На сиденьи лежала кожаная сумка. Алексей попытался ее достать, но не смог дотянуться рукой. Тогда он решился полезть внутрь танка.

– Подстрахуй, – подал сигнал Сагитту.

Тот молча, с автоматом наготове, занял позицию у люка.

Громов полез внутрь. Танк оказался пустым. Танкисты, видимо, уставшие после длительного марша, отдыхали и расположились на ночлег у костра под открытым небом. Громов облазил весь танк. Кроме кожаной сумки обнаружил китель с витыми офицерскими погонами, «парабеллум» в кобуре и еще одну сумку. В обеих сумках какие-то бумаги и документы. В одной – плотный пакет, запечатанный сургучом по углам. Алексей примерил китель, он был ему почти впору, даже слегка свободен. «Крупный фашист», – подумал Алексей, проверяя карманы. В них – личные документы, бумажник с марками, письма, фотографии.

Алексей обе сумки и пистолет передал Сагитту, сам вылез из танка.

Разведчики, соблюдая предосторожность, отошли от танка.

– Важные документы, – оценил Серебров.

– А с танком как быть? – шепотом спросил Артавкин. – Может, подорвать?

Со стороны лагеря немцев ничего подозрительно не было слышно. Все также доносился стук молотков по металлу, приглушенный рокот прогреваемых моторов, а после ужина и принятого спиртного голоса танкистов стали громкими. Кто-то напевал песню, слаженно играли две губные гармоники.

У Вадима Сереброва возник дерзкий план.

– Хватит топать пешим ходом, – шепотом сказал он. – Берем танк! Семен, ты давно не управлял немецкой машиной?

– Справлюсь! – ответил Юрченко. – Лишь бы горючее было!

Разведчики бесшумно приблизились к танку. Юрченко и Артавкин забрались в него. Проверили управление.

– Порядок, командир!

Юрченко запустил двигатель. Мотор зарокотал ровно, уверенно, и броневая махина привычно мелко задрожала.

– Атанда! – подал сигнал Сагитт.

Со стороны лагеря к танку торопливо бежали два немца, их темные силуэты высвечивались на фоне костра.

Алексей и Сагитт одновременно пальнули из автоматов по танкистам короткими очередями, сразив их наповал.

– Вперед! – скомандовал Серебров, захлопывая люк.

Танк тронулся с места и, набирая скорость, устремился на костры, подминая под себя оторопелых танкистов, изрыгая огонь из пушки и пулеметов. В лагере танкистов началась паника. Разведчики палили из автоматов, стреляли прямой наводкой по неподвижным танкам, выводя их из строя, по грузовым автомашинам. В одной оказались снаряды, и они начали взрываться, поражая все вокруг веерами осколков. В кузове другой – железные бочки с горючим. Автомашина вспыхнула ярким пламенем, бочки стали взрываться одна за другой, разбрасывая вокруг огненную жидкость…

Танк дважды прошелся по лагерю, сея смерть и ужас, и умчался в глухую темноту Керченской степи.