Текст книги "Мы еще вернемся в Крым"

Глава девятнадцатая

1

Из флагманского командного пункта штаба флота в штаб Приморской армии лишь на рассвете пришло короткое сообщение: «На подходе “Грузия”».

Теплоход «Грузия», самый быстроходный из уцелевших пассажирских лайнеров, ставший военным транспортом, ждали всю ночь. Но он задерживался. При подходе к Крыму транспорт был атакован немецкими самолетами, получил повреждения от близко разорвавшихся бомб и потерял скорость.

«Грузия» везла долгожданное пополнение – маршевые батальоны и пятьсот тонн снарядов, не считая других важных грузов.

Петров вместе с начальником штаба Крыловым из штольни, в которой находился штаб армии, поднялся на вершину крутого холма. Сверху открывался вид на город и бухту. В предрассветных сумерках город тонул в черном дыму, сквозь который прорвались яркие всплески огненных языков. На стороне Северной бухты с обоих берегов не смолкала артиллерийская канонада, и торопливые всплески выстрелов на короткие мгновения озаряли, выхватывали из темноты силуэты полуразрушенных зданий, кроны деревьев, мачты затонувших кораблей…

– Идет! – не скрывая радости, произнес Николай Иванович. – Уже миновала Константиновский равелин!

Иван Ефимович тоже увидел знакомый высокий многопалубный силуэт судна. «Грузия» вошла в Южную бухту в сопровождении военных кораблей и под охранением истребителей, которые кружили над транспортом, отгоняя прилетевших немецких коршунов. Командующий, затаив дыхание, следил за приближавшимся транспортом. С северного берега Северной бухты стали палить пушки, и вокруг «Грузии» начали вздыматься водяные фонтаны от разрывов снарядов и бомб. Вражеские летчики, как осы над медом, кружили и сыпали бомбы.

В порту уже начали поднимать дымовую завесу, чтобы прикрыть разгрузку транспорта, когда один из юнкерсов, прорвавшись через барраж наших «ястребков», круживших над рейдом, хищно спикировал на «Грузию». Две крупные бомбы попали в цель…На корабле вспыхнул пожар, пламя озарило Южную бухту, и красавица «Грузия» огромным ярким костром стала быстро уходить под воду…

Гибель корабля всегда трагична, тем более, когда гибель происходит почти у берега, когда позади остались сотни миль опасного морского пути и причал совсем близко. Петров и Крылов стояли рядом, один молча закусил губу, а второй сжал кулаки. В Севастополе, осажденном и горящем городе, среди тысяч смертей подобные случаи неизбежны, и в то же время оба воспринимали гибель корабля с щемящей болью в сердце, ибо то была не обычная смерть транспорта, а гибель надежды… Никогда прежде Севастополь не нуждался в поддержке с Большой земли, как в эти дни!

Большинство бойцов маршевых батальонов, уже находившихся на палубе, спаслись вплавь, добрались до берега. А пятьсот тонн долгожданных снарядов, уже распределенных заранее, расписанных по артиллерийским полкам, и многое другое, насущное, необходимое, пошло на дно.

Невосполнимой была и потеря самого транспорта, третьего корабля за двое суток. На подходе к берегам Крыма в море немецкие бомбардировщики обнаружили, разбомбили и потопили крупный транспорт, который вез тысячи тонн солярки и бензина. Эта же участь постигла и эсминец «Свободный».

– Товарищ генерал!

Петров обернулся. К ним по тропе поднимался дежурный офицер штаба.

– Получена телефонограмма из флагманского КП!

– Читай!

– Командующему, члену Военного Совета и начальнику штаба срочно прибыть на флагманский КП!

Член Военного Совета армии находился на передовой, у генерала Новикова, в первом секторе. Там румыны и немцы устроили психическую атаку. После бомбежки и долгой артиллерийской канонады, под грохот барабанов пошли в атаку. В полный рост длинные шеренги горных стрелков, одетых в светло-зеленые мундиры, как морские волны, накатывались на окопы и укрепления полка Рубцова, видимо, вполне уверенные, что артиллерийский налет и бомбежка смели и уничтожили все живое…Но шквальный огонь моряков и пограничников спутал и разметал стройные шеренги…

– Надо ехать, – сказал Петров.

Солнце, вынырнув из-за горизонта моря, осветило начало нового летнего дня, очередного дня жестокого сражения. Штабная потрепанная машина, в которой ехали Петров и Круглов, с трудом продвигалась по улицам, засыпанным обломками разрушенных зданий, многочисленных, больших и малых ям и воронок от разорвавшихся снарядов и бомб. Груды камней громоздились на месте старинных проспектов. Густым серым туманом стлался удушливый едкий дым. И жара. Казалось, что не столько южное солнце, а горящие здания, пламя пожарищ раскалили землю, накалили воздух. Нет больше различий между передним краем и тылом. На улицы города падают снаряды и бомбы.

Флагманский командный пункт был надежно укрыт и защищен, но он не имел запасного выхода в город из штольни. Никто не предполагал, что и этот берег Южной бухты окажется под обстрелом. Петров и Крылов последнюю сотню метров одолевали короткими перебежками и ползком. Войдя в штольню, оба грустно переглянулись, отряхнулись.

После улиц города, окутанных смрадом удушливого дыма, где все тонуло в грохоте взрывов, свисте осколков, гуле и надсадном вое моторов пикировавших бомбардировщиков, оглушила невероятная тишина подземных помещений флагманского командного пункта. Чистота, порядок, как на корабле. Ярко светили электрические лампочки под потолком. Чинно, неторопливо, но сноровисто и деловито двигались по штольне чистенькие, в отглаженной черной форме флотские офицеры штаба, отдавая генералам положенные приветствия. Штаб флота работал, как хорошо отлаженный механизм.

Адмирал Октябрьский, чем-то раздраженный, нервно ходил по кабинету, диктуя очередной приказ. Увидев вошедших Петрова и Крылова, кивком головы поприветствовал их и жестом руки указал на стулья у стола.

– Присаживайтесь, – и повернулся к молодому капитан-лейтенанту, заканчивая слова приказа.

На широком столе оперативная карта Севастополя, испещренная красными и черными знаками, стрелами, и морская карта с нанесенными на ней особыми знаками. Закончив диктовать, адмирал подошел к столу.

– Положение хреновое, и что на рассвете в бухте фрицы затопили «Грузию», надеюсь, вам известно, – в голосе Октябрьского чувствовалось сдерживаемое раздражение, – и я вызвал вас, чтобы поставить в известность. Не могу я каждые два дня терять по три корабля! Не могу! Прав не имею! Я принял решение, что отныне надводные транспортные корабли в Севастополь ходить не будут! Не будут! Баста! Для питания Севастополя флот будет использовать только одни подводные лодки!

– Только подводные лодки? – Петров и Крылов недоуменно переглянулись, понимая, какая новая трудность нависает над полками и дивизиями.

– Да! Подводные лодки! – Своим приказным тоном адмирал как бы подчеркивал, что именно он является здесь главным начальником и СОРа – Севастопольского оборонительного района, и Черноморского флота, потому ему и решать. – Будут задействованы все исправные подводные лодки. И перевозить они будут кроме снарядов только пищевые концентраты, сухари и медикаменты!

Иван Ефимович почувствовал, как жар полыхнул по его щекам и шее, нагревая их изнутри. Такое решение адмирала ставит армию в еще более тяжелое положение, и, естественно, все будущие неудачи сваливает на его, Петрова, плечи. Мучительно было сознавать, что героически сражавшуюся пехоту не в состоянии поддержать наша артиллерия. Орудий много, а со снарядами стало совсем туго. На каждую пушку считанные единицы. Зенитных почти не осталось, а тяжелых снарядов в запасе ни одного. Петрову хотелось ответить самоуверенному и, конечно, достойному морскому начальнику, старшему по должности и по годам, но нужных и острых слов не находилось, и Иван Ефимович беспомощно развел руками.

– Но этого будет явно недостаточно! Я имею в виду в первую очередь снабжение снарядами.

И Петров стал, загибая пальцы на руках, перечислять батареи, которые не отступили, которые погибли только по той причине, что у них кончились снаряды, и артиллеристы защищали свои позиции, отбивались, как пехотинцы, держались до последнего. А краснофлотцы 8‑й бригады, когда закончились снаряды, а потом патроны и гранаты, удерживали высоту тем, что забрасывали крупными камнями гитлеровцев, пытавшихся штурмовать высоту.

– На 30‑й батарее, когда закончились снаряды, стреляли одним порохом, холостыми зарядами и выплески огня несли смерть тем, кто осмелился приблизиться к батарее.

– Сегодня утром из Новороссийска вышли лидер «Ташкент» и эсминец «Безупречный», – быстро произнес адмирал, останавливая перечисления Петрова. – Они доставят маршевое пополнение и снаряды, и, разгрузившись, этой же ночью должны под покровом темноты уходить обратно!

О том, что это, по всей вероятности, будет последний рейс крупных боевых кораблей в Севастополь, адмирал решил вслух не говорить.

2

После ухода командующего Приморской армии и его начальника штаба адмирал приказал своему адъютанту никого не допускать в кабинет.

– Буду работать над сводками и документами!

Оставшись один, Октябрьский подошел к столу и молча, несколько минут смотрел то на карту города, то на морскую. Обе карты, и каждая на своем языке, ничего хорошего не сообщали. Филипп Сергеевич снова остановил свой взгляд на оперативной карте Севастополя. Она кричала о надвигавшейся грозной опасности. Он смотрел на условные знаки и видел не стрелы и подковки, а хорошо знакомые ему пригородные районы, улицы, куда прорываются немцы, в каких местах уже в самом в городе идут уличные бои.

Филипп Сергеевич грустно усмехнулся, устало потер виски ладонями. Что будет? Что будет… Впереди никакого просвета и надежды. Адмирал подошел к шкафу, открыл дверцу, взял начатую бутылку армянского коньяка, наполнил только половину стакана. Удержал руку. Выпил. Тепло разлилось по телу. Он снова грустно усмехнулся и уже вслух произнес тревожную мысль:

– Что будет? Что будет…

Последние недели адмирал спал урывками, дел было непомерно много, они накатывались волнами, которым, казалось, нет конца. Но все важные дела флота бледнеют перед одной и смертельно грозной опасностью – немцы врываются в Севастополь…И адмирал с тихой обидной грустью подумал, что ему в последнее время почему-то не везет. По-крупному не везет! Внешне вроде бы все нормально. Но он нутром чувствует свои серьезные промашки и крупные оплошности. Вроде старается сделать как лучше, а потом, выясняется, что делать надо было совсем не то и не так. Вот хотя бы с этими артиллерийскими снарядами, которых ныне так не хватает. Но кто мог предполагать, что так произойдет?

Севастополь был главной базой Черноморского флота, и его подземные склады, хранилища и штольни, недоступные для авиационных бомб, ломились от всевозможных запасов, в том числе и снарядов. Всех марок и калибров. А время было тревожное, немецкие войска приближались к Крыму. И адмирал проявил хозяйскую заботу, отправил большую часть боезапасов на Кавказ.

Сегодня, спустя более полувека, можно увидеть документы, тогда строго засекреченные:

«В середине октября 1941 г. была составлена ведомость вывоза боезапаса из главной базы. На складах Севастополя оставались только готовые выстрелы из расчета на три месяца (?!) расхода для нужд береговой артиллерии и корабельной поддержки.

Кроме готовых выстрелов в Севастополе была оставлена часть элементов для сборки их в выстрелы, но обстановка вынудила и эти элементы отправить на Кавказ. Таким образом, всего было намечено к вывозу 8036 тонн. Но фактически вывезено гораздо больше, около 15 тысяч тонн».

Еще цитата:

«Вследствие того что транспорты из Севастополя уходили один за другим, то к концу ноября 1941 г. и к началу декабря 1941 г. причалы Поти и Батуми оказались забиты боеприпасами… К концу декабря месяца 41 г. причалы Поти были очищены, а с причалов Батуми боезапас был убран только к маю месяцу 1942 г.».

Не трудно представить, что осталось бы от городов Поти и Батуми, если б хоть один немецкий самолет долетел до этих портов и сбросил бомбы на открытые огромные штабеля боеприпасов. А ведь такое было. В Керчи местное начальство собрало у мола Широкого 50 вагонов боеприпасов для нужд 51‑й армии: тонны снарядов, две тысячи авиационных бомб, две тысячи реактивных снарядов, а рядом пришвартовали баржу с боеприпасами. Дюжина немецких самолетов бомбила город и порт, одна бомба угодила в баржу, от ее взрыва сдетонировали 50 злополучных вагонов…Широкий мол, стоявшие корабли, часть прибрежных кварталов, склады с зерном и продовольствием, военным имуществом были уничтожены…

А батареи в Севастополе погибали одна за другой. Не отступая и не сдаваясь врагам, а по банальной причине – отсутствия снарядов. Сухие цифры секретных ведомостей говорят, что из подземных складов Севастополя корабли Черноморского флота вывезли боезапас весом в 15 тысяч тонн, а в первой половине 1942 года этими же кораблями, в том числе и подводными лодками, привезли 17 тысяч тонн. Зачем возили туда и обратно? На военных складах Кавказа и других районов хранились еще десятки тысяч тонн снарядов, не востребованных фронтом…

Не менее печальную картину, – еще одну промашку, и не просто очередную промашку, а крупный стратегический просчет! – показывала и строгая морская карта. Разноцветные точки и кружки вдоль побережья Крыма и особенно густо у Севастополя. Это сброшенные в море мины. И не одиночные, не группы, а усеявшие обширные территории, превратив их в минные поля. В те отчаянные дни лета 1941 года, когда линия фронта была еще далеко от Крыма, в штабе флота возник «итальянский синдром».

17 сентября нарком ВМФ сообщил Военному Совету Черноморского флота строго секретные сведения, добытые разведкой, что «в Софии ожидается решение турецкого правительства о пропуске в Черное море десяти военных кораблей Италии».

Сведения разведывательных органов взбудоражили штаб флота. Италия – союзница Германии! Возможна атака с моря! Возможна высадка вражеского десанта! Надо что-то срочно предпринимать! И последовал приказ, боевые корабли вышли в море и стали, – строго по плану! – густо засыпать прибрежные районы минами, устраивать минные поля. Вражеские корабли не подойдут и не высадят десант! Особенно густо насыпали мины в море вокруг главной базы Черноморского флота и на подходах к Севастополю. Оставили в море только один небольшой узкий проход, который легко заблокировать..

А что получилось в ходе боев, в дни обороны Севастополя? Этими своими минными полями черноморцы сами себе резко ограничили возможности, затруднили проход своих же кораблей в осажденный Севастополь. Не имея возможности широко маневрировать, они становились добычей немецких бомбардировщиков. Были случаи, когда свои боевые корабли подрывались на своих минах…

Потом еще один промах.

Тогда, в те опаленные тревогой последние дни октября 1941 года, он, Октябрьский, командующий Черноморским флотом, послал по спецсвязи шифрованную телеграмму в Москву, в Ставку, полную отчаяния и безнадежности. Он хорошо помнит написанные им строки:

«Положение Севастополя под угрозой. Противник занял Дуванкой, наша первая линия прорвана…»

В телеграмме он подчеркивал срочную необходимость перевода штаба флота и руководство флота на Кавказ, в Таупсе, а также вывода боевых кораблей в кавказские порты и предлагал в спешном порядке перевести туда же все запасы и военные склады… И сам командующий со штабом флота, опережая события, не ожидая указания из Москвы, на флагманском крейсере отбыл в Новороссийск..

Но из Москвы, из Ставки Верховного главнокомандующего за подписью Сталина пришла строгая Директива:

«Севастополь не сдавать ни в коем случае и оборонять его всеми силами!»

А заодно и приказ ему, адмиралу, немедленно вернуться в Севастополь и лично возглавить оборону.

И более полугода Севастополь героически держался, перемалывая немецкие дивизии и полки…

Того, чего адмирал так боялся, чего опасался полгода тому назад, в октябре 1941 года, именно то и происходит сейчас, в эти последние знойные дни июня: немецкие подразделения врываются в город… Снаряды уже рвутся на берегу Южной бухты, у входа в штаб флота.

А при строительстве, у штаба флота, расположенного в скале, не было предусмотрено в плане пробивать второй, запасной выход.

Адмирал задумчиво прошелся по кабинету, взглянул на красную кожаную папку с важными документами. Там лежала телеграмма от командующего Кавказским фронтом маршала Советского Союза Буденного, в которой тот подтверждал изданный ранее приказ, что из Севастополя эвакуации не будет. Адмирал знал наизусть ее содержание:

«Ваша задача остается прежней – прочная оборона. Дальнейший отход прекратить! Буденный».

Филипп Сергеевич снял трубку, позвонил Моргунову, начальнику береговой обороны:

– Как с запасным?

– Помещения готовы. Флотские связисты установили еще две мощные рации к тем, которые уже действуют на тридцать пятой, – ответил Моргунов.

Октябрьский, слушая доклад Моргунова, мысленно чертыхался. Надо же такому случиться! Командир мощной 35‑й береговой башенной батареи капитан Лещенко, человек упрямый и своенравный, никогда не был в числе тех, кого ставил в пример, кого любил, поощрял и награждал командующий флотом. А вышло, что именно у него, в подземных казематах батареи, адмирал будет иметь последнее прибежище.

3

В военной прокуратуре, когда стало известно о том, что немецкие подразделения вышли к Северной бухте, среди сотрудников началась тихая, скрытая паника. Перед лицом надвигавшейся опасности подспудно возникала скрытая борьба между сотрудниками за личное выживание. Каждый думал только о том, как бы найти убедительную и вескую причину, чтобы с попутным кораблем отплыть на Большую землю. Но внешне это ни в чем не проявлялось, а наоборот, в аппарате кипела деятельность, создавалась видимость деловой активности. Еще сохранялся внешний лоск всемогущей организации, стоявшей особо и распространявшей свою власть над всеми.

Виталий Давыдович Чернявинский, начальник отдела военно-морской прокуратуры, одним из первых почувствовал, что в Севастополе земля горит под ногами и пора, пока не поздно, сматывать удочки. Он так и подумал: «земля горит под ногами» и «пора, пока не поздно, сматывать удочки». Но серьезного основания хотя бы на примитивную «временную командировку» в Управление флотом, которое находилось в Новороссийске, не находилось. Виталий Давыдович закрылся в своем кабинете. На письменном столе стопкой громоздились папки с текущими уголовными делами. За спиной, в крупном сейфе, лежали такие же папки. Многих дезертиров, пойманных провокаторов, засланных разведчиков, разоблаченных шпионов, самострелов, трусов, мародеров и паникеров, чьи дела сохранялись, уже давно не было в живых, их, по жестким законам военного времени, расстреляли. Остались лишь листы допросов, свидетельских показаний, решения суда да акты исполнения приговора.

Чернявинский хмуро и с неприязнью смотрел на эти папки. В каждой из них есть страницы, написанные его рукой. Они свидетельствуют о его личном и непосредственном участии в судьбе обвиняемого. И Виталию Давыдовичу очень не хотелось, чтобы эти папки попали в чужие руки. Очень! У него не раз возникало желание их уничтожить. Он сжег бы их с великим удовольствием, но начальство на это не давало разрешения.

Перебирая папки уголовных дел, у него в голове вдруг мелькнула спасительная светлая мысль. На папках стоял гриф «секретно» и «совершенно секретно». И подчеркнутая строка: «хранить вечно». Значит, их надо беречь! А чтобы сберечь, папки уголовных дел необходимо вывезти на Большую землю.

– Как все просто решается! – улыбнулся Чернявинский.

Он увидел в уголовных делах свой персональный спасательный круг. Папки дел – ценный и строго секретный груз! Чем больше папок, тем ценнее груз! Его посторонним доверять нельзя. И он сам его повезет на корабле или подводной лодке.

Звонкая трель телефона оборвала приятные размышления.

– Слушаю, – Чернявинский узнал голос своего начальника, Кошелева, прокурора Черноморского флота, и повторил: – Слушаю, Александр Борисович!

– Тут сообщение пришло, думаю, для тебя интересное!

– Из Краснодара? – сразу оживился Чернявинский.

Он, минуя официальные каналы, обращался к своему хорошему знакомому, который занимал ответственную должность в штабе фронта, с просьбой о вызове на Большую землю.

– Нет! – ответил прокурор. – Но тоже издалека, по нашим меркам. Из Балаклавы!

– А что именно, Александр Борисович? – Чернявинский, мысленно чертыхаясь, старался голосом изобразить заинтересованность.

– Нашелся твой боксер! – сказал Кошелев.

– Какой еще боксер? – удивился Чернявинский, занятый своими мыслями.

– Да тот самый, за которым ты погода гоняешься! Чемпион всех флотов!

– Алексей Громов? – удивленно произнес Чернявинский.

– Да, он самый. Собственной персоной Алексей Громов!

Виталий Давыдович грустно усмехнулся. Надо же! Полгода за ним, за знаменитым боксером флота, гонялся, даже в освобожденную Феодосию ездил, хотел громкое дело раздуть и не мог поймать, а сейчас, когда не до него, сам объявился! И вслух произнес:

– Очень интересно!

– Даже очень интересно! – подтвердил прокурор. – Его наши в плен взяли!

– Взяли в плен? – не поверил Виталий Давыдович.

– Именно!

И Кошелев рассказал, что пришло сообщение от сотрудника особого отдела, что береговая батарея потопила немецкую самоходную баржу, которая шла под румынским флагом, что артиллеристы захватили в плен шесть человек экипажа.

– Понимаешь, весьма странная команда, – продолжал прокурор. – Один немецкий капитан, один румынский лейтенант и еще четверо наших в немецкой форме. Среди них и Алексей Громов!

– Очень даже интересненько! – повторил Чернявинский.

– Тебе надо ехать в Балаклаву и самому во всем разобраться.

Ехать в Балаклаву, на передовую, Виталий Давыдович конечно же ни за какие деньги сейчас не хотел. Он и в Севастополе натерпелся страху. Враг подтянул на высоты Северной бухты тяжелую артиллерию. К постоянной бомбежке прибавился артиллерийский обстрел. Добираться в штаб стало рискованно. В воздухе стоит беспрерывный вой и свист бомб, раздаются глухие разрывы снарядов. Над городом черный дым пожарищ, над бухтами белые дымовые завесы, прикрывающие корабли. Знойный воздух насыщен смрадом и пороховой гарью… Можно себе представить, что творится там, в Балаклаве, на передовой! И Чернявинский деловито сказал:

– Я к тебе сейчас зайду, и мы все обсудим вместе.

Чернявинский много лет знаком с Александром Борисовичем, еще со студенческих лет, когда учились в юридическом. Дружили семьями и отправили их еще в самом начале обороны Севастополя на Большую землю.

В тот же день в Балаклаву в особый отдел первого сектора пошла шифрованная телеграмма за подписью прокурора:

«Захваченных пленных под конвоем немедленно доставить в прокуратуру флота».

Отправив телеграмму в Балаклаву, Чернявинский подумал о том, что надо сообщить и в Политуправление, в комсомольский отдел Сергею Коркину такую, несомненно ему приятную и пикантную новость: о взятии в плен Алексея Громова в составе группы немецких десантников!