Текст книги "Мы еще вернемся в Крым"

– Почему невозможно? – вопросительно посмотрел на невозмутимое сухое лицо полковника.

Генерал, не задумываясь, вычеркнул слова «дальше невозможно», и вписал своим ровным почерком иной конец фразы, придав ей напряжение и несколько иной оттенок: «чрезвычайно трудно». Прочел следующий абзац:

«Первые дни наступления показывают, что для прорыва этих добротно оборудованных укреплений и дальнейшего продвижения наших войск к морской крепости приходится с каждым днем увеличивать количество самолето-вылетов и наращивать огневую мощь артиллерии, особенно тяжелой, вводить в бой все новые и новые воинские подразделения».

– Здесь с вашими выводами, полковник, я согласен!

Манштейн остался доволен составленным донесением, дописал еще пару фраз, показывавших трудности и сложности начатого штурма, и согласился с оптимистическим выводом:

«Оперативный срок взятия Севастополя, согласно утвержденному фюрером плану “Шёрфанг”, назначенный на 22 июня 1942 года, годовщину начала Восточной компании, вполне реален, и 11‑я армия приложит все усилия для его своевременного исполнения».

– Перепечатать и принести на подпись.

– Будет исполнено!

Положив ручку на место, генерал снова стал всматриваться в оперативную карту, разостланную на столе, обращая свое внимание на условные знаки, показывающие на продвижение частей, сломивших передовые рубежи в обороне севастопольцев. Мысленно отметил, что затраты огромные, а результаты пока ничтожные. Но они все же есть!

– Как успехи морского десанта? – осведомился генерал.

– Полный провал, – ответил Веллер.

– Я так и знал, – усмехнулся Манштейн, – но результат положителен!

– Верно, господин генерал! Мы заставили русских серьезно поволноваться, отвлекли силы на борьбу с десантом, а главное, заставили командование сдержать свой резерв, распылив его вдоль побережья, которое мы и не собираемся штурмовать с моря!

– Теперь настало время главных ударов, – сказал Манштейн и пальцем показал на карте Ялтинское шоссе и направление к Северной бухте. – С двух сторон! Надо бить, долбить не переставая, днем и ночью, концентрируя усилия на узких направлениях! Как с главной пушкой?

– Снаряды доставлены. Командир дальнобойного орудия «Дора» ждет вашей команды!

– Передайте мой приказ: завтра на рассвете открыть огонь по намеченным целям!

5

Июньская ночь коротка. Едва забрезжил рассвет и алое зарево окрасило вершины гор, сложный огромный механизм пришел в движение. Послышались короткие слова отрывистых команд. Стянуты, сброшены маскировочные сети. Загудели моторы, грозно заработали двигатели, выплескивая синеватые хлопья отработанных газов. Тысячетонный транспортер с громадным орудием, как гигантский металлический зверь, чуть качнулся, натяжно вздрогнул и, вытягиваемый двумя тепловозами, неторопливо двинулся вперед по рельсам, степенно выползая из огромной земляной выемки на железнодорожные «усы», которые пружинисто продавливались под огромной массой.

В намеченной точке железное чудовище затормозило, остановилось. Вокруг него засуетились люди, одетые в специальную кожаную черную форму. Команды сыпались одна за другой. Залязгал металл. Специальными домкратами и юстировочными моторами огромное орудие вместе с транспортером было отгоризонтировано, приподнялся и принял угрожающее направление на далекую цель гигантский ствол.

Медленно подкатили приземистые, как черепахи, бронированные вагоны-погреба. Из них специальные механизмы подали семитонный бронебойный снаряд, длинной более четырех метров, и огромную гильзу на зарядный стол, а с него в темную пасть ствола.

Снова звучали команды, отцепились тепловозы и потянули зарядные вагоны в укрытые выемки.

И все это время над позицией в предутреннем небе барражировали немецкие истребители, охраняя военный секрет вермахта. Зенитные батареи, расставленные по четырем сторонам, стволами скорострельных пушек нацелены в небо, готовые сразить любой самолет, залетевший в эту особую зону. А в двух километрах вокруг орудия рыскали с обученными собаками вооруженные до зубов специальные команды полевой жандармерии.

Ближе к передовой, укрытый и замаскированный, расположился взвод артиллерийских наблюдателей, которые использовали наряду с традиционными оптическими средствами еще и новую инфракрасную технику.

Ровно в назначенное время, в 5 часов 35 минут, прозвучала команда:

– Огонь!

И грянул выстрел. Из жерла ствола выплеснулась молния и громоподобный оглушающий гул и грохот. Он мощной звуковой волной распространился на многие километры, накрывая все вокруг. В трех километрах от позиции орудия в вагоне столовой батареи с полок посыпалась посуда, а на станции Бахчисарай и прилегавших к ней постройках звуковой волной были выбиты стекла.

В течение дня прогремело двенадцать выстрелов.

На следующий день – шестнадцать, бронебойными семитонными и фугасными пятитонными снарядами. И так каждый день. По штольням арсенала, по береговым батареям, по укрепленным позициям, по улицам Севастополя… Громовой голос «Доры» вплетался в общий хор крупнокалиберной артиллерии, превращавшей красивейший город в груды развалин….

Глава восемнадцатая

1

– Командир, куда идем? – спросил Алексей.

Закрыв замок малокалиберной пушки, Громов стал зорко осматривать бескрайнюю даль моря, которое распахнулась в своей притягательной красоте перед его взглядом. А он, не обращая внимания на прелести водной стихии, выискивал опасность.

– Направление похода зависит не от меня, а от количества горючего в баке, – ответил Вадим Серебров, держа обеими руками рулевое колесо, – Семен уточняет его наличие.

– Если хватит, может, махнем на базу, в Новороссийск? – помечтал вслух Григорий Артавкин, расположившийся у пулемета.

– А не хватит, двинем к Севастополю, – уточнил Серебров.

Самоходная малая транспортная баржа – МТБ – с румынским флагом на мачте торопливо уходила все дальше и дальше от бухты Капсель, от гористого крымского берега, и только выступавший в море скалистый кряжистый мыс Меганом, казалось, тянулся с боку темной гранитной рукой, грозя оборвать побег, схватить судно и вернуть его назад. Море насторожилось и совсем примолкло. Дизеля работали ровно и напряженно, распространяя по всему металлическому телу баржи легкую вибрацию.

Из люка высунулась голова Семена Юрченко; правая щека его была слегка измазана мазутом.

– Солярки чуть больше половины бака! – бодрым голосом доложил он командиру. – Двигаться можно!

– До Кавказа хватит?

– Не думаю, командир, дизеля ихние дюже прожорливые.

– Не дотянем?

– И до половины пути не хватит, – сказал Юрченко.

– Тогда берем курс на юго-запад, – решил Серебров.

– До Севастополя хватит с запасом, командир!

– Как ведут себя мотористы?

– Нормалек, командир! – широко улыбнулся Юрченко. – Хлопцы, хотя и румыны, но понятливые и исполнительные!

Сагитт Курбанов стоял у второго длинноствольного немецкого пулемета, задумчиво поглаживая двумя пальцами правой руки свои смоляные усики, и смотрел на удалявшийся берег родного Крыма. В его темных глазах застыла грусть. Он побывал в Крыму, на своей родине, где родился и вырос, служил на морской границе, находился всего в нескольких километрах от своего родного дома в Старом Крыму, а ни с кем из родных так и не мог повидаться, ничего не узнал о судьбе отца и матери, о братьях и сестрах, никого из знакомых не встретил…

Через четверть часа последняя видимость берега растаяла, от мыса осталась только светло-синяя полоска. Самоходная баржа, чем-то похожая на железную черепаху, шла по воде ровно и уверенно. Винт размеренно и сноровисто загребал морскую влагу, и она, недовольная, шумно пенилась за кормой, разбегаясь волнами в разные стороны.

Не спеша потекло томительное время морской дороги. Море было пустынным, и спокойное зеркало его, созданное дня загляденья в него солнца и неба, а ночью луны и звезд, вдали светилось бирюзовой нежностью и ласково шуршало по бортам ладошками мелких волн, храня тайны в своих темных глубинах. Алексей Громов стоял, упершись спиной в лебедку, и молча радовался, что судьба дала им шанс выбраться, и он переживал простую радость жизни на белом свете, чувствуя прилив сил и бодрости, бесшабашной уверенности, а в своем сердце тайно и смутно ощущал грядущее неизвестное и опасное.

В полдень на горизонте показался неизвестный дымок. Разведгруппа насторожилась, и каждый занял свое боевое место. Серебров, и вместе с ним и вся его команда, долго и пристально наблюдали за дымком. Самоходка взяла курс в открытое море, и вскоре тот дымок пропал.

Самоходную баржу разведгруппа захватила на удивление легко и быстро. Команда румын даже не пыталась сопротивляться, она просто была ошарашена внезапным появлением в глубоком тылу непонятной вооруженной группы: русских в германской форме, немецкого капитана, да еще их легковую автомашину сопровождал и охранял немецкий танк. Впрочем, танк и явился основным и весомым козырем, перед которым румыны послушно сложили личное оружие и поспешно подняли руки.

2

Севастопольская оборона проигрывала артиллерийскую дуэль. И с каждым новым днем все больше и больше. Вражеский напор становился все сильнее и сильнее. Донесения с передовой, из дивизий и бригад, становились все тревожней и тревожней.

Иван Ефимович последние сутки спал урывками. Не ослабляя общего руководства, он крепко держал нити управления вверенными ему войсками и, отдавая приказы и распоряжения, командующий в то же время успевал за день вместе со своим адъютантом побывать на самых опасных участках обороны, и там одним своим появлением вселять уверенность и твердость. Оценивая обстановку, принимал решения на местах, давал советы командирам, хвалил за проявленную инициативу и находчивость, награждал за храбрость и мужество. И не только он один, а весь его штаб работал как бойцы на передовой, на пределе человеческих возможностей.

Войска держались из последних сил. Передний край, который утонул в грохоте и гуле, окутали, как серым туманом, густые клубящиеся облака из пыли и обломков скал, поднимаемые бесконечными разрывами снарядов и авиационных бомб.

– С каждым днем становится все яснее тот факт, что мы проигрываем артиллерийскую дуэль с немцами. – Иван Ефимович поправил на носу пенсне и через стекла в упор смотрел в темные глаза генерала Рыжи, начальника артиллерии Приморской армии. – Но почему проигрываем? У нас кроме полевой есть и мощные береговые батареи, и стволы боевых кораблей…

– Но у нас нет того, что имеет противник, – с грустью в голосе ответил начальник артиллерии, – пушек для ведения навесного огня, стрелять через горы…

– А что именно?

– Нет мортир, – ответил Николай Кирьянович Рыжи.

– Как это – нет? – удивленно и строго спросил Петров.

– Нет ни одной мортиры и ни одной гаубицы.

– А в ту, прошлую оборону Севастополя, были? – спросил Петров.

– Конечно, были! И у нас, и у неприятеля.

– Как же мы это прошлепали? – Иван Ефимович опустил об руки на стол и сжал кулаки, а через секунду гневно сверкнул глазами. – А вы куда смотрели, товарищ начальник артиллерии армии?!

– На мои постоянные заявления всегда получал один и тот же ответ из Главного артиллерийского управления, что, мол, в Севастополе и так пушек много, и к тому же при обороне Одессы и сейчас в обороне Ленинграда гаубицы и мортиры не используются.

И только теперь командующий, словно прозрев, с горькой болью осознавал, что оборона Одессы и Ленинграда резко отличается от обороны Севастополя главным образом по характеру местности. Там прямые равнины, а здесь, в Севастополе и вокруг, скалистые горы и холм. Да, пушечных стволов много, значительно больше, чем у немцев. И это успокаивало. Но мощные береговые батареи, способные поразить любую цель на расстоянии в тридцать километров и даже дальше, ничего не могут сделать с мортирой или гаубицей на дистанции в пять-шесть километров, да к тому же еще упрятанной в лощине или овраге…

Рельеф местности спасал Ленинград, он позволял морской береговой, корабельной и железнодорожной артиллерии расстреливать на дистанции до сорока километров любую вражескую цель. А гористый рельеф местности под Севастополем существенно уменьшал роль береговой и корабельной артиллерии, а порой и сводил на нет ее огневую мощь…

Невольно возникает вопрос: неужели у нас в стране не имелось средних и тяжелых гаубиц и мортир? Были, и немало! Более тысячи и новых образцов, и старых. И сотни тысяч снарядов к ним. Но в первые месяцы войны тяжелые гаубицы и мортиры практически не использовались, и их срочно, чтобы пушки не доставались врагу, отправляли в тыл. Те незначительные потери были быстро восстановлены, и к концу 1941 года от промышленности поступило более сотни гаубиц, и их общее число в Красной армии возросло до девятисот единиц.

Если говорить откровенно, то в начальный период войны многие командующие были скрытыми кавалеристами, героями Гражданской войны, они имели смутное представление о боевых характеристиках и конкретных возможностях тяжелых мортир и гаубиц. Не отставало от них и высокое морское начальство, поскольку в боях на море эти самые мортиры и гаубицы просто не использовались за ненадобностью…

К тому же характер войны за первые месяцы боев показывал, что ни на одном фронте не было нужды в тяжелых мортирах и гаубицах. Ни на одном театре боевых действий.

Ни на одном, кроме Севастополя! А здесь они, тупорылые мортиры и гаубицы, взяли на себя основную боевую нагрузку. Стали козырной картой, и эта карта оказалась в руках врага…

Ко многим трудностям прибавилась еще одна. В первом и особенно четвертом секторе, где гитлеровцы, не считаясь с потерями, напористо рвались к Северной бухте, от жары и нещадно палящего летнего солнца в нейтральной полосе начали разлагаться трупы, которые не успевали ночами убирать гитлеровцы. Ветер приносил в окопы страшный смрад. В знойном воздухе стоял такой тошнотворный дух, что от него некуда было спастись ни днем ни ночью…

Оборона не рвалась под неприятельским напором, но на отдельных участках была просто пробита шквальным градом снарядов.

Войска несли потери, отражая волны атак. И зачастую, отбивая очередной штурм, когда кончались боеприпасы, израсходованы последнее патроны и гранаты, когда уже нечем было отбиваться, перед окопами и в окопах вспыхивал рукопашный бой. Измученные, усталые бойцы находили в себе силы для этой последней и решительной, традиционной для русского воинства схватки лицом к лицу с врагом. И, как правило, гитлеровцы не выдерживали рукопашных схваток…

Но после рукопашной, когда гитлеровцы снова бросали вперед свежие подразделения, наши, оставшиеся в живых, уже не имели сил для отражения очередной атаки, стояли до последнего и погибали, но не отступали и не сдавались…

3

– Слева по курсу судно! – громко выкрикнул матрос-сигнальщик, поднимая на лоб солнцезащитные очки. – Расстояние три кабельтовых!

Наблюдательный пост был расположен на скалистом выступе перед входом в Голубую бухту, где раньше, до войны, находился пост морской пограничной службы. Тут же, на скале, добротно, из гранитных камней, оборудована позиция батареи; ее орудийные стволы, матово поблескивая на солнце, смотрели в даль моря. Моряки-батарейцы, кто в тельняшке, кто обнаженный по пояс, поспешили к брустверу.

– МТБ! Самоходная малая транспортная баржа! – уточнил командир первого орудия Василий Репяхин, поправляя на макушке головы бескозырку.

– Одно орудие и два пулемета! – пробасил командир третьего орудия Иван Буряк, рослый моряк, выгоревшая на солнце тельняшка которого плотно облегала его богатырскую грудь.

Командир батареи старший лейтенант Дмитриев, расставив ноги циркулем, поднес к глазам бинокль.

– Немецкая самоходка идет под румынским флагом! Цирк устроили!

– В прошлый раз, когда фрицы пытались тут десант высадить, такие самоходки тоже были! – напомнил Василий Репяхин.

Неделю назад двенадцать самоходных барж в сопровождении торпедных катеров нахально пытались здесь высадить десант. Место важное. Захватив участок берега, высадив потом парашютный десант, немцы надеялись отрезать все возможные пути к отступлению, к эвакуации, чтобы никто не смог уйти из Севастополя. Но береговая батарея № 18 в считанные минуты метким огнем потопила девять барж, а остальные едва унесли ноги…Потом несколько дней штормовые волны прибивали к камням скалистого берега обломки немецких барж, снаряжение и трупы десантников….

– Командир, они флаг меняют! – доложил матрос-сигнальщик. – Теперь белый подняли!

– Дуриком ходят прошмыгнуть у нас под носом в свою Румынию! – заключил Иван Буряк.

– Счас мы им врежем! – произнес Дмитриев и стал отдавать одну за другой четкие команды.

Батарея пришла в движение. Артиллеристы быстро заняли свои места, стволы орудий сдвинулись и потянулись темными жерлами в направлении самоходной баржи.

– По немецким сволочам и румынским прихвостням!.. Первое орудие!..

Бух! Бух! Бух! Один раскатистый гром последовал за другим. Возле самоходной баржи всплеснулись вверх водяные столбы, а в следующее мгновение и сама она вздрогнула, на корме вспыхнула яркая молния, раздался взрыв, и самоходка, окутанная дымом, стала быстро уходить носовой частью в воду.

– Лейтенант, плывут уцелевшие фрицы! – доложил матрос-сигнальщик.

– Сколько их?

– Двое, еще двое поддерживают раненого, выходит пять фрицев, – считал вслух Распяхин, загибая пальцы.

– Еще один плывет, шестой будет!

– Не доплывут, – пробасил Буряк, вкидывая автомат.

– Отставить! – громко подал команду лейтенант. – Не стрелять!

– Пожалел гадов? – усмехнулся Буряк.

– Не пожалел, а сохраняю вещественное доказательство, – пояснил командир батареи. – Чем докажем, что потопили самоходную баржу? Ничем! Она ушла на дно. Никаких следов, одни расходы снарядов. А тут, пожалуйста, живые экземпляры!

И повернулся к посыльному:

– Дуй в штаб за особистом! Пусть допрос учинит и документ составит!

Батарейцы побежали вниз с крутой скалы, чтобы на берегу встречать и брать в плен уцелевших и плывших с потопленной баржи фрицев.

Первым к каменистому крымскому берегу добрался немецкий офицер Ганс Заукель, он оказался хорошим пловцом.

– Гитлер… капут! Гитлер… плохо! – тяжело дыша, вскинув руки вверх, выкрикивал Заукель, шагая последние метры по воде, спотыкаясь и балансируя на скользких подводных камнях.

Вторым на берег выбрался румын. Невысокий, плотный, мокрая военная форма прилипла к телу, и с нее стекала ручьями морская вода. Подняв руки, он испуганно-тревожно зыркал по сторонам черными цыганскими глазами, ничего хорошего для себя не ожидая.

Вслед за ними, матерясь на чем свет стоит, к берегу добрались Алексей Громов и Григорий Артавкин, поддерживая раненого командира.

– Врача! Скорее позовите врача!

– Ищо разобраться надо, кто вы такие, хотя и по-русски кумекаете! – злобно произнес Василий Репяхин, не опуская автомата. – Оружие сдать!

– Не ори, не дома! – ругнулся Артавкин. – Не видишь, человек кровью обливается… Где врач?

– Мы – особая спецгруппа Главного разведуправления флота, – назвал себя Громов. – Зови старшего командира и врача!

– Счас особист придет, он и будет разбираться, какая такая спецгруппа да еще в немецкой форме!

Последним приплыл Сагитт Курбанов. Тяжело дыша, фыркая и отдуваясь, он глухо сказал:

– Семена наповал… Осколком всю грудь разворотило…

4

Манштейн снова приник к стереотрубе.

Отсюда, с вершины горы Эль-Бурун, ему открывалась широкая панорама сражения за Севастополь. Чистый крымский воздух и немецкая, лучшая в мире, оптика позволяли видеть на десятки километров вокруг. На северо-западе, за холмами, покрытыми лесом, клубились и вздымались к небу серые и черные сгустки дыма, вел тяжелые наступательные бои 54‑й корпус. На западе, за Гайтанскими высотами, тоже бурно клубились дымы, и в просветах сверкала на солнце водная гладь Северной бухты. В ясную погоду с горы был виден и полуостров Херсонес, но сегодня его закрывала сизая мгла. А над городом, над бухтами, над местами ожесточенных боев в небе стаями кружили, один за другим пикировали немецкие бомбардировщики.

На вершине горы в скалистой выемке был добротно, с немецкой тщательностью, оборудован и укреплен просторный блиндаж, в котором разместился новый наблюдательный пункт командующего. Внизу, в чудесном горном ущелье, напоминавшем генералу знакомые альпийские места, в татарском селе Черкес-Кермене расположился командный пункт 11‑й армии. Сюда, в горное село, с первых дней нового штурма русской морской крепости перебазировался штаб армии.

Манштейн в который раз мысленно поблагодарил своих разведчиков, выбравших это место на вершине горы, замечательное во всех отношениях, и специалистов строителей, сумевших в короткий срок оборудовать и тщательно замаскировать новый наблюдательный пункт. Такого наблюдательного пункта еще не было ни у одного командующего армиями. Это был единственный и уникальный случай в современной войне, когда командующий мог обозревать все поле сражения. Видеть своими глазами, а не по оперативным донесениям ход боя, оценивать сложившуюся обстановку и быстро принимать необходимые решения.

Манштейн снова сосредоточенно рассматривал через мощные линзы стереотрубы район уже взятой станции Мекезиевы Горы и северо-восточную оконечность Северной бухты – направление основного главного удара.

– Танковый батальон и дивизион самоходных орудий вышли на исходную позицию, – обычным громким голосом доложил полковник Буссе, начальник оперативного отдела армии.

Танковый батальон был тем стальным кулаком, которым командующий нацелился пробить брешь в обороне русских и выйти к Северной бухте. А с береговых холмов открывались для обстрела и центральная часть Севастополя, и стоянки боевых кораблей, и многие другие важные объекты обороны.

Танки – страсть и любовь Манштейна. Он хорошо знал их боевые возможности и умело их использовал. Ровно год назад, в первый же день начала Восточной кампании, его танковый корпус, сломав оборону русских, вырвался на оперативные просторы и кинжальным рейдом пронизал Прибалтийские республики, наводя страх и вызывая панику в стане врага. А в этом году снова именно танки решили участь Керченской операции, принесли победу, сбросив десантников в море. Манштейн был вызван для победного доклада в Винницу, в «Вольчье логово», где в подземном бункере находился фронтовой штаб фюрера.

– Танковый клин и пять пехотных дивизий и одна кавалерийская бригада уничтожили три советские армии, в составе которых имелись двадцать шесть крупных войсковых соединений, – четко докладывал Манштейн о своем успехе Гитлеру, о взятии реванша за зимнее поражение. – Нам достались большие трофеи: 1133 орудия, 258 танков, множество тонн боеприпасов и десятки тысяч военнопленных. Только малая часть русских войск сумела переправиться через пролив на Таманский полуостров.

Гитлер, одетый в свой традиционный черный мундир, был в хорошем настроении, приветливо улыбался и после вручения высокой награды, поднимая бокал шампанского, сказал:

– За победу на Керченском полуострове, после взятия Севастополя вы получите поместье в Крыму и любой дворец, который вам понравится. Это вам от меня личный подарок!

Манштейн, вспоминая слова фюрера, грустно усмехнулся. Подарка, как такового, он еще не получил, а потери уже имеются. Три недели назад, накануне нового штурма главной морской крепости, командующий пожелал осмотреть с моря южный берег Крыма с его великолепными дворцами, построенными еще русскими царями и великими князьями.

Проинспектировав базу в Ялте, Манштейн решил на военном итальянском катере проехать до Балаклавы, осмотреть с моря берега Крыма. Погода была чудесная, море спокойное, чистое небо, по-летнему тепло и солнечно. На какое-то время забыли про войну, расслабились. Адъютант, с молчаливого согласия командующего, решил поплавать. Он быстро разделся и нырнул с катера.

Но морская прогулка генерал-полковника в этот момент была основательно испорчена капитаном М. Авдеевым и старшим лейтенантом С.Данило, летчиками гвардейского истребительного полка. Много лет спустя в своих мемуарах «Утерянные победы» генерал опишет эту морскую прогулку:

«На обратном пути у самой Ялты произошло несчастье. Вдруг вокруг нас засвистели, затрещали, защелкали пули и снаряды: на наш катер обрушились два истребителя. Они налетели на нас с солнечной стороны, а солнце было слепящим, мы не заметили их, а шум мощных моторов торпедного катера заглушил гул их моторов. За несколько секунд из шестнадцати человек, которые находились на борту, семеро было убито. Катер загорелся, а это было крайне опасно, так как могли взорваться торпеды, расположенные по бортам. Командир катера, молодой лейтенант итальянского флота, держался прекрасно. Не теряя присутствия духа, он принимал меры по спасению катера и раненых людей. Мой адъютант Пепо прыгнул в воду, доплыл, несмотря на мины, до берега, задержал там – совершенно голый, – грузовик, помчался на нем до Ялты, вызвал оттуда хорватскую моторную лодку, которая и отбуксировала нас в порт. Это была печальная поездка. Был убит итальянский унтер-офицер, ранены три матроса. Погиб и начальник ялтинского порта, сопровождавший нас, капитан 1‑го ранга фон Бредов.

Был тяжело ранен и мой самый верный человек, водитель Фриц Нагель, с которым я пять лет колесил по дорогам войны. Он был тяжело ранен в бедро, лейтенант сорвал рубашку, чтобы наложить жгут, но кровотечение из артерии остановить не удалось… Его похоронили на красивом ялтинском кладбище».

– Танковый батальон вышел на исходную позицию, – повторил начальник оперативного отдела.

Манштейн, приникший к стереотрубе, видел, как сосредотачиваются для атаки танки и самоходки, и выразительно махнул рукой:

– Вперед!

224‑й отдельный танковый батальон, прибывший из Германии, был оснащен тяжелыми французскими танками В-2. Главными достоинствами этих тяжелых танков кроме 75‑миллиметровых пушек была прочная толстая броня и огнеметы. Дальность поражения огнемета – более сорока метров – все вокруг выжигалось бушующим пламенем.

К этому танковому батальону и дивизиону самоходных орудий для усиления, по распоряжению Манштейна, были присоединены еще двадцать русских знаменитых танков КВ, самых мощных и лучших в мире, броню которых не пробивали ни немецкие, ни русские снаряды. Танки КВ были предназначены для защиты Севастополя, но на пути в Крым командование Крымского фронта переправило их в Керченский полуостров, где они и были захвачены в исправном состоянии. А теперь тяжелые танки КВ с немецкими экипажами шли на штурм Севастополя.

К исходу дня, после ожесточенных боев, при поддержке артиллерии и авиации, которая беспрерывно бомбила позиции отчаянных защитников города, танки, прорвав и смяв преграды, исцарапанные осколками, с вмятинами от прямых попаданий снарядов, прорвались, окутанные дымом и пороховой гарью, к Северной бухте.

Два тяжелых французских танка и мощный танк КВ, подминая траками одиноких смельчаков и раздавливая укрепления, первыми выскочили на пологий холм, возвышавшийся над важной небольшой бухтой Голландия. И сходу открыли убийственный огонь по южному берегу Северной бухты, по боевым кораблям, которые стояли у причалов.

По недомыслию, а может, и по неверию высокого морского начальства в то, что немцы смогут прорваться к Северной бухте, оно не вывело не только транспортные суда, но даже целое боевое соединение катеров-тральщиков, хотя могло своевременно перевести их в Камышовую, Стрелецкую или хотя бы Карантинную бухту и там их замаскировать. Корабли попали под губительный огонь. В поднявшейся суматохе команды судов не смогли поставить даже спасительной дымовой завесы. В течение получаса прямого расстрела танками и самоходками были потоплены десять боевых катеров-тральщиков, в том числе и крупные «Фрунзе», «Вега», «Киров» и другие.

По всему южному берегу Северной бухты, под непрерывными разрывами артиллерийских снарядов и бомбежкой, защитники города стали поспешно рыть окопы, строить укрепления, создавать оборонительные узлы и выселять жителей из ближайших, прилегающих к берегу улиц.