Текст книги "Знак четырех. Тайна отца Брауна (сборник)"

– Я чрезвычайно благодарен вам за эти сведения, – сказал адвокат. – Но ваша откровенность дает мне право заметить, что ваш ответ слишком однозначен. Я ни в коем случае не хочу сказать, что ваш сын способен на что-то такое, что могло бы поколебать вас в вашем решении, и все же он может…

– Вот именно, – сухо произнес сэр Джон Масгрейв. – Он может. Он более чем может. Прошу вас, давайте заглянем на минуту в соседнюю комнату.

Он провел их в соседнюю галерею, которую они уже успели осмотреть краем глаза, и остановился у ряда темных сумрачных портретов.

– Это сэр Роджер Масгрейв, – он указал на мужчину с продолговатым лицом и в черном парике. – Он был одним из самых низких лжецов и подлецов в подлые времена Вильгельма Оранского. Изменник двух королей и убийца двух жен. Вот его отец, сэр Роберт, честнейший человек, образчик преданности. А это его сын, сэр Джеймс, один из благороднейших мучеников-якобитов и один из первых людей, кто стал жертвовать деньги на церковь и на бедняков. Имеет ли значение то, что в доме Масгрейвов сила, честь, благородство передаются не от отца сыну, а от деда внуку? Эдуард I правил Англией прекрасно. Эдуад III принес Англии славу. Но между двумя славными правлениями была дурная слава и слабоумие Эдуарда II, который прислуживал Гавестону[23]23
  Гавестон, Пирс (ок. 1284–1312) – гасконец, друг детства и фаворит Эдуарда II.


[Закрыть] и бежал, поджав хвост, от Брюса[24]24
  Роберт Брюс – король Шотландии (годы правления 1306–1329), разгромивший английскую армию короля Эдуарда II в битве при Баннокберне (1314) в войне за независимость Шотландии.


[Закрыть]. Поверьте, мистер Грэнби, величие великого дома и история – нечто большее, чем случайные люди, которые продолжают их, хоть иногда они их не достойны. Наше наследие передавалось от отца к сыну, так было, так и будет. Джентльмены, можете смело передать моему сыну, пусть он не сомневается, я не оставлю свои деньги какому-нибудь приюту домашних животных. Пока небеса не обрушатся на землю, Масгрейв будет наследовать состояние Масгрейва.

– Да, – задумчиво произнес отец Браун. – Я понимаю, что вы имеете в виду.

– И мы с огромной радостью, – сказал адвокат, – передадим ему ваше заверение.

– Передайте это ему, – уверенно и серьезно сказал им хозяин. – Что бы ни случилось, он получит замок, титул, землю и деньги. К этому есть лишь одно небольшое дополнение личного характера. Никогда, ни при каких условиях, пока я живу, я не стану разговаривать с ним.

Выражение лица адвоката не изменилось, было все так же преисполнено почтения, а вот глаза округлились.

– Почему? Что такого он мог…

– Я – частное лицо и джентльмен, – сказал Масгрейв, – к тому же я – хранитель великого наследия. Мой сын совершил нечто настолько ужасное, что перестал быть… не джентльменом… но даже человеком. Это худшее преступление в мире. Помните, что сказал Дуглас, когда Мармион, его гость, протянул ему руку?

– Да, – сказал отец Браун.

– «Короне замки свои отдаю от темных погребов до зубцов на крепостной стене. Рука принадлежит лишь мне»[25]25
  Из поэмы Вальтера Скотта «Мармион» (1808).


[Закрыть].

Он развернулся и провел своих изрядно озадаченных гостей обратно в комнату с оружием на стенах.

– Надеюсь, вы не откажетесь отобедать, – сказал он все тем же размеренным голосом. Если желаете, можете остаться на ночь, я буду счастлив принять вас в своем замке.

– Благодарю вас, сэр Джон, – глухо ответил отец Браун. – Но, я думаю, нам пора.

– Тогда я прикажу опустить мост, – сказал хозяин, и спустя пару минут гигантский старинный механизм наполнил замок грохотом, похожим на звук вращающихся жерновов мельницы. Каким бы ржавым и старым он ни был, на этот раз мост опустился до конца, и в скором времени священник и адвокат уже снова стояли на поросшем высокой травой внешнем берегу рва.

Внезапно Грэнби содрогнулся.

– Черт возьми, да что же такого мог натворить его сын? – воскликнул он.

Отец Браун не ответил. Но когда они снова сели в машину и доехали до соседней деревни Грейстоунз, где высадились у небольшой гостиницы «Семь звезд», адвокат с удивлением узнал, что священник не намерен продолжать путешествие; иными словами, он хотел остаться здесь, недалеко от замка.

– Я не могу заставить себя оставить это вот так, – убежденно сказал отец Браун. – Пусть машина едет назад, и вы, разумеется, тоже можете возвращаться. Вы узнали то, что хотели, теперь вопрос лишь в том, готова ли ваша фирма предоставить нужную сумму младшему Масгрейву. Только я не получил ответа на свой вопрос: достоин ли он стать мужем Бетти? Мне нужно попытаться разузнать, действительно ли он совершил нечто чудовищное, или же все это – не более чем бредни старого чудака.

– Но если вам нужно что-то узнать о нем, – веско возразил адвокат, – не лучше ли поехать к нему самому? Что толку оставаться здесь, в этой заброшенной дыре, где он, наверное, и не бывает никогда.

– А что мне даст, если я приеду к нему? – возразил священник. – Я же не могу подойти к модно одетому молодому человеку на Бонд-стрит и поинтересоваться: «Простите, вы не совершали чего-нибудь бесчеловечного?» Если он действительно способен на такое, ему ничего не будет стоить просто сказать «нет». Тем более, мы даже не знаем, о чем речь. Нет, есть только один человек, которому известно все и который может об этом рассказать в каком-нибудь очередном припадке благородного чудачества. Пока что я остаюсь здесь, рядом с ним.

Сказано – сделано, отец Браун действительно остался в деревне, недалеко от эксцентричного баронета, и они несколько раз встречались и весьма любезно беседовали. Баронет, невзирая на годы, был полон сил и очень любил пешие прогулки. Его часто можно было увидеть гуляющим по деревне или шагающим по проселочным дорогам. Уже на следующий день после их приезда отец Браун, ступив с порога гостиницы на булыжную мостовую базарной площади, заметил и сразу узнал темную высокую фигуру, направлявшуюся в сторону почты. На баронете был неброский черный костюм, но его волевое лицо при ярком солнечном свете казалось еще более притягательным. Серебристыми волосами, черными бровями и вытянутым подбородком он напоминал Генри Ирвинга[26]26
  Ирвинг, Генри (1838–1905) – английский трагик.


[Закрыть] или какого-то другого знаменитого актера. Несмотря на седину, вся его фигура, как и лицо, свидетельствовали о силе, и трость свою он сжимал скорее как оружие, чем как палочку для ходьбы. Он поздоровался со священником и заговорил точно таким же уверенным тоном, как и накануне, когда рассказывал о сыне.

– Если вас все еще интересует мой сын, – последнее слово он выделил ледяным безразличием, – вы его не скоро увидите. Он только что покинул страну. Скажу вам по секрету, попросту сбежал.

– Вот как, – протянул отец Браун, внимательно глядя на него.

– Какие-то люди по фамилии Груновы, я о них никогда раньше и не слышал, не нашли ничего лучшего, чем обратиться ко мне с вопросом о том, где его искать, – поделился сэр Джон. – И я как раз иду дать им телеграмму, что, насколько мне известно, писать ему нужно в Ригу, poste restante[27]27
  До востребования (фр.).


[Закрыть]. Даже это доставило мне несколько неприятных минут: я хотел сделать это еще вчера, но опоздал на почту. Вы надолго здесь? Надеюсь, еще как-нибудь заглянете ко мне.

Когда священник рассказал адвокату об этом коротком разговоре, тот был одновременно озадачен и заинтригован.

– Почему капитан сбежал? – спросил он. – Кому еще понадобилось его разыскивать? И что это еще за Груновы, черт подери?

– Насчет первого ничего сказать не могу, – ответил отец Браун. – Возможно, это начинает выходить на свет его таинственный грех, и эти люди шантажируют его. Что касается третьего, кажется, я могу ответить вам. Помните ту жуткую толстую даму с желтыми волосами? Ее зовут госпожа Грунова, а тот невысокий мужчина – ее муж.

Когда на следующий день отец Браун зашел к адвокату, он выглядел изрядно уставшим и свой старый черный потрепанный зонтик бросил с видом пилигрима, отставляющего посох. На лице его застыла печаль, но, как бывало всегда, когда он занимался расследованиями, эта печаль выражала не поражение, а успех.

– Такого я не ожидал, – сказал он негромко. – Хотя должен был бы догадаться. Я должен был об этом догадаться еще тогда, когда вошел в замок и увидел эту штуку.

– Какую штуку? – голос Грэнби от нетерпения дрогнул.

– Когда увидел, что там стоит только один комплект доспехов, – ответил отец Браун.

В наступившей тишине адвокат продолжал буравить взглядом своего друга. Наконец друг продолжил:

– Не так давно я хотел рассказать своей племяннице, что существует два типа мужчин, которые могут смеяться вслух, когда находятся в одиночестве. Можно даже сказать, что это или очень хорошие люди, или очень плохие. Понимаете, такой человек поверяет заставившую его смеяться шутку либо Богу, либо дьяволу. Но в любом случае у него есть какая-то своя внутренняя жизнь. Люди, которые поверяют шутку дьяволу, действительно существуют. Такому человеку безразлично, что другие о ней не узнают, более того, он даже позаботится о том, чтобы никто другой не узнал ее. Ему достаточно самому наслаждаться этой шуткой, если она достаточно страшная и злая.

– Как прикажете все понимать?! – нетерпеливо воскликнул Грэнби. – О ком вы говорите? Я имею в виду, о котором из них? Кто тут обменивается зловещими шуточками с самим дьяволом?

Отец Браун посмотрел на него с загадочной улыбкой.

– В том-то и шутка, – сказал он.

Снова в комнате повисла тишина, только на этот раз тишина казалась скорее наполненной и гнетущей, чем просто пустой. Казалось, она опустилась на них, как сумерки за окном, которые постепенно уступали место мгле. Отец Браун, сидевший с бесстрастным видом, поставив локти на стол, продолжил негромкий рассказ:

– Я проверил семью Масгрейвов, – сказал он. – Все они были энергичными людьми и все жили долго, так что в любом случае деньги вашей фирме вернулись бы очень не скоро.

– Мы к этому готовы, – ответил адвокат. – Все равно ведь это не может длиться вечно. Старику почти восемьдесят, хоть он и ходит пока на своих двоих. В гостинице смеются, говорят, что он вообще бессмертный.

Тут отец Браун подскочил (подобное случалось с ним довольно редко, но двигался он в такие секунды действительно стремительно), не оторвав от стола локтей, весь подался вперед и впился взглядом в лицо друга.

– Вот! – негромко, но, сильно волнуясь, воскликнул он. – Вот единственный вопрос. Вот единственная сложность. Как он умрет? Как он должен умереть?

– Что, скажите на милость, вы имеете в виду?! – воскликнул и Грэнби.

– Я имею в виду, – отозвался из полумрака голос священника, – что мне известно, какое преступление совершил Джеймс Масгрейв.

Сказано это было таким тяжелым, мрачным тоном, что Грэнби с трудом унял дрожь, и все же, когда он пробормотал очередной вопрос, голос его дрогнул.

– Это действительно худшее преступление в мире, – ответил ему отец Браун. – По крайней мере, многие общества и цивилизации считают его таким. С очень давних времен, когда люди еще жили племенами и общинами, совершившего такое преступление ждало самое страшное наказание.

– Что же он сделал? – напряженно спросил адвокат.

– Он убил своего отца, – ответил священник.

Теперь вскочил адвокат. Нахмурившись, он какое-то время смотрел на сидящего напротив друга.

– Но ведь его отец в замке, – наконец довольно резко произнес он.

– Его отец во рву, – ответил священник. – И я – настоящий дурак, если не понял этого с самого начала, когда меня что-то насторожило в этих рыцарских доспехах. Помните, как выглядела эта комната? Насколько тщательно и аккуратно она была украшена? С одной стороны камина на стене висели две перекрещенных секиры, и с другой – две таких же. На одной стене висел круглый шотландский щит и на другой – круглый шотландский щит. Но набор доспехов стоял только с одной стороны камина. Вторая сторона пустовала. Ничто не заставит меня поверить, что человек, который украсил всю остальную комнату настолько симметрично, оставил эту ее часть кривобокой. Наверняка там стоял еще один страж в доспехах. Что с ним случилось?

На миг он замолчал, а когда продолжил, голос его звучал уже более деловито:

– Если вдуматься, это действительно прекрасный план убийства. Таким образом решается извечный для убийц вопрос: как избавиться от тела? Тело могло простоять внутри доспехов многие часы, даже дни, пока слуги ходили вокруг, ни о чем не подозревая, после чего убийца посреди ночи просто вытащил его из замка и сбросил в ров. Для этого ему даже не пришлось переходить через мост. Чем он рисковал? Тело со временем полностью разложилось бы в стоячей воде и рано или поздно превратилось бы в скелет, закованный в доспехи четырнадцатого века – ничего необычного для старого пограничного замка. Хотя вряд ли вообще кто-нибудь стал бы там что-то искать. Но я получил определенное подтверждение этому. Это было тогда, когда вы сказали, что я ищу редкие растения. О, это было действительно редкостное растение (прошу прощения за такой неуклюжий каламбур). Я увидел там следы ног, настолько глубокие, что сразу понял: человек, оставивший их, был либо необычайно тяжелым, либо нес что-то очень тяжелое. К тому же мой изящный кошачий прыжок помог мне сделать еще один вывод.

– У меня уже голова идет кругом, – сказал Грэнби. – Но я, кажется, начинаю улавливать суть этого кошмара. Так что насчет вашего кошачьего прыжка?

– Сегодня на почте, – сказал отец Браун, – я проверил то, о чем баронет рассказал мне вчера, – что он приходил туда накануне вечером. И это было не просто в тот день, когда мы пришли в замок, а в ту самую минуту, когда мы пришли. Понимаете, что это означает? Это означает, что, когда мы зашли в замок, его самого там не было, он вернулся позже. Именно поэтому нам и пришлось его так долго ждать. И когда до меня это дошло, я неожиданно понял то, что открыло мне глаза на всю картину.

– И что же это? – Глаза адвоката заблестели.

– Восьмидесятилетний старик может ходить, – ответил отец Браун. – Он в состоянии даже долго гулять по проселочным дорогам. Но старик не может прыгать. Из него прыгун даже хуже, чем из меня. Тем не менее, если баронет вернулся, когда мы дожидались его в замке, ему пришлось, как и нам, перепрыгивать ров – мост-то в это время еще не был опущен. Судя по тому, как быстро его починили, я думаю, он сам каким-то образом сделал так, чтобы мост не опускался, – не хотел, чтобы без него кто-то мог войти в замок. Но это неважно. И когда я представил себе эту удивительную картину, как облаченный в черное седовласый старик лихо перемахивает через ров, я тут же понял, что это молодой человек, переодетый стариком. Вот и весь сказ.

– Вы хотите сказать, – медленно проговорил адвокат, – что этот милый юноша убил своего отца, спрятал труп в доспехи, потом бросил в ров с водой, загримировался и так далее?

– Внешне они были очень похожи, – сказал священник. – По их семейным портретам можно заметить, что фамильное сходство в роду очень сильно выражено. А насчет грима – видите ли, в некотором смысле, внешность каждого человека и есть своего рода грим, маскировка. Старик замаскировал себя париком, молодой человек – остроконечной бородкой иностранного вида. Когда он побрился и надел парик на короткостриженую голову, он стал почти неотличим от отца, осталось лишь добавить немного грима. Теперь вы, разумеется, понимаете, почему он был так настойчив, когда предлагал вам ехать сюда утром на его машине – просто сам он собирался приехать сюда ночью на поезде. Он опередил вас, совершил свое злодеяние, принял новый облик, после чего был готов вести переговоры о наследстве.

– Вести переговоры, – задумчиво протянул Грэнби. – Вы, конечно, хотите сказать, что настоящий старик баронет повел бы переговоры совсем по-другому.

– Он бы вам прямо сказал, что капитан не получит ни пенни, – ответил отец Браун. – Весь этот план для того и понадобился, чтобы не дать старику сказать этого. Но я бы хотел обратить ваше внимание на то, каким дьявольски хитрым был этот план. Он одним выстрелом убивал нескольких зайцев. Эти русские шантажировали его за какие-то прошлые грехи, я подозреваю, что за измену во время войны. Он избавился от них одним махом, направив их по ложному следу в Ригу. Но поистине гениальным стало его решение, сделавшись стариком, объявить своего сына наследником, отказав ему в праве называться человеком. Это не только обеспечивало ему получение денег по post obit, но и решало самую большую трудность, которая могла ждать его впереди.

– Я вижу несколько больших трудностей. Вы какую имеете в виду?

– Я имею в виду, что, если бы сын не был лишен наследства, кто-нибудь обязательно нашел бы достаточно странным и подозрительным, что отец с сыном никогда не встречались. Выдумка с отречением снимала эту трудность. Поэтому я и говорю, что теперь осталась лишь одна загадка: как старик собирается умереть?

– Я уже догадываюсь, как он умрет, – процедил Грэнби.

На какой-то миг отец Браун, похоже, растерялся. Продолжил он чуть более рассеянно.

– Но и это еще не все. В его плане была и другая… м-м-м, теоретическая сторона, которая привлекала его. Ему доставило дьявольское интеллектуальное наслаждение поведать вам от лица одного персонажа, что он совершил преступление в лице другого персонажа, зная, что он действительно это сделал. Вот что я называю дьявольской иронией, шуткой, поверенной дьяволу. Хотите услышать парадокс? Иногда говорить правду доставляет адское удовольствие. Тем паче делать это так, чтобы никто не понял ее истинного значения. Вот почему ему так понравился этот трюк – притвориться другим человеком и очернить самого себя, то есть сказать правду. Вот почему он хохотал там, в галерее, когда его услышала моя племянница.

Тут Грэнби слегка вздрогнул, как замечтавшийся человек, которого рывком вернули в реальность.

– Ваша племянница! – воскликнул он. – Ведь ваша сестра хотела выдать ее за Масгрейва, не так ли? Вопрос денег и положения, надо полагать?

– Да, – сухо произнес отец Браун. – Ее мать мечтала не прогадать с браком.

Алая луна Меру

С тем, что ярмарка в Мэллоувуд-эбби (проведенная с любезного разрешения леди Маунтигл) прошла с большим успехом, согласились все. Чего там только не было: и карусели, и качели, и комические сценки – в общем, люди веселились вовсю. Кроме того, я бы еще упомянул и самую высокую цель всей этой затеи – благотворительность, если бы хоть кто-нибудь из тех, кто там побывал, смог бы мне объяснить, в чем она состояла. Впрочем, из всех, кто посетил ярмарку, нас интересуют лишь несколько человек, и в особенности трое – дама и два джентльмена, которые проходили между двумя главными шатрами, или павильонами, громко о чем-то споря. Справа от них стоял фиолетовый шатер Владыки Гор, всемирно известного предсказателя и хироманта, весь разрисованный черными и золотыми фигурами застывших в неудобных позах восточных богов, размахивающих многочисленными руками, точно осьминог щупальцами. Возможно, они символизировали то, что, стоит посетителю войти внутрь, как к нему тут же устремится несущая помощь божественная длань, а возможно, просто обозначали, что для набожного хироманта чем больше рук у посетителя, тем лучше. С другой стороны стоял шатер попроще, в нем пребывал френолог Фрозо. Этот павильон украшали более строгие картинки – чертежи на удивление бугристых черепов Сократа и Шекспира, но изображения эти были черно-белыми и изобиловали цифрами и пояснениями, в соответствии с тем бездушно-величественным стилем, который отражает исключительно рационалистический характер науки. Вход в фиолетовый шатер напоминал черный провал пещеры, и внутри его царила соответствующая тишина, но френолог Фрозо, тощий, потрепанного вида и сильно загорелый господин с подозрительно черными усами и бакенбардами, стоял у своего храма и во весь голос вещал проходящим мимо, что голова каждого из них, при должном исследовании, вне всякого сомнения, по степени шишковатости не уступит шекспировской. И стоило интересующей нас даме появиться между шатрами, как бдительный френолог, точно коршун, налетел на нее и принялся со старосветской учтивостью предлагать ей ощупать ее шишки.

Холодная вежливость, с которой дама отказалась, могла бы сойти за грубость, но за это ее можно было простить, потому что в ту секунду она была полностью поглощена спором. Кроме того, она заслуживала прощения (во всяком случае, была прощена самим френологом), потому что это была сама леди Маунтигл. Но, кем бы она ни была, неприметной ее никто бы не назвал: красивое и в то же время изможденное лицо, голодный взгляд глубоких темных глаз, напряженная, почти хищная улыбка. Платье ее, в соответствии с тогдашней модой, выглядело причудливо, поскольку происходило это еще до того, как недавняя Великая Война сделала нас серьезнее и вдумчивее. В чем-то оно напоминало фиолетовый шатер рядом, потому что его тоже на восточный манер украшали всякие причудливые и эзотерические символы. Впрочем, все знали, что эти Маунтиглы – слегка не в себе, подразумевая под этим, что она и ее супруг увлекаются верованиями и культурой Востока.

Эксцентричность дамы была тем более заметна, что оба мужчины, от перчаток до начищенных до сияния цилиндров, были одеты в высшей степени консервативно, как и подобало истинным джентльменам в те далекие времена. Хотя тут можно было заметить определенную разницу, ибо Джеймс Хардкасл выглядел пристойно и изысканно, в то время как Томми Хантер – пристойно и пошловато. Хардкасл, молодой подающий надежды политик, бывая в обществе, интересовался чем угодно, только не политикой. Скрепя сердце, придется признать, что в природе не существует молодых политиков, не подающих надежды. Но Хардкасл по крайней мере был политиком активным. Впрочем, на том празднике для его выступления фиолетового шатра приготовлено не было.

– Что касается меня, – говорил он, вставляя в глаз монокль, блестевший на его грубом, строгом лице, – я считаю, что нам все же нужно, прежде чем заводить разговор о магии, до конца разобраться с неопознанными силами. Необычные психологические силы, вне всякого сомнения, существуют в природе, даже у весьма отсталых людей. Факиры делают удивительные вещи.

– Вы хотели сказать «уморительные»? – невинно переспросил другой молодой человек.

– Оставь свои глупые шуточки, Томми! – укоризненно произнесла женщина. – И вообще, что за манера говорить о том, чего не понимаешь? Ты ведешь себя, как мальчишка, который из зала кричит фокуснику, будто знает, в чем секрет фокуса. Это так старо – подобный школьный скептицизм. А что касается неопознанных сил, я сомневаюсь, что тебе удастся их настолько…

Тут леди Маунтигл, похоже, заметила того, кто был ей нужен, – маленького неуклюжего человечка во всем черном, который стоял у другого павильона среди детей, бросавших маленькие обручи на расставленные жутковатые фигурки. Она устремилась к нему с криком:

– Отец Браун! А я вас ищу. Хочу спросить у вас кое-что: вы верите в предсказания?

Человек, к которому она обращалась, беспомощно посмотрел на маленький обруч у себя в руке и сказал:

– В каком смысле «верю»? Конечно, если речь идет о шарлатанах…

– Нет-нет, Владыка Гор не шарлатан! – убежденно воскликнула она. – Он не просто фокусник или предсказатель! Для меня большая честь, что он согласился выступать на моих праздниках. У себя в стране он великий религиозный лидер, пророк и провидец. И даже сами предсказания у него особенные: это не обычный пошлый рассказ о будущем, он открывает великие духовные истины о самом человеке, о его идеалах.

– Вот-вот, – сказал отец Браун, – именно против этого я и возражаю. Я как раз и хотел сказать, что к шарлатанству я спокойно отношусь. Это не страшнее любого из балаганных аттракционов, своего рода шутка, не более того. Но если это превращается в религию и предсказатель претендует на открытие каких-то духовных истин, тогда это уже ложь, ложь чудовищная, и я не хочу иметь с этим ничего общего.

– Парадокс получается, – улыбнулся Хардкасл.

– Хотел бы я знать, что такое парадокс, – задумчиво промолвил священник. – Мне это кажется совершенно очевидным. Вот, например, большой беды не случится, если кто-нибудь переоденется германским шпионом и станет рассказывать немцам всякие небылицы. Но если он будет за деньги сообщать им подлинные сведения!.. Поэтому я считаю, если провидец торгует истиной…

– Вы в самом деле думаете… – серьезно произнес Хардкасл.

– Да, – ответил отец Браун. – Я считаю, что он связан с врагом.

Томми Хантер не удержался и прыснул.

– Ну, знаете, – воскликнул он, – если отец Браун считает, что пророк хорош, когда обманывает, то этот темнокожий вещун вообще покажется ему святым!

– Мой двоюродный братец неисправим, – осуждающе покачала головой леди Маунтигл. – Ему все неймется разоблачать адептов, как он это называет. Я думаю, он и сюда примчался только потому, что узнал, что здесь будет Владыка. Он готов и самого Будду или Моисея на смех поднять.

– Я просто подумал, что за тобой стоит немного присмотреть, – сказал на это молодой человек, улыбаясь до ушей. – Не нравится мне, что тут эта коричневая обезьяна шатается.

– Снова ты за свое! – рассердилась леди Маунтигл. – Несколько лет назад, когда мы жили в Индии, я, наверное, так же относилась к людям с коричневой кожей. Но теперь я кое-что знаю об их поистине чудесной духовной силе. Я рада, что научилась их понимать.

– Похоже, у нас с вами совершенно противоположные взгляды, – заметил священник. – Вы за то, что он брамин[28]28
  Брамин – достигший высшей мудрости.


[Закрыть], готовы простить ему коричневый цвет кожи, а я за то, что у него коричневый цвет кожи, готов простить ему то, что он брамин. Если честно, мне не интересны духовные силы. Куда больше меня заботят духовные слабости. Но я не понимаю, почему его можно недолюбливать только за то, что кожа у него того же изумительного цвета, что бронза, кофе, темное пиво или те веселые ручьи, что на севере пробиваются сквозь торф. Хотя, – тут отец Браун бросил взгляд на леди и скромно опустил глаза, – наверное, я просто неравнодушен ко всему, что можно назвать коричневым[29]29
  Браун (brown) – по-английски «коричневый».


[Закрыть].

– Ага! – торжествующе воскликнула леди Маунтигл. – Я знала, что вы это все не всерьез.

– Ну конечно, – ввернул задетый за живое молодой человек. – А когда кто-то говорит всерьез, ты называешь это школьным скептицизмом. Когда начнется вся эта ахинея с магическими кристаллами?

– Я думаю, он может начать в любое время, – ответила леди. – Только это будут не кристаллы, а сеанс хиромантии. Хотя тебе какая разница, все равно ты скажешь, что и то, и другое – бессмысленно.

– Мне кажется, между смыслом и бессмыслицей все же есть via media[30]30
  Средний путь, т. е. компромисс (лат.).


[Закрыть], – сказал, улыбаясь, Хардкасл. – Всему ведь найдется объяснение естественное и в высшей степени разумное, но результаты порой бывают самые удивительные. Вы пойдете на сеанс? Признаюсь, лично меня распирает любопытство.

– Черта с два! – огрызнулся скептик, и его круглое лицо побагровело от презрения. – Можете сколько угодно времени тратить на своего фигляра, а я лучше схожу побросаю мячики в кокосы[31]31
  Ярмарочная забава – сбивание мячиками кокосов, установленных на подставках.


[Закрыть].

Френолог, который все еще топтался неподалеку, прислушиваясь к их разговору, тут же ухватился за открывающуюся возможность.

– Голова, дорогой сэр! – зазывно воскликнул он. – Человеческий череп – предмет куда более интересный, чем кокос. Ни один кокос в мире не сравнится с вашим поразительно…

Хардкасл тем временем уже нырнул в темные глубины фиолетового шатра, и оттуда донеслись невнятные голоса. Том Хантер повернулся к френологу и дал ему короткий, но емкий ответ, из которого, увы, следовало, что молодому человеку совершенно безразличны нити, связывающие науки естественные и сверхъестественные. Леди собралась продолжить увлекательный спор с коротышкой-священником, но вдруг в некотором удивлении запнулась, потому что Джеймс Хардкасл вышел из палатки. По сумрачности его лица и блеску монокля можно было судить об охватившем его смятении.

– Его там нет, – сухо сообщил он. – Может быть, я все же был несправедлив к нему. Какой-то черномазый старик, кажется, из его свиты, что-то нагородил мне насчет того, что хозяин-де не желает продавать священные тайны за золото.

Просияв, леди Маунтигл повернулась к остальным.

– Вот видите! – воскликнула она. – Я же говорила, он совсем не то, что вы думаете. Он выше всего этого. Ему не понравилось, что здесь столько людей и он предпочел уединение.

– Что ж, я прошу прощения, – серьезно произнес отец Браун. – Возможно, я был несправедлив к нему. Вы знаете, куда он мог пойти?

– Думаю, да, – так же серьезно ответила устроительница праздника. – Когда ему хочется побыть в одиночестве, он всегда идет в монастырский дворик, это в конце левого крыла, за кабинетом и личным музеем моего мужа. Может быть, вы слышали, этот дом когда-то был монастырем.

– Да, кое-что слышал, – с едва заметной улыбкой ответил священник.

– Если хотите, мы можем сходить туда, – быстро добавила леди. – К слову, вам непременно нужно взглянуть на коллекцию мужа. Хотя бы на «Алую луну». Вы слышали об Алой луне Меру? Это рубин.

– Я был бы счастлив увидеть коллекцию, – без особого воодушевления произнес Хардкасл. – А заодно и Владыку Гор, если этот пророк включен в экспозицию.

И они свернули на дорожку, ведущую к дому.

– И все-таки, – скептически пробормотал Томас, замыкавший небольшую процессию, – очень бы мне хотелось знать, зачем этот коричневый дьявол явился сюда, если не собирался предсказывать.

Как только он скрылся за шатром, неудержимый Фрозо в последней отчаянной попытке бросился за ним и чуть ли не схватил его за полу.

– Шишка… – начал он.

– Не шишка, – перебил его молодой человек, – а испорченное настроение. Когда я встречаюсь с Маунтиглом, у меня всегда портится настроение. – И он припустил по дорожке, спасаясь от цепких объятий ученого.

Чтобы попасть во дворик, посетителям нужно было пройти через длинный зал, который лорд отвел под свой замечательный небольшой музей восточных талисманов и культовых предметов. За одной из дверей на противоположной стороне зала гости заметили готические арки и мерцающие просветы между ними – это и был крытый квадратный дворик, под крышей которого когда-то совершали прогулки монахи. Однако их ждала встреча с чем-то на первый взгляд более удивительным, чем любой призрак монаха.

Это был старик в бледно-зеленой чалме, с ног до головы закутанный во все белое. Но лицо у него было чисто английское – розовато-бледное, украшенное гладкими седыми усами, делавшими его похожим на какого-нибудь дружелюбного полковника колониальных войск. Это был лорд Маунтигл, который относился к чарам Востока сдержаннее или по крайней мере серьезнее, чем его супруга. Для него не существовало других тем для разговора, кроме восточной религии и философии, даже одевался он, как восточный отшельник. Он с удовольствием рассказывал гостям о своих сокровищах, но было видно, что его намного больше захватывают те высокие истины, которые символизировали все эти предметы, чем их коллекционная ценность, не говоря уже о стоимости. Даже когда он вынес большой рубин, возможно, единственную по-настоящему ценную вещь в музее (по крайней мере, в денежном смысле), его гораздо больше интересовало его название, чем размер, а тем более, цена.