Текст книги "Встреча в метро"

Подъехав к добротному старому дому на улице Абовяна… в таких, кроме старожилов, могли заполучить квартиру только люди при деньгах… при больших деньгах!.. вот уж ничего похожего, их недавний пассажир смахивал скорее на бродягу, чем на богача… Мигран оставил машину у подъезда и поднялся на четвертый, самый верхний этаж. Открыли ему сразу, молодой парень в трикотажных, пузырившихся на коленях рейтузах и майке, на вид его ровесник или чуть старше, не задавая вопросов, провел его в гостиную, и Мигран, холодея от сбывшегося предчувствия, увидел на стене большую фотографию в тонкой рамке. Он всмотрелся, хотя мог и не всматриваться, лицо на фотографии он узнал с первого взгляда, это был тот старик, тот самый старик, чье тело он пятнадцать минут назад оставил в морге.

– Кто это? – спросил он, чтобы с чего-то начать, и парень лаконично ответил:

– Отец.

Мигран смутился, быть вестником несчастья он не привык.

– Мне очень жаль, – начал он сбивчивым от волнения шепотом, потом справился с собой и сказал уже нормальным голосом: – ваш отец скончался час назад. Мне очень жаль…

– Ты что, издеваешься? – глаза парня зло блеснули. – Отец умер год назад. Год, понимаешь?!

Спускаясь по лестнице, Мигран натыкался на стены, путано пытался рассуждать, но сбивался сразу, голова буквально шла кругом от всей этой несообразицы. Однако, добравшись до двора, он почти успокоился, сумятица в мыслях улеглась. Двойник! Конечно же, двойник, мало ли схожих лиц, особенно в таком возрасте, старея, люди уподобляются друг другу… А адрес? А что адрес? Наверно, спутал, если не старик, то он сам… немудрено, после того, как у тебя на глазах умер человек, собственный адрес забудешь, не то что чужой… Можно, конечно, уточнить у Мхо, наверно, и тот запомнил… но стоит ли? Память – штука ненадежная, да и… Хм. Расскажешь такое – о тебе самом бог весть что подумают. Черт ним, со стариком, в любом случае, это совпадение, всего лишь совпадение и ничем, кроме совпадения, быть не может…

Дойдя до машины, Мигран уже выкинул эту историю из головы. Он уверенно открыл дверцу, удобно устроился на переднем сидении и повернул ключ зажигания.

Тело Григория Ивановича, невостребованное никем, пролежало в морге положенное время. Потом, как это нередко делается, его передали в анатомикум, студентам первого курса медицинского института, для практики.

Секрет успеха

«Утром Лара попрекнула меня склонностью к уединению и нежеланием близко сходиться с людьми. Вот и получается, что пишешь ты не о реальной жизни, а бог весть о чем, – сказала она, гордо вздернув все еще красивую, несмотря на проступившие у губ и глаз мелкие морщинки, голову. А зачем писать о реальной жизни? Разве человек живет в реальности? Он лишь отбывает в ней трудовую повинность, чтобы вечером без помех сесть у телевизора и перенестись в другой мир.»

Март захлопнул дневник, сунул его в ящик стола и снова вперил недвижный взор в экран монитора, на котором значилось крупно и значительно: Март Май «Секрет успеха». Он всегда начинал с имени и фамилии, все, даже черновик, он любил свой звучный и слегка загадочный псевдоним, позаимствованный из обыкновенного календаря, или не совсем обыкновенного, с видами Нью-Йорка, красочного, глянцевого, подаренного некогда приятелем, побывавшим за океаном раньше других, Март в те суматошные годы только как бы мышцы разминал, не Март, конечно, но теперь он и сам словно не помнил, как его звали во времена, когда они сидели с тем самым приятелем за одной партой, не помнил он, и никто не помнил, псевдоним прирос крепче, чем партийная кличка Троцкого и прочих Зиновьевых-Каменевых, подлинные прозвания которых можно разыскать в справочниках или энциклопедиях, последних, разумеется, лет, в отличие от данного при рождении имени Марта, ибо Март Май в энциклопедиях-справочниках не значился, хотя и был писателем, более или менее продававшимся, а, значит, в той же степени читаемым…

Март… имя нравилось ему и потому, что было как бы и местным, балто-скандинавским, так сказать, человека, пустившего корни в ставшем ныне отрезанным ломтем городе Таллине (обстоятельство, в момент пребывания на эстонской территории его иногда огорчавшее, но при поездках на российскую неизменно радовавшее), делало отчасти своим (хотя кто может стать своим у эстонцев?), а, с другой стороны, придавало его писанине привкус иностранности… Март оторвался от экрана и снова выдвинул ящик стола.

«Я бы с радостью писал книги умные и горькие, да только кто их будет читать?»

Он проставил дату и закрыл тетрадь… собственно, это был блокнот модного вида, клетчатые страницы, пронзенные сверкающей спиралью из нержавейки, да и дневником он называл свои записи условно, он вовсе не заполнял страницы сведениями о съеденных и переваренных обедах или скучно-полезных встречах в барах, даже о прочитанных книгах и просмотренных фильмах, нет, в блокнот заносились мысли и идеи, Март Май был честолюбив, он хотел, чтобы после него осталось не только то, за что его жаловала толпа, ибо толпу он презирал, хотя лишь благодаря ее относительному благоволению платил за квартиру, ездил на потрепанной, правда, но все же «Тойоте», давал жене возможность одеваться пусть не у кутюрье, но и не в китайское барахло, и имел сына-старшеклассника, единственного, но ныне и один отпрыск это большая роскошь… А, впрочем, Март презирал не только толпу. Толпу, плебс, демос, зовите, как угодно, он не жаловал человечество в целом, и черные корабли его сумрачного вдохновения бороздили ядовито-желтое море желчи. Особенно Март не любил критиков, высокомерных критиков, упорно его игнорировавших, его оскорбляло то, что у всяких сорокиных и пелевиных окололитературной обслуги выше головы, он не считал себя писателем даже в нынешней своей модификации хуже вышеупомянутых, собственно, хуже, по мнению Марта, было некуда, и он отнюдь не горел желанием увидеть в итоговом протоколе себя поставленным в один ряд с подобными «столпами» современной прозы, он несомненно писал лучше и, размышляя над собственной судьбой, сравнивал себя, скорее, с Набоковым, он отлично представлял неохоту и, наверно, стыд, с какими сегодняшний классик приучал себя к мысли, что он автор не только «Дара», но и «Лолиты», правда, ныне и ту возвели в ранг серьезной литературы, но сам-то Набоков ведь понимал Впрочем, сам Март в своем активе «Дара» не имел, знал, не сомневался, что мог бы иметь, но не имел, и потому на одну доску с Набоковым себя не ставил, однако с кем-то попроще, например, Довлатовым, он, по собственному разумению, конкурировать по калибру вполне был в состоянии… Тому просто повезло, угодил в микроскопический зазор между прошлым и будущим, в момент, когда некоммерческую литературу можно было издавать коммерческими тиражами, кто бы сегодня стал заниматься каким-то Довлатовым… хотя того и теперь, кажется, покупали, удивительно, не поймешь, за что… Март сердито отодвинулся вместе со стулом от нового или, скорее, старого, купленного в антикварном магазине по немалой цене, хотя и в состоянии почти безнадежном, с трудом отреставрированного и непривычного еще письменного стола, на котором довольно странно смотрелся компьютер, и поднялся с места неловким движением человека, за сорок пять лет жизни ни разу не сделавшего элементарной утренней зарядки. Нет, настроение у него определенно не рабочее! Он прошел на кухню, засыпал в кофеварку кофе, налил воды, включил дурацкий агрегат, зачем-то заведенный Ларой на смену простенькой, но эффективной турке, хотел вернуться в кабинет, однако на полпути передумал, остановился перед дверью гостиной. Взяв пульт, сел на диван напротив телевизора, пробежался по каналам, то морщась, то зевая. Тошнотворно! И, однако, деваться некуда. Телевидение, газеты журналы, словом, злоба дня, вот та мука, из которой, приправив ее собственной злобой, он пек свой хлеб насущный. Злобой и кое-чем еще. Пряностями, так сказать. Дюжину лет назад, когда он принял твердое решение преуспеть в новом мире, торопливо возводившемся на не убранных толком руинах старого, он записал на первой странице обыкновенной 48-листовой тетради, предварявшей теперешний блокнот, пару наблюдений, а, может, принципов или заповедей, которыми руководствовался по сей день.

«Человечество в своем подавляющем большинстве питает неистребимый интерес ко всему, связанному с физиологическими отправлениями.»

«С достаточным количеством порнографии читателю можно скормить любую идею. Лучше, впрочем, обойтись вовсе без идей.»

В последнем, правда, он имел повод усомниться, ибо его рецепт был пущен в дело, увы, не им, но более чем результативно. Уэльбек! Присобачил к горе порнографии пару идеек, и пожалуйста, из никчемной книжонки с расползающимся, как гнилая ткань, сюжетом и черными дырами вместо характеров вышел европейский бестселлер. О европейской известности Март мечтал страстно, но тайно, предпочитая изображать безразличие, все равно шансов у него было мало, для преуспеяния на поле, возделанном западной демократией, следовало хотя бы родиться женщиной, те котировались куда выше, более чем посредственные романчики и повестушки, накатанные российскими полуграфоманками, переводились, издавались, даже получали премии во всяких Франциях, литература превращалась в дамскую забаву, нечто вроде вышивания былых времен, рукоделие, и тот же Уэльбек – счастливое исключение. Собственно, и Уэльбек… Покупают не идеи, а скандал, и с ним глотают прочее, всякую чушь в том числе, пусть даже автор путает примитивный секс с любовью, полагая, что любимую женщину можно, как проститутку, делить с первым встречным… оно и понятно, наверняка понятие обо всем этом он имеет весьма приблизительное, списывает пикантные сценки с порнофильмов, как это делается, Март знал даже слишком хорошо, и сам был не без греха… Ну и что? А куда деваться? Слишком много стало грамотных, вот в чем беда, научились держать в руках книгу люди, которые единственное, что умеют в бессмысленной своей жизни, это жрать, пить, трахаться да в туалет ходить, вот обо всем таком, о понятном и близком, они и предпочитают читать, и если, с одной стороны, число подобных ценителей уменьшается за счет оттока их к зкранам телевизоров, с другой, постоянно пополняется ввиду непрерывной деградации элиты. И однако на «вечных темах» паразитировало уже целое поколение писателей – здесь, не говоря о тамошних, слишком много развелось конкурентов, что и говорить, главная примета времени – многокилометровые очереди желающих продать душу дьяволу, поди обойди тысячи себе подобных… Но Март все-таки обошел. После некоторых размышлений он пустил в ход фирменный прием. Ничто не волнует людей столь сильно, сколь жизнь знаменитостей, желательно интимная, так оно было испокон веку, не случайно ведь никто не имеет никакого понятия об учении Сократа, но всякий, кто слышал имя старого философа, превосходно осведомлен о тяготах его сосуществования со сварливой супругой Ксантиппой. А какая книга наиболее известна любителям древнеримской истории? Ну конечно, сплетни Светония о разврате императоров и их родни. А каких женщин имена и даже биографии дошли до современности? Куртизанок, естественно. И так всегда, любовницы королей, пороки пап, извращения поэтов и далее, далее, только советская власть, оградив от публики личную жизнь вождей, заодно окутала мраком и похождения актеров и художников, писателей и музыкантов, и в итоге изголодавшийся по сплетням постсоветский человек оказался готов к тому, чтобы благодарно поглощать любую скандальную информацию о великих, любых, ткни пальцем и пиши все равно что, на бумаге любые слухи обретают убедительность документа, и никакой тебе презумпции невиновности… И Март храбро призвал под свои знамена целую армию персонажей, от Ленина и Сталина до поп-музыкантов, первую свою книгу он назвал «Записки бывшего гебиста», прямое попадание, то было во времена, когда гебистов разоблачали, атаковали, увольняли, книгу раскупили, поверив… собственно, даже сейчас многие верили, что все написанное им – чистая правда… Конечно, безопаснее было писать о тех, кто успел уже покинуть сей грешный мир, а то неровен час, кто-нибудь потянул бы его пред завязанные очи Фемиды, чего, впрочем, Март не слишком боялся, зная непривычку вчерашнего советского человека к правосудию, к тому же он разработал безотказный трюк, перенося те или иные рискованные сцены из реальности в область фантазии, он снимал с себя всякую ответственность за собственное воображение, так в последней книге, еще томившейся в типографии, он на добром десятке страниц изобразил не лишенную вдохновения постельную сцену, в которой раскрученная сверх всякой меры балерина Волочкова занималась любовью с четырьмя партнерами, двое были членами английского парламента, третий – Государственной думы, а четвертый, водопроводчик и, естественно, алкоголик Вася, как выяснялось на одиннадцатой странице, видел все это во сне. Собственно, подобные предосторожности, скорее всего, были излишними, человек пойдет на все ради славы, даже скандальной, впрочем, скандальная теперь котируется выше любой другой, недаром люди измышляют известности ради такое, чего самая изощренная фантазия скромного писателя вроде Марта вообразить не в состоянии, например, селятся в конуре и лают на прохожих, гоняются за кошками и лакают бурду, и все это в здравом уме и при доброй памяти, так что Март мог вывести на свои страницы в непотребном виде практически любого, он и выводил, не всегда в непотребном, но не самом обычном. Что удивительно, он нередко попадал в точку, опережая события, Березовский стал у него политическим эмигрантом года за три до того, как это приключилось в действительности, а уж Ходорковского били сокамерники году аж в 1998, но теперь об олигархах он не писал, надоели, была, правда, голубая мечта изобразить Чубайса, но никак не вырисовывалась ситуация. Конечно, особое внимание он уделял телеперсонажам, настала их эпоха, любой мыльный пузырь, полетав недельку на телеэкране, превращался в сознании миллионов людей в густонаселенную планету, кладезь мудрости и красоты. Ну и, конечно, в приманку, отпечатай на обложке знакомый лик, тисни в аннотации пару примелькавшихся фамилий, и тираж разошелся. Март давно уже сделал действующими лицами своих баек Татьяну Миткову и Сергея Доренко, а теперь примеривался к дамам из ток-шоу «Школа злословия», выбирал долго и придирчиво, склонялся, скорее, к Толстой, Дуня, по его мнению, была хоть и помоложе, но простовата, а в Татьяне при всей ее монументальной стати просматривалась порода, да и в принципе, могучие женщины с обильной плотью в качестве персонажей казались Марту более привлекательными, чем современные девочки, эдакие проволочные человечки…

Он выключил телевизор, вернулся на кухню, налил в чашку противного, успевшего остыть в процессе приготовления кофе, руганул мимоходом кофеварку, прошествовал в кабинет, снова сел перед компьютером и решительно придвинул клавиатуру. Да, сюжет не продуман, персонажи аморфны, меняют очертания, как амебы, но что из того? Надо начать, а там будет видно.

Он написал уже три с лишним страницы, когда зазвонил телефон, и не сразу даже опознанный голос некого московского приятеля после обмена приветствиями степенно прогудел:

– Слушай, Март, ты «Все про всех» просматриваешь?

– Какое еще «Все»? – удивился Март, и тот пояснил:

– Интернетовский журнальчик, появился месячишка два или три назад. Претендует на звание литературного, рассказики, рецензии. Так вот, там о тебе материальчик.

– Какой? – спросил Март, сразу представивший себе очередное ехидство какого-нибудь Золотоносова, но приятель сказал только:

– Спешу, брат. Сам посмотри.

Март набирал латинские буквы медленно и с некоторой опаской, ничего хорошего не ждал, но обнаруженный на сайте материал, где упоминалась его фамилия, на некоторое время поверг его в изумление, то была не рецензия, а рассказ, и не столько о нем, сколько… Он пробежал несколько страниц, но дойдя до фразы «Март Май иронически усмехнулся», стукнул кулаком по столу и встал. То, что он испытывал, на иронию было непохоже, гнев – да! Кто? Кто посмел?! Фамилия автора ничего ему не говорила, наверняка псевдоним… как и у него самого. Он хотел было позвонить жене, уже начал набирать номер, передумал, вернулся к столу, чтобы дочитать, однако понял, что не в состоянии, потом, позже, не сейчас.

Он мерил шагами комнату до тех пор, пока не услышал, как щелкнул замок на входной двери, торопливо вышел в коридор, но это была не Лара, явился сын, весь в снегу, румяный и веселый, и уже с порога кинул:

– Па, дай сотню!

– Зачем? – поинтересовался Март.

– Одолжил у ребят. Книжку купил.

– Каких еще ребят? – хотел спросить Март, но вместо того буркнул: – Что за книжка?

Парень с готовностью предъявил немыслимо пестрый том в твердой обложке, глянцевой с золотыми буквами, наверняка макулатура.

Март поморщился.

– Опять фантастика? – и тут же подумал, что спасибо хоть такое читает, мог бы тоже глотать дурацкие детские сказки про эльфов и троллей, которые на полном серьезе штудируют взрослые люди, либо и вовсе в книжки не заглядывать, как многие подростки.

– Ну! Замечательная штука, я посмотрел начало. Понимаешь, Наполеон выигрывает войну двенадцатого года, и все идет по-другому. Альтернативная история.

– Альтернативной истории нет и быть не может, – сказал Март сухо.

– Почему не может? – удивился сын.

– Потому. Ну, допустим, выиграл бы Наполеон ту войну. Что из того? Ну сдался б Александр, выплатил какую-то контрибуцию. Ну остался б Наполеон у власти, прижал, скажем, Англию, прожил на двадцать лет больше, что из того? Когда умер бы, тогда его империя и развалилась бы, сын-то у него был ни рыба, ни мясо, ничем себя не показал, словом, в итоге все вернулось бы на круги своя, затухло. Ну, может, Польша раньше бы независимость получила, и не было бы среди большевиков Дзержинского, так другой бы нашелся, убийцы всегда найдутся, убийцы, садисты, подонки… – Март распалялся все больше, повысил голос: – Не может быть альтернативной истории, потому что нет альтернативы человеку, он дерьмо, дерьмом был и останется!

– Понятно, – сказал слегка озадаченный сын. – А почему ты кричишь?

Действительно, почему? Март сник, молча вынул из кармана дорогой – чересчур дорогой, но если ты хочешь, чтобы тебе платили, надо выглядеть хорошо зарабатывающим – дубленки бумажник, извлек сотню, подал сыну и повернулся к тому спиной.

Когда пришла жена, он сидел в гостиной, погрузившись в глубокое кожаное кресло, курил трубку, треклятую, вонючую трубку, на которую имиджа ради сменил привычные сигареты (хорошо хоть отказался от мысли обзавестись модной, похожей на паука тонконогой собакой с мертвыми глазами), и думал над альтернативной историей, о том, что не встреть он Лару, была б у него теперь другая жена, и сын другой, неизвестно, впрочем, большая ли вышла б разница, читал бы он, допустим, не фантастику, а детективы, или родилась бы дочь и предпочитала любовные романы, ну и что, грохот в доме стоял бы в любом случае, молодое поколение жизни в тишине не обучено, так что все едино, правда, рассказ этого пакостника не появился бы на свет, а, впрочем, кто знает, может, дело и не в Ларе, а в чем-то еще?

Жена сначала отправилась на кухню, Март слышал, как чмокала дверца холодильника, звякали банки, с грохотом свалилась на пол какая-то жестянка, Лара была женщиной шумной, слышал, но не двинулся с места. Наконец она вошла в комнату и вздрогнула от неожиданности.

– Ты здесь? Я думала, ты работаешь.

– Пошли, – сказал он, поднимаясь.

В кабинете молча кивнул на стул перед компьютером и буркнул:

– Садись и читай.

Лара только покосилась на него и села. Он стоял рядом и все время, пока она читала, наблюдал за сменой выражений на ее подвижном лице, но ничего определенного так и не почерпнул. Наконец она резко отодвинула стул, встала и бросила негодующе:

– Какая чушь! Нет, не чушь, свинство!

И никакой фальши.

– А ты его помнишь? – спросил он осторожно.

– Кого? Этого жалкого журналистика?

Этот жалкий журналистик теперь в общественном мнении твой любовник, чуть было не сказал он, но удержался.

Позднее, ночью, беспокойно ворочаясь подле безмятежно спавшей жены, он впервые в жизни позавидовал аристократам и богачам, имевшим с супружницами отдельные спальни, иногда даже в противоположных крыльях особняков… Да, факт, у женщин нет понимания греха, если что-либо и вызывает у них душевные муки, то не угрызения совести, не раскаяние, а страх перед оглаской… А, впрочем, есть ли в чем каяться? Жалкий журналистик, да, делал тут какой-то материал еще перед распадом империи, явился с презентом от бывшей сокурсницы, от себя вино, цветы хозяйке, язык без костей, анекдоты, громкий голос, доволен собой, как всякий из его собратьев, провел в доме два не то три вечера, и все, исчез навсегда, и никогда не вспомнился бы, не будь его имя-фамилия набраны черным по белому в тексте мерзкого рассказа… То-то и оно, кто, спрашивается, мог знать об этом кратчайшем из знакомств, кто и от кого, собственно, второе понятно, от самого журналистика, не иначе, а зачем тому понадобилось теперь, через столько лет, оболгать невинную женщину? Просто чтобы досадить ему, Марту Маю, возомнившему свою половину женой Цезаря? Что ж, может, и так, может, и так… И однако… Время шло, на электрических часах, призрачно отсвечивавших с комода, менялись и менялись цифры, а Март все пытался проникнуть в мотивации обидчика… и дрянной ведь получился текст, нелепый, эдакая матрешка, рассказ в рассказе, про то, как он, писатель Март Май, читает в случайно попавшем в руки номере какого-то бульварного журнала рассказ о самом себе, а вернее, о своей жене, которая в унылом гостиничном номере занимается черт-те чем с заезжим журналистом (и расписано это черт-те что до деталей, почти как у самого Марта Мая), и как не спит ночью, не в силах принять решение… А какое тут, собственно, может быть решение, не в суд же подавать на клеветника, не зная, к тому же, кто он такой, укрылся под псевдонимом, гад, да и как докажешь, что клевета если это клевета…

За завтраком оба молчали или почти молчали, изредка обмениваясь короткими репликами по поводу пережаренной яичницы и слишком мягкого сыра, потом Лара стала мыть посуду, он забрал свою чашку и ушел в кабинет, но работать не мог, сидел и прислушивался, вот прекратился шум воды, стукнули дверцы сушилки, буфета, заурчал холодильник, потом прошлепали по коридору тапочки, заскрипел, задергал плохо пригнанными частями гардероб в спальне, наконец подала голос входная дверь, и Март остался один, жена ушла, наверняка в большое турне по магазинам, как почти каждый день в последние… три года? Четыре? Он уже не мог припомнить, сколько лет назад ей пришлось оставить работу, а новой так и не нашлось, понятно, кто теперь возьмет женщину за сорок, да и какой газете ныне нужен корректор за деньги, когда спеллер работает бесплатно… Да, если б не магазины… Магазины ли? Он поднялся с места, все еще колеблясь и даже мысленно стыдя себя, накинул старую куртку, сунул ноги в ботинки и выскочил в подъезд. Машина стояла у самых ворот, вывести проще просто, он проехал каких-нибудь триста метров и увидел впереди зеленое пальто жены, ходила она обычно пешком, и маршрут ее угадать было несложно. Теперь оставалось только ехать за ней. Только? Он весь взмок, пытаясь медленно продвигаться вдоль тротуара, приходилось то притормаживать, то снова трогаться, хорошо еще, был не час пик, машин относительно немного, но все равно, рутинная работа частного детектива была ему, кажется, не по силам. К счастью, до «Стокманна», куда явно направлялась Лара, было недалеко, и, увидев, что она пересекла проулок у стоянки и зашагала к боковому входу в пятиэтажную махину, он почувствовал облегчение, правда, ненадолго, когда, кое-как припарковав машину, он устремился к широким раздвижным двойным дверям, для страховки задержавшись между ними на несколько десятков секунд, нырнул в вестибюль и обозрел негустую толпу, Лары уже видно не было. Он попробовал угадать, зашла ли она в продовольственный отдел или решила сначала заглянуть на верхние этажи, выбрал наудачу второй вариант и не ошибся, добравшись до эскалатора, увидел на самом его верху зеленое пальто. Выждал минуту на случай, если Лара надумает оглянуться, и зря, поскольку она ни разу не повернула головы, а когда он приехал на второй этаж, она уже успела где-то затеряться. Где? Бродит среди мужских пальто и костюмов или поднялась выше, на третий? Скорее всего, там ведь женская одежда. Однако Лары не оказалось ни на третьем этаже, ни на четвертом, он поднялся на пятый, в «Сеппалу», но и там ее не было, заглядывать в бюро путешествий или ресторан он не стал, поехал вниз и чуть не наткнулся прямо на жену, стоявшую на втором этаже спиной к эскалатору и разговаривавшую с каким-то крупным мужчиной, Март еле успел нырнуть за развешанные вокруг куртки и наклониться, рассматривая якобы молнии на карманах, машинально подергал одну, другую, хотя на деле не видел даже самих курток и ничего не видел, горе-детектив, не мог даже позволить себе поднять голову и посмотреть на собеседника жены, оставалось только понять, зачем он сюда приперся… Наконец, поерзав и попереминавшись с ноги на ногу, он переместился к просвету между вешалками и увидел, как Лара идет к лестнице, одна, собеседник куда-то делся, а, вот он, идет вглубь отдела, может, какой-нибудь знакомый, случайная встреча. Март хотел было догнать его, заглянуть в лицо, не узнает ли, но махнул рукой, спустился вниз, обнаружил Лару у входа в продовольственный отдел и вышел из магазина. Сидел некоторое время в машине, потом поехал домой.

Он увидел из окна, как возвращалась Лара с тяжелой, надо понимать, сумкой, но встречать ее у двери не стал, закрылся в кабинете, не дожидаясь, пока она поднимется наверх. Потом сидел, слушал знакомую симфонию звуков из кухни, впрочем, длилось все недолго, она даже не разделась, только сапоги скинула и шлепала босиком, а, выложив покупки, снова ушла. Куда? В очередной магазин? Или на свидание с тем типом, договорилась на более позднее время, большой мужик, вроде того журналиста, ей такие нравились… Господи, ну и жизнь! Март прошел в гостиную, извлек из шкафа бутылку виски, стакан, потом подумал, что выпендриваться не перед кем, поставил модное пойло обратно на полку, отправился на кухню и вынул из холодильника водку. Напомнил было себе, что надо работать, день только начался, потом, что к черту, все к черту… хотя, наверно, этого и добивался подонок, который… выбить из колеи, помешать, не дать спокойно писать, но все равно, к черту!

Настроение его отнюдь не улучшилось после полудня, когда вернулся с уроков Вадим и принес с собой содержимое почтового ящика, принес, свалил на журнальный столик и удалился к себе, газет он не читал, за что и возблагодарил через четверть часа бога Март, машинально перелистывавший местные русскоязычные издания, которые выписывал в качестве источника полезной информации, все годившиеся в дело сплетни он вырезал и складывал в ящик стола, конечно, это так, дополнение, главный материал он брал из российской прессы… Небольшая колонка, подписанная, как ныне водится, двумя буквами, попалась на глаза сразу, из-за заголовка, в который не постеснялись вынести его имя-фамилию, и он пробежал, нет, внимательно прочел десяток фраз, сляпано в явной спешке, но от того не менее противно. «Март Май, который не только в переносном, но и буквальном смысле слова раздел стольких знаменитостей, на собственной шкуре почувствовал, каково это, когда сокровенные подробности личной жизни выносятся на свет»… тьфу! И все так, будто это правда насчет Лары, никаких сомнений… Сплошное злорадство… ну ладно, поняли, нужна сенсация, хоть какая-то, всем нужна, но злорадствовать-то зачем? И почему его так не любят? Вон Довлатов тоже писал о знакомых всякое, но никто ведь его не ненавидел. Кроме одного человека, Марта Мая. Март ненавидел Довлатова по причине, не вполне ясной ему самому, может, из-за того, что тому не приходилось собирать видеотеку из порнофильмов, а потом крутить их и, поглядывая без всякого – хотите, верьте, хотите, нет – удовольствия на экран, расписывать сценки-приманки для онанистов, или потому что тот не употреблял матерных слов, никакой грязи, никакой похабщины, и все равно его читали. Почему?! Почему?! Правда, время Довлатова прошло, Март в очередной раз утешил себя констатацией этого бесспорного факта, прошло, как и время любой нормальной литературы, настала эпоха, с одной стороны, ругани, непристойностей и прочей мерзости, которые смаковал плебс, и, с другой стороны, бессмысленных наборов слов, которые не читал никто, но притворялись, что читают, снобы. Плюс плохие детективы и дамские романы, конечно, но это Марта не касалось… Хотя, кто знает, может, и сейчас есть писатели, которые пишут нормальные книги, есть, где-то там, неизвестно где, потому что оркестры играют не у их ворот, потому что есть правила игры, а кто не соблюдает правил, того положено удалять с поля. Но он-то ведь эти правила принял, почему же победа никак не давалась в руки? Он вообще принадлежал к числу тех, кто всегда играет по правилам, сохранись советская власть, он и тогда не выбыл бы из игры, как многие другие, в сущности, те правила претили ему не больше, чем нынешние, в отличие от иных работников литературной фабрики нечистот, он не доводил себя до оргазма за письменным столом… Хотя и те… На самом деле, секрет успеха в том, чтобы принимать правила. Установленные властью, обществом, толпой, это все равно…

Когда Лара пришла, она уже все знала, прочла, видимо, газету прямо в каком-нибудь магазине или встретила кого, Март спрашивать не стал, дурные новости разносятся быстро и далеко, как колокольный звон.

– Март, – сказала она, войдя в комнату и тщательно притворив дверь, материнский инстинкт она пока не утратила, отметил Март язвительно, – Март, надеюсь, ты не веришь этим дурацким выдумкам? – Он промолчал, и она продолжила нервно: – Наверняка это проделки кого-нибудь из твоих персонажей. Сам накатал или поручил кому-то, сейчас ведь полно всяких продажных писак!

– Полно, – согласился Март хмуро. – А откуда он узнал про того типа?

Она только плечами пожала – мало ли? Да, действительно, мало ли, слухами земля полнится, но…

– Только не говори пошлостей, – предупредила она. – Насчет дыма без огня и тому подобное. А если склонен верить не мне, а какому-то подонку, то… Давай разойдемся. Хоть сейчас. Соберу вещи и уйду.