Текст книги "Встреча в метро"

Во Флоренции на конечной остановке аэропортского автобуса их встретил Марсель, невысокий, крепко сбитый парень примерно одних лет с Ивом.

– Гляди-ка, Санта-Аньезе собственной персоной, – улыбнулся он, на несколько секунд задержав руку Доры в своей.

Дора смутилась, а Ив поинтересовался:

– Где ты ее видел?

– А я специально съездил в Каррару на выставку. У тебя есть все шансы получить свой кусок мрамора. А у тебя – воплотиться в нетленном материале, – добавил он, обращаясь к Доре.

– Как это? – удивилась Дора.

– У устроителей выставки нет возможности раздавать денежные призы, но авторы трех лучших работ будут награждены каррарским мрамором в количестве, достаточном, чтобы перевести свои пластиковые творения, это ведь выставка пластической скульптуры, в камень. Или, если угодно, изваять что-то новое. Ладно! О выставках потом. Перейдем к жилью. Тут рядом, в Фортецце, устроили целый лагерь, разбили палатки, в выставочных павильонах поставили складные кровати. Ночлег бесплатный. Но, по-моему, это больше подходит студентам. Кто в той или иной степени при деньгах, поселился в гостиницах, те весьма подешевели, поскольку большая часть перепуганных туристов разбежалась. Но все равно, отели не для свободных художников, я лично снял себе комнатку в Ольтрарно, это по карману даже мне и, думаю, тебе. Правда, я здесь уже целый месяц, но это не имеет значения, в нынешней ситуации цены только падают, словом, я переговорил с соседями и нашел вам в том же подъезде этажом ниже крошечную квартирку, можно сказать, даром, по цене двух коек в приюте. Хозяин, молодой парень, махнул на несколько месяцев в какую-то экзотическую страну, вернется ближе к зиме. Все есть, большая кровать, шкаф, душ, плита, готовить, правда, не очень удобно, но это и не нужно, тут организовали что-то вроде столовых, конечно, кормят не бесплатно, такое никакому городу не по карману, но дешево и хотя не очень затейливо, в основном, паста в разных видах, но вкусно. Ну как?.

– Отлично, – сказал Ив. – Пошли.

– Пешком?

– Где это?

– Недалеко от Санто Спирито.

– Дойдем.

Марсель мягко, но решительно перехватил у пытавшейся сопротивляться, мол, такой маленький, совершенно ее не обременяет, Доры чемоданчик и зашагал к переходу.

– Знаешь, – заговорил он снова, пока они стояли у светофора, – парадокс, наверно, но я давно нигде не чувствовал себя столь комфортно. Хотя постреливают, бросают гранаты, вчера смертник взлетел на воздух, к счастью, не у меня на глазах и без особых последствий для окружающих, видно, в чем-то ошибся, двое легкораненых и никаких повреждений, повторяю, постреливают и прочее, но все равно удивительное ощущение, вокруг народ, какого нигде не встретишь, почти с каждым можно поговорить. Вместо больших стад или маленьких стаек туристов, бегущих за гидами либо тоскливо озирающимися в ожидании часа, когда можно будет отправиться в ресторан, люди, которые прекрасно понимают, где они находятся… собственно, потому они и здесь…

Пройдя вдоль изящной стены, украшенной отделанными мрамором нишами, они оказались на площади неправильной формы, на втором десятке метров Ив остановил Дору, взяв ее за плечи, повернул направо, и она увидела восхитительный фасад, инкрустированный белым и зеленым мрамором. Она уставилась на чудо, боясь пошевельнуться, словно это был сон, и невольное движение могло ее разбудить, не дав насмотреться… и тут почувствовала, как напряглись пальцы Ива. И почти сразу увидела сама: с левой стороны чуть выше человеческого роста на бело-зеленом великолепии темнело пятно, от которого по мрамору разбегались частые трещины.

– Граната, – сказал Марсель.

– Его поймали? – спросила Дора со страстной надеждой.

– Да, увезли с проломленным черепом. – Марсель посерьезнел. – Любители искусства – народ суровый. Правда, погибла девушка, она, видимо, заметила что-то, пыталась остановить подонка, гранат было две, одну он бросил в нее, вторую…

– Вторую в Леона Баттисту Альберти, – пробормотал Ив. – И много такого… вандализма?

– Не очень. К счастью, они ничего не понимают в искусстве. Чтобы наносить существенный урон, нужны знания. В самом начале какой-то гад ворвался в Тринита, без бомбы, с автоматом или автоматическим пистолетом, стал стрелять по фрескам. Но, видишь ли, он не знал, где Гирландайо, а может, вовсе не ведал о его существовании.

– А европейцев среди них нет? – спросил Ив. – Попадаются ведь и такие… обратившиеся…

– Пока не было. Европейцы умирать не любят, в смертники не идут.

– Не все же себя взрывают, – возразил Ив.

– Не все. Тот, в Тринита, выпустил обойму у входа и удрал, то есть пытался, его схватили. Увы, только после того, как он отстрелялся, не все так просто, нет навыка, нет оружия, газовые пистолеты, всякого рода дубинки, клюшки, биты, каждый захватил с собой, что имел, но против бомбы с этим не попрешь. Конечно, нас много. Посмотрите на площадь.

Дора огляделась, действительно, народу было много, часть сидела прямо на мостовой, часть ходила, небольшие группки стояли там и сям.

– Увидеть террориста, скорее всего, кто-то успеет. Но удастся ли его остановить? И какой ценой?

– Разумеется, все это действо носит скорее символический характер, – отозвался Ив. – Я, собственно, так и думал.

– Почему же ты приехал?

Ив пожал плечами.

– А почему я бросил все и помчался в Париж, когда легла в больницу мать? На самом деле, ведь я был не в состоянии хоть чем-то ей помочь.

– Только быть рядом, – кивнул Марсель.

– Да. Ладно, Дорри, пойдем. Потом мы тебе все покажем.

Начало Большой Беды пришлось на вторую неделю их пребывания во Флоренции. Было очень-очень раннее утро, когда кто-то неистово забарабанил кулаками в дверь, Дора незадолго до того проснулась, они забыли закрыть жалюзи, и едва поднявшееся над крышами солнце светило ей прямо в глаза, проснулась и осторожно, чтобы не разбудить Ива, села в кровати, собираясь встать и заняться окном. Она испуганно застыла, Ив открыл глаза, они тревожно переглянулись, прислушались, но на улице было тихо, и Ив вылез из постели и, на ходу натягивая джинсы, вышел в прихожую. Дора накинула халатик, очень кстати, поскольку в комнату ворвался растрепанный, полуодетый, в шортах и незастегнутых сандалиях, Марсель.

– Что случилось? – спросили одновременно Дора с Ивом, Марсель молчал, он словно задыхался, губы дрожали, руки тряслись.

– Да что с тобой? – крикнул Ив, и Марсель наконец выдавил из себя:

– Атомная станция!

– Разве здесь есть?..

– Под Парижем! Взрыв! Мариэлла звонила… Новая станция… Радиоактивность…

– Говори толком! – не выдержал Ив.

Марсель отдышался.

– Взорвали атомную станцию, – сказал он более связно. – Это меньше шестидесяти километров от Парижа…

– Но она не могла взорваться, – возразил Ив. – Ее построили ближе, чем обычно, поскольку… – У него сел голос, и он продолжил хрипло… – Новейшие технологии, которые исключают любую аварию… так, по крайней мере, утверждали…

– Аварию они, может, и исключают, но не действия пятой колонны! Там работали выходцы из стран Магриба, то ли Алжира, то ли Марокко… Специалисты! Не первый такой прокол, а? Люди получают западное образование с тем, чтобы в нужный момент обратить его против Запада! А мы им даем зеленый свет!..

– А может, это не они, – пролепетала Дора.

– Они, они! Трое их дежурило в ночную смену… воображаете, сколько их было вообще?.. ухитрились пронести оружие, вытеснили остальной персонал из какого-то там зала и заперлись, те, кого выгнали, не сразу поняли, что происходит, стали звонить туда-сюда… Кому звонили, тоже не разобрались, даже переговорщиков на вертолете послали, думали, будут некие требования… Эта команда, к счастью для себя, не долетела, была на полпути, когда бабахнуло… Теперь надо эвакуировать чуть ли не половину Иль-де-Франс…

Дора ахнула.

– А?.. А Париж?

– Да! И Париж!

У Доры потемнело в глазах, наверно, она ненадолго потеряла сознание, ибо, придя в себя, обнаружила, что лежит на кровати с мокрым полотенцем на лбу, а Ив растирает ее ставшие ледяными руки.

– Все хорошо? – спросил он тревожно, когда она открыла глаза.

– Хорошо? – переспросила она бессмысленно и вспомнила. – Что теперь может быть хорошо?

Она повернула голову к окну, за ним по-прежнему светило солнце, небо было синее, вдалеке виднелся кусочек колокольни Санто Спирито, и ничто не нарушало тишину. А в Париже темно, тучи совсем черные, и из них хлещут струи радиоактивного дождя, и стоит невероятный шум, кричат и плачут люди, гудят машины, множество машин забило улицы, в попытках выбраться из города водители теряют голову, сворачивают не туда, сталкиваются, визг тормозов и скрежет, звон разбитых стекол, и хлещет, и хлещет, и хлещет радиоактивный дождь, ливень, потоп… Потом она подумала, что все может быть совсем не так, по крайней мере, там не темно, тоже утро, как здесь, и тучи не обязательны, чистое небо и никакого дождя, только ветер… ветер, который несет и несет радиоактивную пыль! Ей стало совсем худо, она закрыла лицо руками, зажмурилась, чтобы отогнать назойливо возникавшие перед глазами картины, шепнула:

– Ив, что там?

Ив оглянулся на Марселя, тот лихорадочно тыкал в экран маленького компьютера, величиной с книжку, что на таком увидишь, монитора или телевизора в квартире не было, только их собственная техника, то, что Ив презрительно называл игрушками. Впрочем, она ничего видеть и не желала, достаточно было воображаемых картин, беспрестанно мелькавших в голове… что-то бормотали невнятные голоса, сначала на итальянском, потом на евро, она никак не могла сосредоточиться и вникнуть в сообщения, до нее доходили только обрывки, говорили о станции, что надо заглушить реактор, остановить выбросы, о роботах, дронах, она пропускала эту ерунду мимо ушей, ждала, когда скажут о Париже… Париж! Лувр и Пале Гарнье, Вандомская площадь и Вогезы, Ситэ и Сен-Луи… Квартира, где она жила с родителями, находилась на одной из опрятных улочек Сен-Луи, когда она была совсем маленькая, и мать днем выводила ее гулять, они часто пересекали остров, переходили мост и подолгу сидели в скверике за Нотр-Дам… Нотр-Дам! И Тюильри, и Люксембургский сад… Тут она услышала: «… весь общественный транспорт брошен на вывоз жителей из города»… «…вокзалы переполнены»… да, как же она забыла про вокзалы, сразу вообразились толпы на перронах, толкотня, люди берут штурмом поезда, кто успел раньше, захватывает сидячие места, прочие стоят в проходах, их становится все больше, так, что не протиснуться, и чемоданы, куда деваются чемоданы, ведь человеку, уезжающему надолго, на месяцы, годы, может, навсегда, надо взять с собой много вещей, а как их собрать, когда, ведь на сборы чуть ли не минуты, наверно, хватают, что попало, женщины судорожно перебирают платья, дети ревут, не желая расставаться с любимыми игрушками, а сколько всего памятного, разные, для посторонних смешные или нелепые, а для хозяев бесконечно дорогие безделушки… проще тем, кто живет в приюте, в приюте все казенное, хотя… она вспомнила о своих скромных нарядах, свитера и куртки остались там, на улице Эльдер, она забрала к Иву только летнюю одежду… ах, какая разница, где что лежит и останется лежать… а милый старенький медвежонок Луи?.. вспомнив о медвежонке, она заплакала навзрыд. Ив, подсевший к Марселю и тоже всматривавшийся в экран, оглянулся, но промолчал, видно, решил, что лучше дать ей выплакаться, и правильно… Потом раздался звонок, и монотонное бормотание диктора сменил взволнованный голос Клаудии.

– Ив! – почти кричала она. – Ты где, еще во Флоренции? Слава богу! Я звоню… я хотела тебя успокоить, она здесь, я ее привезла…

– Спасибо, Клаудия, – сказал Ив после короткой паузы, его голос чуть дрогнул, и Доре стало нестерпимо стыдно, как она могла забыть про Кассандру. – Что с Пьером?

– Едет. С трудом выбрался, угодил в какую-то заваруху, в пригородах черт знает что творится, народ накинулся на арабов и прочих подобных, те, естественно, тоже остервенели, масса таких, до которых словно не дошло, что и они в том же, прошу прощения, дерьме, радуются, полиции на всех не хватает, всюду поджоги, драки, орудуют ножами, кидают булыжники, Пьеру выбили боковое стекло, хорошо, жив остался, только осколками чуть-чуть порезало… Но, слава богу, он уже на трассе.

– А как в Ницце?

– Спокойно. Так Кассандра вас ждет. Как и мы.

– Спасибо, Клаудия, – сказал Ив еще раз и выключил то ли компьютер, то ли только звук, поскольку наступила тишина.

– Кто такая Кассандра? – спросил Марсель.

– Моя последняя работа.

– Понятно. Ладно, пойду оденусь.

– Дорри, – тихо позвал Ив, когда дверь за Марселем закрылась. – Ты в порядке?

Дора слезла с постели и села на узенький диванчик рядом с ним.

– Что теперь будет? – спросила она.

Ив обнял ее за плечи и прижал к себе.

– Ну что я за человек, – сказал он, не отвечая на вопрос. – Случилась катастрофа, глобальная катастрофа, назовем вещи своими именами, и все-таки у меня отлегло от сердца, когда позвонила Клаудия. Как будто Кассандра важнее, чем… – Он судорожно вздохнул. – Ну не чудовищно ли?

– Ты – художник, – возразила Дора.

– И что? Художники – такие же люди, как и все прочие.

– Не совсем.

Ив улыбнулся.

– Ах, Дорри, до чего же ты славная девочка!

– Мы останемся здесь? – спросила она.

– Пока да.

– И будем?..

– Сколько понадобится.

Флоренцию мы не отдадим, этого он не сказал, по крайней мере, не произнес ничего такого вслух, но говорить было не обязательно.

– А потом? У нас ведь больше нет дома.

– Может, и нет. А может, и есть.

– Как это?

– Ведь у тебя есть я. А у меня есть ты. А что такое дом, если не…

– Поняла! – перебила его Дора.

Они еще долго сидели, обнявшись, пока снова не пришел Марсель и не открыл незапертую дверь, в руках у него был кофейник, обмотанный махровым полотенцем, и значит, горячий, стало быть, жизнь продолжалась.

Новеллы

Ариадна

Звезды, большие и малые, желтые и белые, празднично сияли, свет узкого серпа только народившейся луны не мог притушить, а черная ткань неба еще более оттеняла их блеск. Словно порвалось драгоценное ожерелье какой-то богини, и разновеликие золотые и серебряные бусины рассыпались по подолу ее платья. Уж не была ли то ревнивая Гера, заставшая легкомысленного супруга в объятьях очередной смертной женщины? Схватилась в ярости за туго охватывавшее шею украшение, дернула, и бусы лопнули… И кто знает, может случилось и так, что Зевс в ту ночь ласкал Европу… Ариадна улыбнулась. Вот и нет, финикийскую царевну Зевс выкрал не очень и много лет назад, не много и даже совсем мало, чуть больше, чем царю критскому Миносу, ее отцу, той самой царевной рожденному, а звезды на небе давно, никто не помнит, с каких пор, да и не носят богини черных одеяний, они предпочитают цвета радостные, к тому же не удержались бы бусины на местах, куда упали, скатились бы вниз… И если уж не лукавить, то похоже небо не на подол, пусть и богини, а на исполинскую опрокинутую чашу… Что удивительно, звезды на стенках чаши так-таки держатся, не соскальзывают… Она обвела взглядом округу и подумала, что чаша словно щербатая, холмы, среди которых лежал Кносс, вырезали на ее краях неровности, а высокие кипарисы казались недалеко отбежавшими трещинками.

Однако не ради звезд Ариадна, дочь Миноса, тут стояла. Нет. Она сбежала по лестнице вниз во внутренний двор, тот был огромен, но при всей его величине звуки, доносившиеся с дальнего его конца, слышались явственно. То были звуки пира. Крики особенно разгулявшихся гостей почти заглушали мелодии кифар, музыканты, услаждавшие слух приглашенных, старались изо всех сил, но даже звона струн почти не было слышно, что говорить о пении.

Раздались негромкие голоса, шум шагов, и Ариадна быстро скользнула в тень внутри портика, колонна, у которой она до того стояла, крашенная в ярко-алый цвет, в темноте казалась совсем черной, и светлый Ариаднин наряд выделялся на ее фоне отчетливо. Мимо торопливо прошли слуги с большими кувшинами, ясно, пирующим несли еще и еще вина, такой уж день, начало игр, прогуляют до упаду, можно не беспокоиться. Она пересекла двор наискосок, вошла в коридор, свернула в другой, третий, светильники по углам едва рассеивали мрак, немудрено и заблудиться в бесконечных переходах, вверх, вниз, в стороны, не вырасти она в этом дворце… Она добралась до своей комнаты, прежде чем войти, подкралась на цыпочках к соседней, прислушалась, как там Федра, но сестра, видно, спала, ни звука не донеслось из-за расписанной замысловатым узором деревянной двери. Она отступила к своей, неслышно открыла ее и вошла. Сбросила прямо у порога светло-желтое с голубой отделкой платье, провела рукой по нежной коже груди, живота, бедер, проверила, не вспотела ли, но нет, хотя вечер был жаркий, душный. Прошла к сундуку, открыла его и… заколебалась. По силам ли ей то, что она задумала? И так ли хочет она добиться того, что?.. Готова ли? Оставила сундук, выглянула в окно. Время было позднее, ночь почти безлунная, но даже при свете факелов дворец выглядел величественным, бесчисленные его постройки спускались уступами с холмов, шагали по ступеням портики, по террасам разбегались ряды красных колонн, украшенных приплюснутыми черными навершиями, расширяясь к ним, как стройные тела критских юношей… уж наверняка подобного дворца не было не только на самом Крите, но и в любом другом месте, в Афинах уж точно, куда им, и неизвестно, ради чего… Но слово уже возникло в уме, и снова нахлынула горячая волна, как тогда, днем…

– Афинян привезли, – шепнула ей молодая рабыня, попавшаяся навстречу, когда она спускалась по узким ступеням длинной лестницы, ведущей к саду, и, передумав на ходу, она круто сменила направление и поспешила к главному входу, куда уже сбегались любопытные домочадцы – хозяева, слуги, рабыни. Еще издали она увидела стоявшие на дороге повозки, запряженные волами и уже пустые, а потом, подойдя ближе, углядела десятка полтора понурых молодых людей, мужчин и женщин, сбившихся в небольшую окруженную стражниками кучку под нижней террасой. На террасе стояло несколько человек, Ариадна приметила отца, троих-четверых его доверенных слуг, тут же оказалась и мать, и, что удивительно, Федра была здесь же. Пока Ариадна спускалась к террасе, от толпы афинян отделился один, приблизился, стал напротив и начал что-то говорить, что именно, Ариадна услышать не успела, пока подошла достаточно близко, тот свою речь закончил, но рассмотреть его она смогла во всех подробностях. Высок и статен был незнакомец, длинноног, в талии тонок, но не столь, сколь критские юноши, которых, кажется, можно пальмовой ветвью перешибить, нет, на животе и груди его бугрились крепкие мускулы, а уж плечи и руки выглядели так, что словно захоти он и выдерет пару колонн из портика, каждой рукой по колонне, и возьмется ими, как дубинами, все крушить… Но крушить афинянин как будто ничего не собирался, а ждал ответа от царя, не опустив, однако, голову, а смело глядя прямо и чуть вверх, на террасу.

– Что ж, – сказал Минос, и насмешливая улыбка чуть тронула его губы, прятавшиеся в курчавой черной бороде. – Сразись с Минотавром, коли желание такое имеешь. Сейчас тебя отведут в Лабиринт, а поединок назначим на завтра. У тебя будет время подготовиться.

Он подал стражникам знак, те подошли к чужеземцу, трогать не стали, а вежливо показали, куда идти. Афинянин молча подчинился, только перед тем, как отвернуться, обвел взглядом семью царя и приближенных. На Ариадне его взор остановился на несколько мгновений, не больше, но словно обожгло ее, как факел горящий, по телу взгляд тот прошелся, потом потух, удалился, но ей казалось, что плоть ее продолжает пылать.

– Кто это? – спросила она у матери.

– Тесей, сын афинского царя Эгея, – ответила Пасифая тихо.

– И надо ему в подземелье лезть! – сказала Федра звонко. – Вот дурень! Лучше уж в жены бы меня у отца попросил.

Минос повернул к ней голову, посмотрел, прищурившись.

– Рано тебе замуж, – сказал он и усмехнулся. – Хотя… Поразмыслить над этой идеей можно.

Ариадну словно ледяной водой обдало, тогда и сейчас, когда она у окна стояла, вспоминала… Она снова оглядела дворец, долину, небо, полное звезд… Ну небо, оно везде одинаковое, так, во всяком случае, рассказывают мореплаватели, что тут, что над Афинами, и звезды от нее не уйдут, другое дело дом родной, дворец критский со всей его роскошью и удобствами, Афины ведь, как позднее, за обедом, говорили сведущие люди, простая деревня… Ну и что? Нет, не это ее останавливало, гнев отца на себя навлечь боялась… А может, пойти к нему да попросить? Или матери открыться? Но нет, с Федрой ей не тягаться, баловали младшенькую с детства, привыкла получать, что хочет, и если уж ей взбрело в голову… Что ж… Она вернулась к открытому сундуку, вынула черное платье и покрывало такое же, лежало все с тех пор, как оплакивали Андрогея, так она черное не носила, мрачно больно, и ей совсем не идет… Но на сей раз выхода не было, в светлом ее издалека видно будет, пришлось облачиться в нелюбимый наряд, правда, надела побольше украшений драгоценных, из золота и каменьев самых редких, не форсу ради, а чтобы… ну мало ли как повернется… Потом накинула покрывало, все эти красоты, а заодно и грудь с руками спрятав, взяла светильник, проверила, достаточно ли масла, и, убедившись, что заправляли его недавно, задула пока фитиль и тихо выскользнула в пустой коридор.

Близилось к полуночи, кто не веселился на пиру, тот спал, во всяком случае, в этой части дворца, и Ариадна беспрепятственно переходила из коридора в коридор, из комнаты в комнату, из портика в портик. Время от времени ее рассеянно скользивший по сторонам взгляд останавливался на какой-либо знакомой фигуре, настенные росписи сопровождали ее непрерывной процессией, цари и царицы, жрецы и воины, плакальщицы и слуги, жнецы и пахари, а еще львы и дельфины, быки и ослы, и сады, цветы и деревья, и опять, и снова люди и животные и так до бесконечности.

Дойдя до внутреннего двора, она не стала пересекать его напрямую, побоялась, что слишком будет выделяться на фоне плит белого камня, которыми тот был вымощен, и обошла его вдоль стен, неслышно скользя от колонны к колонне, добралась до ближних пропилей и вышла к большой наружной лестнице. Однако лестница, открытая со всех сторон, показалась слишком незащищенной от стороннего взора, что если кто в окно выглянет или стражник заметит… Так что она свернула в сторону, пробралась вдоль стен к главному портику, спустилась по его пологим ступеням и продолжила путь по саду – меж деревьев, где к тому же не было освещения, никто ее увидеть не мог… Наконец путешествие подошло к концу… или, вернее, к середине… она оказалась в самом низу, и перед ней открылся черный зияющий вход в дворцовые подземелья. На одно, но долгое мгновение ее обуял страх, но она превозмогла его, зажгла от ближайшего факела… тот уже догорал, огонь добрался почти до кольца в стене, в которое факел был вдет, скоро, наверно, совсем вот-вот, придут его сменить, надо спешить… зажгла свой светильник и отважно вступила под низкий тесаного камня свод. Слева вдоль длинного прохода выстроились многочисленные запертые двери, то были кладовые, ее они не интересовали, она подняла светильник повыше и свернула вправо. Вправо. Только вправо. И еще, и еще, и еще.

Слабый свет едва рассеивал мрак, вокруг был камень, внизу, наверху, по бокам, под ногами широкие плиты, стены, сложенные из необработанного камня, голые, без штукатурки, сходились над головой, только черные провалы, обозначавшие ответвления подземного коридора, разнообразили выхватываемую из темноты слабыми отблесками от горящего масла картину. И снова она свернула вправо, и опять вправо, и еще вправо.

Проход кончился. Ариадна оказалась на небольшой площадке, куда выходило несколько дверей, заложенных снаружи крепкими толстыми засовами. Неожиданно ее охватило смущение, несколько мгновений она стояла неподвижно, глядя на подрагивавшее пламя над сильно укоротившимся фитилем, потом поборола себя, времени оставалось не так много, надо было довести до конца начатое, подошла к дверям поближе и робко позвала:

– Тесей! Тесей, где ты?

– Здесь, – отозвался настороженный голос из-за средней двери, и она устремилась к ней, поставила светильник на пол и принялась непослушными пальцами тащить засов из скоб.

Когда дверь отворилась, она переступила порог не сразу, задержалась в проеме, тот, к кому она шла, тоже не спешил подняться навстречу, сидел на широкой низкой скамье, скрестив ноги и, кажется, смотрел на нее, лицо его, насколько, по крайней мере, позволял разглядеть огонек стоявшей с ним рядом крохотной лампадки, было обращено к двери. Ариадна представила, что он мог увидеть, только черный силуэт, освещенный снизу, бледное пятно вместо лица, нагнулась, подхватила с земли свой светильник, подняла повыше.

Теперь Тесей встал и шагнул к ней.

– Кто ты? – спросил он, глядя удивленно.

– Ариадна я. Дочь царя Миноса, – сказала она. – Пришла вывести тебя отсюда.

– Зачем?

Ариадна растерялась.

– Как это? – прошептала она смущенно. – Спасти тебя хочу. Идем.

Тесей покачал головой.

– Не могу.

– Почему?

– Я должен сразиться с Минотавром, – объяснил он. Голос его звучал снисходительно, словно с малым ребенком говорил.

О боги! Сколь наивны бывают порой мужчины!

– Никакого Минотавра нет, – сказала она.

– Что?!

– Нет никакого Минотавра, – повторила она, раздельно произнося слова.

Он помолчал, потом усмехнулся.

– Понимаю. Ты ведь дочь. Непочтительно со стороны дочери верить, что ее мать способна вступить в любовную связь с быком и родить от него.

– Да как женщина может родить от быка? Где и кто такое видел? Женщина существо нежное, хрупкое, а бык… ты когда-нибудь с быком рядом стоял? Они же дикие, быки, – попробовала она его убедить, но тщетно, он недоверчиво покачал головой, оставаясь при своем, люди ведь гораздо легче верят во всякую небывальщицу, чем вещам простым и ясным.

Она попробовала зайти с другой стороны.

– Да подумай! Ты ведь видел днем мать мою Пасифаю рядом с моим отцом. Разве же мужчина может оставить при себе жену, которая детей родит от другого, человека ли, быка ли? Мыслимо ли это? Ты бы своей жене такое простил?

Это, кажется, подействовало, Тесей в самом деле задумался, потом возразил неуверенно:

– Говорят, что быка того подослал сам Посейдон. С богом не поспоришь.

– Говорят, что мой отец – сын Зевса, – бросила она чуть надменно. – С Зевсом и Посейдону меряться слабо.

– Да, верно. – Он еще помолчал и спросил: – А для чего тогда дань такая, людьми живыми? Если не для Минотавра, то…

– Завтра начнутся игры, – объяснила она. – В честь Андрогея убитого… ну ты, наверно, знаешь…

– Да, – отозвался он чуть виновато, хотя сам к смерти ее брата касательства не имел, это Ариадна знала доподлинно.

– И афинян, с тобой прибывших, подарят победителям.

– В рабство, иными словами, определят? – сказал Тесей зло, выпрямился, расправил плечи. – В рабство! Меня!

Ариадна не стала говорить, что ему, возможно, Минос другую участь уготовил, кто знает, вдруг предпочтет сын Эгеев мир и союз брачный, да не с ней, а с сестрой ее своевольной и своекорыстной, шагнула к Тесею, тронула за руку, от краткого этого прикосновения все в ней замерло, даже язык словно судорогой свело, выговорила с трудом:

– Коли в рабство не рвешься, пойдем тогда, я тебя выведу.

– А остальные? – спросил Тесей.

– Остальные?

– Прочие афиняне, со мной прибывшие.

– Они не здесь, – сказала Ариадна в замешательстве. – Их держат в другом месте, там людно и стража.

– Я не могу вернуться в Афины один, – бросил Тесей мрачно. – Мало того, что Минотавра убить не удалось…

Боги, до чего наивны мужчины!

Ариадна улыбнулась.

– Кто же тебе мешает сказать, что ты его убил?

– Солгать? – спросил Тесей высокомерно.

– В ответ на ложь.

– Но у меня нет доказательств.

– Вышел из Лабиринта, уже доказательство.

Он снова помолчал, подумал.

– А почему отец твой позволяет, чтобы о жене его такое говорили? – спросил он вдруг.

– Так каждому рот не заткнешь. Пустил какой-то злопыхатель слух, он и крутится, поди поймай. Отец и решил обратить его себе на пользу, все лучше, чем за каждым болтуном бегать.

– У тебя на все есть ответ, – сказал он сухо.

– Что в этом дурного?

Тесей поглядел хмуро, и Ариадна заторопилась.

– Мы попробуем и спутников твоих освободить. Пойдем, а то проспорим до рассвета, летняя ночь ведь коротка.

Возражений больше не последовало, и она добавила с облегчением в душе, но усталым безразличием в голосе:

– Возьми и свой светильник, вдруг мой в дороге догорит.

Когда, миновав площадку, они ступили в узкий проход, она повернула влево, потом опять и еще. Тесей некоторое время шел за ней молча, потом заговорил.

– Ты в этой путанице ходов, как у себя дома, – сказал он.

Голос его звучал вопросительно, и Ариадна ответила беззаботно:

– Так оно и есть. Мы с Андрогеем часто тут бродили. Играли обычно вместе, я его на чуточку только младше.

– У тебя ведь еще братья и сестры есть?

– Есть. Девкалион. Но он старше.

Она не стала добавлять, что и сестра имеется, не хотела о Федре упоминать, но тут ее спутник вдруг спросил:

– А кто та девушка, что рядом с матерью твоей стояла? Тоненькая такая… Словно…

Он запнулся, и Ариадна подумала, что сейчас произнесет вечное «тростинка», все Федру этим словом называли, будто другого на свете нет, но Тесей нашел иное сравнение.

– На стебелек цветка похожа.

– Сестра моя, – уронила Ариадна равнодушно, а сама вспомнила сразу, как перед обедом забежала к матери в мегарон, но вошла не сразу, услышала обрывок разговора между родителями и задержалась у двери.

– Мир с Афинами это ладно, конечно, – говорила Пасифая тоном, как всегда, рассудительным, мать была женщина разумная, отец к ее советам прислушивался, разумная и уравновешенная, тем смешнее казалась эта сказка насчет быка, – но я расспросила сейчас одну из девушек афинских, так у Тесея слава женолюба.

– Ну и что? – возразил Минос. – Мужчине это даже к лицу.

– Но Федра еще девочка совсем…

Дальше Ариадна подслушивать не стала, нестерпимо было ей такое слышать, вошла в комнату, и разговор родительский оборвался. И теперь сердце сжалось, неужто не только Федра на афинянина глаз положила?..

Но Тесей о сестре больше спрашивать не стал, вместо того взял ее вдруг за руку, остановил и к себе повернул.

– Не договариваешь ты, Ариадна. Сколько б тут в детстве не бегать, а так легко дорогу находить нельзя, коли секрета не знаешь.

– Секрета? – переспросила она машинально.

– Да. Есть ведь секрет?

Отпираться она была не в силах, только пробормотала глухо:

– Есть. Но открыть тебе его не могу.