Текст книги "Мужчины – о себе"

«Однажды после полудня, за два дня до нашего предполагаемого отъезда [для встреч с людьми], список самых неотложных дел стал в два раза больше. Я не представляла, как мне удастся подготовить все в срок. Бумаги, нуждающиеся в оформлении, паспорта, визы, билеты, требующие окончательной проверки, неуложенные чемоданы, заметки, собранные для предстоящих речей. И только мы вознамерились заняться всеми этими делами после того, как нас целое утро отвлекали, как раздался еще один звонок».

Розуэлл подошла к телефону и услышала голос юноши, умолявшего о встрече с Корри сегодня же для совета «о направлении его будущей жизни». Она сделала все, что было в ее власти, чтобы предотвратить эту встречу. Однако Корри настаивала, что обязательно поговорит с юношей, даже ценой потери своего времени.

Как Розуэлл ни протестовала, Корри тен Боом отвечала:

«„Деточка, тебе нужно научиться видеть вещи в правильной пропорции. Научиться видеть великое великим, а малое – малым… Когда стоишь у ворот вечности, как я стояла в концлагере, смотришь на вещи совсем иначе, чем когда думаешь, что проживешь еще долгую жизнь. Каждый раз, как я видела дым, поднимающийся из печей крематория, я спрашивала себя, когда придет моя очередь умереть или быть убитой? И когда каждый день живешь вот так, в тени крематория, остается очень мало вещей, которые действительно важны, – может быть, только одна – найти как можно больше людей, готовых услышать о Господе Иисусе Христе, Который хочет, чтобы каждый жаждущий мог прийти к Нему“.

Я задумалась, смогу ли когда-нибудь смотреть на вещи так же просто, как она. Я продолжила работать, прервавшись, чтобы впустить вечером нашего гостя. И я должна признать, что, хотя людской поток в нашем доме не иссякал, все, что нужно было сделать, каким-то образом оказалось сделаным. Кажется таким странным, что я в своем возрасте должна была научиться быть такой же гибкой, как эта женщина, которая на пятьдесят лет меня старше» (курсив мой. – Г. М.).

Я сравниваю двести тысяч часов работы сэра Леонарда Вульфа с тем, как работала Корри тен Боом. В своих мыслях «про себя» я предпочитаю последнее.

Глава 14
Значение наследия

«Как ты думаешь, много он оставил?» – этот досужий вопрос мы нередко слышим, когда приходят известия о смерти богатого человека. Разумеется, это не слишком тактично со стороны тех, кто задает такой вопрос, однако вопрос этот напоминает нам, что, как правило, наши представления о наследии, наследстве – о том, что человек оставляет, уходя из жизни, – связаны в первую очередь с деньгами, имуществом, собственностью.

Это печально, потому что мне вспоминаются разные люди, оставившие после себя другого рода наследство, духовная и нравственная ценность которого сохранится для последующих поколений. Один из них – мой прапрадед Томас. Родившись в 1832 году в Средней Англии, он юношей уехал в город Гулль на берегу Ла-Манша, где поступил на работу в компанию, производившую и продававшую китовый жир. Он выдвинулся в ней в качестве своего рода технического гения, изобретателя, и достиг высших постов. В какой-то момент он уверовал. Этот поворот в миропонимании побудил его стать светским проповедником Библии. У него, должно быть, очень хорошо получалось то, что он делал (в качестве проповедника), потому что, когда он в 1913 году умер, великое множество людей, чья жизнь соприкоснулась с благородством его души, присутствовало на похоронах, и грандиозная процессия их проводила его в последний путь.

Сегодня я вдохновляюсь примером этого человека, которого никогда не знал, но чьи черты скрыты где-то в моем генетическом коде. Я ощущаю его призыв ко мне быть упорным, стремиться к цели, реализовать свои дары и способности, быть чистым перед Богом. А иногда, когда бываю вполне доволен чем-либо, я слышу свой собственный голос: «Думаю, старого Томаса это порадовало бы».

О значении этого человека для меня я задумался какое-то время назад, стоя у древней церковной купели, куда он младенцем был принесен своими родителями для приобщения к Богу. В нескольких шагах от дверей этой старой английской церкви, где он в детские годы поклонялся Богу, находится его могила. Томас, конечно, не здесь; он с нашим Отцом. Но его наследие хранится в моей душе.

Когда мужчины думают «про себя», ничего странного, если им приходят в голову мысли о сущности своего наследия. Первые вопросы обычно связаны с финансами. Что я оставлю своей жене и детям? Как они будут существовать без меня? Хватит ли денег на колледж? Смогут ли они остаться жить в нашем доме?

Затем могут появиться следующие мысли: сможет ли моя жена сказать, что она была рада прожить свою жизнь со мной? о чем будут вспоминать мои дети? что хорошего принес я окружающим меня людям, нашей церкви, компании, в которой работал?

Мысли о своем наследии могут зайти еще дальше. Что я сумел изменить? Дала ли моя жизнь хоть что-нибудь моим современникам? Будут ли они вспоминать то, что я дал, или то, что я отнял?

Я уже приводил несколько строк из моей любимой поэмы Мэтью Арнольда «Часовня в Рагби» («Rugby Chapel»). В другой части этой поэмы Арнольд размышляет о таких вещах, как смысл существования и наследие:

 
Шагает смертный по земле —
Куда направлен путь?
У большинства и нет пути, так,
Круговерть одна – поесть, попить,
 
 
Поговорить, влюбиться, ненавидеть,
Копить и тратить, вознестись,
Лицом ударить в грязь,
Сражаться с чем-то в темноте, достигнуть
Пустоты; а после, после умереть —
Исчезнуть без следа; и некому задать
Вопрос: кто шел здесь и куда?
 

Мысли о наследии часто возникают из-за какого-то переломного события, ворвавшегося в нашу жизнь. Мы узнаем, что друг детства болен раком, и ему осталось совсем немного. Великий человек, который был с нами всегда, с тех пор как мы себя помним, неожиданно умирает. Мы вступаем в тот самый возраст, достигнув которого, умер наш отец.

Бывают и другие случаи. Врач делает ежегодный медосмотр и предлагает нам зайти еще раз, потому что ему не нравится наша ЭКГ. Работодатель сдержанно (или не слишком сдержанно!) интересуется, что мы думаем о раннем уходе на пенсию, и становится ясно, что, в конце концов, мы не так уж важны для будущего нашей компании. Сексуальный аспект нашего брака угасает. Многое из того, что когда-то казалось важным, утрачивает свое значение.

Существуют и более тонкие стимулы, ведущие к размышлениям о наследии. Я осознаю, что появилось новое поколение, которое выглядит более одаренным, более перспективным и, безусловно, более энергичным, чем я. Иными словами, молодежь знает, кто лидирует в хит-парадах, и, кажется, считает (в отличие от меня), что маленькие очки в проволочной оправе смотрятся ужасно. Моя жена все чаще и все назойливее говорит о моей седине и появляющихся у нее морщинках. Я регулярно получаю по почте предложения вступить в «Американскую ассоциацию пенсионеров». Девушка в театральной кассе спрашивает, нужна ли мне скидка для престарелых. Все полицейские, большинство врачей и многие пасторы выглядят, как юнцы, едва окончившие школу. На свадьбе мать невесты кажется мне более симпатичной, чем сама невеста.

Эти примеры наводят нас на определенные мысли. На этот раз – на мысли о том, какой будет последняя игра в жизни. Как я умру? Ждут ли меня впереди несколько трудных лет, когда я буду полностью зависеть от других? А если это окажется скоропостижная смерть? Что будет, если один из нас двоих умрет? Как можно распрощаться с женщиной, с которой вместе прожили больше пятидесяти лет, которая примирилась с вашими особенностями, вашими изъянами, вашими мечтаниями; которую вы обнимали в минуты счастья, страха и усталости; которая поддерживала вас в трудные дни, говорила вам правду, когда больше никто ее не сказал бы, и давала вам свою руку, когда вам нужно было помолиться?

И после этого грустного пассажа возникают еще такие мысли: когда я уйду, будут ли меня оплакивать, вспоминать, ценить за то, что я что-то отстаивал, сделал чью-то жизнь лучше, жил так, как я жил? Вот мы и подошли к тому, что я считаю истинным наследием.

Эти слова написаны мной на пятьдесят седьмом году жизни. Очевидно, я постарел. И мои раздумья смещаются от прежнего центра притяжения к иному.

Кажется, еще вчера мне было двадцать лет. Фактически (никому не говорите) я по-прежнему думаю и чувствую себя так, как если бы мне не было еще сорока, и иногда расстраиваюсь, что окружающие не видят меня таким.

Когда я действительно был молод (на третьем и четвертом десятке лет), мои размышления были сосредоточены на карьере (выборе ее), браке (с кем и, позже, как наладить семейную жизнь?), самоощущении (каким я становлюсь?), утверждении себя в качестве мужчины, которого следует воспринимать всерьез (трудно, если вообще возможно). Были и тревожные мысли, связанные с самокритикой (так ли уж я хорош?), сексуальностью (в достаточной ли степени я мужчина?), чистотой исповедания (возрастаю ли я в вере?). В те дни, когда размышления сводились к честолюбивым порывам, трудно было даже представить себе, что я чего-то не смогу добиться, если захочу этого достаточно сильно. Без особых на то причин я бы не стал даже задумываться о возможности проблем со здоровьем, возможности поражения, возможности того, что где-то на пути «система» равнодушно нанесет один или несколько убийственных ударов. Я, прежде всего, надеялся участвовать в изменении мира. И (если смотреть на это через тридцать с лишним лет) наше поколение действительно изменило мир – но не так, как мы намеревались.

Что же, все это ушло? Ни в коем случае! Как и вы, я живу в мире, где мужчины и женщины моего возраста отваживаются говорить о своих новых путях. За последние пятьдесят лет средняя продолжительность жизни возросла на десять лет (для женщин больше, что выглядит нечестно). Постепенно складываются представления, что шестьдесят пять лет не являются узаконенным возрастом выхода на пенсию и что работа может принимать различные формы в разные периоды жизни человека. Все это внушает мне некоторый оптимизм. Если Бог не рассудит по-другому, я осмелюсь предположить, что впереди у меня еще много-много лет, в которые я сумею еще кое-что понять и исправить кое-какие прошлые ошибки.

Итак, теперь я думаю по-новому. Меня не посещают тревоги моей молодости: кто я? ждет ли меня успех? полюбит ли меня кто-нибудь и смогу ли я когда-нибудь разобраться в проблемах веры? Сегодня меня занимает иной набор вопросов, и я смотрю на реальность другими глазами.

В одной из глав моей книги «Жизнь, благословенная Богом» я задаю вопрос: каким вы хотели бы быть в старости? В тот период я увлекся Халевом, сотоварищем Иисуса Навина из Ветхого Завета. В возрасте восьмидесяти пяти лет он просил дать ему в удел среди Израиля гористую местность, где, как указано, жили в укрепленных городах исполины (Чис. 13:34; Нав. 14:6–13).

Халев, я вам доложу, был не из тех стариков, которые направляются во Флориду и на лужайки для гольфа. Жизнь в нем била через край. Его не волновали пенсионные выплаты. Он, по-видимому, был убежден, что ноги еще будут крепко держать его. Но, может быть, на самом деле это была только отвага его сердца. Как бы то ни было, пример Халева меня вдохновляет. Мне импонирует его образ мыслей. Молодежь вряд ли поймет его и значительность того, что он сказал.

В первые годы своего пасторства я, как помнится, иногда задумывался над тем, как мало пожилых людей заговаривают со мной о проблемах своей личной жизни. Это меня смущало и заставляло подозревать, что в моих пастырских способностях есть какой-то изъян. Теперь я понимаю, что эти люди, никогда не обсуждавшие со мной личных вопросов, просто считали, что тридцатилетнему вряд ли доступны мысли пятидесяти-, шестидесятилетних. Они смотрели на меня так, как я сейчас смотрю на полицейских, врачей и многих пасторов.

Теперь я четырехкратный дед. Мои первые книги были написаны в то время, когда наши дети становились подростками. Теперь они уже покинули семейное гнездо, женились и порадовали свою мать и меня четырьмя чудными внуками, из которых трое к настоящему времени достаточно подросли, чтобы звонить мне по телефону несколько раз в неделю и рассказывать, что у них нового. «Привет, деда! Как дела?» – весело кричат они, и мой день окрашивается во все цвета радуги. Их совместное решение называть меня «деда» дало мне мое окончательное имя. «Деда» – это мне нравится.

В течение жизни я был маленьким мальчиком «Гордо», школьником и спортсменом «Горди», «папой» для своих детей, «пастором Маком» для прихожан и теперь я «деда» для своих внуков. Все пять моих имен в свое время полностью меня устраивали.

Если какие-то драматические, переворачивающие всю жизнь события не вселят в человека тревогу и неуверенность в будущем, именно на стадии «деда» он начинает задумываться о вопросах наследия. Ход мыслей с накатанной колеи вопросов честолюбия и приобретательства направляется к вопросу, что он оставит после себя, когда будет сыгран последний акт и занавес закроется.

Однажды, когда жил в Нью-Йорке, я проходил мимо стены, испещренной надписями и рисунками. Со мной был один мой юный приятель, и я, указывая на эти граффити, состоящие из имен, афоризмов и символов, спросил:

– Ты живешь в городе всю свою жизнь. Ты мог бы хоть как-нибудь объяснить, почему некоторым людям нравится так пачкать стены?

– Конечно, – сразу откликнулся он. – Они хотят проходить здесь каждый день и думать: «Ого-го, смотрите, на этой стене есть мое местечко. Это мой след. Это мое имя (или имя моей леди). Мой рисунок. Эта надпись доказывает, что я живу и что я был здесь».

Мне тут же вспомнилась одна загадка времен Второй мировой войны. Куда бы вы ни пошли, вы видели слова Килрой был здесь, написанные на стенах, камнях, на пыльных задних бортах грузовиков. Вы могли забраться на край света и там нашли бы эту надпись из трех слов. Поразительно, но никто в точности не знал, что они означают. Никто даже не знал, кто такой Килрой. Просто он здесь побывал. Лучшее объяснение, которое мне довелось услышать, заключалось в том, что этот Килрой был судостроительным инспектором и, инспектируя одно за другим строящиеся суда, он мелом писал на переборках Килрой был здесь. Потом суда отправлялись в далекие плавания, солдаты привыкли видеть эту фразу и, в свою очередь, стали повсюду писать ее.

Итак, у мальчишек из гетто и Килроя общая черта: им хочется, чтобы все знали, что они были здесь. Не поэтому ли художник пишет свое имя на холсте, а мебельный мастер оставляет где-то внутри мебели свои инициалы, не поэтому ли для меня так много значит увидеть свое имя на обложке новой книги? У каждого из нас в глубине души таится желание сказать: «Я был здесь!» Я сделал, я создал, подарил, оставил людям что-то. Это часть моего наследия. В период «деда» мы не можем удержаться от того, чтобы не подводить итоги. Что особенного я сделал, и будут ли это помнить, когда я уйду? Где моя надпись?

Эндрю Карнеги, который свыше столетия назад сделал несколько изумительных высказываний о филантропии, серьезно обдумывал вопрос, что можно оставить после себя. Уверен он был, по крайней мере, в одном: когда умрет, он не оставит нерасписанных, безадресных денежных средств. Таким образом, последнюю треть своей жизни он провел, раздавая свои деньги. Он решил, что его финансовое наследие превратится в библиотеки, концертные залы, университеты и другие учреждения, которые будут способствовать развитию культуры в десятках американских городов. Мы все многое, очень многое приобрели благодаря его наследию.

Как я уже писал, в библейской культуре с наследием было связано множество хлопот. Передача наследия обычно называлась благословением. Это было стремление перенести какие-то ценности из жизни одного человека в жизнь другого. Примеров тому в Писании не счесть. В Ветхом Завете Исаак благословил своего сына Иакова (вместо своего первенца Исава, который так и не смог получить полного благословения). Иаков благословил двух своих внуков (сыновей своего любимого сына Иосифа). Моисей благословил Иисуса Навина; Самуил помазал (форма благословения) Давида; Давид благословил Соломона. В Новом Завете Симеон благословил Иисуса; Иисус благословил детей; Павел благословил Тимофея. И это только некоторые примеры. Складывается впечатление, что благословение было в те дни очень важным делом.

И это не пустые слова. В каждом случае, когда благословляющий передавал наследие благословляемому (благословляемым), это выражало нечто большее, чем добрые пожелания. Передавался горящий факел; передавались полномочия; увековечивалось назначение в жизни и миропонимание. Таким образом, люди передавали наследие и жаждали его получить. Превыше же всего они стремились к наследию Божьему, и счастьем было для них воспринять его при помазании.

Сейчас, в мои дедовские дни, древний вопрос наследия начинает посещать меня и людей моего поколения. Какую весть будет нести тот факт, что я был здесь? Хочется верить, что от меня останется нечто большее, нежели бронзовая табличка на кладбище или горсть праха в недорогой урне. Надеюсь, я оставлю что-нибудь более ценное, чем страховой полис, стопка книг и статей.

В моих мыслях о потенциальном наследии выделяются семь направлений. Если позаботиться обо всем этом в оставшиеся мне дни, это составит наследие, которое переживет меня и останется следующим поколениям.

Материальное наследие: как я распоряжусь тем, что имею?

Наш век знал несколько потрясающих благотворительных пожертвований университетам и колледжам. В «New York Times» отмечен дар в двадцать миллионов долларов для колледжа Спеллмана и дар в сто миллионов долларов для государственного колледжа Глассборо в штате Нью-Джерси. Пожертвования в двадцать пять миллионов долларов для Гарвардского университета не выглядят чем-то необычным. Недавно сто двадцать миллионов долларов было передано Пенсильванскому университету. Когда оценят оставшееся после нас с Гейл имущество, мы не будем фигурировать в этой высшей лиге. Но кое-какая надежда есть.

Как однажды заявила газета «New York Times», эти дары бледнеют (во всяком случае, с точки зрения чувства) по сравнению с пожертвованием в сто пятьдесят тысяч долларов, сделанным восьмидесятилетней афроамериканкой Оцеолой Маккарти. «Мисс Маккарти, – пишет „New York Times“, – в этот дар вложила свое сердце и труд всей своей жизни» (курсив мой. – Г. М.).

Дальше в статье говорится:

«Мисс Маккарти… зарабатывала эти деньги в качестве прачки в своем родном городе Хаттисберге, штат Миссисипи, где и расположен этот университет. Не имея ни мужа, ни детей, никуда не путешествуя и не тратя на прочую роскошь ни один заработанный ею доллар, она просто много лет все откладывала и откладывала деньги. За вычетом того, что ей понадобится на поддержание ее скромного образа жизни, она пожертвовала университету сто пятьдесят тысяч долларов на стипендии для чернокожих студентов».

Статья завершается выводом: «[Мисс Маккарти] служит примером жертвователей, чьи усилия обеспечивают определенный уровень благополучия собственного поколения, а потом протягивают дружескую руку в будущее, чтобы помочь следующему поколению». Послушайте, ведь это граффити в лучшем их выражении.

Именно об этом мы должны задуматься – о дружеской поддержке будущему, – если хотим оставить наследие. Отдать деньги, которые мы заработали, будущему, использовать их для лучших целей, нежели приумножение окружающих нас роскоши и комфорта.

Эндрю Карнеги предостерегал от того, чтобы передавать большие суммы денег в руки собственных детей. Он был уверен, и история с устрашающей частотой демонстрировала его правоту, что доставшееся по завещанию богатство окажется таким же пагубным, как и последствия той ошибки, о которой мы узнали еще в детстве: если помочь бабочке слишком рано выбраться из кокона, значит обречь ее на дряхлость и смерть. Если от вас что-то остается, пусть это принесет следующему поколению духовную пользу, а не придавит его свалившимся с неба богатством.

Один мой знакомый как-то управлял семейным финансовым капиталом, который наследовался уже на протяжении трех поколений. Его круг обязанностей позволил ему познакомиться с жизнью членов этого семейства, которым никогда не приходилось всерьез зарабатывать себе на жизнь или добиваться положения в обществе упорным трудом на вторых ролях. Насколько я помню его комментарии, речь в них шла о бездуховности, которая появляется, когда людям дается все без каких бы то ни было ограничений.

Сегодня некоторые люди с воодушевлением говорят о планируемых пожертвованиях. Имеется в виду обдуманно и с молитвой совершаемое распределение ресурсов так, чтобы следующее поколение получило свои возможности для развития. Это значит, что вы не будете ждать со своим пожертвованием до тех пор, пока вас «подцепит» кто-нибудь из благотворительной организации. Это значит, что вы не будете дожидаться эмоциональных и требовательных благотворительных кампаний. Это значит также, что вы не будете заставлять благотворительную организацию пробуждать вашу щедрость личными визитами ее президента или приглашениями на дорогостоящие мероприятия. Зато это значит, что вы хорошо обдумаете, сколько вы можете дать и где ваши деньги больше всего пригодятся, потому что Бог убедил вас в необходимости таких действий.

«Благотворительная душа будет насыщена; и кто напояет других, тот и сам напоен будет», – говорит составитель Книги Притчей (Прит. 11:25). Не так уж много людей приняли эту идею плановых пожертвований (как прижизненных, так и посмертных), однако могу вам сказать, что среди них нет ни одного, кто не был бы совершенно и полностью удовлетворен тем, что он делает.

Я был очень близок к тому, чтобы бросить колледж из-за недостатка средств. Если бы в ВВС США не сочли, что я не гожусь в летную школу из-за плохого зрения (я дальтоник), моя жизнь могла бы пойти по совершенно иному пути. Не попав в авиацию, я стал присматриваться к другим возможностям. В минуту крайнего отчаяния раздался телефонный звонок от Вирджила Брока, автора гимнов, который написал знаменитую песню «Beyond the Sunset» («За закатом»). Уже в пожилом возрасте он женился на старой знакомой моих родителей, и сейчас, совершая свое свадебное путешествие через город, где находился мой колледж, они решили повидаться со мной.

Откровенно говоря, я был не в том настроении, чтобы встречаться с двумя пожилыми людьми, и уже начал было подыскивать благовидный предлог для отказа. Однако встреча все-таки состоялась. Они быстро разобрались в моем финансовом положении. Еще до конца их визита я услышал слова Вирджила Брока: «Я всегда хотел использовать свои деньги для того, чтобы помогать юношам и девушкам получать образование. Думаю, мы сможем быть тебе полезны». Через пару недель мне пришел чек на значительную сумму. Она покрывала двухлетние расходы на обучение и учебники, – и в итоге я получил свой диплом.

Супруги Брок уже много лет как умерли. Но они передали мне наследие. Деньги превратились в образование, образование превратилось в служение. Сегодня я не летаю на истребителях, я проповедую Библию и стараюсь вложить частицу себя в юное поколение. Наследие переходит дальше.

Я не считаю себя «богатым» человеком. И мы с Гейл готовились к старости. Мы думали не о роскоши, но о том, чтобы иметь возможность потрудиться ради Царства Божьего, не отвлекаясь на заботы о хлебе насущном. При этом я пытался усвоить урок щедрости (Гейл уже его усвоила). И мы надеемся, что этот урок, однажды усвоенный нами, останется нашим наследием, когда нас уже не будет.

Мы хотим предложить помощь нашим внукам, которые столкнутся с финансовыми проблемами, когда им придет время получать образование и начинать карьеру. Еще мы хотим сделать так, чтобы какое-нибудь добропорядочное образовательное учреждение получило дар нашей щедрости. Мы хотим быть уверены, что не забыли и о тех, кто в силу каких-либо обстоятельств окажется в нужде. Запланированные пожертвования имеют огромное значение. Это часть наследия.

Наследие утверждения на путях добра: кто чувствует себя уверенней благодаря моим словам?

Наследие такого рода подразумевает, что найдутся люди, которые нашли свое место в Божественном промысле благодаря тому, что я помог им понять и раскрыть их потенциал.

Св. Павел сказал Тимофею: «Напоминаю тебе возгревать дар Божий, который в тебе чрез мое рукоположение» (2 Тим. 1:6). Иисус сказал Своим ученикам: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих. Вы друзья Мои, если исполняете то, что Я заповедую вам» (Ин. 15:13,14). На всех страницах человеческой истории, когда человек получает от другого благословение, можно встретить такие моменты: ты неповторим и ты любим.

В любом уголке мира найдутся мужчины (и немало женщин), которые скажут, что их нынешнее служение – это наследие Вернона Граундса, ныне почти девяностолетнего старика, бывшего президента Денверской семинарии. Я один из них. Мы считаем себя самыми счастливыми людьми, потому что получили благословение в школе Граундса. Спросите любого из нас, и он расскажет вам о множестве случаев, когда наш президент терпеливо выслушивал то, что мы причисляли к вопросам колоссальной важности, а потом уверял нас в Божьей любви и заботе. Провожая, он дружески обнимал нас и напутствовал, почти епископски: «Ты избранное орудие Божье; Он совершит через тебя великие дела». Снова и снова мы слышали, что он верит в нас. Большего нам и не нужно было.

В двадцать семь лет, в год моего выпуска из семинарии, мне довелось сопровождать Вернона Граундса в его поездке в Скалистые горы, где он читал проповедь в одном из поселков. После своего выступления он сказал мне: «Со мной хотят поговорить о пасторе для здешней церкви. У меня чтото разболелась голова. Посмотри, не сможешь ли ты заменить меня. Да, и скажи им, что я считаю тебя подходящей кандидатурой на это место».

За исключением последнего пункта, я сделал все, что мне было сказано, заверив собеседников, что доктор Граундс рад будет в следующий раз посовещаться с ними о кандидатах. Уверен, что сумел произвести на них какое-то впечатление, потому что не успел я закончить беседу, как они пригласили меня проповедовать в их церкви – но лишь в качестве гостя. Я попросил их направить мне письменное приглашение, которое с радостью приму, если мое расписание (неужели я действительно так сказал?) на эти выходные не будет слишком перегружено.

Таких общин, насчитывающих многие сотни членов, юные выпускники семинарии почти никогда не видели. Спустя несколько недель я получил приглашение проповедовать. В нем был намек, что руководители общины, если у меня все получится, могут рассмотреть меня в качестве кандидата для своей церковной кафедры. Моя жена Гейл была в нерешительности. «Вы действительно думаете, – спросила она доктора Граундса, – что моему мужу следует принять на себя такую ответственность?»

Его ответ я никогда не забуду: «Гейл, если Бог избрал твоего мужа, а я думаю, что это так, тогда нет ничего, что он не смог бы сделать. У вас двоих в этой церкви все сложится просто прекрасно». И его наследие в виде этого напутствия «сопровождало нас во все дни жизни нашей», если слегка перефразировать слова псалмопевца. На каждом повороте нашего жизненного пути, в наши счастливые и трудные моменты Вернон Граундс был с нами (как и с другими выпускниками), поддерживая словами: ты сможешь сделать это; у тебя хватит способностей; тебя ждут великие дела. Когда (меня так и тянет добавить: и если) Бог вернет этого человека на небеса, его наследие останется, далеко превосходя по своей ценности любые суммы, которые он мог бы заработать и пожертвовать.

Многие годы его преподобие Э. К. Бэйли был пастором в Новой миссионерской баптистской церкви Согласия в Далласе, штат Техас, прихожане которой были в основном афроамериканского происхождения. Несколько лет назад я откликнулся на его приглашение прочесть проповедь для них. До сего дня этот случай остается для меня одним из самых памятных.

В тот воскресный вечер я добрался до его церкви в состоянии полного упадка сил. Он, кажется, почувствовал это сразу и отвел меня в свой кабинет. В довольно большой комнате собралось двадцать хорошо одетых мужчин, которые поднялись, чтобы приветствовать меня.

– Джентльмены, – решительно сказал доктор Бейли, – этот человек очень устал. Давайте помолимся, чтобы к нему вернулись силы.

Очевидно, эти люди прекрасно понимали, о чем говорит их пастор. Они окружили меня, и скоро мы образовали нечто вроде скульптуры, изображающей схватку в регби: я был в центре, а их ладони касались моей головы, плеч, спины. Вся группа молилась за меня. Так продолжалось минут двадцать.

Когда мы закончили, доктор Бейли сказал:

– Я хочу, чтобы во время сегодняшней проповеди мистера Макдональда часть из вас была в первых рядах, часть – по бокам и остальные стояли сзади от него. Вы знаете, что вам делать.

Они знали. Когда пришло время моей проповеди, эти двадцать мужчин превратились в группу поддержки. Они молились, они восклицали, они подбадривали меня. Никогда не доводилось мне проповедовать Библию с таким подъемом и вдохновением. Я говорил сорок минут, и слушатели еще удивлялись, почему проповедь была такой короткой.

Позже мы с доктором Бейли уселись вдвоем и поговорили.

– Где вы взяли этих людей? – спросил я.

– О, это мои люди. Я провожу с ними по четыре часа каждую субботу и делаю из них людей. Людей Божьих.

– Однако, – усомнился я, – разве их жены не возражают против того, что они так много времени проводят в церкви в выходной день?

– Знаешь, – доктор Бейли нагнулся, положив руку мне на колено, и улыбнулся, – как-то раз одна из этих женщин позвонила мне и сказала: «Пастор, я не знаю, что вы делаете с моим мужем каждую субботу, но если он вам нужен еще на один день в неделю, забирайте его».

Это бесценное наследие тоже.

Сдается мне, что редко можно услышать что-то более печальное, чем такие высказывания: «Мой отец никогда не мог заставить себя сказать что-нибудь доброе о моих успехах. Он просто не умел дать мне понять, что гордится мной». Или: «Мой начальник не знает таких слов, как хорошо поработали. Он с легкостью находит, что сказать, когда мы ошибаемся; но он не торопится отметить наши успехи». Или: «Он может говорить только о самом себе: о своих целях, своих достижениях, своих идеях. Ему никогда и в голову не приходит обратить внимание на кого-то еще и поинтересоваться, не хочет ли его собеседник что-нибудь сказать».

Наследие призыва к свершениям: кто достигнет новых высот благодаря тому, что я указал путь?