Текст книги "Мужчины – о себе"

В стане их врагов филистимлян был могучий воин по имени Голиаф. Он отличался не только огромным ростом (говорят, что он был выше девяти футов), но и язвительностью в речах. Он ухитрился привести в действие практически все рычаги, пробуждающие воинственные инстинкты в любом мужчине.

В тяжелых доспехах и с полным вооружением Голиаф прошествовал на территорию ничейной земли между двумя армиями и выкрикнул:

«Зачем вышли вы воевать? Не Филистимлянин ли я, а вы рабы Сауловы? Выберите у себя человека, и пусть сойдет ко мне. Если он может сразиться со мною и убьет меня, то мы будем вашими рабами; если же я одолею его и убью его, то вы будете нашими рабами, и будете служить нам… Сегодня я посрамлю полки Израильские; дайте мне человека, и мы сразимся вдвоем» (1 Цар. 17:8–10).

Так Клинт Иствуд говаривал: «Давай, выходи, кто там сегодня». Но для мужчин Израиля это также была возможность самоутвердиться и спасти свой народ. Для всех верных сынов отечества настало время поспешить на выручку своему народу. Однако «…услышали Саул и все Израильтяне эти слова Филистимлянина, и очень испугались и ужаснулись» (1 Цар. 17:11).

Так продолжалось сорок дней. Утром и вечером великан Голиаф вызывал мужей Израильских, но ни один из них не сдвинулся с места.

И вот на сцене появляется юный Давид, которого отец послал отнести еду и припасы братьям. Он пришел как раз в тот момент, когда Голиаф выступал со своей ежедневной похвальбой. «И все Израильтяне, – говорит священнописатель, – увидев этого человека, убегали от него, и весьма боялись» (1 Цар. 17:24). Давиду оставалось только недоумевать, что же это за воины. Первое впечатление о них было далеко не лучшим.

«И говорили Израильтяне: видите этого выступающего человека? Он выступает, чтобы поносить Израиля. Если бы кто убил его, одарил бы того царь великим богатством, и дочь свою выдал бы за него, и дом отца его сделал бы свободным в Израиле» (1 Цар. 17:25).

Легко себе представить, как должны были подействовать на юношу подобные перспективы. Ведь эти награды представляют собой все то, чего можно пожелать, чтобы утвердить себя в качестве настоящего мужчины. Стоит только победить в поединке, и наградам не будет числа: богатство, царская дочь, привилегии для семьи и всеобщий почет.

Но Давид не такой человек. Им движет не стремление к наградам. Конечно, он не отказался бы от богатства, царской дочери и привилегий для своей семьи. Просто не это было определяющим, и не это побудило его действовать.

Нет, то, что двигало Давидом, связано с иными представлениями о мужественности. Было что-то в сердце, в душе, что призывало его прославить своего Творца.

«Раб твой пас овец у отца своего, и когда, бывало, приходил лев или медведь и уносил овцу из стада, то я гнался за ним, и нападал на него, и отнимал из пасти его; а если он бросался на меня, то я брал его за космы, и поражал его, и умерщвлял его. И льва и медведя убивал раб твой, и с этим Филистимлянином необрезанным будет то же, что с ними, потому что так поносит воинство Бога живого… Господь, Который избавлял меня от льва и медведя, избавит меня и от руки этого Филистимлянина» (1 Цар. 17:34–37).

Вскоре, рассказывает нам священнописатель, Давид вышел на ничейную землю, без доспехов и оружия, не считая пращи и пяти камней.

Там его ждал Голиаф, который начал браниться: «Что ты идешь на меня с палкою? разве я собака?.. Подойди ко мне, и я отдам тело твое птицам небесным и зверям полевым» (1 Цар. 17:43, 44). Очевидно, в те дни было принято так выражаться.

Давид отвечал:

«Ты идешь против меня с мечем и копьем и щитом, а я иду против тебя во имя Господа Саваофа, Бога воинств Израильских, которые ты поносил. Ныне предаст тебя Господь в руку мою, и я убью тебя, и сниму с тебя голову твою, и отдам трупы войска Филистимского птицам небесным и зверям земным, и узнает вся земля, что есть Бог в Израиле. И узнает весь этот сонм, что не мечем и копьем спасает Господь, ибо это война Господа, и Он предаст вас в руки наши» (1 Цар. 17:45–47).

Через несколько мгновений Голиаф был убит, а его соотечественники обратились в бегство. Когда я, еще мальчиком, смотрел эту историю на диапроекторе (это видео 1940-х годов), я трепетал. Я знал тогда, что Давид – тот мужчина, каким я хотел бы стать.

Но привлекал меня в основном мужественный имидж. Мне импонировали сила, храбрость, ловкость, всеобщий восторг и благоволение царя, благодарность отца и реабилитация перед недалекими братьями. Это был путь мужчины.

Повзрослев, я нашел в этой истории нечто лучшее для своих мыслей «про себя» – сущность мужественности. Давид был мужчиной не в силу того, что он сделал и что получил в качестве прямого и дополнительного вознаграждения. Он был мужчиной, прежде чем вообще пошел в бой.

Видимо, еще мальчиком-пастухом, вдали от отца и братьев, оставаясь в полях наедине с овцами и рыскающими вокруг дикими зверьми, Давид выработал в себе этот дух мужественности, общаясь со своим Творцом. Там не было никого, на кого можно было производить впечатление имиджем охотника, любовника или воина. Давид просто делал свое дело, соблюдал завет, служил своему отцу и Богу своего отца. И в этом была вся суть. Мальчик превратился в мужчину. Позднее псалмопевец скажет:

«И избрал Давида, раба Своего, и взял его от дворов овчих, и от доящих привел его пасти народ Свой, Иакова, и наследие Свое, Израиля. И он пас их в чистоте сердца своего, и руками мудрыми водил их» (Пс. 77:70–72).

Небезынтересно отметить, что Давид – хороший охотник. И он завоевал любовь женщин. И он – могучий воин. Но не это делает его мужчиной, и не этим он предпочитает (в свои лучшие моменты) хвалиться как мужчина. Его уверенность в себе – не внешняя; она внутренняя. Это состояние его души, когда он вверяет свою жизнь Богу Израиля и Его замыслу.

Это было время, когда мужчина вроде меня легко мог бы устрашиться тяжких испытаний для своей мужественности. Но не Давид! Он тверд. Словно бы Бог вскрыл вену на Своей руке и приобщил Давида к божественной мужественности. И это Он делает для каждого, кто стремится стать настоящим мужчиной.

Глава 2
Тайны близости

В каталоге мужских мыслей «про себя» не многие темы занимают больше места, чем мысли, которые выстраивают цепочку вопросов такого рода: кого я знаю по-настоящему? хорошо ли я их знаю? кто меня знает по-настоящему? что во мне (раз уж я об этом задумался) есть такого, что стоит знать? и если бы кто-нибудь удосужился узнать меня (имею в виду, какой я на самом деле), можно ли надеяться, что эти люди захотели бы видеть меня своим другом, отцом, мужем?

Это только пример. За этими вопросами стоят десятки других. Все они – сумбурные, непоследовательные. Но они свидетельствуют о сумятице, свойственной «мыслям про себя». Почему я стремлюсь к настоящим, глубоким человеческим контактам? Все же есть здесь какие-то тайны. И величайшая из них – что на самом деле означает близость.

Вот бывший морской пехотинец вспоминает о прошлом:

«Никогда не думал, что скажу такое, но одни из самых лучших дней моей жизни прошли в морской пехоте, когда мы были во Вьетнаме. Там мы были командой парней, которые вместе прошли через ад. Мы видели, как люди умирают, разлетаются в клочья, сходят с ума. И посреди всего этого мы сделались такими близкими друзьями, каких невозможно найти в других условиях. Не оставалось ничего, что мы не могли бы открыть друг другу, ничего, что мы бы друг для друга не сделали. Вы слышали о том парне, который бросился на гранату, чтобы спасти жизнь друга? Из нас каждый бы это сделал… Мы говорили обо всем. Мы смеялись; мы плакали; мы ненавидели; мы мечтали; мы орали… иногда даже дрались. Все сразу. Но одну вещь мы знали едва ли не лучше, чем что бы то ни было еще. Мы любили друг друга так, как никогда прежде не любили. Не думаю, что у меня когда-нибудь снова будут такие друзья… Я лишился такого рода близости. Те люди, кого я знаю в церкви, на работе? С ними у меня нет ничего подобного. Даже моя жена никогда не будет знать меня так, как знали те парни» (курсив мой. – Г. М.).

Этот человек описывает особый, очень глубокий род близости – той, что устанавливается за пределами событий и обстоятельств, где-то на уровне души. Мужчины и женщины могут работать вместе, вступать в сексуальные отношения и разделять друг с другом моменты сильнейшего эмоционального напряжения. Но они могут совсем не знать друг друга с этой стороны.

Мы рождены для близости, для связи душ, но большинство из нас, мужчин, редко ее испытывает. И ее нехватка питает одиночество (я по-настоящему никого не знаю) и поддерживает отчуждение (никто не знает меня по-настоящему).

Мужчина ощущает это одиночество, вспоминая разговоры, которые вел за день. Почему, удивляется он, не надо большого ума, чтобы обсуждать результаты последних матчей, финансы, критиковать начальство и возмущаться тем, как политиканы доводят страну до ручки? И наоборот, почему так трудно бывает заговорить с окружающими о душе: в каких случаях Бог пребывает со мной (или не со мной), почему я тобой восхищаюсь, что я хотел бы изменить в своей жизни, почему мне грустно или тревожно и почему мне так стыдно?

Почему что-то заставляет меня скрывать свои слабости в тот самый момент, когда я действительно хотел бы поговорить с намерением как-то их исправить? Почему я чувствую себя неуютно в моменты, когда наплывает что-то вроде нежности? Не потому ли я иногда ощущаю, как безнадежно отдалился от тех взаимоотношений, которые удовлетворили бы потребность моей жены в понимании?

Давайте поговорим о книге, которая меня взволновала.

Близость через вымысел

В начале 1990-х годов роман «Мосты округа Мэдисон» («The Bridges of Madison County») появился в списке бестселлеров. Книжные магазины старались запасти побольше экземпляров, чтобы удовлетворить читательский спрос. Взрыв интереса к «Мостам» был особенно сильным со стороны женщин, и в первую очередь в результате рекламы из уст в уста, этой мечты любого издателя. Одна женщина просто говорила другой: «Ты должна прочесть эту книгу».

Мир «серьезной» литературы настаивал, что с художественной точки зрения эта книга никуда не годится, и обозреватели изо всех сил старались похоронить ее в потоке сарказма и насмешек. Но это им не удалось. Так что же такое было в этой книге, что приковало к ней внимание миллионов читателей?

Романы Тома Клэнси хорошо раскупаются теми, кто ищет приключений в мире современной военной техники. Романы Джона Грисхэма привлекают читателей, которые любят интеллектуальные игры юристов. Романы ужасов писателя Стивена Кинга рассчитаны на людей, интересующихся темной стороной сверхъестественного.

Но «Мосты округа Мэдисон»? На кого рассчитана эта книга? И почему? На ее страницах нет военных приключений, судебной казуистики и мистических историй. Кто же ее читатели? Ответ прост: миллионы людей, чувствующих себя обделенными в той области жизни, от которой ожидали общения души с душой.

Я сомневаюсь, что вообще прочитал бы «Мосты», если бы не разговор с моим другом однажды утром за завтраком. В ходе беседы он упомянул эту книгу, и я признался, что видел резкий отзыв о ней в «Книжном обозрении Нью-Йорк Таймс» («New York Times Book Review»).

– А ты ее читал? – спросил мой гость.

– Нет, – ответил я, – я не поклонник готических романов.

– Этот тебе лучше не пропустить, – сказал он с легким оттенком иронии. – Моя жена настояла, чтобы я прочел эту книгу. Все подруги ее прочитали и подсовывают своим мужьям. Так как ты часто ведешь беседы с мужчинами, тебе стоит выяснить, почему столько женщин хотят, чтобы их мужья прочитали эту книгу.

– А ты сам знаешь, почему?

– Да, я думаю, что они хотят этим что-то сказать.

– Сэкономь мне время, – попросил я. – Что именно они хотят сказать?

– Думаю, женщины пытаются объяснить нам, что мы их не понимаем. Что мы отдалились от того, что они надеялись обрести в браке. Они, может быть, тем самым говорят нам, что разочарованы, что надеялись жить с человеком, который… в общем, прочитай сам. Не хочу тебе портить удовольствие. Да, кстати. Когда будешь читать, будь начеку: в ней есть вещи не слишком христианские. Так что можешь задуматься, почему некоторые люди, называющие себя христианами, читают ее и рекомендуют другим.

Я купил книгу, и через одну-две главы мне показалось, что вполне понимаю литературных критиков. Однако я также начал понимать еще кое-что. Дело в том, что, читая «Мосты», я словно услышал глубокий вздох многих людей (в основном, женщин), у которых, казалось бы, есть все (материальная обеспеченность, доступ практически к любым существующим развлечениям, неограниченный объем информации), все, кроме постоянной и счастливой человеческой близости. Близость (снова рабочее определение) – это ощущение связи между людьми не только на сексуальном и интеллектуальном уровнях, но глубже – связи сердец.

В «Мостах округа Мэдисон» речь идет о женщине со среднего Запада, Франческе Джонсон, живущей с мужем и двумя детьми на ранчо в штате Айова. На первый взгляд, картина просто идиллическая. Если в этих супружеских и родственных отношениях и есть какие-то трещины и изъяны, то они удачно скрыты. Мы видим замечательного, практичного мужа, превосходную, трудолюбивую жену и прекрасных детей в стиле Бивера Кливера. Все здоровы и счастливы, жизнь семьи налажена и безмятежна. Чего еще можно желать?

Но, говорите вы себе, чего-то не хватает. Вам кажется, что вы бесчисленное множество раз уже бывали в таких, словно пряничных, домиках и видели живущих в них людей. Людей, которые вроде бы все делают правильно, но каким-то образом потеряли друг друга.

В «Мостах» это потерянное «нечто» не связано с настолько очевидными вещами, как деньги или страдания, или надвигающаяся беда. Банк не собирается отобрать дом по закладной, и дети не стали наркоманами. Скот не гибнет, и всходы не зачахли. Так что потерянное «нечто» должно находиться где-то в глубине, в чьей-то душе.

По ходу действия Ричард, муж Франчески, и их дети собираются поехать на сельскохозяйственную ярмарку в штат Иллинойс, чтобы продемонстрировать там «вола-чемпиона, которому уделялось больше внимания, чем ей [Франческе]» (здесь виден намек). Они будут отсутствовать неделю; она останется дома.

Через несколько часов после их отъезда все меняется. На ферму заезжает фотограф крупного иллюстрированного журнала Роберт Кинкайд. Он с улыбкой объясняет, что приехал в Айову сфотографировать знаменитые деревянные мосты округа Мэдисон, и, кажется, заблудился. Он хочет спросить дорогу.

Но не нужно быть крупным знатоком человеческих душ, чтобы понять, что он не только узнает дорогу. Никаких пояснений не делается, однако становится понятно, что два одиноких человека нашли друг друга.

На следующих страницах читателя ждет неторопливое описание того, как рождается чувство своего рода «мгновенной близости» (или предчувствуемой близости). Мы узнаем, как встречаются взгляды, как голос проникает в сердце, как привлекает внимание эротический язык тела.

Вы уже понимаете, к чему все идет. Почти мгновенно происходит нечто, о чем обычно говорят только поэты и романтики. Этому нет формального объяснения. Барьеры начинают рушиться, как пишет автор. Искра проскакивает между сердцами гостя и Франчески.

Не так много страниц занимает повествование о развитии и углублении этих отношений. Разговоры подводят этих двоих к теме прохладительных напитков, повторного визита и к ничего не значащему приглашению на обед, и к продолжению беседы, и к танцам, и!.. Поэтично описываются романтический и лирический взгляд Кинкайда на жизнь, его способность понять женскую душу, словами выразить то, что она чувствует, и ответить на ее чувства. Их разговор превращается в общение двух душ. За один день она нашла путь к его сердцу (и он – к ее), и это то, что она считала совершенно невозможным в отношениях с мужем. Теперь мы знаем, что утрачено. Она невольно сравнивает свой брак и эти запретные взаимоотношения.

Почему, поражается она, этих чувств нет в ее отношениях с Ричардом? Что умерло в их совместной жизни? Что это, чего никак не может дать ей ее муж, чего она жаждет так сильно и что с такой легкостью нашлось у этого незнакомца?

Прежде чем «Мосты» кончатся (а осталось уже недолго), следует то, что мы называем любовной историей. Сдержанно описаны один-два интимных момента, и в финале встает проблема мучительного выбора. Принять ли Франческе предложение этого безумно романтичного, поэтичного и тонко чувствующего фотографа, который просит ее порвать с мужем и семьей, казавшейся такой прочной, ради беззаботной скитальческой жизни? Сбежать ли ей от этой стерильной жизни, в которой есть благополучие, стабильность и предсказуемость, но нет духовной близости, не хватает чуткости и взаимопонимания? Для читательницы, которая находит в себе романтичность, испытывает тоску, одиночество и чувствует себя непонятой, выбор Франчески кажется трудным. Как сказал мой друг, это книга не христианская, и она пытается приукрасить и оправдать «выбор» неверности.

Итак, что же хотят сказать женщины, вроде жены моего приятеля, когда вручают эту книгу своим мужьям и просят прочесть ее? Не мечтают ли они втайне, чтобы их мужья превратились в Робертов Кинкайдов? Не взывают ли они о помощи, теряясь в безмолвии прохладных взаимоотношений, когда два человека живут, словно два корабля в ночи? Или же единственно доступным им образом они говорят: ты все делаешь правильно, но у тебя нет времени узнать меня, и ты не даешь мне узнать тебя?

Если есть слово для определения того, что утрачено, то это слово близость. Воспользуйтесь такими словами, как связь, общение, единство, внимание и забота, и вам откроется значение первого.

Потребность в единении душ

Как пища и вода необходимы для жизни тела, так близость необходима для духовной жизни. Это слово указывает на обмен позитивной духовной энергией, происходящий между двумя людьми.

Всю свою жизнь мужчина в самой глубине своего существа жаждет отдавать любовь и вызывать ее. То, что он ведет себя совсем по-другому, есть предательство его настоящего «я». Предательство, совершающееся на поверхности его «я», в рациональном мире, где преходящее – победы, достижения, накопление и преодоление – становится страшно важным. Но проникните под поверхность всего этого, и в глубине вы обнаружите отчаянное желание стать (как сказано в Библии) «одной плотью» с другим человеческим существом.

Возьмем ли мы слово близость или библейское выражение одна плоть – смысл тот же. Не сводите это слово к чисто сексуальным отношениям, иначе упустите из виду важную часть того, что оно выражает.

Та женщина с фермы в Айове не испытывала нужды в сексуальной близости, когда встретила Роберта Кинкайда. Очевидно, она была вполне счастлива в той жизни, которую знала. То есть счастлива, пока не появился Кинкайд и не раскрыл перед ней новые возможности, о которых она никогда не догадывалась или предпочитала не замечать их.

Ее муж, честный фермер, обеспечивал и защищал ее, удовлетворял все обыденные жизненные потребности. Но он не знал, как узнать ее. И он не знал, как дать ей узнать себя. Книга «Мосты округа Мэдисон», одобряем ли мы ее сюжет или нет, в первую очередь – книга о близости, об отношениях одной плоти. В ней показан мужчина, который, согласно авторскому пониманию близости, знает, как этого достичь, и другой, который не знает.

Суть книги проста. Как правило, мужчины стараются установить связь. В современном мире у большинства из них это не получается. Фраза установление связи как синоним близости говорит о способности, которая должна быть у людей и которая (прибегая к компьютерному языку) позволяет согласовать соединение сердец.

Почему мужчины прилагают столько стараний в этой области? Почему значительная часть наших женщин приходит к горькому разочарованию оттого, что их связь с мужьями поверхностна? Почему большинство детей всю жизнь испытывают на себе отчужденность своих отцов? И почему мужчины признаются, что установление и поддержание дружеских отношений оказывается для них одной из самых трудных задач в их жизни?

Самьюэл Ошерсон хорошо освещает эту тему в своей книге «Борьба с любовью» («Wrestling with Love») и употребляет интересное выражение – битва присоединения:

«Битва присоединения – это внутренний конфликт между нашей потребностью установить связь и нашим нежеланием ее устанавливать. Она происходит, зачастую невидимая и незамеченная, в отношениях с женщинами, детьми, родителями, коллегами и другими людьми. Я полагаю, что это один из самых главных вопросов, стоящих сегодня перед мужчинами. Нередко мы боремся с теми, кого любим, или угрюмо замыкаемся, или становимся невыносимыми, потому что не в состоянии справиться с разноречивыми устремлениями, которые любовь вызывает в нас как мужчинах».

Для тех из нас, кто обращается к Писанию как отправной точке своего отношения к реальности, близость в самой позитивной своей форме описана на первых же страницах Библии. Библейский священнописатель говорит о первом мужчине и первой женщине следующим образом: они были наги и не стыдились (ср.: Быт. 2:25).

Мы зачастую употребляем слово нагота для указания на человеческое тело без одежды. Но я готов поспорить, что библейский священнописатель употребляет его в гораздо более широком смысле. Здесь нагота связана не только с обнаженностью тела, но также с обнаженностью души. Если душу понимать как сокровенные глубины человеческого существа, то нагота подразумевает двух людей, которые полностью открыты друг для друга. Никаких тайн!

Для такого состояния человеческих взаимоотношений существовали свои причины. Во-первых, все силы человека (и Адама и Евы) отдавались тому, чтобы приобщить другого к высшей и благой цели. У них было единое ощущение своей жизненной миссии. Поклонение и послушание Творцу, Который призвал их владычествовать над творением (что бы это ни означало, это задача гораздо более сложная, чем мог бы охватить разум этих или любых других человеческих существ).

Во-вторых, они, можно полагать, восхищались красотой друг друга. Адам, взглянув на Еву, слагает первую известную любовную песнь: «…вот, это кость от костей моих и плоть от плоти моей; она будет называться женою: ибо взята от мужа» (Быт. 2:23).

Здесь слышится нескрываемая радость от перспективы быть вместе. Она контрастирует с одиночеством, одолевавшим Адама до того, как в его жизнь вошла Ева.

В-третьих, им было нечего стыдиться и не было причин чувствовать себя виноватыми. Ни один из них не оскорбил другого, и они не оскорбили Бога. Поэтому не было в их взаимоотношениях стыда, унижения и страха раскрыться. Каждый вверял свою душу другому, не боясь при этом ошибиться.

Прерывая повествование, священнописатель обращается к своему собственному времени и поясняет, почему мужчина и женщина ищут друг друга: «потому оставит человек отца своего и мать свою, и прилепится к жене своей; и будут одна плоть» (Быт. 2:24).

Подразумевается следующее: человек знал один род близости со своими отцом и матерью. Теперь он стремится к иной (я не готов заявить, что более значительной) близости – со своей женой. Подразумевается также, что ему предстоит обрести иного рода близость со своими друзьями, а позже – со своими детьми.

Я уверен, что это величественное библейское повествование входит в число наиболее важных повествований о жизни мужчины. Ведь это наша отправная точка. Оно объясняет, какими мы были созданы и для каких чувств. Оно объясняет, почему существует тоска, глубинное ощущение утраты в душе каждого мужчины. Оно показывает, как мы были соединены Творцом, и помогает понять, почему мы чувствуем горечь, когда это духовное соединение разрывается.

Но в истории все пошло совершенно не так. Глядя издалека, можно сказать, что все пошло не так, когда наши предки, первое поколение мужчин и женщин, сделали выбор, который существенно ограничил их способность быть близкими друг другу. Оказалось, что они скрываются от Бога, стыдятся самих себя, обвиняют и осуждают друг друга, уклоняются от откровенности. Они попали в ловушку странной двойственности. У них есть большое желание узнать друг друга, но ему препятствует еще большая потребность друг от друга укрыться.

И хотя наше инстинктивное стремление к близости – этой связи между душами – было серьезно подорвано, мы все равно, не имея ее, ощущаем утрату.

Варианты близости и потери на пути поисков ее

Всю свою жизнь мы стремимся к различным вариантам близости. В главе 3 я говорю о том, что свое первое ощущение близости мы испытываем в отношениях со своей матерью, а затем, хочется надеяться, со своим отцом. Если мы не добьемся успеха в этих первых своих поисках, нам грозит весь остаток жизни прожить с ощущением утраты.

Вскоре появляется первый опыт близости с приятелями-мальчишками. Мы вместе строим крепости, объединяемся в компании, увлекаемся секретными паролями, шифрами и сигналами. Мы играем в одной команде, исследуем тему секса (не в последнюю очередь с помощью юмора), жалуемся на своих родителей и поддерживаем друг друга в своих первых попытках проникнуть в мир, в котором живут девчонки. Между некоторыми из нас возникает замечательно крепкая дружба, длящаяся потом всю жизнь.

Затем для нас приходит время постичь третий род близости. Мы начинаем на опыте изучать сущность связи с женщиной. Можно ли ей доверять? Оценит ли она меня? Что я могу ей предложить?

На каждой из этих стадий – с родителями, друзьями, женщинами – существует множество опасностей.

Мы более всего склонны к близости в тех ситуациях, которые считаем безопасными. Безопасность на руках у матери; безопасность, когда отец рядом; безопасность с друзьями, которым мы доверяем. В таких безопасных ситуациях мы пробуем раскрыть глубины нашего «я» и ознакомиться с сокровенными мыслями других. Но если хоть раз наше доверие будет предано, мы можем на всю жизнь проникнуться уверенностью, что не бывает безопасных ситуаций, и никому нельзя доверять. Следовательно, близость недопустима. Несколько иллюстраций пояснят эту мысль.

Нашей способности вступать в близкие отношения наносится урон, когда нас, в моменты высшего доверия, унижают или предают.

На моих беседах один человек поделился своей историей:

«Когда мне было лет пять-шесть, я однажды вечером рассказал маме о девочке, которая жила неподалеку от нас и училась со мной в подготовительном классе. Кажется, я ее люблю, признался я. Однажды я на ней женюсь, предсказал я, и мы поселимся на нашей же улице, не очень далеко, чтобы я каждый вечер мог приходить домой ужинать. Довольно глупо, правда? Но это еще не все.

Спустя день-другой к маме вечером пришли в гости несколько женщин. Я лежал в кровати, собираясь уснуть, когда до меня донеслись взрывы смеха с первого этажа. Заинтересовавшись, в чем там дело, я прокрался к площадке лестницы и стал прислушиваться. Женщины внизу рассказывали о своих детях, делились воспоминаниями о тех умопомрачительных вещах, которые дети говорят и делают. Вдруг я услышал, что моя мать начала всем рассказывать, в чем я ей признался пару дней назад. И хуже всего для меня было то, что мама той девочки, о которой я говорил, тоже была там и слушала.

Я не могу выразить, что это для меня значило. Моя мама выдала мою тайну этим женщинам, особенно маме той девочки. Но я почувствовал себя еще хуже, когда мама посмеялась надо мной, и все тоже засмеялись еще сильнее. Словно бы меня раздели догола. И я помню, что в тот вечер подумал: больше никогда не доверю маме ни одной тайны. И я не уверен, не в тот ли вечер я решил, что никогда не доверю своих тайн ни одной женщине. Ведь единственное, что ранило сильнее слов, был этот взрыв смеха. Я ощущаю внутри себя холодок, когда слышу женский смех. У меня появляется такое ощущение, что они зубоскалят над тем, что сказал или сделал какой-то мужчина».

Когда нас убеждают, что мы должны полагаться только на самих себя и никому не доверять, это плохо отражается на нашей способности устанавливать близость с людьми.

Несколько мужчин рассказывают о своих отцах. Один из них объясняет:

«Мой отец – эмигрант. Он был очень серьезным и работал больше всех, кого я только знаю. Отец в одиночку занимался поставками угля, и, едва я подрос, стал брать меня на работу в качестве посыльного и уборщика, а в конце концов даже доверил вести дела с покупателями. Я, наверное, десять тысяч раз слышал, как отец одним и тем же тоном говорил одно и то же: „В этом мире ты не должен ни от кого зависеть. Если хочешь, чтобы что-то было сделано, сделай это сам. Никогда не впутывайся в дела, где тебе будет нужен еще кто-нибудь“.

А если я жаловался на болезнь или усталость, он говорил: „Не жалуйся мне. Никому не интересно, как ты себя чувствуешь. Твердо стой на своих ногах. Усвой это“.

Когда достаточно часто слышишь такие вещи, начинаешь в них верить. И именно так жить я и приучился. Я ни от кого не завишу и никому не жалуюсь. Ни моей жене, ни моим детям. И я слишком много работаю, чтобы иметь близких друзей. Так что я, по-моему, стал таким, каким мне велел стать отец».

Мы утрачиваем способность сближаться с людьми, если в нашей нынешней жизни нет чего-то важного для нас, что было в прошлом. Рассказывает бывший спортсмен:

«Я с самого начала играл средним нападающим. Четыре года я играл во всех играх без серьезных травм. В команде были еще три парня, которые почти все время играли на той же линии, что и я. Не могу вам передать, как мы любили друг друга. Мы вместе выигрывали, вместе проигрывали; поддерживали друг друга во время всех травм, в удачных и неудачных романах, во всех заботах. Не было ничего, что мы не смогли бы преодолеть сообща. С этими парнями я мог поплакать. Мог сидеть с ними и пить всю ночь. Не существовало ничего, о чем мы не могли бы сказать друг другу. Я имею в виду, что иногда мы просто выплескивали друг на друга все, что накопилось – и хорошее, и плохое. Думаю, этим все сказано.

А теперь мне тридцать восемь. Я до сих пор тоскую. Когда моя карьера футболиста закончилась и мы распрощались, это было похоже на смерть».

Мы утрачиваем способность сближаться с людьми, когда нам приходится испытать предательство любимого человека. Представьте, что вы достигли состояния, когда «нагота» ощущается как благо, и то, что скрыто в глубине души, начинает выходить наружу, где может быть принято и понято. Но вдруг…

«Мы были вместе, начиная со школы. А после двух лет в колледже мы решили, что не можем больше ждать, и поженились. Это было трудное время. Ей пришлось оставить учебу и пойти работать, чтобы я мог окончить колледж. И я его окончил. Даже начал писать диссертацию. Я думал, что у нас все идет как надо. Я очень любил ее. У нас было маловато средств, поэтому часто приходилось проводить время, не тратя много денег, – мы ходили в походы, жили в палатках и тому подобное. Потом все рухнуло.