Текст книги "Мужчины – о себе"

Чтобы не быть неправильно понятым, позвольте повторить, что мы говорим о двух видах любви, которые равны по своей ценности и в равной мере необходимы для счастья любого человека. Однако потребность в той или иной разновидности может возникать в свое время и в своем месте. В конечном счете, все дети, и мальчики и девочки, нуждаются в фаллической любви так же, как они нуждаются в любви утробной. Однако недостаток фаллической любви в первую очередь и более глубоко скажется на мальчиках.

Я не утверждаю, что утробная любовь – исключительно женская прерогатива, а фаллическая – исключительно мужская. На протяжении всей жизни духовно зрелый человек отдает и получает оба вида любви. Тем не менее, вероятнее, что мы обнаружим преобладание утробной любви у большинства женщин и преобладание фаллической любви – у большинства мужчин.

В поисках благословения

Если обратиться к культуре, отраженной в Библии, то обнаружится небезынтересный контраст с нашим временем. Представляется совершенно очевидным, что тогда существовала близость, основанная на фаллической любви между отцом и его перворожденным сыном, которая была точно так же важна (а то и более), как близость между мужем и женой. Для нашей культуры с ее акцентом на романтической любви, любви между мужчиной и женщиной, это не слишком понятно.

Древний человек верил, что несет в себе дух своего рода. Грехи и праведные дела прежних поколений становились его грехами и его делами, и их же он передавал своему сыну. Каждое поколение было носителем накопленных ошибок и достижений своих предков. В преступлениях прошлого потомок должен был каяться, а за все благословения, излитые на его род, он должен был почитать Бога. В той мере, в какой он надеялся на вечную жизнь, он верил, что продолжит жить в своем сыне.

Итак, счастьем отца было благословить своего сына. Благословение следует понимать не просто как особый акт или обряд, но как процесс во взаимоотношениях между отцом и сыном.

В акте благословения – в этом великом обмене дарами между поколениями – отец передает сыну в качестве прав первородства несколько особых атрибутов. Во-первых, он дает сыну имя. И это имя сочетается с именем отца. Иеремия, сын Хелкиина (Иер. 1:1); Неемия, сын Ахалиина (Неем. 1:1).

Считалось также, что отец завещает сыну черты характера. Каков отец, таков и сын. Передавались все личные и духовные достоинства и недостатки. Такие представления служили серьезным стимулом для поиска человеком собственного «я», чтобы не передать детям изъяны своего характера.

В первой главе Книги Иова сказано, что Иов приносил жертву всесожжения за своих детей, «ибо говорил Иов: может быть, сыновья мои согрешили, и похулили Бога в сердце своем» (Иов. 1:5). Писание отмечает: «Так делал Иов во все такие дни» (Иов. 1:5). Почему он так поступал? Возможный намек появляется в следующей главе, где жена Иова говорит ему в самом начале его бедствий: «Ты все еще тверд в непорочности твоей! похули Бога, и умри» (Иов. 2:9).

Высказывание выглядит довольно резким. Но, возможно, жена Иова по опыту знала, о чем говорит. Возможно, она знала что-то о его наследственной склонности к слепой ярости и ожесточению, к тому, чтобы опускать руки перед лицом беды. Может быть, жена Иова ждала этого от него, и если так, ее должна была удивлять его стойкость. Но суть рассказа в том, что Иов опасается такой предрасположенности у своих сыновей. Опасается, что эта черта характера, доминирующая в его роду, проявится у них так же, как у него. Печалясь о таком наследии, Иов приносит жертвы за своих сыновей.

Отцовская любовь предполагала также, что отец передавал сыновьям особое семейное ремесло. Они становились плотниками, каменотесами, земледельцами, гончарами, охотниками – это лишь несколько возможных вариантов. Такое ремесло считалось частью семейного наследия, и в большинстве случаев сын не осмеливался отступиться от занятия своего отца и деда.

Однако самое важное из того, что отец передавал сыну, можно было назвать духом рода. Трудно подобрать слова, чтобы описать эту духовную реалию, которую западному рационалистическому человеку трудно понять и оценить. Нам необходимо осознать, что в древние времена род воспринимался как нечто более важное, чем любой из его членов. Каждое поколение было наследником и физическим воплощением духа рода. Этим может также объясняться, почему народ обычно соглашался с передачей власти царя его сыну.

Все это было частью ритуала и процесса передачи наследства, то есть того, что, вероятно, было гораздо более важным, чем собственно имущество семьи. А поскольку все это имело такие далеко идущие последствия, отец должен был наставлять сына не только по части семейного ремесла и семейного характера, но и по части истин более глубоких: Кто есть Бог отцов и как Ему служить.

«Если спросит у тебя сын твой в последующее время, говоря: „что значат сии уставы, постановления и законы, которые заповедал вам Господь, Бог ваш?“ то скажи сыну твоему: „рабами были мы у фараона в Египте; но Господь вывел нас из Египта рукою крепкою; и явил Господь знамения и чудеса великие и казни над Египтом, над фараоном и над всем домом его, пред глазами нашими, а нас вывел оттуда, чтобы ввести нас и дать нам землю, которую клялся отцам нашим дать нам. И заповедал нам Господь исполнять все постановления сии, чтобы мы боялись Господа, Бога нашего, дабы хорошо было нам во все дни, дабы сохранить нашу жизнь, как и теперь. И в сем будет наша праведность, если мы будем стараться исполнять все сии заповеди пред лицем Господа, Бога нашего, как Он заповедал нам“» (Втор. 6:20–25).

Теперь, наверное, легче представить себе ужас человека, обнаружившего, что не сможет стать отцом. Это было несчастье Авраама, жена которого Сарра оказалась бесплодной. Наше понимание этой истории останется прискорбно ограниченным, если мы подумаем, что Авраам волновался лишь из-за того, кто унаследует его имущество. Гораздо более важным был для него вопрос, кто унаследует и передаст потомкам дух рода? Если Аврааму предстоит умереть бездетным, не означает ли это, что вместе с ним умрет и весь его род? Или же дух рода перейдет, как опасался Авраам, к одному из его слуг, к Елиезеру из Дамаска?

Фаллическая любовь в то время и в той культуре выражалась в передаче благословения от отца к сыну. Ни на минуту невозможно усомниться, что в таких взаимоотношениях существовала особая близость, таинственная и прекрасная. Между поколениями существовала неразрывная связь.

Возвращаясь к библейским текстам – на сей раз к Новому Завету, – мы сможем оценить природу близости между отцом и сыном, если обратим внимание на высказывания Иисуса о Его отношениях с небесным Отцом. Ряд фраз из Евангелий раскрывает историю этой любви.

Помните цитату из предыдущей главы? «Мне должно быть в том, что принадлежит Отцу Моему» (Лк. 2:49), – отвечает двенадцатилетний Иисус Своей матери, когда она с глубокой заботой обращается к Нему. Ее материнское чувство стремится вернуть Его, защитить от воображаемых опасностей, от слишком взрослого мира. Но Иисус не поддается чарам материнской любви. Он приобщается к делам Своего Отца, и теперь Он не так нуждается в том, что мать так часто дарила Ему в прошлом. В их беседе кроется намек на происходящие время от времени столкновения между одной и другой любовью. Мария жаждет сохранить Иисуса в безопасности утробной любви. Иисус говорит о долгом и опасном переходе в мир Своего Отца и Его друзей. В данном случае это не Его названный отец Иосиф, а Его Отец, Который на небесах.

«Мне должно делать дела Пославшего Меня» (Ин. 9:4). Это уже взрослый Иисус принимает наследие Отца, приобщается к Его занятию и Его взглядам. В Своей молодости Он был верен семейному ремеслу плотника. Но теперь Он вершит дело Своего Отца, дело Искупления. Он отошел от утробной любви и теперь целиком находится в гравитационном поле любви Своего небесного Отца. Он поступает согласно унаследованному Духу с небес, Святому Духу.

«Сей есть Сын Мой Возлюбленный, в Котором Мое благоволение» (Мф. 3:17). Эти хорошо известные слова, как указывается, произнес «глас с небес», когда Иисус вышел из реки Иордан, получив крещение вместе с теми, кто покаялся в своих грехах.

Часто я, напоминая эти слова слушателям, спрашиваю: «Кто из вас не отдал бы руку, лишь бы только услышать, как ваш отец говорит это о вас?» В зале всегда воцаряется молчание, а если присмотреться, то можно тут и там увидеть слезы, особенно у тех мужчин – а их много, – кто никогда не слышал таких слов от своего отца. Мне кажется, это лучший ответ.

«Видевший Меня видел Отца» (Ин. 14:9). Каков Отец, таков и Сын. Слова Господа совершенно понятны всем – и тем, кто признает, и тем, кто отвергает то, что Он говорит. Подразумевается, что Отец и Сын до такой степени объединены любовью фаллического типа, что увидеть Сына, говорить с Сыном, участвовать в делах Сына – то же самое, что делать это с Отцом. В этом высказывании нам видна полная мера близости Отца и Сына, мужской близости, которая в своем роде есть отношения одной плоти.

И наконец, «Для чего Ты Меня оставил?» (Мк. 15:34) – слова распятого Иисуса на кресте. Этими горькими словами отмечен тот момент, когда обнаружилось противоречие всему прежде сказанному. Единство было нарушено. Любовь Отца словно бы исчезла, и Отец и Сын разлучены, потому что Господь возложил на Себя грехи мира.

Удивительно, но таков крик многих сыновей, которые ощущают себя «разлученными» со своими отцами. Связь пресеклась или же и вовсе никогда не существовала. И стон Иисуса – это стон многих мальчиков: «Когда я потянулся к твоей руке, спрыгнув с коленей матери, тебя не оказалось на месте. Почему?»

Джейк Ламар, сотрудник журнала «Time», говорит о своем чувстве оставленности в книге «Буржуазный блюз» («Bourgeois Blues»):

«Как ни старался я задавить в себе прошлое, воспоминания о моем отце вырывались наружу подобно ночным кошмарам. Обычно я говорил себе, что мне [опустим бранное слово. – Г. М.] до отца и того, что он обо мне думает. В другие моменты я ощущал почти безысходную потребность в его одобрении, в том, чтобы он помогал мне жить в этом мире. Потом я решал, что мне не нужна его эмоциональная поддержка. Просто признание. Я просто хотел, чтобы он признал меня, сказал: „Да, ты мой сын, ты существуешь“».

Это ощущение оставленности может принимать разнообразные формы. Оно может быть эмоциональным, когда отец отказывает сыну в доступе к своему сердцу. Оно может быть духовным, когда отец не помогает сыну наполнить жизнь смыслом, лишив его рассказов о своем Боге. Оно, разумеется, может быть физическим, когда под запретом ласка и дружеские прикосновения. И оно может быть и психологическим, когда отец ни словом, ни жестом не выказывает своего удовлетворения, одобрения или гордости тем, какой сын у него растет.

К числу неброских украшений рассказа о смерти Христа относятся последние слова Иисуса. Несмотря на мрачное ощущение оставленности, Сын на кресте осмеливается по-прежнему верить в Своего Отца. И, умирая, Он говорит: «В руки Твои предаю дух Мой» (Лк. 23:46). Он словно бы говорит: «Я получил Мой дух от Тебя; теперь Я его возвращаю. И даже если Мне кажется, что Ты Меня оставил, где-то глубоко внутри Я знаю, что Ты воскресишь Меня. Поэтому Я отдаю Тебе Мой/Наш дух».

Нашего внимания заслуживает еще один случай из жизни Иисуса. Первым отмеченным явлением Христа после воскресения было явление Марии Магдалине. Ее привело в смятение исчезновение тела Господа из гроба. И когда Иисус говорит с ней, она слишком ошеломлена, чтобы узнать Его. Но, узнав, она стремится обнять Его. В ней просыпается утробная любовь, желание предложить лучшее из того, что может дать женщина, свою ласку и утешение, стремление предоставить свое безопасное убежище. Но Он этого не позволяет: «Не прикасайся ко Мне, ибо Я еще не восшел к Отцу Моему; а иди к братьям Моим и скажи им: восхожу к Отцу Моему и Отцу вашему, и к Богу Моему и Богу вашему» (Ин. 20:17).

На страницах Библии подчеркивается значение союза между отцами и сыновьями. Подчеркивается на примере совершенства этого союза в жизни Господа нашего и трагедии несостоявшихся отношений, которые должны были быть. В Библии упоминаются несколько мужчин, различных по своим нравственным качествам, которые были удивительно плохими отцами: это Илий, священник Господа в Силоме; Самуил, пророк Израильский, и, как мы уже отмечали, Давид, величайший царь Израиля. Их истории – это также истории о сыновьях, которые, вырастая, отвергают все, чему были преданы их отцы. В каждом случае достаточно очевидно, что отец забросил воспитание сына, возможно, потому, что у него было много других дел.

В поисках мужественности

Когда маленький мальчик осознает свою потребность в мужской, фаллической любви, он, по-видимому, ищет того, что можно внести в сокровищницы своей души и что поможет ему быть в этом мире мужчиной. В нем просыпается жажда фаллической любви. Он не может в точности выразить, чего он хочет, но, скорее всего, он инстинктивно знает, что ему нужны совершенно определенные вещи. И их – по большей части – можно найти только у отца и друзей отца.

В моей памяти прокручивается отрывок старого фильма, где Джон-Джон Кеннеди бежит к своему отцу, президенту, по дорожке летного поля. И для меня это образ почти каждого сына, который, рано или поздно, устремляется, протягивая руки навстречу своему отцу. И когда он день за днем бежит к нему, он, в первую очередь, ищет общности в самоопределении (я и мой отец – одно). Дело не просто в том, что эти двое похожи внешне, а в том, что понимает душа мальчика: мой отец – тот самый мужчина, говорит его душа, чьи гены я воспринял. Я – от него, и во мне будет жить его дух.

Эти отношения мужской близости в прошлом могли быть тем, к чему отец стремится больше, чем сын. Сегодня, похоже, все наоборот. Сын тянется к отцу. Он хочет знать, что за человек его отец, что он делает, что чувствует. И больше всего мальчик хочет знать, что должен делать он сам, каким он должен быть, хочет почувствовать, что отец признает его как мужчину.

 
О, мой отец,
Ты не открыл своего сокровенного, как я на тебя ни глядел, почему?
Почему ты всегда демонстрировал силу,
Как мне ни хотелось услышать, что можно быть слабым?
Почему ты не говорил мне никогда,
Что изредка плачешь в ночи,
Что жаждешь дружеской близости,
Что тебе страшно,
Что иногда в тебе просыпается похоть,
Что иногда ты сомневаешься в Боге,
Что ты боишься проигрывать,
Что ты не знаешь ответов на все вопросы
И что были минуты, когда ты хотел сбросить «лямку» обязанностей
и начать вольную жизнь?
 
 
О, мой отец,
Ты не открыл своего сокровенного, как я на тебя ни глядел, почему?
Почему ты всегда демонстрировал превосходство,
Как мне ни хотелось услышать, что можно быть заурядным?
Почему ты мне не говорил никогда,
Что ты совершил несколько глупых ошибок,
Что по временам ты был плохим мужем и готов был задушить свою жену,
Что ты часто недооценивал меня, своего сына, и, наверно, боялся, что
                                   я ни на что не гожусь,
Что ты, может быть, предал друга… или двух,
Что голосовал не за того президента,
Что ты очень хотел бы иметь больше денег,
Что у тебя были несбывшиеся мечты?
 
 
О, мой отец,
Ты не открыл своего сокровенного, как я на тебя ни глядел, почему?
Почему ты всегда говорил об оценках и фактах,
Как мне ни хотелось услышать о чувствах?
Почему, мой отец, ты мне не говорил никогда,
Что ты иногда так раздавлен, что хотел бы сбежать,
Что тебе знакомо жестокое разочарование проигравших,
Что ты, может быть, даже раз или два проклял Бога,
Что тебе горько, оттого что ты тоже не знал своего отца,
Что ты чувствуешь вкус одиночества и хотел бы иметь друга… или двух
И что ты, может быть, то и дело даже сомневался в своей
                                                             мужественности?
Ты не открыл своего сокровенного, как я на тебя ни глядел, почему?
Почему, отец мой любимый?
Почему ты показывал мне только маску того человека, которого
просто не существует? Каким не будем ни я, ни ты.
Мне хотелось узнать, что можно споткнуться, иногда начинать все
                                                сначала, ошибаться и плакать.
Почему, мой отец, ты не сказал мне, что быть мужчиной – честный,
простой и тяжелый труд?
 

Это последнее желание, может быть, больше того, что способен дать отец. Между отцом и сыном возможны длительные размолвки, потому что в обоих коренится потребность в любви матери-жены. Немалое число тех, кто изучал человеческое поведение, верят в такую возможность. В тех глубинах сознания, о которых большинство из нас ничего не знает, могут разыгрываться драмы соперничества, достигающие яростного накала: отец претендует на место у рук матери, которое при своем рождении занял сын; а сын всегда ревниво охраняет свои права и возможность возвращаться на руки матери, когда только захочет. Подумайте об этом.

По этой причине во взаимоотношениях отца и сына с самого начала может появиться напряженность, которая направит их по ложному пути. Возможно, отец темной стороной своей души никогда по-настоящему не хочет, чтобы сын стал мужчиной из опасения, что тогда сам отец будет преждевременно вытеснен. А сын может сразу начать попытки доказать, что он мужчина, чтобы и дальше претендовать на любовь матери.

Во-вторых, сыну от отца нужно подтверждение трех вещей: своей принадлежности, своей ценности и своего полноправия. Существует мнение, что это самое важное из всего, что отец может дать сыну.

В словах, которые прозвучали для Иисуса на берегах реки Иордан, а затем на горе, где произошло таинство Преображения, содержатся все эти три подтверждения: «Сей есть Сын Мой Возлюбленный» (принадлежность), «в Котором Мое благоволение» (ценность), «Его слушайте» (полноправие) (Мф. 3:17; 17:5).

Можно, конечно, отметить, что в реальности такие подтверждения чаще исходят от матери, а от большинства отцов – довольно редко. Я полагаю, что отец должен сознательно и обдуманно давать сыну эти подтверждения. И он должен позаботиться, чтобы они повторялись достаточно часто.

В-третьих, сын ищет отца, который сумеет помочь ему выверить свои чувства, сформировать свою реакцию в типичных ситуациях, научиться контролировать свои желания и страсти.

Чувства – это загадочные «датчики», данные нам, чтобы отслеживать наши глубинные реакции на окружающие нас обстоятельства. На протяжении многих столетий культурная среда требовала от мужчин, чтобы они брали на себя роль воинов племени. А среди самого важного, чему должен научиться воин племени – необходимость скрывать свои чувства, например, чувство боли: от чувства физической боли до чувства боли в душе. Воин должен скрывать их, чтобы не дать врагу преимущества.

Чувства должны быть выверены в юные годы. В противном случае, они будут предавать нас на протяжении всей жизни. Гнев, например – самое явное из всех чувств. Мальчик смотрит на своего отца, чтобы понять, когда следует выражать гнев и в какой мере. Если он никогда не видел, как отец справляется с гневом, или, наоборот, видит, что отец все время в ярости, ему останется только гадать, как относиться к своему гневу, и он никогда не научится адекватно выражать его.

Рука об руку с отцом мальчик учится, когда, как и насколько проявлять свой гнев. Он познает истинную ценность печали и радости, учится, когда посмеяться, а когда можно даже немного поплакать.

От своего отца он узнает десятки способов поведения в различных ситуациях, когда нужно быстро определиться со своей реакцией. От одного случая к другому он усваивает принципы, которые сможет на практике применять в будущем.

Начинаешь понимать, что идут в ход эти самые принципы, когда при обсуждении конфликтной ситуации кто-то вспоминает: «Помню, мой отец столкнулся с такой же проблемой, и он тогда…»

Отец делает для сына еще больше, показывая, как мужчина справляется с обуревающими его страстями. Он демонстрирует, что есть свое время для борьбы и время для отступления. Время для отдыха и время для работы. Время быть любящим и прощающим и время наказывать или добиваться справедливости. От отца мальчик учится, как бороться со слабостью, как защищать свои уязвимые места, когда быть щедрым, как принимать поражение и как быть великодушным к проигравшим.

В-четвертых, когда сын тянется к фаллической любви своего отца, он просит просвещения в том, что относится к вопросам веры. Какая путеводная звезда ведет его отца? В чем сущность его веры? Из какого источника черпает он движущую силу для своей любви?

Редко когда сын прямо подходит к отцу и задает эти вопросы. Тем не менее эти вопросы все-таки задаются, самыми разнообразными способами. Сын смотрит, все время смотрит и все время откладывает глубоко в памяти, как отец ведет себя в одной за другой жизненных ситуациях. И в каждом случае сын делает выводы о том, во что в действительности верит его отец.

В книге «Начиная молитву» («Beginning to Pray») Энтони Блум пишет:

«Мне вспоминается ряд высказываний [моего отца]. В сущности, из того, что он сказал, две фразы произвели на меня впечатление и остались со мной навсегда. Одна из них – о жизни. Я помню, как он сказал мне после праздников: „Я о тебе беспокоился“, а я спросил: „Ты боялся, что я попал под машину?“ Он ответил: „Это не так важно, даже если бы тебя убили. Я боялся, что ты потеряешь самого себя“. А еще в одном случае он сказал мне: „Всегда помни, что жив ты или мертв – не имеет значения. Важно только, для чего ты живешь и за что ты готов умереть“. Это стало основой моего воспитания и выражает тот взгляд на жизнь, который я усвоил от отца».

На картине популярного художника Нормана Рокуэлла изображены мать, сын и дочь, выходящие из дома на церковную службу. Почти не виден развалившийся в шезлонге отец, который, все еще в пижаме, читает утреннюю газету. Поза матери непреклонна; ее лицо выражает суровое недовольство поведением мужа. Дочь следует за матерью, осуждающе задрав носик. Но сына явно раздирают противоречивые чувства. Прикованный чарами утробной любви матери, он должен идти вместе с нею в церковь. Но каждая черточка в его облике показывает, где его сердце – оно с отцом в том кресле. «Если папа может не ходить, почему же я должен?» – отчетливо написано у него на лице.

В этой картине скрыто больше, чем видит глаз. Сын начинает судить о вере по меркам своего отца. И, к сожалению, это для него более привлекательно, чем то, что открывает ему мать. Вы инстинктивно чувствуете, что пройдет не так уж много воскресений, и сын останется дома с отцом читать газету, смотреть матч по телевизору или дремать.

Сыну нужны от отца еще две вещи, коль скоро он меняет безопасность утробной любви на риск любви фаллической.

Сын хочет, чтобы отец свел его с «людьми племени», со своими друзьями. Именно у этих людей мальчику в итоге и предстоит получить полное и окончательное признание: ты один из нас; ты мужчина.

Один из неочевидных изъянов современной жизни состоит в том, что у большинства мальчиков мало или совсем нет возможностей общаться с самыми разными взрослыми мужчинами. А с ростом числа неполных семей многие мальчики вообще лишаются возможности войти в контакт с какими бы то ни было мужчинами.

«Мужчины племени» – всегда пестрое собрание самых разных людей с самыми разными человеческими слабостями. В отдельности мало кто из них производит впечатление. Взятые вместе, «мужчины племени» являют величественную картину всех преимуществ мужественности. В совместной жизни и трудах с людьми «племени» мальчик составляет представление о достоинствах мужской силы и жизненной энергии.

У меня сохранились воспоминания о такой жизни в пору моего детства. Я помню мужчин с нашей улицы, которые жили там, кажется, вечно. У одного из них был очень скверный характер, что проявлялось всякий раз, как мы, мальчишки, пробегали по его газону. Но он мог быть добрым и дружелюбным в других случаях, когда его газон не трогали. Еще у одного соседа был огромный мотоцикл, который он вечно чинил. Столпившись вокруг, мы с каким-то религиозным благоговением наблюдали, как он разбирает его на части, а затем все снова собирает. После этого мы отходили подальше, а он давил пяткой на педаль стартера. Мотоцикл всегда победно ревел в ответ, и мы поражались этому умению возвращать его к жизни.

Еще один сосед любил играть с нами в бейсбол, и, похоже, в одном его мизинце было больше спортивных талантов, чем во всех нас вместе взятых. Казалось, он может вечно стоять на пустыре и подавать мяч за мячом нам, будущим чемпионам. И каждый его бросок был удачным.

А еще один сосед рассказывал замечательные истории; были также плотник и каменщик. Эти люди умели нас рассмешить, умели показывать фокусы, занимались с нами борьбой, делали нам шалаши на деревьях и брали нас в походы. Они были «людьми племени». Мы, мальчишки, учились у них, как должен выглядеть настоящий мужчина.

Отец знакомит мальчика с «людьми племени». Он сам один из них. И все вместе они делают возможным для мальчика усвоение тех инстинктов и воззрений, которые и превращают его в мужчину.

Писатель Гордон Дэлби вспоминает дни своего детства, когда отец водил его стричься в парикмахерскую. Настал день, рассказывает он, когда отец и парикмахер решили, что больше не должны усаживать его в кресло для маленьких. Это был символический момент, своего рода первый «выход в свет». Гордон становился мужчиной.

Мое самое яркое воспоминание относится к более позднему возрасту, годам к двенадцати. Мой отец и его друзья задумали съездить в середине зимы поохотиться на равнинах восточного Колорадо. В то время фермерам очень досаждали расплодившиеся американские зайцы. Появление охотников давало надежду на уменьшение численности этих крупных грызунов, и фермеры радовались им. Мой отец взял меня с собой на охоту. Я никогда не забуду, как он вложил мне в руки винтовку двадцать второго калибра (5,6 мм) и научил, как с ней обращаться. Я провел день с мужчинами.

Не знаю, был ли в моей жизни еще день, когда бы я так страстно желал, чтобы солнце подольше не заходило. Мой отец ввел меня в общество мужчин, и я, как любой из них, держал в руках свою винтовку и вел свою собственную охоту на дичь. Оглядываясь назад, я смело могу сказать, что моя жизнь с того дня начала необратимо меняться. Утром я проснулся, ощущая себя мальчиком; спать ложился, начав ощущать себя мужчиной.

И наконец, отцом оправдывается решение сына совершить прыжок к фаллической любви, когда, дав ему все вышеперечисленное, он провожает сына на его место в большом мире.

Эти проводы зачастую идут негладко, сопровождаясь смятением чувств. Может быть, для кого-то расставание проходит быстро, за краткое мгновение. У других отцов и сыновей оно занимает время. Смысл, наверно, в том, что человек сначала должен пройти через что-то, чтобы узнать, что оно значит для него.

Мой сын Марк, возможно, думает по-другому, но для меня тот день, когда мы отправились в долгую поездку из Массачусетса в Иллинойс, чтобы проводить Марка в его новую студенческую жизнь, был полон драматизма.

Для Марка это была великая минута. Он не мог дождаться отъезда. А как его отец? Где-то глубоко внутри (несмотря на все протесты моей радости и гордости) мне было очень трудно смириться с этим событием. Я чувствовал себя так, словно теряю сына, и это было ужасно.

За несколько лет до того я получил предложение отослать Марка в прекрасную частную школу. В то время мы с его матерью от этого отказались. Я сказал: «Мы с Марком слишком близки, чтобы сейчас расстаться. Мы нужны друг другу, и не думаю, что готов распрощаться с ним, пока в том не будет абсолютной необходимости». Теперь, через несколько лет, эта «абсолютная необходимость» настала.

Поскольку у нас с Марком все его школьные годы были действительно замечательные отношения, я не мог понять, почему вдруг возникли проблемы еще в период подготовки к этой поездке в Иллинойс. Мы с ним спорили, как укладывать вещи в багажник и когда нужно выехать. Уже в пути я обнаружил, что его манера вести машину совершенно невыносима. «Ты едешь слишком быстро», – заявил я; потом он ехал слишком медленно. Я сказал ему, что он слишком резко поворачивает, и вещи могут упасть с багажника на крыше. Кажется, ни одна тема беседы между нами не могла не вызывать разногласий. Я наседал на него. Иными словами, мы с ним ссорились на протяжении всей этой нескончаемой поездки. Он покидал меня, и мое недовольство вырывалось из таких глубин моего существа, которые я даже не мог бы определить.

Это брюзжание не было привычным для отца, который горячо любил своего сына, часто стоял на боковой линии, болея за каждый его шаг в спортивных состязаниях, который научил его водить машину, провел бесчисленные часы в задушевных беседах – проявлениях драгоценной духовной близости. Неужели это непрестанное брюзжание исходило от того самого отца, которому предстояло с трудом сдерживать слезы всякий раз, когда в опустевшем вдруг доме он будет заглядывать в бывшую комнату сына?

Что же случилось? Что изменилось? Мальчик выходил из-под моего прямого влияния и начинал путешествие в большой мир, где его ждали другие влияния и другие возможности. Для него это было начало; для меня – конец. Это дело совсем не легкое. Слова на устах отца могут отмечать торжественность минуты, но там, внутри, его сердце может быть просто разбито. Мое смятение изливалось на сына. Может быть, придираясь к его манере вождения, я пытался мелочно доказать ему, что он не может без меня обойтись. И, может быть, когда он изобретательно мне возражал, он пытался настоять, что будет делать по-своему, потому что он и сам умеет… в общем, будет делать по-своему, и все тут.

Мы быстро забыли об этом отвратительном дне. Вскоре отношения наладились. Сегодня Марк не просто мой сын; он мой друг. И я не просто его отец; я его друг. То, к чему мы пришли сегодня, началось с той ужасной поездки. Только когда Марк однажды будет провожать в большой мир своего сына Райана, он поймет, чего мне стоили эти минуты.

Прослеживая путь установления связи между отцом и сыном, я не могу не отметить еще один аспект. Я говорю о том, что, возможно, однажды сын сам станет «отцом» для своего отца.

В одной из самых трогательных историй, которые я когда-либо читал – книге «Наследие отца» («Patrimony») романиста Филиппа Рота, – рассказывается о том периоде, когда автору пришлось сопровождать своего отца, умирающего от рака, на его смертном пути. Строгий отец всегда был человеком деловым, независимым. Тепрь он все слабел, и, вопреки многолетней привычке, ему приходилось обращаться к сыну за поддержкой и советом.