Текст книги "Мужчины – о себе"

Мы оставляем граффити в жизни других людей, когда о нас говорят: «Он открыл передо мной новые возможности и дал мне первый толчок».

Прочтем снова слова бывшего квотербека «Green Bay» Барта Старра, тренером у которого был Винсент Ломбарди:

«Когда я познакомился с тренером Ломбарди, мне недоставало упорства. Я не дотягивал до того уровня, когда отказываются смириться со вторым местом… [Он] научил меня, что у человека должно быть пламенное желание победить. Оно должно пронизывать все, что ты делаешь. Ему нельзя дать угаснуть. Оно должно гореть в тебе всю жизнь».

Мы с вами читаем слова человека, в жизнь которого вошло наследие замечательного руководителя. Спустя годы Старр мог бы сказать, как изменилась вся его жизнь благодаря урокам, полученным от Ломбарди. На его мировоззрение в качестве бизнесмена и общественного лидера глубокое влияние оказало то, чему он научился от своего тренера, оставившего ему наследие, – пламенное желание победить.

Когда Моисей хотел остаться руководителем Израиля, Господь обратился к нему на горе Фасга. Вполне понятно, что Моисею хотелось войти в обетованную землю в качестве руководителя своего народа. Но ответ был отрицательным. Альтернативой для Моисея стало наследие призыва: «И дай наставление Иисусу, и укрепи его и утверди его; ибо он будет предшествовать народу сему [через реку Иордан], и он разделит им на уделы землю, на которую ты посмотришь» (Втор. 3:28).

Как-то мне довелось провести семинар для слушателей в Образовательном центре Генриетты Миэрз в Калифорнии. На здании мы с Гейл прочитали надпись, посвященную мисс Миэрз, и я еще раз вспомнил обо всем наследии этой женщины. Не слишком симпатичная по современным стандартам красоты, жесткая, напористая, более властная, чем позволялось женщине (к сожалению) в большинстве организаций христианской церкви, Генриетта Миэрз была единственной в своем роде. У нее был талант обнаруживать скрытый потенциал людей. Она вцеплялась в вас, словно питбуль, пока не убеждала, что у Бога на вас есть особые виды.

Самые выдающиеся личности в евангельском христианстве, в том числе Билл Грэхэм, Роберт Мангер и Билл Брайт, скажут вам, кем была мисс Миэрз для их отважного решения дерзко заявить о себе и совершить нечто экстраординарное. Это было ее наследие. По всему миру живут мужчины и женщины с граффити, оставленными в их душах мисс Миэрз.

Я отдал добрых пятнадцать лет общине в Новой Англии, известной под названием «Часовня благодати». Когда мы с моей женой впервые здесь появились, нас поразило необычайно большое количество людей очень крепких в вере. Некоторые из них имели прекрасное образование и занимали высокое положение в бизнесе, в научно-исследовательских и конструкторских центрах.

Но один из них не был такой важной персоной, если подходить с точки зрения карьеры. Фактически, я даже не уверен, что вообще точно знаю, чем он занимался, потому что, когда я с ним познакомился, он уже был на пенсии. Его звали Роланд Редмонд. Роланд любил Бога, а его преданность церкви и богослужению была очевидна всем.

В те дни мы представляли собой молодую общину, состоявшую всего из нескольких сотен человек, и у нас начался необычайный для новоанглийской церкви рост. Чуть ли не на каждом собрании общины на голосование ставились вопросы приема новых членов или нового строительства. Каждое голосование требовало каких-то новых поворотов в вопросах веры, что для большинства людей непривычно. Откровенно говоря, я недолюбливал эти наши деловые встречи. Мне совершенно не нравилось, когда собравшиеся начинали спорить, а иногда даже переходить в своей аргументации к подробностям, которые я считал слишком суетными.

Наши собрания не раз заходили в тупик по вопросам, требовавшим все большего и большего напряжения нашего бюджета и наших усилий. По временам во мне зарождалась уверенность, что мы так и разойдемся по домам, ничего не решив. Однако почти всегда наступал некий момент, чуть ли не волшебный, когда все притихали, подустав от препирательств.

В этот самый момент, словно он предчувствовал его с точностью до секунды, вставал Роланд Редмонд и поворачивался лицом к собравшимся. Он был старым человеком, и его возраст всегда обеспечивал ему почтительную тишину. Скрестив на груди руки, он чуть ли не пронзал взором собрание, переводил взгляд с одной стороны на другую, с передних рядов на задние. Затем он начинал свою речь с громкого «кхгм!» Мы понимали, что нам лучше внимательно его выслушать.

«Я слегка вами разочарован, – произносил он. – Вам бы надо было поучаствовать в жизни этой церкви, когда она только создавалась. Когда лишь горстка людей [тут его голос нарастал] противостояла трудностям, по сравнению с которыми ваши сегодняшние проблемы – ничто. Они собирали свои последние деньги; они, если нужно, молились всю ночь; они боролись с трудностями, не щадя сил. И Бог давал им то, о чем они просили. А теперь я спрашиваю вас: вы что, сделаете меньше, чем они?»

Здесь следовала пауза, во время которой он обводил взглядом собравшихся в ожидании ответа на свой вопрос. Но никто не осмеливался пошевелиться. Никто не осмеливался и слова сказать.

«Так вот, я хочу, чтобы вы над этим подумали. Может ли это быть слишком трудно для Бога? Может ли это быть слишком трудно для людей, которые твердят, что у них есть вера и что они стремятся услышать, что говорит им Бог? Я думаю, пришло время, когда мы должны увидеть здесь настоящую веру». И Роланд Редмонд садился.

Председательствующий вставал и говорил: «Все, кто согласны, пусть скажут „да“». И все говорили «да». Наша община пережила несколько своих звездных часов (слава Богу!) благодаря наследию «папы» Роланда Редмонда. Он заставлял нас сутулиться и ерзать, стыдясь своего маловерия, и призывал нас избавиться от мелочности.

В наш век проектировщиков, демографов, финансовых аналитиков, социологов, вычислителей и системных администраторов мы как-то принизили роль человека, призывающего нас к свершениям. Роланд Редмонд умер много лет назад, и я провожал его в последний путь. Я говорил о его наследии. Его маленький дом, простое новоанглийское жилище, вероятно, не вместил бы больше восьми человек гостей. Он ездил на старой машине. И когда он и его жена отошли на небеса, похороны были простыми в смысле внешнего оформления, но величественными в смысле благодарения и хвалы Богу. Он был не единственным богатырем духа в истории нашей общины, однако одним из самых сильных. Он оставил нам наследие призыва.

Наследие прозрений: кому пойдет на пользу то, чему научился я сам?

Человек всю жизнь усваивает и накапливает уроки. И в этой рутинной текучке изредка встречаются озарения, которые никак не следует держать под спудом. Стивен Ковей цитирует Альфреда Норта Уайтхеда:

«В каком-то смысле знание усыхает с расцветом мудрости: ведь детали поглощаются принципами. Детали, то есть знания, имеющие значение, будут накапливаться в каждой сфере жизни ad hoc[7]7
  Ad hoc – применительно к случаю (лат.). – Примеч. пер.


[Закрыть], но активное применение хорошо понятых принципов – это окончательное достояние мудрости».

Это возможность оставить свое наследие, свои граффити мудрости и прозрений, доставшихся дорогой ценой, ценой борьбы, страданий, изнурения, поражений и побед.

«А ты последовал мне в учении, житии, расположении, вере, великодушии, любви, терпении, в гонениях, страданиях, постигших меня в Антиохии, Иконии, Листрах; каковые гонения я перенес…» (2 Тим. 3:10,11).

Так Павел пишет Тимофею, передавая ему свое наследие прозрений. Он продолжает:

«А ты пребывай в том, чему научен, и что тебе вверено, зная, кем ты научен; притом же ты из детства знаешь священные писания, которые могут умудрить тебя во спасение верою во Христа Иисуса» (2 Тим. 3:14,15).

Может быть, уже поздно ночью мысли мужчины, кружась вокруг его жизненного опыта, наталкиваются на вопросы: чему научил меня Бог, что имеет ценность для других? что можно назвать моими прозрениями? Это взгляд, проникающий в сущность вещей и событий, которые другим людям обычно кажутся, на первый взгляд, непроницаемыми. В мире внутренних смыслов человеку зачастую необходим проводник. К несчастью, проводники слишком часто отсутствуют, отдыхают на теплых и солнечных курортах или игнорируются нами в спешке и суете деловых буден. И наследие, которое могло бы стать неоценимым, утрачивается.

В Швейцарии обнаружены сенсационные факты. Утверждают, что в швейцарских банках хранятся вклады многих евреев, умерших в концентрационных лагерях Второй мировой войны. Когда-то, предчувствуя, что могут потерять все, они изыскивали способы перевести свои сбережения на секретные счета в Швейцарии. А потом умерли. Теперь, через пятьдесят лет, их наследие лежит в банках нетронутым, никто не может его рассекретить, никто не может им воспользоваться.

Печаль об утраченном наследии поднимается, когда старики не рассказывают, а юноши не слушают. А ведь этого наследия не так уж много. У нас хватает людей сильных, влиятельных, общительных, но не так уж много людей проницательных. А какое наследие они могли бы предложить! «Слушай, сын мой, наставление отца твоего, – говорится в Книге Притчей, – и не отвергай завета матери твоей: потому что это – прекрасный венок для головы твоей и украшение для шеи твоей» (Прит. 1:8,9).

В одном из эссе книги «Выдуманная жизнь» («An Invented Life») Уоррен Беннис упоминает писателя Джона Леонарда, который как-то в телевизионной передаче в восторженном тоне говорил о своей матери и матери своей жены. Метафорически выражаясь, сказал Леонард, за свою жизнь они вылетели из окон множества горящих зданий. «Я должен узнать, – добавил он, – где они научились прыгать».

Итак, чему Бог научил вас? И с кем необходимо поделиться этими озарениями? Много лет назад я совершил свое единственное путешествие в Японию. Однажды днем мы с моим сопровождающим прогуливались по сельской дороге. Мы проходили мимо очень старого мужчины, который заботливо ухаживал за маленькими деревцами. Мне вдруг пришло в голову, что он никогда не увидит эти деревца в их полном расцвете, и я сказал об этом своему спутнику. Никогда не забуду его ответ: «Старик и не рассчитывает увидеть эти деревья в их полном расцвете. Он выращивает их не для себя, а для своих внуков. Это Япония».

Наследие примера: что в моем образе жизни заслуживает подражания?

Я хочу оставить после себя жизнь, прожитую так, что она станет отправной точкой хотя бы еще для одного поколения. Это возможность подать пример, который пойдет на пользу другим. Я слышал рассказы о благородных людях одной из общин Англии XVIII века.

«Эти люди никогда не старались придать нашим взглядам какую-то наперед заданную форму. В сущности, им не надо было проповедовать нам. Сама их жизнь говорила за них гораздо яснее и убедительнее, чем любые слова. Мы ежедневно видели перед собой пример их терпения, приветливости, щедрости, мудрости и деловитости, и знали и чувствовали, что все это лишь естественные проявления души, преданной служению Богу».

Я часто думаю о себе как обобщенной сумме, полученной из соединения тех людей, которые прошли перед моими глазами. Если у меня есть тяга к учению, это объясняется тем, что несколько хороших людей не проповедовали, а просто продемонстрировали мне, как это замечательно – учиться. Если у меня есть хоть какое-то желание служить людям, это объясняется не тем, что кто-то предложил мне должность и зарплату, а тем, что несколько мужчин и женщин на своем примере показали мне, насколько лучше давать, чем брать, и что в итоге такой человек только выигрывает. Если я предпочитаю не отвечать своим врагам ударом на удар, это объясняется тем, что я видел, как некоторые люди под огнем критиков и соперников предпочитали в молчании сохранять свою веру. Если я понял ценность духовного послушания, это объясняется тем, что я познакомился с жизнью тех праведных людей, которые доказали мне, насколько мирная, содержательная, молитвенная жизнь превосходит все, что я могу увидеть в современной гонке за достижениями. И если я вообще подошел ближе к Богу, это объясняется тем, что я видел, как это сделала горсточка святых. Если я милосерден к другим людям, это объясняется тем, что сначала другие люди были милосердны ко мне.

Несколько месяцев назад мы с Гейл провели несколько чудесных часов с Кэтлин Чемберс, единственным потомком Освальда Чемберса. Она старый человек и одиноко живет в рабочем районе на севере Лондона. Мы планировали зайти к ней буквально на пару минут, однако она настояла, чтобы мы остались на ланч и потом побеседовать. Мы с радостью согласились.

Пока мисс Чемберс и Гейл готовили нам легкий ланч, я был отправлен в комнату, где мисс Чемберс хранила все памятные вещи своего отца. Я собственными руками прикасался к драгоценным поэтическим книгам и видел пометки и замечания, которые поэт сделал почти столетие назад. Я видел его чудесные картины. А потом я обнаружил маленький коричневый блокнот, который мог бы принадлежать школьнику. Открыв его, я увидел, что вся страница заполнена именами. Это были имена британских солдат, воевавших в египетской пустыне, для которых он совершал свое служение во время Великой войны. Каждое имя было вписано аккуратным почерком и сопровождалось фразой, указывавшей, о чем следует молиться для этого человека. Там были десятки и сотни имен, страница за страницей оказались заполненными именами. Тут и там попадались отметки, подразумевавшие, что на молитву был дан ответ.

Я держал в руках наследие. Память об усердной молитвенной жизни человека, который жил очень давно и рано скончался. И раньше я знал, что Освальд Чемберс был человеком молитвенным, теперь же в моих руках было свидетельство этого. Глубокое впечатление на мою жизнь произвело это событие. Такова сила личного примера.

Наследие воспоминаний: что мы будем вспоминать как лучшие моменты нашей совместной жизни?

Создавать пищу для воспоминаний! Это идея, которую моя жена прививает мне годами. Время, когда вы делаете что-то вместе, незабываемым образом навсегда соединяет вас. Это дар объединяющих вас впечатлений.

У моего сына Марка и меня навсегда сохранятся общие воспоминания о кругосветном путешествии, приуроченном к его шестнадцатому дню рождения. Это наследие, в котором остались воспоминания о посещении Китая, на что тогда отваживались немногие, о пересечении Берлинской стены через пропускной пункт «Чарли» и словах восточногерманского пастора, рассказывавшего, как совершается служение в условиях недружественного политического окружения, о знакомстве с Британским музеем и лондонским Тауэром.

Моя дочь Кристи запомнит, как мы, когда ей было шестнадцать лет, побывали в Кении. Запомнит наши ночные бдения в заповеднике у водопоя лесных животных, наши «гонки» с жирафами в провинции Рифт-Валли и наши нескончаемые ночные разговоры, в которых мы рассуждали о супружеских, трудовых и дружеских взаимоотношениях людей, увиденных нами за день.

Вероятно, не каждый отец в состоянии предложить что-либо, столь же эффектное, как кругосветное путешествие или охотничий заповедник в Восточной Африке. Однако не думайте, что все памятные события обязательно должны быть дорогостоящими или связанными с выездом за рубеж. Дело не в месте действия или продолжительности, а в качестве проведенного вместе времени. Есть то, что не забывается.

Когда придет срок и один из нас умрет, другой всегда будет помнить обычаи, которые мы установили вместе. Утренние новости, которые мы слушали вместе, прогулки по улицам Лексингтона, поездки в Швейцарию, выходные у скалы Покоя. Это наследие, которое мы создали друг для друга; отметки на дороге бытия, указывающие, что мы проходили здесь или там. Это граффити, которые всегда с нами, и мы знаем, что в них наши имена связаны навсегда.

Слишком много людей настолько заняты, что у них подобное наследие никогда не формируется и не передается. «Никогда не слышал, чтобы человек на смертном одре пожалел, как мало времени провел в своем офисе», – часто говорим все мы. Но ведь истина, выраженная в этой расхожей фразе, в самом деле слишком фундаментальна, чтобы ее игнорировать. Когда мужчина стареет, и его мысли все ближе подходят к теме наследия, наступает время сожалеть или время улыбнуться. Все зависит от воспоминаний, которые он оставляет. И если есть добрые воспоминания, значит, будет и радость, и поддержка, которая так нужна новому поколению.

Духовное наследие: укажу ли я путь к Богу?

Освальд Чемберс написал в книге «Мое высшее для Всевышнего» («My Utmost for His Highest»): «Сильнее всего на нас влияют не те люди, которые заставляют слушать себя, но те, которые живут своей жизнью, подобной жизни звезд в небе и лилий в поле, совершенной, простой и неброской. Их жизнь формирует нас».

Я хотел бы (богословы, безусловно, оспорят такое словоупотребление) вложить свою душу в нескольких людей. Иными словами, я хотел бы, чтобы они узнали меня так хорошо, как только возможно. Я хочу отдать им свое сердце и хочу, чтобы в нем они нашли для себя Бога.

Открыть свою душу перед потомками – другая обязанность, даже более священная, хотя и примыкающая к первой. Она состоит в том, что мои дети должны знать историю моей жизни. Как я относился к жизни, и почему так? В чем я преуспел, а в чем нет? Как я воспринимал жизнь в разном возрасте? Приходил ли я когда-нибудь в уныние? Посещал ли меня соблазн свести счеты с жизнью? В чем я черпал силы, когда для меня наступали трудные времена? Какие принципы и какие уроки усвоил я в грозовые моменты жизни? Как нам удалось сохранить свой брак в течение тридцати пяти с лишним лет, если вокруг только и слышно о распавшихся семьях?

Это рассказы, которые наши дети должны слышать от нас снова и снова. Они гораздо долговечнее, чем любая сумма денег, которые мы передадим им.

Но прежде всего я испытываю страстное желание, чтобы в моей душе, когда я распахну ее двери и покажу «покои», обнаружилось хоть что-то, способное помочь кому-нибудь в будущем прийти к Богу.

Если мои дети прочтут мои дневники (а меня не пугает такая возможность), я хочу, чтобы они увидели человека, который действительно стремился быть хорошим перед лицом своего Творца. У них будет возможность самим определить, насколько серьезно я относился к своей миссии в жизни: посвящению себя Богу, развитию своей духовности, служению людям, дающему им надежду, поддержку, вдохновение и мудрость. Знакомясь с моей жизнью, они узнают о страхах и поражениях, о которых не имели представления. Если они не знают о бессонных ночах, которые я провел в тревоге за них, о днях, когда я радовался их возмужанию и достижениям, они узнают об этом. Если они не представляют себе, сколь многим я обязан их матери и как велика была ее роль в любом моем достижении, они узнают и об этом. Ведь мои дневники – часть моих граффити. Это открытая дверь в мою душу, насколько я вообще способен быть открытым. Это часть моего наследия для них.

Никто из нас не может гордиться своей душой. Мы можем только надеяться, что другие люди, которым мы передадим наследие своей души, встретят его с благодарностью и пониманием. И кроме мрачных сторон они, может быть, обнаружат то светлое, что пригодится им в жизни.

Джеймс Ленфстей – нью-йоркский архитектор. Несколько лет назад в «Minneapolis Star Tribune» он описал свои воспоминания о том вечере на озере в штате Нью-Гэмпшир, когда он, одиннадцатилетний мальчик, и его отец ловили ушастых окуньков и ершей с причала у семейной хижины. Это был последний день перед открытием сезона ловли окуня, поясняет Ленфстей. Внезапно его удочка согнулась чуть ли не вдвое, оттого что на крючок попалась какая-то крупная рыба.

Рыбина не хотела сдаваться, и отец с гордостью наблюдал, как его маленький сын храбро сражался и наконец вытащил из воды побежденную им добычу. Ленфстей пишет: «Это была самая большая рыба из виденных мной, но это был окунь».

Для некоторых этот момент мог стать первым шагом на пути уклонения от истины. Отец взглянул на свои часы и сказал, что время – десять часов вечера, сезон ловли окуня откроется только через два часа. Всего два часа! Что такое два часа? Разве не мог отец пожать плечами и сказать, что время поимки этого окуня достаточно близко к началу сезона? Это было бы так просто сделать, как вы считаете?

Но не для отца Ленфстея. «Ты должен бросить окуня в воду, сынок», – сказал он.

Не слушая никаких протестов мальчика, отец настаивал, чтобы рыбина попала обратно в озеро. Нельзя винить мальчика, если он огляделся, не видит ли их кто-нибудь, не оценит ли кто-нибудь этот поступок. Никого не было. Отец же оставался непоколебим. Это были закон и принцип его выполнения в действии: рыбу нужно отпустить. И она уплыла в озеро под горестные причитания мальчика о том, что ему никогда больше не попадется такая крупная добыча.

«Это было тридцать четыре года назад», – пишет Ленфстей. Хижина все еще стоит на своем месте, и сегодня он водит собственных детей на тот самый причал, где они с отцом когда-то рыбачили. Интересно, что за все эти годы он не поймал ни одной рыбы, хотя бы приближающейся по размеру к добыче, которая оказалась на его леске в ту давнюю ночь.

С другой стороны, говорит Ленфстей, он видел рыб иного рода, – тех, кто попадается на удочку, когда уже во взрослой деловой жизни возникают этические проблемы.

Человек, однажды отказавшийся от огромного окуня, спрашивает: «Буду ли я соблюдать правила, когда никто не видит? Откажусь ли я словчить, чтобы закончить проект вовремя? Откажусь ли я воспользоваться незаконно полученной информацией, чтобы скупить акции?»

И отвечает:

«Да, если меня с юных лет научили отпускать рыбу в озеро. Потому что меня научили быть честным. Решение поступать правильно не увядает в памяти. Это история, о которой я буду с гордостью рассказывать своим друзьям и внукам.

Не о том, как у меня появился шанс „обмануть“ систему, и я им воспользовался, а о том, как я поступил правильно и стал от этого сильнее».

Джеймс Ленфстей говорит нам о наследии, в данном случае – о наследии его отца, переданном ему, а теперь – его детям и внукам. «Как ты думаешь, много он оставил?» – спрашивают, когда умирает богатый человек. Действительно, что оставил отец Ленфстея после своей смерти? Не знаю, остались ли от него доллары, но его духовное наследство было огромным. Не одна жизнь изменилась благодаря короткому эпизоду на озере в штате Нью-Гэмпшир в ту ночь, когда отец дал своему сыну величайший дар, который только может получить мальчик – наследие, в которое входит наставление, честность, мужество, взгляд на открывающийся путь в жизни.

В свои пятьдесят семь лет я много думаю о наследии. Я хочу многое оставить, когда придет мой срок на пути, ведущем к Богу. Наследие одобрения и утверждения, наследие призывов, прозрений, примеров достойной жизни – большое наследие души.