Текст книги "На троне Великого деда. Жизнь и смерть Петра III"

Элендсгейм дотянулся и также положил руку на руки своих детей.

– Примирение и прощение! – тихо прошептал он. Но тут же слезы хлынули из глаз и все тело затрепетало от рыданий. – Мир и прощение, Господь милосерд! – повторил он и упал в изнеможении на подушки. Но волнение не сломило его, напротив, его взор был ясен.

– Он не может двинуться отсюда, – сказал барон, сияя от радости, – поспеши, мой сын, за баронессой! Здесь, у этого ложа, мы отпразднуем твое обручение. Небо сохранит его и даст силы пережить счастье.

Он придвинул стул, положил в свою руку Элендсгейма, и примиренные враги тихо беседовали, пока Дора и Мария Вюрц готовили скромное угощение к предстоящему торжеству.

Фриц поспешил домой, скоро в коляске приехала баронесса и с нежностью заключила в объятия будущую невестку.

На следующее утро, за завтраком, барон Бломштедт подал сыну последний номер газеты «Беспартийный гамбургский корреспондент», доставленный только что с почты.

Фриц бросил взгляд на статью из Петербурга, отмеченную отцом, и едва не выронил газеты из рук. Там был напечатан манифест императрицы, который он принялся читать вслух:

– «В седьмой день по восшествии нашем на царский престол мы были извещены о том, что бывший император одержим припадками сильных колик, причиною чего являются геморроидальные страдания, коими он был одержим и раньше. Следуя христианскому долгу, возложенному на нас, и будучи послушны святым законам, предписывающим сохранять жизнь наших ближних, мы приказали оказать ему всякую помощь, дабы предотвратить последствия такого опасного страдания и облегчить оное врачебными средствами. Однако на следующий день с печалью и сожалением мы узнали, что Всевышнему угодно было прекратить жизненный путь нашего супруга. Мы повелели отвезти его тело в лавру святого Александра Невского и там предать погребению. Как повелительница и мать мы внушаем всем нашим верноподданным отдать покойному последний долг, забыть все прошлое, молиться за упокой его души и смотреть на это неожиданное решение Провидения, как на следствие неисповедимых путей Всемогущего Творца, пославшего сие испытание нашему царскому трону и всему нашему дорогому отечеству».

– Так лучше для него, – тихо сказал Фриц. – Бог избавил его от мук унижения, выпавших на долю его земной жизни.

– Читай дальше, мой сын! – попросил барон.

В статье, следующей за манифестом, в кратких словах сообщалось о том, что государыня повелела отправить на родину всю голштинскую гвардию Петра Федоровича, но судно во время бури близ города Кронштадта наскочило на подводную скалу и, прежде чем могла явиться какая-либо помощь, пошло ко дну и почти все, за исключением лишь немногих лиц, сделались жертвою волн.

– Ужасно, ужасно! – воскликнул Фриц.

Отец прижал его к сердцу:

– Чудо спасло тебя. Возблагодарим за это милосердие Небо!

Вскоре после этого в замке Нейкирхен была отпразднована свадьба. Все дворянство из окрестных имений собралось на это торжество, и барон Бломштедт ввел под руку Элендсгейма. Старик с трудом переступал, но голова его была гордо поднята, он спокойно смотрел на собравшихся, и пред его взором многим пришлось со стыдом потупиться.

Дополнение

Опустился занавес еще одного акта великой трагедии, называемой историей. Одни действующие лица, как бы случайно замешанные в этот акт, добились более или менее благополучного схода и навсегда исчезли для нашего читателя, так как после были уже далеки от интриг и событий, представляющих общий интерес. С другими – читатель еще встретится. Известна судьба и главного действующего лица этого акта, столь печально окончившегося для него уже после падения занавеса. Но последнего явления, которым он завершился, на сцене не было показано. Рукою опытного режиссера оно было перенесено за кулисы и только по окончании публике было объявлено, что существование главного героя прекратилось, причем каждому было предоставлено по-своему думать и догадываться о том, как это произошло.

Не стало русского императора, который больше был голштинским герцогом, чем императором великой России. Но как его не стало, при каких обстоятельствах перешел он в вечность, об этом не сказано ни в одном официальном документе. Наоборот, официальные пояснения не только туманны и неясны, но даже как бы умышленно затуманивают отыскиваемую истину. Может быть, отдельным лицам, которые жили за непроницаемыми для посторонних взоров дворцовыми стенами и находились в близких отношениях с теми, кто присутствовал и был причастен к ропшинской драме, и было точно известно, как разыгралась она; но эти люди умели молчать или им было выгодно молчать, и поэтому не только потомкам, но и современникам не была ясна картина события.

Выше уже было сказано о том, с какою легкостью Петр Федорович примирился со своим изгнанием. Он попросил только свою «скрипочку». Впрочем, впоследствии он еще увеличил свои «требования», прибавив к ним и свою обезьяну! Точно не известно, по просьбе ли Петра Федоровича или по собственному желанию за ним последовала в Ропшу и Елизавета Романовна Воронцова, честолюбивым мечтам которой не суждено было сбыться. В ее обществе низложенный император проводил свое время; впрочем, это времяпрепровождение ограничивалось тем, что он пил и курил. И вот 6 июля его нашли мертвым! Это достоверно и может считаться установленным фактом.

Не менее достоверным считается и то, что смерть Петра Федоровича явилась насильственной. В эпоху, непосредственно следующую за известным событием, заключение всегда бывает более ошибочно, чем впоследствии. Но и современники смерти Петра Федоровича были уверены в ее неестественности. Разумеется, столь внезапная смерть Петра Федоровича, в связи с переворотом 29 июня 1762 года, не могла не показаться подозрительной. И вот иностранные дипломаты прежде всех прочих старались выяснить ее точные причины и обстановку, чтобы наряду с официальными оповещениями своих правительств о естественной смерти низложенного императора сообщить своим друзьям и оставить для потомства истинные сведения относительно этой смерти.

Так, спустя неделю после события, 13 июля 1762 года, заведовавший делами французского посольства при русском дворе Беранже сообщил герцогу Шуазелю, что у него есть ясные доказательства, «подтверждающие основательность всеобщего убеждения» (этот документ сохранился и до сих в архиве французского министерства иностранных дел). Какие именно это были доказательства, Беранже не указывает, по его словам, лично он не видел праха государя, выставленного для поклонения, так как дипломатический корпус не приглашали и всякое явившееся на поклонение лицо ставили на заметку. Он посылал верного человека, рассказ которого и подтвердил его подозрения. Тело Петра Федоровича совсем почернело, и «сквозь кожу его просачивалась кровь, заметная даже на перчатках, покрывавших его руки». Многие из являвшихся на поклонение телу, по русскому обычаю, прикладывались к устам покойника, и у таких лиц затем распухали губы. Если это и представляет собою те доказательства, о которых, как выше упомянуто, писал французский дипломат, то они доказали только то, что и в дипломатических документах играло большую роль воображение.

Тем не менее факт насильственной смерти кажется вполне достоверным. Разноречивы лишь предположения о том, какого рода убийство было совершено при этом. Одна версия говорит о том, что было отравлено любимое бургундское вино Петра Федоровича, другая версия, привлекшая наибольшее внимание и большинство сторонников, стоит за то, что было совершено удушение. К последней версии склонен и другой дипломат: секретарь датского посольства при русском дворе, Шумахер. По его словам, убийством руководил мелкий канцелярский чиновник Теплов[75]75
  Теплов Г. Н. (1720–1770) – сын придворного истопника (по другим сведениям – Феофана Прокоповича, сподвижника Петра I, главы «Ученой дружины»), пользовался поддержкой Разумовских и сделал блестящую карьеру (составил манифест о восшествии Екатерины II на престол), был широко образован и не гнушался интриг.


[Закрыть], приказавший шведскому офицеру на русской службе Шваневичу удушить Петра Федоровича, и будто бы это приказание было приведено в исполнение при помощи ружейного ремня. Между прочим, сообщение этого дипломата расходится с другими относительно даты: он уверяет, что убийство было совершено не 6 июля, а 3-го, то есть через четыре дня по свержении Петра Федоровича. Однако большинство склоняется к тому, что это убийство совершил своими собственными руками Алексей Орлов.

Кажущийся с первого взгляда не важным факт, кто руководил убийством – Теплов ли или Орлов, – на самом деле является очень важным для характеристики причастности к этому убийству самой Екатерины Алексеевны. Теплов был слишком мелкою сошкою, чтобы решиться в таком страшном деле действовать без ведома императрицы, при которой он был в дни переворота и даже сочинил манифест о восшествии ее на престол. Следовательно, если бы убийцей являлся Теплов, то к нему не могла не быть причастной и о нем не могла не знать заранее сама Екатерина Вторая. Не то Орлов; он вместе со своим братом Григорием Григорьевичем стоял во главе обширного заговора, результатами которого явились свержение с русского престола императора Петра Федоровича и возведение на него императрицы Екатерины Алексеевны. Все еще находились под впечатлением переворота, роль в нем обоих Орловых не была еще забыта, и они, пользуясь своим временным могуществом, могли довести свою игру до конца помимо воли Екатерины Алексеевны, как помимо ее воли возник и самый заговор. Алексей Орлов, вполне возможно, мог совершить это убийство и без ее ведома, известив ее только по совершении факта, что и было сделано в тот же день в опор примчавшимся из Ропши Барятинским, который привез императрице письмо от Алексея Орлова. Оно прибыло как раз в тот момент, когда императрица только что возвратилась из Сената после обнародования в нем манифеста, искусно обрисовывавшего ход событий 29 июня 1762 года.

Спустя двадцать лет Фридрих Великий в разговоре с французским послом при русском дворе, графом Сегюром, заметил:

– Императрица ничего не знала об этом убийстве; она услышала о нем с непритворным отчаянием, она предчувствовала тот приговор, который теперь все над ней произносят.

Если и не «все», – замечает К. Валишевский, материалами которого мы пользовались для настоящей главы, – то, верно, большинство разделяло это мнение. Например, одна из газет того времени, издававшаяся в Лейпциге, сравнивала кончину Петра Федоровича со смертью английского короля Эдуарда, убитого по приказанию его жены Изабеллы в 1327 году.

Княгиня Дашкова в своих «Записках» опровергает это мнение, рассказывая о сцене, вроде бы разыгравшейся при вскрытии бумаг и документов после смерти Екатерины Алексеевны. Разбирая их, император Павел Петрович якобы нашел письмо Алексея Орлова к императрице; в нем Орлов будто бы не только излагает все ужасы разыгравшейся драмы, но и раскаивается как главный виновник ее. «Благоденствие Богу!» – как описывает Дашкова, воскликнул тогда Павел I. Насколько это соответствует истине, утверждать также трудно: сама Дашкова в тех же «Записках» говорит, что при этой сцене она не присутствовала. Равным образом не сохранилось и само письмо; граф Ростопчин, у которого нашлась копия его, уверяет, что оно было уничтожено.

И современные нам авторы очень резко расходятся во мнении относительно смерти Петра Федоровича. Но если клевета на Екатерину Алексеевну даже и не справедлива, то виною ее, как и всей этой странной загадки, является сама императрица. Всеми средствами, предоставленными ей ее высоким положением, и всевозможными мерами она окружала эту злополучную тайну: она ожесточенно преследовала опубликование всяких сведений относительно этого печального происшествия, она нападала даже на такие сочинения, в которых только описывались события, сопровождавшие кончину Петра Федоровича и которые ни словом не упоминали о ее участии. Кроме того, в момент самой катастрофы императрица не сумела держать себя так, чтобы злые языки, если им и была дана богатая пища, были вынуждены молчать. По получении известия от Алексея Орлова Екатериной Алексеевной было немедленно созвано тайное совещание, на котором было решено в течение суток держать происшедшее в тайне. После этого совещания императрица не раз показывалась придворным, и на ее лице не было заметно ни малейшего волнения. Только после манифеста, обнародованного Сенатом, императрица сделала вид, что впервые услышала о кончине своего супруга: она долго плакала в кругу приближенных и в этот день вовсе не выходила к придворным. Затем на императрицу падает тень еще и потому, что суду не были преданы ни Алексей Орлов, ни Теплов и никто другой; таким образом, преступление переносилось как бы на самое нее, так как она не восставала если не против самого убийства, то против него как уже совершившегося факта.

И это звучало сильным диссонансом при оценке деятельности великой императрицы.