Текст книги "Голоса на ветру"

Не было такого ее желания, которое не исполнил бы Михайло, каких бы трудов ему не стоило раздобыть или сделать именно то, что она пожелала.

После рождения Стевана он распорядился надстроить фамильный особняк Арацких еще на один этаж, перестроить и украсить главный вход, купить фортепьяно, персидские ковры и мебель из венского дворца, владелец которого разорился и был вынужден продать и сам дворец, и все, что в нем было. Михайло Арацки был готов купить даже дворец, разобрать на части и перевезти в Караново при условии, что Петрана родит еще хотя бы одного ребенка.

– Можете купить мне хоть всю Вену! – сказала Петрана. – Рожать я больше не собираюсь.

По выражению ее лица Михайло понял, что сноха от своего слова не отступит, но все равно не перестал задаривать ее роскошными платьями и шляпами, такими, каких не было ни у одной женщины в Караново. Он гордился ее красотой, а еще больше тем, что она родила ему внука, о силе, уме и красоте которого заговорили по всей Австро-Венгрии, когда Михайло начал брать Стевана с собой в свои загадочные поездки.

* * *

Так будущий судья Стеван Арацки в шестнадцать лет познакомился с игорными домами, с местами, где заключают сделки купли-продажи, с театрами и с борделями Сегедина, Будапешта и Вены, понял, что мир полон чудес, а женщины это самое необъяснимое и самое чудесное чудо на земле. Смерть Михайла застала его в Караново, учебный год еще не закончился. Михайло брал его с собой в поездки только во время летних школьных каникул, используя это как возможность познакомить внука не только со свободными нравами европейских городов, но и показать ему что собой представляют хутора, сельские корчмы, спаривание жеребцов с кобылами, жизнь деревенской детворы, от уха до уха перемазанной ягодами шелковицы.

– Если уж ты решил стать судьей, то должен знать, что все они пойдут к тебе, чтобы ты решил, кто виноват, а кто нет! – Михайло, который по своему сочувствовал Луке Арацкому, уже видел своего внука Стевана верховным судьей и мужчиной, волнующим каждое женское сердце, он хотел подготовить его к тому месту, какое он займет в жизни и рассказывал об известных юристах, судьях и сенаторах из семьи Арацких.

Когда Михайло привезли из Вены в черном гробу, с ножевыми ранами на всем теле и даже на лице, именно Стеван плакал по нему больше всех. У Аники и Петраны для слез времени не было, потому что со всех сторон слетелись кредиторы, да и хлопоты, связанные с похоронами, легли на их плечи. До глубины души встревоженный тем, что его сын пойдет по стопам Михайла, доктор Арацки проводил дни и ночи в больнице.

«Все же ему удалось взять со Стевана клятву, что тот никогда ничего не купит и не продаст!» – записал автор «Карановской летописи». А когда семья возвращалась с кладбища, похоронив Михайла под отпевание семи священников, клятва была повторена еще раз. Без особой на то нужды! У Стевана не было никакой склонности к торговле, и в будущем ей тоже неоткуда было взяться.

– Все равно, поклянись! – сказал Лука Арацки. – И знай, в золоте кроется дьявол, а где дьявол, там нож или яд. Запомни это, Стеван… – повторил он просьбу, на что Петрана громко рассмеялась, уверенная, что Стеван никогда ничего не купит и не продаст, не потому, что этого не хочет, а потому что не умеет.

Аника с удивлением посмотрела на нее, и Петрана тут же прекратила смеяться, поскольку пока в дом не пришла Наталия, Аника была единственной особой, чье мнение Петрана уважала.

А когда порог дома Арацких перешагнула Наталия, этот дом уже лишился и блеска, и красоты, которые способствовали тому, что красавица Петрана согласилась выйти за доктора Луку Арацкого, хотя с первого взгляда поняла, что он не будет тем мужем, который сможет исполнить все ее желания и удовлетворить все потребности.

– Хоть ты и не родился в золотом последе, поклянись! – Лука Арацки обнял сына за плечи и заставил еще раз повторить зарок, что не будет ничего ни продавать, ни покупать, удивленный загадочным молчанием Стевана. «Нет ли на его пальцах золотой пыли?» – подумал он и посмеялся над самим собой.

* * *

Уставившемуся на огонек свечи Стевану Арацкому вдруг привиделся блеск золотой пыли на пальцах Рыжика, пыли, которую иногда можно увидеть на пальцах тех, кто родился в золотом последе. Чушь! Рыжик родился так же, как и все другие дети, хотя вполне можно допустить, что золотая пыль с пальцев Михайла Арацкого через два поколения осела на пальцах Данилы. Поэтому и волосы у него так пламенеют! А вдруг это предсказывает новые пожары?

* * *

В тот второй год войны под окнами дома Арацких в Караново постоянно и равномерно раздавались шаги Ганса Мюллера, а, может, какого-то другого немца: семь вперед, семь назад и снова… Но война несомненно шла к концу. Спрятавшийся в каморке на чердаке дома в Караново, Стеван вдруг неожиданно приободрился и поверил, что не все потеряно. Когда война окончится, его солдаты вернутся, если хоть кто-то остался живым, ведь кто-нибудь должен был выжить, и он подтвердит, что Стеван Арацки никого не предавал, что он просто воспользовался случайной возможностью и выпрыгнул из поезда на свободу. Если можно назвать свободой жизнь в комнатенке размером два на три метра, где он со дня возвращения с хутора с ужасом, проникавшим в самый мозг его костей, считал шаги немецкого солдата: семь вперед, семь назад, ожидая момента, когда раздастся стук в его дверь… содрогаясь от вида горящих глаз Ганса Мюллера, постоянно ищущих Вету…

* * *

Остальным членам семьи Арацких было не до размышлений о свободе. Наталия все реже выходила из дома, воспринимая взгляды соседей и друзей как вопросы: «До каких пор будет скрываться судья Стеван Арацки? Почему он скрывается? Ничего удивительного в том, что он скрывается от немцев и доносчиков, он дезертир, беглый пленный. Но почему он скрывается от родственников и друзей, если он не виновен?»

«А дело в том, что он виновен! Он повел безусых юнцов воевать и позволил немцам без единого выстрела взять их всех в плен. А потом сбежал, спасшись от лагеря или расстрела. Только он один. Капитан последним покидает тонущее судно. Он сбежал первым!»

Наталии, Петру и Вете взгляды и невысказанные обвинения казались падающими на их головы каплями растопленного свинца. А тяжелее всех переносил это маленький мальчик, будущий доктор Данило Арацки. После возвращения с хутора он избегал всех, даже самого себя.

* * *

Прислушиваясь на семнадцатом этаже нью-йоркского отеля к каплям, падающим с навсегда мокрых волос Веты, Данило невольно перенесся в третий год войны и увидел себя, малыша с натянутой до бровей шапкой, под которой он прятал свою огненную шевелюру, чтобы не привлекать дьявола и не притягивать молнии. Стоя рядом с оградой особняка Арацких, он смотрел в небо, где кружились снежинки, напоминавшие танцующих мотыльков или крохотных снежных фей.

Холода, которые заставили их переселиться с хутора в Караново, пришли в тот год необычно рано, предвещая снег, который завалит улицы и дома. Жители Караново ждали его со страхом. Все. За исключением детей, которые уже сейчас вытащили на свет божий санки и коньки, и Данилы Арацкого, запомнившего ту зиму как настоящий ад.

Ветер гнал по темному синему небу первые снежинки, хлестал по лицам прохожих, острозубый и резкий.

Людям казалось, что дикие порывы ветра вызывали крутящиеся в небе хвосты дьявола. И когда эти хвосты запутывались, из их клубка вылетали дышащие ядом молнии. Тот, кто попадал в волну этого дыхания, сгорал, становился черным, а душа его летела прямо в ад, где ей суждено мучиться до тех пор, пока из-за облаков не появится девятое солнце.

– Как выглядит это солнце? – спросил Рыжик у матери, Наталии. Она велела не говорить глупости. – Девятого солнца не бывает. – Взъерошив ему волосы, Вета утешила его словами, что девятое солнце не важно. Даже одно, это, на хуторе своим жаром заставляет рыб и лягушек искать укрытия, убивает бабочек и комаров.

– А когда его не стало, мы оттуда ушли! – сказал задумчиво Рыжик. – А что стало с птицами и стрекозами, Дойчином и Пантелией? Они не съедят кошку, если начнется голод? А друг друга они не съедят?

– Ну, Рыжик, что за ерунда лезет тебе в голову! Иди-ка домой, что-то холодно стало! – Вета взяла его за локоть, но мальчик вырвался и снова прислонился к ограде, страдая из-за того, что никто из мальчишек, играющих в глубине улицы, не обращает на него внимания.

Так было и вчера, и позавчера, и в каждый из прошедших долгих дней с тех пор как они вернулись с хутора и пронесся слух, что капитан Стеван Арацки бросил на произвол судьбы всех своих солдат.

Только чудо могло бы изменить поведение мальчишек, Рыжик это чувствовал. Только чудо могло заставить их принять его в свою игру. А вдруг хвост дьявола в небе может стать таким чудом? Рыжик понуро повернулся в сторону своего дома и заметил, как за окном мелькнула чья-то тень. Как-то раз, разговаривая с ним о смерти, дед просил его не грустить, тогда, потом, когда его примет земля. Невидимый, он по-прежнему будет рядом, даже тогда, когда Рыжик не будет на это надеяться, то в виде отблеска солнца, то как неясная тень за окном. Вдруг это он вернулся? Рыжику хотелось побежать, проверить свое предположение, но точно так же хотелось ему присоединиться к играющим мальчикам.

В тот третий год войны в Караново появились новые, до тех пор неизвестные игры. Одна из них была игрой «в рабов». Рабов было столько, сколько игроков, минус судья и два стражника. Но стражники, так же как и рабы, подчинялись судье. Судья мог все, и его авторитет был непререкаемым, раба, который отказывался его послушаться, исключали из игры, и он становился отверженным. Отверженного любой из игроков имел право толкнуть, плюнуть в него, бросить камень, и так до тех пор, пока тот, поклявшись, что будет послушным и понесет двойное наказание, не доказывал этим, что достоин снова быть принятым в игру. Однако и после того, как его принимали обратно, на нем еще долго оставалась печать презрения. Поэтому «непослушные» были редкостью, хотя игра продолжалась изо дня в день, из месяца в месяц.

Каждого игрока символизировал поставленный вертикально камень с его именем. Камни были расставлены кру̀гом, вокруг судьи, который бдительно следил и за движениями игроков, и за результатом броска шара. Каждый игрок имел право только один раз бросить шар, а каждый сбитый камень означал рабство для того, чье на нем было имя. После того, как каждый из игроков бросит шар, тот, чей камень остался не сбитым, становился судьей, прежний судья переходил в стражники, а после следующего круга в рабы. Правила игры были жесткими и ясными. Наказание определял победитель, но никто не бунтовал и не хотел отказаться от участия в игре, тем более, что в зависимости от везения или ловкости, каждый раб мог стать судьей, а каждый судья рабом.

Игра начиналась с восходом солнца и заканчивалась с наступлением комендантского часа. Стражники, рабы и судьи сменяли друг друга в бесконечном круговороте.

Стоя у окна, Наталия Арацки видела, как Данила направляется в глубину улицы, маленький, худой, в шапке, под которой спрятаны, чтобы не притянуть несчастье, его огненно-рыжие волосы. Она видела расставленные кру̀гом камни и кусок низкого серого неба, подпираемого голыми ветками, на которых расселись вороны, предсказывая своим карканьем длинную голодную зиму. Наталия вздохнула. Данило вышел из дома голодным. А вернется еще голоднее. Спасения можно ждать только от Петра, может быть, ему удастся поймать рыбу или дикую утку, разбив на реке лед, который уже начал схватываться вдоль берегов.

* * *

На Стевана рассчитывать не приходилось – вернувшись с болота, он только и делал, что смотрел в рюмку с ракией, и ему мерещились белые мыши, превращающиеся в немецких солдат, которые вот-вот поднимутся на чердак и уведут его туда, откуда нет возврата. Звездные карты, которые он изучал на хуторе, лгут. Траектории движения звезд при его рождении пересеклись зловеще, но Стеван не видит свою смерть в местах этих пересечений, он видит ее в осуждающих взглядах родственников и соседей. Если бы хоть кто-то из его солдат выпрыгнул вслед за ним из вонючего вагона для скота, у него был бы свидетель того, что его бегство просто счастливая случайность, а вовсе не предательство.

Но ни один из них не выпрыгнул, ни один не вернулся, ни один не дал о себе знать семье или друзьям. Поэтому во взглядах всех жителей Караново застыл вопрос: Где наши братья, наши сыновья, отцы, мужья? Как так, что вернулся только ты один?

В конечном счете, на хуторе, среди зарослей осоки ему было лучше, чем в Караново, где прямо под окном звучат шаги немецкого часового: семь вперед, семь назад. И снова! Но ни на хуторе, ни в Караново Стеван Арацки не замечал, что Рыжик все больше худеет, превращается в собственную тень, что он постоянно голоден и постоянно слышит, как отец упрекает всех в непонимании: с хутора не следовало возвращаться в Караново, а, может быть, не нужно было бежать и из того вонючего вагона.

От звезд зависит судьба мира, ход истории, все это безумие, в которое они втянуты без всяких на то причин …

Стеван во сне громко стонал. Рыжик вытягивал руки, словно защищаясь от этого стона, ему снились раздувшиеся тела мертвецов, плывущие вниз по течению Тисы, синяя муха, огромная и волосатая, как овца, и две сердитые звезды Стевана, которые кричат друг другу: «Ты движешься под моим углом! Каким еще углом? Есть только семь шагов вперед, семь назад, и снова! Успокойся!»

* * *

Над болотом и Караново сгущался туман, а потом, в тот страшный третий год войны снег засыпал хутор, и они вернулись в Караново.

* * *

На семнадцатом этаже нью-йоркского отеля Данило ощутил ужас, смешанный с тяжелыми запахами, исходившими от незнакомой женщины. Нет, они не ушли! В углу, за спиной Веты ему смутно виднелась маленькая фигура его матери, а рядом воздушная тень, которая могла принадлежать только Луке Арацкому. От него после грохота взрыва и вспышки пламени остался только дым, и тем не менее он не мог не вернуться.

* * *

«Мертвые всегда возвращаются к тем, кого любили!». Это Рыжик знал еще тогда, когда стоял, прислонившись в ограде, и смотрел на игру мальчишек в глубине улицы. Потом один из них крикнул: «Смотрите, кто пришел!». Но никто не обратил на него внимания. Нет, он им не нужен, даже для того, чтобы собирать камни, пусть валит отсюда, среди них нет места для сына Стевана.

Данило Арацки видел себя как при двойной экспозиции – и нынешнего, и того, в детских ботинках, прислонившегося к металлической ограде, из которой в его тело струится ледяной холод. За окном дома Арацких все еще парит та самая тень. А вдруг это все-таки вернулся дедушка? Маленький худенький сын Наталии Арацкой почувствовал, что по его щекам текут слезы. Наталия, прижавшись лицом к стеклу, увидела: мальчишки как всегда играют, Данила смотрит. Что с ним, что он так понурился?

Вытянувшись в струнку, один из игроков постарше готовился бросить шар. Жилы у него на шее напряглись, он задержал дыхание. Данило почувствовал эту задержку и в своей груди, ему показалось, что вокруг него сужается круг, обозначенный как концентрационный лагерь для непослушных игроков, для тех, кто проигрывает.

Взгляды игроков были напряжены, глаза блестели, если тот, кто сейчас бросит шар, промажет, каждый из игроков обязан как можно сильнее стегнуть его прутом. Придется постараться, никуда не денешься. Каждый, чей удар покажется судье слабым, получит десяток ударов изо всех сил. Поэтому все стараются, нет такого раба, который решился бы ослушаться приказа. Тот, кому сейчас бросать, видимо, думал именно об этом, он замахнулся изо всех сил, между бровями у него появилась морщинка.

Долгий-долгий момент Данило видел, как он стоял, словно окаменев, потом наклонился вперед и как бы всем телом бросил камень. В синеющем воздухе лица мальчиков серы, сосредоточены на полете шара: попадет, не попадет, может, все-таки не в мой камень…

Однако бросавший ни в чей камень не попал, напряжение разрядилось вздохом облегчения. Каждый из игроков взял по пруту, они лежали под стеной дома. Промахнувшийся игрок вышел на середину круга, обозначенного как место наказания, повесил голову и на него посыпались удары. Дрожа как в лихорадке Рыжик увидел, что тот, кого наказывали, закрыл лицо руками, повернулся к судье и сказал:

– Я больше не могу…

– Тогда выходи из игры! – строго произнес судья. – И больше сюда не суйся…

* * *

Данило Арацки видел себя, маленького и мелкого, как воробей, дрожащего, стоящего на месте наказанного и говорящего:

– Примите меня!

Выкрики и пинки предыдущему игроку разом прекратились. Взгляды всех мальчишек обратились к Даниле, сыну Стевана, и в гробовой тишине он услышал голос судьи, который протягивая ему камень сказал:

– Запомните все, Данило, сын Стевана, сам попросил об этом! – голос судьи звучал торжественно. Потом он написал на камне Данилово имя. – За все, что может быть дальше, я не отвечаю…

Что подразумевалось под этими словами? Данило почувствовал, что его сердце бьется в горле, а коленки слабеют. Он подумал: самое лучшее было бы сбежать, а потом: сбегают только трусы.

Краем глаза Данило заметил на почерневшем от влаги заборе отряхивающего мокрые перья воробья. Если воробей взлетит, его камень не упадет. А что, если не взлетит? Воробей взлетел. В тяжелом, холодном небе он делался все меньше и меньше, все дальше, вот его больше и не видно. Тот, что сейчас бросает шар, промахнется, как только что промахнулся и судья, из всего круга осталось стоять только два камня. Один из них – его, Данилы. Тот, кто бросает шар промахнется, ведь воробей улетел, если конечно это был воробей, а не притворившийся воробьем дьявол. Одним движением руки дьявол может направить шар прямо в его камень и превратить Данилу в раба. Дьяволы могут все, и они повсюду. Может быть, и в шаре скрючился один из них, просто его никто не видит. Дьявола, которого обнаружили в собаке соседей, убили, убив собаку.

Но как переубивать всех дьяволов?

* * *

В Даниле Арацком вздрогнул бывший мальчишка, и он почувствовал как малыш с серыми глазами и рыжими волосами, как и он нынешний, трясется от страха, следя за полетом шара. Еще немного, еще совсем немного и попадет в цель. Попал! Ударил в камень. Можно было и не смотреть, чье имя написано на камне. Вокруг него начало сжиматься кольцо запыхавшихся игроков, его, в мертвой тишине, без слов теснили к месту наказания. Точно так же, не произнеся ни единого слова, начали бить. Только тогда, когда Рыжик под ударами упал на землю, раздался голос судьи:

– Ты сам этого хотел, Данило, сын Стевана! Мы все будем твоими судьями. Говори, Душан, какое наказание для Данилы ты предлагаешь? Твоего брата Стеван Арацки повел воевать. Твой брат не вернулся.

– Плюнуть на это дерьмо, и пусть проваливает! – сказал подросток, сосед из ближайшего к Арацким дома и покраснел.

– Все слышали Душана? – медленно, чуть нерешительно проговорил судья, делая вид, что не знаком с тем, кого они сейчас наказывают. – А ты, Джордже, какое наказание предлагаешь для Данилы, сына Стевана, ты? Твой отец был солдатом в роте Стевана Арацкого. Твой отец не вернулся.

– Пусть встанет на колени Данила, сын Стевана, и пусть на четвереньках, как пёс, возвращается к себе домой…

– Все слышали Душана и Джорджа? – Судья поднял руку. – Что предлагаешь ты, Боривой? Твой отец не вернулся. Он убит при попытке к бегству, а Стеван по-прежнему живет. Как ты наказываешь Данилу, сына Стевана?

– Пусть ходит на четвереньках и кричит: «Мой отец предатель, мой отец убийца, мой отец гад!» Пусть так кричит! – одним духом выпалил Боривой, а по его щеке скользнула слеза.

Данило затрясся, судья схватил его за плечи и стал пригибать к земле, повторяя:

– Ты слышал Данило, сын Стевана? Чего ждешь?

– Я не собака и не стану ходить как собака! – произнес Данило еле слышно, попытался выпрямиться, но удар кулака свалил его сначала на колени, а потом на землю. В него полетели камни, и мир вдруг стал красным и потерял равновесие. Тщетно пытался он подняться: красная земля забивалась ему в рот, красное небо било в лицо, он слышал собственный громкий крик.

* * *

Такой же крик вырвался из его горла, прорвался как нарыв, и тогда, когда он стоял на берегу Голого острова, спрашивая себя, какую груду камней перенес Петр с одного места на другое, проходя через шпалеру заключенных с прутьями в руках за то, что не достаточно искренне покаялся и не выдал имена «врагов народа», с которыми встречался, не признал свою вину.

В сумраке, который окутывал и камни, и море, и страшную пустоту Божьего мира, все то, что любил, и все то, во что верил Данило Арацки, представилось ему прахом и ложью. Око Божие угасло. Если Петр, инвалид с одной ногой, действительно попал на Голый остров, то пройдя через шпалеру лагерников с прутьями в руках, в живых он остаться не мог.

Под порывами ветра с Велебита, которые приносили запах соли и крики чаек, в населенной призраками пустоте, Даниле Арацкому показалось, что в сумраке он видит брата, который спотыкается и падает, так же как в игре «в рабов» падал сам Данила, падает, но не признает вымышленную вину и не лижет руки того, кто бьет его изо всех сил. Он верит в то, чему его учили, и будет верить до последнего вздоха. Никто из Арацких даже в самых страшных мучениях не отрекся от святого защитника Архангела Михаила. Точно так же и он не отречется от Первого Человека Социализма. Вера Петра тверда, тверд и сам Петр.

Данило стоял на прибрежной скале, на которой, возможно, стоял и его пропавший брат перед тем, как навсегда исчезнуть среди крабов и рыб, так и не узнав, что тот, с именем которого умирали заключенные Голого острова, был первым человеком, благодаря которому точно такие же лагеря покрыли огромную территорию от Казахстана до Колымы.

Под порывами ледяного ветра, пронизывавшего его до мозга костей, Данило Арацки почувствовал, что от крика рвутся на части его легкие, что в первый раз после «игры в рабов» в Караново он слышит собственный вопль, насмерть перепугавший рыбака, который согласился тайком свозить его на Голый остров.

* * *