Текст книги "Избранное"

Хади Такташ
Избранное: стихотворения, поэмы

© Татарское книжное издательство, 2017

© Шаехов Л. М., сост., предисл., 2017

* * *

Голос Такташа

В татарском народе есть такое крылатое выражение, что татарская поэзия ХХ века стоит на трёх буквах «Т», где первая из них Габдулла Тукай, вторая – Хади Такташ, третья – Хасан Туфан. Все они – корифеи нашей литературы, показывающие её истинное лицо – и глубину мысли, и искренность чувств и побуждений, и национальную принадлежность, имеющую крепкие, сильные корни… Ведь поэзия – это не только собрание стихотворений, являющихся произведениями высокого искусства, но и, в первую очередь, свод мыслей и слов, которые властитель пера посылает будущим поколениям. Там таится национальная особенность, передающийся из века в век, из поэта к поэту национальный код: родной язык, обычаи, культура, история…

Хади Такташ является очень значимой фигурой татарской поэзии 20 – начала 30-х годов прошлого столетия, где он сформировался сначала как поэт-бунтарь, восставший против политики Страны Советов, вскоре в какой-то степени уступивший своим идеалам, но не изменившийся внутри. Наверное, поэтому его жизнь оборвалась на склоне лет, когда ему было всего лишь тридцать. Он смог высказать всё то, что давало росток в его душе к этому времени. Такташ раскрылся и вырос как поэт-трибун, поэт-лирик, а также как ярый и пламенный публицист, прозаик и драматург.

Самым весомым и важным, сложным и глубоко продуманным произведением поэта является драматическая поэма «Трагедия сынов земли». Он начал писать её в виде фрагментов, всё более оттачивая и совершенствуя, довёл до уровня трагедии в шести действиях. По утверждению литературоведа Хатипа Гусмана, среди первых пробных стихотворений Хади Такташа, написанных в 1915 году, было стихотворение о Кабиле-Абиле[1]1
  Такташ Һ. Әсәрләр. – Казан: Татгосиздат, 1950. – 1 т. – 311 б.


[Закрыть] (о Каине и Авеле). Известно также, что «Трагедию сынов земли» поэт продолжил в 1918 году в Бухаре и в 1920 году в Оренбурге. Произведение было завершено в 1921 году в Ташкенте, в 1923 году оно было издано отдельной книгой[2]2
  Такташ Һ. Җир уллары трагедиясе: 6 күренештә: Адәм, Хавалар тормышыннан. – Казан: Татарстан, 1923. 102 б.


[Закрыть] и в том же году 12 апреля поставлено на сцене Татарского государственного театра. Постановку осуществил знаменитый режиссер, артист, драматург Карим Тинчурин. В премьере роль Идеи исполнил сам Такташ.

В «Трагедии сынов земли» поэт по-своему пытался понять и объяснить глобальные изменения и невыносимые трудности, которые принесла Октябрьская революция. Своё отношение к происходящим в стране событиям он передал через религиозные мифологические сюжеты, проблему свободы личности рассматривал в нравственно-философском плане.

К произведениям, написанным в годы сотрясений, относятся стихотворения «Газраилы» (1916), «В тёмные ночи» (1916), «Изгнанники неба» (1918), «Казнённый пророк» (1918), «Голод-патша» (1920), «Тени» (1922), «Такташ умер» (1923) и другие. Они мрачны, темны, но в то же время достоверны. Поэт же воспевает свой век, в котором живёт, таким, какой он есть.

Поэзия Хади Такташа напоминает длинный путь, выходящий из темноты и уходящий в солнечную даль. Ведь произведения, которые пробуждают в душе светлые, красивые, тёплые чувства, приятно читать, так как душа человека просит именно таких стихотворений. Среди них «Маленький разбойник» (1926), «Сегодняшняя красота» (1927), «Исповедь любви» (1927), «Мукамай» (1929), «Алсу» (1929) и другие.

Написав поэму «Письма в грядущее» (1931), поэт предсказал жизнь себе и своим стихам в будущих веках. Как говорят в народе, татарин приносит себе предвещанное.

 
Сегодня если красота умрёт,
Её росток у нас взойдёт.
Своими грубыми руками
Грядущего мы красоту создали, —
 

пишет он, оглашая свои пламенные слова в седые века и веруя в жизнь татарского народа, родного языка и литературы.

Ленар Шаех

1916

Газраилы[3]3
  Газраилы (азраилы) – согласно мусульманской религии, ангелы, возвещающие смерть.


[Закрыть]
(Против первой империалистической войны 1914 года)

 
Поднялся он в горы, взошёл он на скалы,
И крылья свои опустил он устало.
Лучится звезда на челе его ясном,
От чистого взора заря запылала.
Заря запылала и мир озарила,
Но ветры пришли и сказали уныло:
– Ты лишний здесь, ангел!
Тут скорбь, тут могилы —
Над этой землёю царят газраилы!
 
 
На эту звезду прилетел он когда-то,
Чтоб счастьем её одарить небывалым:
В блаженном Эдеме цветы он посеял,
Прекрасные, красные, их поливал он,
И песнь распевал он
О небе, о неге,
И раем он делал
Всю эту
Планету.
Но был недоделан, увы, недоделан
Тот рай, – в нём цветов не хватало местами,
И вновь за цветами
Тогда улетел он.
И снова, и снова
По звёздам порхал он, цветы собирая
Для рая земного.
Когда ж наконец он вернулся —
О горе! —
Увидел он горы костей человечьих,
И крови увидел он целое море.
Взбесилась земля, блещут копья стальные,
Легли мертвецы на дороги земные,
И адское пламя повсюду играет.
Планета прекрасная меркнет, сгорает;
Лишь пепел остался в садах и на гумнах;
Дом радости сделался домом безумных.
– О, кто они, злые и хищные души?
Откуда явились, чтоб рай мой разрушить?
Откуда? —
Никто не ответит. Лишь, воя,
Снаряды летят над его головою.
 
 
Задумался он. Что за время настало?
И крылья на землю склонил он устало.
Лучится звезда на челе его ясном.
От ангельских взоров заря запылала.
Заря запылала и мир озарила,
Но ветры приблизились, шепчут уныло:
– Ты лишний здесь, ангел! Тут скорбь, тут могилы —
Над этой землёю царят газраилы!
 

В тёмные ночи

 
Как жгучий яд, текут ночные думы
В бескровных венах высохших моих,
А мрачные мечты – как даль степная,
Где лишь порывы ветров ледяных.
 
 
Душа изранена, угаснет скоро
От хищных стрел, от роковых мечей;
Хочу я умереть – уйти навеки
Из мира злобных джиннов-палачей.
 
 
Кому свободно здесь, пусть остаётся…
А я уйду – покину гнусный ад.
Распутная земля! В твоих объятьях
Теперь лишь змеи жадные кишат!
 
 
Взлечу, стерев следы свои земные,
Исчезну в чистой, голубой дали, —
Там буду в небе реять одиноко,
Вас проклиная, изверги земли.
 
 
Уйду от вас, – но нет, не позабуду
Вовек моих проклятий и обид:
Пусть вдалеке, покой ваш нарушая,
Зловещий, хриплый голос мой звучит.
 

1917

В пустынях Туркестана

 
Что за свет там, заря? Что за огни?
К какому идёт мир порогу?
Почему не видны светлые дни?
Почему туманна дорога?
 
 
Над страной мусульман мрак распростёр
Крыла, поглотить её хочет.
Куда ни пойди – всюду тьмы костёр,
Пречёрны до жути здесь ночи…
 
 
Солнце, ты где? Где сияешь, луна?
Лучистые, где вы, рассветы?
Где ты, красивая чудо-страна?
Вопросы одни… нет ответов.
 
 
Где революции людям несут
Зарю долгожданной свободы?
Мир вверх тормашками перевёрнут,
Чтоб жили духовно народы?!
 
 
Где ты, духовная, сытая жизнь
В стране неразменного счастья?
Иль ты мираж, что в пустыне дрожит?
Хотел бы об этом узнать я!
 
 
Или на нас, чистых сердцем, табу
Наложено властною руцей?..
Здесь ночь, здесь не люди – рабов табун,
Пустыня вокруг – не укрыться!..
 

1918

Изгнанники неба

 
Каменных гор вековые громады,
наверно, расплавил бы этот луч —
Луч милосердья, в глазах её чистых
сиявший, как солнце сквозь полог туч.
Дочь неба, несчастных потомков Адама
всего лишь на миг пожалела она —
И вот в четырёх стенах подземелья
лежит повержена, обречена.
Раскинулись волосы чёрной тучей,
ручьями текут по сырой земле,
Шёлком одели ей грудь и плечи,
тенью лежат на скорбном челе.
В пыли потускнело прекрасное тело,
и только – лучистым звёздам сродни —
По-прежнему ярко глаза блистают, —
куда ж неподвижно взирают они?..
А сверху, сквозь щели чёрной решётки,
течёт в подземелье сиянье луны,
Как будто все взоры безмолвной ночи
на дивную узницу устремлены.
И кажется, в этой тиши бездонной
смолкли все звуки, все голоса, —
Весь мир взирает самозабвенно
в её таинственные глаза.
Она ведь сияющей дочерью неба —
звездой милосердной цвела в небесах,
С безгрешных высот на грешную землю
веками взирала в скорбных слезах:
Видела кровь, неправду, мученья,
страдала, томилась за род людской
И вот, наконец, к властелину вселенной
явилась, палимая горькой тоской,
Пред падишахом небесным склонилась
и так повелителя стала молить:
«Пусть люди забудут вражду и рабство,
не хватит ли слёзы и кровь им лить?..»
А что ей ответил Аллах небесный?
«Изменница ты! Отступница ты!
И место твоё – на земле, в оковах,
средь голода, холода и темноты!..»
Сказал – и свершилось его повеленье:
падучей звездой просверкав во тьме,
Низверглась на землю изгнанница неба —
очнулась в холодной тесной тюрьме.
С тех пор небеса от неё отвернулись…
А боль всё сильней, тоска всё острей…
Годы идут… И давно эти муки,
давно эта жизнь опостылела ей!..
Чу! Газраила – ангела смерти —
громадные крылья шумят вдали,
От их могучих, широких взмахов
рассыпались тучи по краю земли.
Стало пустынным огромное небо,
и воздух застыл, зловещ и тяжёл.
Спустился с небес беспощадный вестник,
к подножью виселицы подошёл.
С острых концов распростёртых крыльев
густая кровь стекает ручьём,
Зрачки немигающих глаз громадных
жарко пылают адским огнём.
«С неба изменницу сверг Всевышний,
сегодня же час её смертный настал!» —
Победоносно, чтоб всем было слышно,
приказ Аллаха он прочитал.
Дверь распахнул угрюмой темницы…
Вошёл… И вдруг… Что случилось с ним?..
Всегда беспощадный, высокомерный,
застыл он, растерян и недвижим.
Два дивных алмаза – глаза он увидел
жертвы невинной… И в тот же миг
Взор её чистый лучом правдивым
в жестокое чёрное сердце проник!
И сразу смягчились, преобразились
вестника смерти злые черты, —
Застыл он в смятенье, впервые почуяв
прилив состраданья и доброты.
Бессильно поникли зловещие крылья —
будто к земле исполин прирос,
А на щеках, холодных и жёстких,
вдруг заблестели полоски слёз.
Впервые забыл он, что должен исполнить
Аллаха безжалостный приговор, —
В нём искру зажёг доброты справедливой
этот невинный лучистый взор,
И перед прекрасной дочерью неба,
хоть и лежавшей в грязи сырой,
Упал на колени посланец грозный,
служить готовый лишь ей одной!
Да, на колени упал!.. Но в страхе,
вскрикнув, как под ударом ножа,
С трудом волоча гремящие цепи,
отпрянула дева, молясь и дрожа,
Зажмурилась, мук ожидая жестоких,
но вскоре, собравши остаток сил,
Пугливо, прерывисто заговорила,
и горестный зов услыхал Газраил:
«Не трогай меня!.. Умоляю… Не трогай!..
Ответь сначала: кто ты такой?
Зловещ твой приход, ужасен твой облик,
хоть вижу, что вестник ты неземной,
Ты – житель небес, но не светлого рая,
уж слишком злобны твои черты,
Ладони от крови густой багровы,
пламенем жгучим глаза налиты.
Скажи, из каких ты краёв явился,
нежданно прорезав ночную тишь?
Какую мне страшную тайну откроешь,
какую зловещую весть сообщишь?
Ответь!.. чья свежая кровь стекает
с острых концов твоих чёрных крыл?..
О-о!.. Неужели тебя я узнала?..
Не вестник ли смерти ты – Газраил?..»
И отвечал ей посланец могучий —
негромко, взволнованно отвечал,
И голос под гулким сводом темницы,
как мягкий морской прибой, зазвучал.
Века и века беспощадно и грозно
вещал он людям их смертный час,
Но – чудо! – участливо и милосердно
звучал его голос на этот раз:
«Не бойся меня!.. Да, ты догадалась:
я – вестник смерти, скорби и слёз,
И велено мне, чтоб забрал твою душу
и в адский подземный пламень унёс.
Пришёл за тобой я, изгнанница неба,
но взгляд твой увидел, – и в тот же миг
Впервые отрадный луч состраданья
в мою беспощадную грудь проник.
Из чёрного льда у меня было сердце —
его своим взором согрела ты…
Я многих безвинных казнил, но не видел
такой чистоты, красоты, правоты!
Не бойся меня!.. Клянусь, что решил я
доброе дело хоть раз совершить —
Тебя я спасу, дам свет и свободу,
мрак этих стен смогу сокрушить!
Дай цепи сначала сниму!..» И с улыбкой
могучие руки простёр Газраил —
Железные грубые тяжкие звенья
сразу, как жалкую гниль, раздробил.
Но что это, что?.. Чуть багровые пальцы
коснулись девичьих нежных рук,
Как обожжённая, вскрикнула дева,
а белые руки обуглились вдруг,
Покорно смежились густые ресницы —
лучистым глазам не сиять никогда…
Прекрасная дева, безгласная дева
лежала пред ним холоднее льда.
И сразу: «Будь проклят, клятвопреступник!
Позор и проклятье на все времена!» —
На свитке небес зажглись и погасли
грозящие, огненные письмена.
Чу!.. Зазвенел клинок!.. Это в гневе
зловещий вестник в небо взглянул
И длинный булат – слепящую саблю —
на чёрную землю злобно швырнул.
Швырнул – и рукою, багровой от крови,
грозя побледневшим немым небесам,
Крылами шумя и ввысь обращаясь,
так возгласил, могуч и упрям:
«Будь проклят и ты, небесный владыка!
Отныне мне твой ненавистен рай!
Будь проклят и ты, повелитель надменный,
в твои небеса не вернусь, так и знай!
Твоим я слугою был самым верным,
а ныне узнал, узнал твой обман, —
Из века в век убийцей наёмным
тебе я служил, коварный тиран.
Да, каюсь я, горько каюсь пред всеми:
бесчестно обманут я был тобой,
О сколько по воле твоей беспощадной
я крови невинной пролил людской!
Не счесть приказов твоих преступных,
какие безропотно я исполнял:
Казнить благородных, рубить правдивых
меня каждодневно ты заставлял.
Зато не жалел ты щедрых подарков,
отлично знал, чем купить меня,
Ко мне подсылал самых дивных гурий,
чтоб совратить, обольстить меня,
Потоком даров, драгоценных, несметных,
как цепью алмазной, был связан я, —
Не брезговал – брал я твои подачки,
и горько за это наказан я!..
Впервые отрадный луч состраданья
во тьме ощутил я – в тоскливой груди,
Как в чёрный лёд, вошёл в моё сердце
жертвы безвинный взор: – Пощади!..
Решил ей помочь я, сломать её цепи,
несчастную вывести из темноты…
Но ты всё предвидел: ты ядом смерти,
как видно, мои пропитал персты.
Едва я доверчивых рук коснулся,
в них влился мой смертоносный хлад,
Не смог я добро сотворить… Но в этом
лишь ты, вероломный палач, виноват.
Ты знал, что ослушаться буду готов я,
почувствую жалость к её судьбе,
И мне помешал!.. Но коварства такого,
Всевышний, вовек не прощу тебе!
Довольно! Теперь пред тобой не унижусь,
тебе я вызов бесстрашный шлю:
В твой пышный, лживый дворец небесный,
клянусь, никогда уже не вступлю.
И не подсылай обольстительных гурий,
в сады меня райские не завлекай:
Мой взор не прельстят теперь, не обманут
ни горы богатств, ни волшебный рай!
Отныне я вижу, отныне я знаю:
украшен престол горделивый твой
Не блеском созвездий – слезами невинных,
не зорями алыми – кровью людской.
Отныне я понял: обмана и злобы
полны все дела и веленья твои,
Возвёл ты чертог своего величья
на человечьих костях и крови.
Обманут, отравлен, подкуплен тобою,
наёмным убийцей я долго служил,
Но хватит! За все свои униженья,
за все твои козни отмстить я решил.
Как ты не простил моего состраданья,
так подлой лжи не прощу тебе, —
Отныне с тобою помериться силой
хочу в небывалой, гневной борьбе.
Прощай!.. На земле я решил остаться,
в поля справедливых битв ухожу
И всем угнетённым сынам Адама
о всех злодеяньях твоих расскажу.
Горящее, словно могучее пламя,
багряное знамя я людям вручу,
Отныне войну я тебе объявляю —
за счастье людей сражаться хочу!»
 

Казнённый пророк
(Голос погибшего перед Октябрьской революцией)

I

 
Не проклинайте меня, о цветы-бутоны!
Вас пробуждая в рассветной тиши,
Сюда босиком прихожу я каждое утро,
Пою-напеваю в лесной глуши.
Зачем прихожу?
Молодые бутоны! Скажите!
Всем расскажите! Зачем прихожу?
 
 
Ах, нет… Прошу: уж лучше молчите…
Не шелестите! Слышите? Не шелестите!
А я перед озером этим, на самом краю,
Тихонько-тихонько, главу склонив, постою…
 
 
Я ведь не первый год вот так на заре
Здесь, у воды, одиноко сидеть люблю:
Негромко пою, потом помолчать захочу,
Опять запою, опять замолчу… А о чём пою?
 
 
Деревья могучие, вспомните: с юных дней
Разве не часто я спал у ваших корней?
Молод я был тогда, но прошли года,
А сейчас взгляните,
Каким усталым, каким бессильным
Старым скитальцем вернулся я к вам сюда!
Вернулся – зачем?.. Но ведь это страна моя,
Родные края, где, надеясь из года в год,
«Тимур вернётся и нас спасёт!» —
Повторял голодный, скорбный народ.
А я?..
 
 
Мать – она и сейчас всё такая же мать;
Но даже она мне прямо в глаза иногда
Так поглядит, что голову я склоняю,
И кровью лицо заливается от стыда.
Бедная мать…
 

II

 
Скажи мне, мать! В день моего появленья,
Кем станет твой сын, молилась ли ты?
С мольбой исступлённой, громко рыдая-плача,
Лицом о кровавую землю билась ли ты?
Быть может, ты так молилась: «Да станет сын мой
Сыном всего народа, светом в его борьбе!..»
Быть может…
Скажи, о мать, утешь злосчастного сына,
Из дальних краёв вернувшегося к тебе!
Солнце – свидетель, что я за свободу бился,
Оно повидало меня в разгаре грозного дня!
Но палачи, безжалостные злодеи —
Они убили… Они казнили меня.
 

III

 
Кинжал я точу, о мать, роковой кинжал,
Мне даже гостя сейчас твоего не жаль!
Я крови желаю, о мать, я крови желаю, —
Лишь кровью упившись, смою свою печаль!
Не удивляйся, прости мне такие слова, —
Не ведаю, что говорю я… Схожу с ума…
Какой печали огонь на моём лице,
Ты понимаешь? Взгляни – и поймёшь сама.
 

IV

 
Полночь… О мать, я виселицу воздвигаю:
Отдан приказ – повесить меня должны.
Виселицу воздвигаю, чтоб молодым пророком
Взлететь, растаять в море голубизны…
Приди, о мать! Поцелуй на прощанье сына!
Новым мессией покину я мир… Но сперва,
Со сломанной саблей, с петлёй на шее стоя,
Последние, гневные произнесу слова.
И тучами в небе станут мои проклятья,
Наземь посыплются ливнями жгучих стрел, —
Горы обрушатся, хлынут потоки крови,
Земля покроется грудами вражьих тел!
Станут мои проклятья клинками молний,
В землю вонзят возмездья стяг огневой,
Встав на груди угнетателей, справят праздник —
Грозный, торжественный праздник свой…
Не плачь, моя мать:
«Разлучили меня с сыночком!..»
Слёзы и стоны замкни в груди.
О мать! Прошу тебя, мать: когда я погибну,
Снова борца молодого роди…
 

V

 
Цветы я посеял, о мать, цветы огневые,
Пусть прорастут – ведь должны прорасти они?
Под свежею лаской весенних, утренних ветров
Пусть расцветут – ведь должны расцвести они?
Когда ж расцветут, когда огнём запылают,
О мать моя, пусть люди их соберут
И пусть мой памятник – мой надгробный облик —
Пламенем алых цветов обовьют.
Пусть будет высечен на моём надгробье
Вечно смеющийся охряно-рдяный рот!
А на груди
«Казнённый пророк» – напишите,
Пусть эту надпись каждый прочтёт.
Вот мой кинжал, о мать, закалённый, острый!
Желанье сыновнее выполни до конца:
Убей меня, а из крови моей горячей
Снова роди молодого борца!
Я вышел в мир, желая привольной жизни,
Но злобные джинны мне преградили путь.
Я крикнул: «Свободу!» —
Они же меня схватили,
Руки скрутили, опутали грудь…
Я стал соловьём, взлетел на весенний тальник,
Чтоб людям вольные песни петь,
Они же и тут не отстали – ловцами стали,
Меня завлекли в коварную сеть.
Я взмыть хотел, воззвать к родному народу,
Крылья уже развернул, но они опять
Меня окружили, кровавые, чёрные птицы
Стали кричать, заставили замолчать.
Где ж вольная жизнь, о мать? Где полною грудью
Можно вздохнуть? Где свет и простор?
Или же где та бездонная пропасть, в которой,
Прячась, оплакивать свой позор?..
 
 
Солнце – свидетель, что я за свободу бился, —
Оно повидало меня в разгаре грозного дня!
Увы, палачи, безжалостные злодеи —
Они убили… Они казнили меня…
Но нет! Я не умер! Нет, я ещё не умер!
Дайте кинжал мой, дайте скорей, прошу!
В последний раз
Мой последний завет предсмертный
Всему народу провозглашу!
Эй, угнетённые! Скорбные! Дети страданий!
Голодные! Падшие! Мученики! Рабы!
Идите сюда! Все, кто в угрюмых шахтах,
В клетках тюремных, в когтях судьбы!
Я вам расскажу о пороках и преступленьях
Тех, что пируют в залах роскошных дворцов,
О бурях грядущих, о наводненьях гнева…
Слышите?! —
Ах, не идут… Не слышат мой зов…
Сил ещё нет у них… Подняться не могут —
Их руки в оковах, мучатся взаперти…
Они – во тьме, в угрюмых колодцах жизни,
Больны, голодны… Не могут ко мне прийти!..
 

1920

Голод-патша[4]4
  Патша (татар.) – падишах.


[Закрыть]

 
Ночь… бесхозная пустошь вокруг…
Невесёлые мысли кружат.
Я кричу… Крик тяжёл и упруг…
Никого…
Только ветры блажат —
Озабоченно и тяжело,
Умножая в душе жуткий страх.
Песня ветра – о том, как жилось
В этих богом забытых краях
В безысходной смертельной тоске…
…Краснолицый правитель стоит;
Устрашающий взгляд – вдалеке;
Груды тел и костей – жуткий вид…
Аккуратно причёсан; седой,
Цвета местной земли борода;
Перелётный чужак-богатырь,
Где он царствовал – мёртвый пустырь.
Властелин здешний – голод-патша;
Обнажённый клинок – палаша,
Он свидетель бессчётных боёв,
Им порублена уйма голов.
Вот упал сын свободной страны
К неприступным господским ногам,
К небесам руки обращены,
Губы шепчут одно: «Хлеба! Нан[5]5
  Нан (перс.) – хлеб.


[Закрыть]!»
 

Моя клятва

 
Взываю к тебе:
Эй, угнетённый,
Обманутый, утопший в крови народ!
Не в силах терпеть этот ужас, знамёна
Любви поднимем и двинем вперёд!
(Вытащу из крови народ трудовой
И к вечному счастью выведу его!)
Запишите в летопись, ангелы судьбы,
Великую клятву – эти слова правы;
Печатное слово правды – стены дробит;
Пред непреложной истиной – скала дрожит!..
Вооружённый словом, лишь раз дёрну руцей,
Оковы, вериги вековые – порвутся…
Змеюки! Прочь, не будет у вас жизни.
Раздавим гадюк, не видать им порогов.
Свет впереди, счастье лучами брызнет,
И следа не останется от пороков…
Смотрите на это знамя,
Что я над собой вознёс…
В нём кровь, пролитая нами,
И море слёз…