Текст книги "Я пришла домой, а там никого не было. Восстание в Варшавском гетто. Истории в диалогах"

Мы знаем. Именно поэтому мы здесь.

Тоже мне… Вы еще дети. Не слушайте этих гадостей, они для газет не годятся. Ибо народ наш польский, как хорошо известно, толерантный. Никогда не причинял зла национальным меньшинствам, не унижал их религию, это исключительно добрый народ. Казимир Великий принял евреев, их утешил, приголубил и любит доныне. Вот и все. Зачем о чем-то другом говорить? Не нужно это.

Мужчины

Но, может быть, все-таки поговорим об антисемитизме. О том, что в этой традиции по-прежнему живуче, о том, что memento[35]35
  Memento – помни (лат.). Здесь: то, о чем не нужно забывать.


[Закрыть]…

Сынок, заметь, Нарутовича[36]36
  Габриэль Нарутович (1865–1922) – инженер, профессор Политехники в Цюрихе. Первый президент Республики Польша после восстановления независимости. Занимал этот пост всего семь дней, с 9 по 16 декабря 1922 г. Был убит в Варшаве националистом Элигием Невядомским.


[Закрыть] убили не потому, что он Нарутович, а потому, что за него проголосовали евреи. В сейме еврейских депутатов, которые должны были голосовать за Нарутовича, не били. Евреев бил народ. Так что убийство Нарутовича – не случайность, Невядомский не был идиотом. Он – эманация определенной части народа, в те годы – очень большой части. Битье евреев было тогда обычным делом, потому что Церковь учила, что они убили Христа.

Но ксендз Зея[37]37
  Ян Зея (1897–1991) – капеллан Войска польского, деятель харцерского движения. В 1943–1944 гг. – капеллан «Серых шеренг», был ранен во время Варшавского восстания. С 1976 г. – член КОР (польск. Komitet Obrony Robontików – созданный в годы «Солидарности» оппозиционный Комитет защиты рабочих. Примеч. пер.). Сторонник экуменизма и диалога с иудаизмом.


[Закрыть] ведь тоже был католическим священником?

Такой Зея был один. А кроме него был ксендз Тжечяк, был Хлонд[38]38
  Август Хлонд (1881–1948) – примас Польши, салезианин. После начала Второй мировой войны выехал в Рим. С 1946 г. – архиепископ Варшавский и Гнезненский. В 1936 г., после погрома в Пшитыке, открыто осудил расизм и насилие, вместе с тем открыто обвинял иудеев в моральном разложении Польши и призывал к общественной изоляции евреев.


[Закрыть], были все те, кто так поступал.

Но ведь обычные люди не живут каждый день с мыслью о том, что евреи убили Христа…

Ну что я тебе могу на это ответить? Тем не менее все антиеврейские погромы начинались от церквей. Точно так же как сейчас выходят за Пшемыка[39]39
  Гжегош Пшемык (1964–1983) – студент философского факультета Варшавского университета, сын поэтессы Барбары Садовской. В 1983 г. был жестоко избит милицейским патрулем на ул. Иезуитской, через сутки скончался в больнице. Убийство Гжегоша Пшемыка стало одним из самых громких политических преступлений, совершенных в годы военного положения.


[Закрыть], тогда выходили против евреев. И действительно, бывало так, что после исповеди ксендзы евреев выдавали…

* * *

Не скроем, мы потрясены.

Чем?

Потрясены радикальностью ваших суждений.

Так ведь устроено: во всех слабых много человеческого, а все сильные убивают.

Красивая картина мира.

Конечно. Человек – производное от животного, которое борется за существование.

Скажите, тогдашние дела для вас – исчерпанная тема?

Нет, все это по-прежнему актуально. У нас ничего не изменилось. Польский народ ненавидит Ярузеля, Брежнева, Сталина, Горбачева, но он очень слаб. Если не начнет бить и не станет сильнее, точно так же проиграет. Считаются с одной лишь силой. И не только коммунисты, на Западе все то же. Миттеран считается с силой, и Рейган…

В 1943 году в гетто вы думали обо всех этих перипетиях большой политики?

Детка, так рассуждать нельзя. Когда человек, например, пишет стихи, он думает о том, как бы написать получше, а не обо всей мировой политике. Когда подметаешь, не думаешь, как бы порадовать премьер-министра. У тебя другая забота – чтобы пол был чистый. Но все это вместе взятое на что-то работает. В 1943 году я уже знал: это политически проигранное дело. Конечно, может статься так, что кто-то выйдет живым, но ничего больше.

Тогда какой во всем этом был смысл?

Не нуди. Лучше что-то делать, чем не делать вообще ничего.

И только?

* * *

Но вернемся к предыдущему разговору. Как складывалась ваша судьба после Варшавского восстания?

– Нет, не буду об этом. Терпения у меня нет, это скучно, а кроме того, кто-то об этом когда-то писал. Не нужно все это. Не надо вытаскивать всю биографию, человек должен что-то оставить и для себя.

Но наших читателей это очень интересует.

Все было не так просто. После восстания я шесть недель провел на Жолибоже. Потом появился патруль[40]40
  15 ноября 1944 г. пятеро сотрудников больницы из Бёрнерова вывели из дома, находящегося на территории, занятой немцами, семерых членов Еврейской боевой организации: Целину Любеткин, Марка Эдельмана, Туви Борзиковского, Зигмунта Вармана, Юлия Фишгруда и д-ра Теодозию Голиборску. См. об этом: Śwital S. Siedmioro z ulicy Promyka // Biuletyn ŻIH. 1968. № 65–66.


[Закрыть], который вывел меня оттуда как больного сыпняком, после попал в Гродзиск, а потом, когда пришли русские, «вспыхнула свобода» и так далее.

Почему вы не вышли из Варшавы вместе с повстанцами?

Чтобы меня убили? Нет таких фраеров… Если бы я пошел вместе с повстанцами, мог бы найтись тот, кто ткнул бы в меня пальцем и сказал: «А этот – еврей», и еще раньше, чем дошли бы до того места, где сдают оружие, немцы бы меня расстреляли. В восстании участвовали самые разные элементы, хотя Жолибож был лучшим из всех.

В каком смысле «лучшим»? Наименее антисемитским?

Да. Там было меньше всего из НРЛ, меньше всего фалангистов, меньше всего тех, кто считал, что с евреями надо покончить и хорошо, что «Гитлер это за нас сделал». Был там такой поручик Титус[41]41
  Речь идет о поручике Швенцицком, офицере АК. В его доме на Жолибоже (ул. Красинского, 16 или 18) в октябре 1944 г. жила группа еврейских повстанцев, в том числе Марек Эдельман и Антек Цукерман.


[Закрыть], он говорил: «Марек, пойдем с нами… Или, может, не стоит, откуда я знаю, кто в нашем отряде? Могут тебя выдать прямо перед лагерем». Вот я и остался на Жолибоже, в каком-то подвале.

То есть вы прятались шесть недель? Вы были один?

Нет-нет, там было несколько человек, примерно десять. А позже пришла санитарная команда… Эти подробности не столь важны. В любом случае удалось. Да, можешь написать, что был там доктор Швиталь из Бёрнерова[42]42
  Бёрнерово – название, данное варшавскому району Бёмово в 1936 г., в честь его проектировщика Игнатия Бёрнера. В 1989 г. возвращено прежнее название.


[Закрыть], который все это организовал. О том, что было дальше, рассказывать не буду.

Но это важнее всего!

Ладно, скажу еще, что среди прочих в этом санитарном патруле был Януш Осенка, девятнадцатилетний парень, отважный и добрый.

А что было потом?

Потом я жил в доме, на первом этаже которого был штаб Zur Bekämpfung der Banditen und Partisanen[43]43
  По борьбе с бандитами и партизанами (нем.).


[Закрыть], а на втором поселился десяток евреев, вышедших после восстания. Ну а в клозете висел портрет Гитлера, и все мы там ссали. Потом пришли русские… Такой себе эскадрон русских кавалеристок в шапках, отороченных серым мехом, красивые девушки. На этом и закончилась война.

Что с вами было после войны?

Как это «что»? Имел двадцать пять любовниц, менял их через день. Что, я тебе об этом рассказывать буду?

Как вы оказались в Лодзи?

Там была тахта, было тепло, вот я и лег спать. Надоело дальше идти, об этом тоже где-то написано. В Варшаве не было где приткнуться, а тут диван, подушка, лег на эту подушку, так и остался.

Где вы учились?

В Лодзи. Зачем тебе это? Спроси у Хани [Кралль], она об этом писала.

В каком году вы поселились в Лодзи?

Кажется в 1945-м, а может, в 1946-м… Не скажу точнее.

Вы когда-нибудь состояли в ПОРП[44]44
  ПОРП – Польская объединенная рабочая партия. Правящая партия в Польской Народной республике с 1948 по 1989 г.


[Закрыть]?

Нет! Ни за что! Я давно знал, чем это пахнет. Еще до войны понимал, что это за игры в коммунизм.

Чем для вас был важен 1968 год? Что с вами тогда было?

Да ничем не был важен. Почему он должен быть особенно важен? Коммунисты способны на все. Выбросили меня с работы – и дело с концом.

Где вы тогда работали?

В Лодзи, в военном госпитале. Меня даже не выбросили, просто не пустили на работу. Сторож сказал, что мне больше не разрешается входить. Нет, не выбросили, никто со мной даже не разговаривал. Только сторож не впустил – и все.

Как долго вы сидели без работы?

Я вообще без работы не оставался. Пошел в какую-то больницу, и коллега принял меня младшим ассистентом. Но и оттуда меня тоже выбросили, кажется, в 1970-м, а потом приняли в клинику, в которой работаю сейчас. Мое отделение создано ad personam[45]45
  Буквально: человеку (лат.), здесь: для меня.


[Закрыть], потому что тогда поднялся большой шум, вмешались… К тому же у меня еще оставались знакомые во власти. Я знал Циранкевича, Раковского, они за меня заступились, мол, нельзя такого важного еврея, который тут остался, выгонять с работы. Выгнали кого-то другого, а мне передали эти двадцать пять коек. Вот уже несколько лет исполняю обязанности ординатора. Но это неважно, мелочи, даже в деньгах всего двести злотых разницы.

Но вернемся к 1968 году. Конечно, я не стану спрашивать о том, почему вы не уехали, это был бы бестактный вопрос. Спрошу иначе: вы думали об отъезде?

Я – нет. Но странно, что ты не спросила, зачем моя жена и дети уехали? Ты чего об этом не спрашиваешь?

Я лучше спрошу, почему они уехали?

Во-первых, мою жену и детей шпыняли гораздо сильнее, чем меня. Может быть, не сильнее, но они острее переживали, что их выгоняют, не дают им сдавать экзамены. А во-вторых, когда совсем плохо, тех, кому хуже всех, надо отправить за стену, чтобы – так тебе скажу – сохранять свободу передвижения. Вот и все. Нечего больше об этом говорить.

Мне бы хотелось спросить, как вы оцениваете современный польский интерес к еврейским темам. Католические издания много пишут сейчас о еврейской культуре.

Это оппозиционные издания, более или менее, но в любом случае они в оппозиции. «Тыгодник Повшехны», «Знак», «Вензь», «Пшеглёнд Повшехны» – к ним нелучшим образом относится церковное начальство. Они отражают позицию светского католичества, верящего в пару христианских идей, на которых основываются и социалисты. Евреи для Польши – очень больная тема. Не по причине их присутствия, нет у нас больше евреев, а из-за прошлого. Потому что Церковь, например, в межвоенное десятилетие по отношению к евреям вела себя паскудно. Я не говорю о той Церкви, которая сейчас выступает против государства и в которую тысячи людей приходят на мессу за отца Попелушко. И нынешний папа, чей портрет висит на гданьской верфи, – не церковный папа, а защитник свободы…

Но все же это имеет какое-то отношение к религии…

К религии? Чушь! К безопасности! Поймите это, люди! Вы наивные. Помните, когда чаще всего ходили в костел? С 1945 по 1948 год, чтобы показать красным: мол, начали ходить во время войны. А когда там появилась культура? В 1968-м и сейчас, когда бьют. Церковь – это единственное место, где народ может укрыться. Не будьте детьми, это политика.

Ну хорошо, чья политика?

Политика народа.

И все же повторю вопрос. Чем вы объясняете интерес к еврейской проблематике в польской католической прессе? Что это? Потребность в самоуспокоении?

В некотором смысле – да. Вполне допускаю, что этим людям стыдно за ту Церковь, которая была здесь в межвоенное десятилетие.

А с другой стороны, появился интерес и в обществе…

К евреям? Фу. Евреи отвратительные! Не знаю, может, какой-то интерес и появился, но обрати внимание, это общество не знает евреев потому, что евреев здесь больше нет.

Но есть интерес к прошлому.

Да, евреи – какая-то экзотика. Но в целом этот интерес ничего не значит. В 1968 году в Польше было восемнадцать тысяч евреев, и, гляди, как замечательно обошлись с этими людьми. Даже какая-нибудь работница с «Ведля»[46]46
  Известная польская кондитерская фабрика.


[Закрыть] кричала: «Мойша, вон в Израиль!» Ей за это не платили. Интерес к еврейским делам может также объясняться протестом против политики коммуняк. Если коммуняки против евреев, то я буду за.

А с другой стороны, говорят о «жидокоммунизме».

Да, смотри, что сделали с «Солидарностью» эти «истинные» поляки. Вот их слова: КОР[47]47
  KOR (польск. Komitet Obrony Robontików) – созданный в годы «Солидарности» оппозиционный Комитет защиты рабочих.


[Закрыть], евреи, коммунисты. На съезде это не подействовало, но сработало в Мазовше. Они уже собирались Буяка скинуть, поговаривали, мол, еврей. СБ[48]48
  Польск. SB, Słuźba Bezpieczeńctwa – Служба безопасности, существовавшая с 1956 по 1990 г. в составе польского Министерства внутренних дел.


[Закрыть]? поработала.

Вообще-то, я не уверен, что это была работа СБ.

Потому что ты еще ребенок.

Думаю, это так же, как с инцидентом в Кельцах[49]49
  Речь идет о еврейском погроме в польском городе Кельцы. Рано утром 4 июля 1946 г. поляки ворвались в дом на ул. Плянты, 7/9, где жили около 200 евреев, а также находились еврейские организации, религиозная община и кибуц сионистской партии Ихуд. Насилие над еврейским населением совершалось и в других районах Кельц (так, была зверски убита семья Фиш), их выбрасывали из поездов, проходивших через город. В погроме, длившемся почти целый день, погибло 40 человек, в том числе двое поляков, 42 человека получили ранения, несколько скончались в больнице.


[Закрыть]. Не столь важно, устроила ли это СБ или нет, главное, чтобы нашлось, кого спровоцировать.

Нет, вряд ли так же. Эта власть постоянно пытается возвращаться к еврейским делам, надеется на них что-то выгадать. В межвоенное время удавалось, и в 1968 году удалось, а сейчас смотри – недавно Кишчак осмелился сказать о Белецком[50]50
  Чеслав Белецкий (р. 1948) – архитектор; общественный и политический деятель; публицист. Был арестован властями ПНР; депутат Сейма Республики Польша III каденции.


[Закрыть], что общего у него с этой страной лишь то, что он в ней родился… Так что и в самом деле, уму непостижимо, откуда антисемитизм в стране, в которой почти нет евреев. А с другой стороны, ты вовсе не обязан быть евреем. Кто здесь еврей, решают они.

Что вы думаете о книге Ханны Кралль[51]51
  Имеется в виду упоминавшаяся выше книга Ханны Кралль «Опередить Господа Бога».


[Закрыть], в которую вошли разговоры с вами? Как вы оцениваете…

За то, что я там говорю, – отвечаю. Об авторских идеях ничего сказать не могу.

Как по-вашему, это ценная книга?

Не могу оценить потому, что не смыслю в литературе. То есть не то чтобы эту книгу не ценю…

А вы сами ее любите?

Не знаю, потому что не читал. Кроме того, со мной мало о ней говорили.

Как вы думаете, что значит быть евреем сейчас…

Где? Здесь, в Польше? Это значит быть со слабыми, не с властью, потому что власть здесь всегда била евреев, а сейчас она бьет «Солидарность», бьет Буяка. Думаю, что всегда – неважно, кто этот битый, – надо принимать его сторону. Надо дать ему кров, спрятать в подвале, надо не бояться, во всем быть на его стороне. Это единственное, ради чего надо оставаться евреем. Польское еврейство исчезло. Великая еврейская культура исчезла и больше никогда не возродится.

Исчезла, но не полностью. Осталась память о том, что было.

Ты мне об этом не рассказывай. Ничего не осталось. Что-то сохранилось в воспоминаниях, в польской литературе, но присутствия нет и не будет. Присутствия нет тогда, когда перестают создавать…

А что значит быть евреем не здесь, не в Польше, а вообще?

Это очень трудно определить. Еврейство – это бассейн между Вислой и Днепром. Все, что происходило в Америке, во Франции, в Англии, не создавало еврейскую культуру. Ведь что такое народ? Народ – это люди, которые творят общую культуру, вместе движутся вперед. Народ не обязательно должен образовать идеологическую или религиозную общность. На свете миллионы магометан, однако культура у них разная. А вот у пяти миллионов евреев от Одессы до Варшавы была общая культура и даже одинаковые условия, в которых они жили. Но всего этого уже не существует.

Действительно не существует, но, с другой стороны, существует государство Израиль, хоть вы и говорили, что у него нет шансов долго продержаться.

У государства Израиль совсем иная культура. Даже если оно устоит, через какое-то время в культурном отношении станет арабским. С этим ничего не поделаешь. Это ведь не еврейское государство, а Моисеево. В Израиле собрали евреев из Эфиопии, Египта, Китая, между ними нет ничего общего, кроме того, что все они – Моисеева исповедания. Поэтому, если оно удержится, возникнут новый народ, новая культура, которая не будет иметь ничего общего с Европой, с Шагалом, Перецем, с тем еврейством, которое жило здесь.

С чем, по-вашему, должен отождествлять себя человек, который говорит о себе: «Я еврей»? Где ему следует искать свое место?

Если он считает себя европейским евреем, он всегда будет против власти. Еврей всегда чувствует родство со слабыми.

Есть ли в таком случае разница между евреем, который всегда со слабыми, и слабыми неевреями?

Есть ли разница? Нет, никакой. Буяк, Куронь, Михник, Яворский, Лис, Фрасынюк[52]52
  Збигнев Буяк (р. 1954), Яцек Куронь (1934–2004), Адам Михник (р. 1946), Северин Яворский (р. 1931), Богдан Лис (р. 1952), Владислав Фрасынюк (р. 1954) – деятели польской «Солидарности».


[Закрыть] в этом смысле евреи.

Чем бы вы хотели завершить наш разговор?

С твоей стороны было очень любезно приехать, ты очень внимательная и добросовестная. Мне очень приятно, что я могу обратиться к Познани – не представлял, что у меня с Познанью может быть что-то общее.

Спасибо.

Лодзь, весна 1985

В те годы ходило множество легенд…
^{Рассказ Шмуэля Рона}

Раньше моя фамилия была Розенцвайг, сменил ее в 1951 году. До войны я жил в Катовицах. Там вырос, там ходил в школу, а перед войной – в еврейскую гимназию в Бендзине. Когда началась война, евреев выселили из Катовиц. Нас ветер понес в сторону Сосновца. В те годы я присоединился к организации «га-Шомер га-цаир»[53]53
  «Юный страж» (ивр.) – молодежное социалистическое сионистское движение. Первые группы «га-Шомер га-цаир» возникли в Галиции в 1913 г. Многие члены движения эмигрировали в Палестину, где основали кибуц. До Второй мировой войны группы «га-Шомер га-цаир» действовали главным образом в Центральной и Восточной Европе. В 1946 г. эмигрировавшие члены движения основали в Палестине политическую партию, которая выступала за создание двунационального государства. В 1948 г. она объединилась с сионистской социалистической партий «Тнуа ле-ахдут га-авода» в партию «Мапаам».


[Закрыть]. Со временем нашу воспитательную, благотворительную и частично политическую работу сменила военная подготовка: мы стали боевым отрядом. Но это произошло не сразу – здесь огромное влияние оказал Мордехай Анелевич. Когда Мордехай к нам приехал? Могу назвать почти точную дату. Она связана с двумя событиями, которые накрепко засели в памяти. В мае 1942 года скончался мой друг Калман Тенцер. В гетто редко кто умирал в своей постели и его должным образом хоронили. Не всем выпадало такое счастье. А в июне я заболел воспалением легких. Это, скажу я вам, событие, потому что лечиться тогда было непросто. Когда наконец пришел в себя, помню, приехал Мордехай. То ли в самом конце июня, то ли в начале июля 1942 года.

Он был у нас только один раз, но долго. До того момента, когда пришло письмо от Йозефа Каплана о том, что Черняков покончил с собой. Тогда Мордехай вернулся в Варшаву. Думаю, он пробыл у нас два или даже три месяца. Он не уехал тут же как получил это письмо, да и пришло оно не сразу. К нам Мордехай приезжал с миссией, которую пришлось прервать: самоубийство Чернякова свидетельствовало о том, что ставки серьезней, чем нам казалось. Не уверен, прожил ли он у нас три месяца, но два с небольшим – наверняка.

Зачем приезжал? В нашей группе очень влиятельные люди, например, Идзя Пейсахсон или мой приятель Севек Мерин, ко всеобщему разочарованию, стали троцкистами. Вот такая беда! Мордехай отчасти приехал в связи с этим – хотел немного выправить линию их политического мышления. О другой причине его приезда я узнал позже, когда он отбыл – это была огромная тайна. Тогда существовала легенда, а в те годы ходило множество легенд, что у Монека Мерина, главы юденрата в Сосновце, якобы такие связи с гестаповцами, что ему ничего не стоит их подкупить. А Мордехай хотел выбраться за границу, чтобы призвать к протесту руководителей государств во всем мире, но пока был у нас, от этой мысли отказался.

Каждый день приносил новые известия, одни страшней других. Каждый день хоронил – слой за слоем – то, что было вчера, неделю назад. Все это переставало существовать. Даже в нашем уме не существовало, прошлое мы не чувствовали, его не было. Друзья, семья – ничего этого уже нет, совсем иной мир, иная жизнь. Нельзя было даже оплакать потери. Мордехай, когда приехал, показал нам реальность, о которой мы знали – и не знали, знали – и не хотели знать. Помню, впервые мы встретились на каком-то собрании, их потом еще несколько было. Он разложил на коленях карту и показывал нам ситуацию на фронте в Африке. Это был великолепный журналист, репортер, политобозреватель. Именно он создавал наше новое мышление. Помню его слова, позднее они стали нашим девизом: «От Югославии до Норве-гии, от Словакии до Украины – везде воюют партизаны. Неужели среди них не будет наших людей?» Он тогда не знал, что партизанские отряды в Литве на девяносто процентов состояли из евреев[54]54
  Речь идет об оставшихся в живых после уничтожения Вильнюсского гетто членах действовавшей там подпольной Объединенной партизанской организации. К лету 1944 г. в партизанских отрядах на территории Литвы сражалось более 1000 еврейских партизан.


[Закрыть]. Да. Тогда никто не знал также, что польские партизаны нас оттолкнут… Я это на себе испытал. Знаете, совсем старый уже стал, черт возьми, но до сих пор волнуюсь, когда вспоминаю. Все это для меня по-прежнему живо.

Помню, что Мордехай передал нам первые свидетельства о Катастрофе. О Хелмно, Белжеце, Травниках[55]55
  Местечки, в окрестностях которых возникли первые концлагеря на территории Польши.


[Закрыть] еще до Треблинки мы впервые узнали от него. И все эти истории о машинах с газом… Он рассказывал об этом подробно – один из наших там был, но ему удалось смыться. Помню свою физическую реакцию. Даже не знаю, как это передать. Вот представь себе, сидишь здесь ты, сижу я, много других людей разного возраста, и кто-то говорит: «Я приговорен к смерти, и ничего сделать нельзя, ты приговорена к смерти, и ничего не поделаешь, он тоже приговорен к смерти, и никакого выхода нет, и все – соседи, друзья, семья, дети, старики, все без исключения…» Умом это вместить невозможно, ум противится. Помню свою физическую реакцию – у меня череп похолодел. Я… я… Я дышать не мог. У нас не было никаких сомнений, что Мордехай знает, о чем говорит, что это не бредни, не фантазии, не байки. Мы верили: подобное не только может существовать, но существует. Помню, рассказал об этом своим родителям, они сразу поверили. Потом рассказал о том же в доме моего друга Липки, он был нашим специалистом по радиоперехватам. Сказал его отцу: «Слушай, ты, твоя жена и вот он, дедушка ваш, и сыновья, и я, и мои родители, все мы обречены на смерть». Так он мне дважды врезал по морде – не мог такого вынести. Я, совсем щенок – сколько мне тогда было? – бросаюсь словами, смысла которых не понимаю. Такая у него была реакция. Я тогда не думал, что он какой-то особенно агрессивный. Скорее, он считал, что я ненормальный.

Итак, Мордехай нам об этом рассказал, и мы начали говорить о самообороне. Тогда в Сосновце и Бендзине гетто было еще открыто. Мысль о том, что защищаться надо чем угодно – топором, ломом, кулаком, – оказалась для меня новой. Понадобилось некоторое время, чтобы я эту мысль принял. Наша группа, таких взрослых – от восемнадцати до двадцати лет – было несколько в Бендзине и Сосновце, была потрясена не меньше, чем я. Нам стало страшно. Но в целом не помню, чтобы мы сомневались, пойдем с ними или нет. Нам было ясно, что с этого времени мы живем только мыслью о самообороне. Другие группы, другие организации не сразу приняли эту мысль. Но говорить об этом я не хочу. Я не историк, чтобы оценивать. После войны столько легенд наросло, а я не хочу свергать героев с пьедесталов. У меня очень многое болит. Это одна из причин, почему я не хочу издавать свою книгу[56]56
  Воспоминания Шмуэля Рона вышли по-немецки в 1998 г. См.: Szmuel R. Die Erinnerungen haben mich nie losgelassen [Меня никогда не покидали воспоминания]. Франкфурт-на-Майне, 1998.


[Закрыть]. Кое-что меня до сих пор жжет изнутри. В книге я делаю некоторые предположения – оставлю их своим сыновьям. Пусть они ломают голову, если им интересно. Но это, как мне кажется, их не интересует. В конце концов, наши подробности неважны для истории. Если говорить о самообороне, мы, те, кто из «га-Шомер га-цаир», воспринимали отказ от нее как слабость, как предательство. Предатели – не как оскорбление, это слово означало, что на таких людей нельзя полагаться. Они, по нашим понятиям, были слабаками.

С Мордехаем я часто оставался один на один. Мне надо было прятаться тщательней, чем другим, Мордехаю тоже приходилось скрываться. Кроме того, я был связным в Заверче и отводил туда Мордехая. Состоял, можно сказать, при нем телохранителем. У меня была пара кулаков, я хорошо знал местность, а он был чужой. Я сопровождал его в гетто в Заверче, Бендзине и Сосновце.

Помню, мы провели несколько ночей в сапожной мастерской. Эта мастерская находилась вне гетто, его тогда еще не закрывали. В Сосновце это было. Спали там в одной кровати. А в Бендзине прятались на ферме, среди ульев. А, интересная деталь! Из Катовиц я привез туда книгу Владислава Спасовского[57]57
  Владислав Спасовский (1877–1941) – польский философ и педагог, деятель учительского движения, один из основателей польской марксистской педагогики.


[Закрыть]. Вы знаете, кем был Спасовский? Что с вас взять, современная польская молодежь! Владислав Спасовский был философом в предвоенной Польше. Написал книгу «Освобождение человека». Это была наша библия, наш образ будущего. Также важен был для нас Котарбинский[58]58
  Тадеуш Котарбинский (1886–1981) – польский философ, логик. Один из главных представителей Львовско-варшавской философской школы. С 1919 по 1961 г. заведовал кафедрой логики Варшавского университета. Признан Праведником народов мира.


[Закрыть]. Но как бы там ни было, я дал Мордехаю Спасовского, и он эту книгу очень усердно читал.

Мы о многом разговаривали. Но помню, что была область жизни Мордехая, о которой я совсем ничего не знал, – его личные дела. Это было табу. Об этом не говорили. Нет, совсем никогда! Его все спрашивали, а он ничего не рассказывал. Я не встречал – ни тогда, ни после войны – ни одного человека, который знал бы о его личной жизни. Позднее мне стало известно, что у него была девушка. Ее звали Мира [Фурер]. Она писала ему письма, эти письма у нас хранились. Я их когда-то читал. Ни слова от влюбленной к возлюбленному. Только о делах. Он остался в моей памяти человеком, напряженно думающим и постоянно погруженным в дела. Днем и ночью. С ним невозможно было говорить о чем-то другом. Впрочем, может быть, я преувеличиваю, возможно, это одна из легенд, о которых мы тут рассуждали.

Издевательства над евреями. Сентябрь 1939 (?)

Помню, мы часто встречались на ферме на Шродуле[59]59
  Шродуля – рабочий пригород Сосновца. С ноября 1942-го по август 1943 г. здесь находилось одно из двух созданных в Сосновце гетто.


[Закрыть].

Для нас она была прибежищем. Там пели, там писали стихи, влюблялись, работали, прятались от разных бед, смотрели сны о будущем, политиканствовали; у нас даже театр свой был. Помню, Мордехай однажды дирижировал там молодежным хором, они пели на Хануку. Я тогда ханукальных песен[60]60
  Ханука – восьмидневный иудейский праздник, установленный в память о победе войска Иуды Маккавея над хасмонеями в 165 г. до н. э. В каждый из дней Хануки, как воспоминание о чуде, случившемся при освящении Храма, когда малого количества «чистого» масла хватило, чтобы светильники горели семь дней, в домах принято зажигать в ханукальном светильнике (ханукии) на одну свечу больше.


[Закрыть] не знал, теперь знаю, потому что здесь, в Израиле, их дошколята поют. Но те песни были не детсадовские, у нас тогда воинские песни были.

Я уже говорил о том, что Мордехай жил только делом. Когда он пошел к Мерину, чтобы представить свой план, – разумеется, Мерин план не принял, – ни слова не сказал, что создает сеть сопротивления. Мордехай утверждал, что сопротивление уже есть и он это движение возглавляет. Нам это казалось чем-то невероятным. У нас все было в зачаточной стадии, а он уверенно говорил, что сопротивление существует, угрожал Мерину, требовал: «Ты должен с нами считаться». У него было нечто большее, чем харизма, – необычайная сила. Он оказывал огромное влияние на людей. Не знаю, был ли Мордехай связан с кем-то еще из Юденрата. Знаю лишь, что он вел разговоры с Мерином об отъезде. Но когда выяснилось, что возможности Мерина – тоже одна из баек, Мордехай отказался иметь с ним дело. Кроме того, он Мерину не особо доверял. Дескать, если Мерин будет знать слишком много, запросто может заложить.

Мордехай, как я говорил, был не только великолепным политическим обозревателем, организатором, харизматичным человеком, но и превосходным журналистом. Он тут же создал газету. Называлась она «Пшелом»[61]61
  Польск. «Przełom» – «Перелом».


[Закрыть], орган еврейской революционной молодежи. Газета попала в руки гестапо, но я узнал об этом уже в тюрьме. Погоди… Сначала меня арестовали в январе, дело было в Бельске, но я от них сбежал. Потом арестовали в марте, и сбежать уже не удалось – меня раненого схватили. Мы сидели тогда в Катовицах, потом в тюрьме в Мысловицах. Это была еще та бойня, пострашней, чем Аушвиц. Каждого нового заключенного – еврея и нееврея, политического и уголовника, – который попадал в камеру, ждал торжественный welcome с ремнями, плетками и тому подобным. Я был раненый. Они меня хлестали, отделывали, а я и голоса не подал. От одного из них, кажется уголовника, даже заслужил комплимент: «Тут у нас уже был один такой крепкий жидок, так его повесили!» Очень сердечный прием. А ночью после этого приветствия пришел ко мне некий господин. В тюрьме его называли «пан Станислав», относились с уважением – он был коммунистом, поляком. Я сказал ему, кто я, спросил, слышал ли он о группе «Пшелома». Конечно! Его как раз на эту тему допрашивало гестапо. Этот пан Стах мне помог, составил протекцию среди политических. Они держались вместе, у них были связи на воле. Я попросил у них только одно – дозу цианистого калия. Получил. Но это, как позднее оказалось, был не цианистый калий, а, кажется, морфин. К счастью, мне не пришлось им воспользоваться. Наверное, поносом бы все и закончилось. А так я не знал, что там у меня, и чувствовал себя спокойней. Наверное, именно благодаря этому я продержался первые часы в Аушвице. Но это уже другая история. Вернемся к Мордехаю.

Сами посудите, он был известен в варшавских кругах, но в остальной Польше его не знали. Знали других – Йосека Каплана, Тосю Альтман, Арье Вильнера. Каплан считался стариком в свои двадцать восемь. Мордехай тоже не был юношей – ему было больше двадцати трех. Да и я был не самым младшим – мне исполнилось двадцать. Вот так-то…

О Мордехае мы также знали, что он, когда началась война, вместе с Тосей и Арьей Вильнером сбежал в Вильно. Через некоторое время они решили вернуться. Осознали, что их место – с народом: руководители молодежного движения не могут позволить себе бросить организацию. Ну и вернулись в Варшаву.

Что еще приходит на ум о Мордехае? Не помню, чтобы у него было чувство юмора. Вспоминается, что он часто говорил о польском подполье. Связь с ними была очень слабой, получить от них оружие было трудно. АК и АЛ не поддерживали идею самообороны в гетто. Оружие приходило главным образом из двух источников – или покупали «поливалки» на рынке, или передавало польское подполье. Помню, как Мордехай убеждал нас, что обрезы, револьверы никуда не годятся и надо добывать длинноствольное оружие – винтовки. Нам это не удалось. Зато у нас была собственная мастерская по производству гранат. Меир Шульман, который их делал, живет сейчас здесь, в Израиле, в Холоне. Политикой он не интересовался, но у него были золотые руки. Не было вещи, какую он не мог бы сделать – метлу из ничего, фальшивые деньги, документы, гранаты, элегантное платье…

Еще Мордехай говорил, что в варшавских условиях, если будет облава, наши люди должны не прятаться, а выходить на улицы. По двум причинам: чтобы немедленно давать отпор, а главное – чтобы видеть. Если всего этого своими глазами не видишь – не поверишь, что они убивают детей, и не сможешь их крепко возненавидеть. А не научишься ненавидеть – не сможешь как следует воевать. Речь не о ненависти к немцам как таковым, а, скорее, о том, чтобы мы почувствовали необходимость учиться самообороне.

А еще, знаете ли, помню такую сцену: у нас с Цви Дунским была доза цианистого калия. Мы не были до конца уверены, он это или нет, поэтому хотели проверить. Решили испробовать на коте. И не смогли! Кота и того убить не смогли! А если ты не можешь прикончить кота, о какой самообороне можно говорить? Ходила среди нас жуткая «инструкция», мол, чтобы научиться хладнокровно убивать, надо тренироваться на кошках. Нет, ни за что… Мы с этим явно не справля-лись. Куда там – прекраснодушные идеалисты, скауты, гуманисты, социалисты, кто там еще? С философией мы управлялись гораздо лучше, чем с ножом или топором.

Случались у нас и небольшие акции самообороны, но они были слабые. Я должен был участвовать в одной из них. Меня послали с заданием, которое еще раньше наметил Мордехай. Отправили в Венгрию, но я туда не добрался. Кроме меня, поехали представители трех организаций – «га-Шомер га-дати»[62]62
  «Страж веры» (ивр.) – молодежная религиозная организация, которая вместе с «гэ-Халуц га-мизрахи» («Первопроходец Востока»), «га-Ноар га-дати» («Религиозная молодежь»), «Брит халуцим датим» («Союз религиозных первопроходцев») входила в состав молодежного крыла религиозно-сионистского движения «Бней Акива» («Сыновья Акивы», в честь рабби Акивы). В 1954 г. эти группы объединились во всемирную организацию «Бней Акива».


[Закрыть], «Дрор»[63]63
  «Свобода» (ивр.) – сионистская социалистическая федерация, созданная в Киеве накануне Первой мировой войны. В 1922 г. еврейские эмигранты из Украины основали одноименную организацию в Польше. Она входила в состав правого крыла социал-демократической партии «Поалей Цион» («Рабочие Сиона»). Руководители «Дрора» в Варшавском гетто Антек Цукерман и Целина (Цивия) Любеткин выступали за вооруженное сопротивление. В апрельском восстании участвовали четыре боевых отряда «Дрора».


[Закрыть], «Фрайхайт»[64]64
  «Свобода» (идиш) – молодежная ветвь правого крыла партии «Поалей Цион». Действовала в Польше с 1925 г., в 1938 г. объединилась с организацией «гэ-Халуц» («Первопроходец»). В Варшавском гетто молодежь из «Фрайхайта» чаще всего входила в боевые отряды «Поалей Цион» или «Дрора».


[Закрыть] и «Гордонии»[65]65
  Молодежное сионистское движение, возникшее в конце 1923 г. в Галиции. Названо по имени писателя, одного из основателей и духовных руководителей движения «Халуцим» (первопроходцы, пионеры, ивр.) Аарона Давида Гордона. Первые группы «Гордонии» появились в Палестине в 1929 г., были связаны с партией «Хидахдут» (единство, ивр.). Сторонниками «Гордонии» была главным образом еврейская интеллигенция.


[Закрыть]. Знаете, я всегда был очень разговорчивый, мог болтать без умолку, но тогда, в той поездке в Венгрию, как будто онемел. Ну как я им, в свободном мире, расскажу обо всем этом душегубстве? Как их убедить, что я говорю правду? Размышляли об этом с Карским[66]66
  Ян Карский (настоящее имя Ян Козелевский, 1914–2000) – польский дипло-мат, историк, в годы Второй мировой войны – курьер польского подполья. Весной 1930 г. он включил в отчет для Польского правительства в изгнании пронзительный рассказ о трагическом положении польских евреев и отношении поляков к уничтожению еврейских соседей. Осенью 1942 г. ему удалось привезти в Лондон полученные от польского и еврейского подполья свидетельства о нацистских «акциях» в Варшавском гетто и деятельности айнзацгрупп в Польше, а также собственные сведения о гетто и концлагерях. Эти данные однозначно свидетельствовали о том, что нацисты последовательно уничтожают евреев. Польское правительство в изгнании разослало дипломатическую ноту в связи с услышанным, главы союзнических государств издали декларацию, осуждающую преступление нацистов и призывающую наказать преступников, но никакие конкретные действия предприняты не были. Во время многочисленных встреч с польскими, британскими, американскими журналистами и политиками (летом 1943 г. он встречался с Франклином Д. Рузвельтом) Ян Карский рассказывал о судьбах польского еврейства. В 1944 г. в США вышла его книга Courier from Poland. The Story of the Secret State (рус. пер: Карский Я. Я свидетельствую перед миром. М., 2012. Примеч. пер.), в которой он подробно рассказывает о том, как в Польше уничтожали евреев. После Второй мировой войны остался в США, преподавал в Джорджтаунском университете в Вашингтоне. В 1982 г. признан Праведником народов мира.


[Закрыть]. У него были такие же мысли и такие же переживания – ему не верили. Я очень боялся, что не поверят и мне. Но до Венгрии мы не доехали. На железнодорожной станции в местечке Освенцим проводник нас бросил, драпанул, проще говоря. Мы с еще одним человеком из «Гордонии» спрятались в канализации. Что случилось с двумя другими? Не знаю. На следующий день мы двинулись в сторону гетто. А самооборона? По моему мнению, ничего из этого не вышло. Было слишком мало оружия, да и бойцов немного. Некоторые группы в гетто до последней минуты считали, что самооборона – не выход, надо спасаться кто как может. Ну что, бойцы, у которых было оружие, напали на группу немцев. А немцы их всех до одного порешили, поубивали наших ребят. Кажется, в августе 1943-го это было.

Теперь расскажу о письме Мордехая, которое пришло к нам из сражавшегося гетто. У них была связь с арийской стороной через канализацию. Так и передавали письма. Помню одно предложение из того письма: «Я счастлив, я видел убитых немцев». Что потом было с этим письмом? С архивом что случилось? Не знаю, не знаю… Но самый факт архива, который мы собирали, свидетельствовал о том, что мы мыслили исторически. Мне кажется, сохранилось не одно письмо, больше. Тогда же я читал письма Миры к Мордехаю. Письма влюбленной к любимому – и ни одного нежного слова. Только дело.

Он [Мордехай Анелевич] ничего не рассказывал. Помню, мне очень хотелось узнать о его жизни, и прицепилась ко мне тогда легенда о Мордехае. После войны я встретил людей, которые его знали лучше, и опровергли эти байки. А в них говорилось, что дед Мордехая был рыбаком на Висле и якобы от него Мордехай унаследовал страсть к битвам со стихией. Тогда ходило множество легенд… Был у меня один очень благочестивый родственник. Он рассказывал, что гестаповец хотел швырнуть в огонь Сефер Тора[67]67
  Книга Закона (ивр.) – пергаментный свиток с текстом Торы, который читается во время синагогального богослужения.


[Закрыть], и Господь Бог тут же наслал на него паралич. Родич мой верил в это совершенно так же, как я верил, что дед Мордехая был рыбаком. По другой легенде, восставшее гетто вывесило лозунг «За вашу и нашу свободу». Эти слова ходили в нашей среде, мы о них говорили, но истории о том, что такой лозунг появился на стенах восставшего гетто, – неправда. Это еще одна легенда, в которую хотелось верить.