Текст книги "Я пришла домой, а там никого не было. Восстание в Варшавском гетто. Истории в диалогах"

Сколько их вошло в тот дом?

Двое. Мы видели двоих. Иногда приходил только один. Но тогда их было двое.

Оба погибли?

Да. Но выйти мы не могли. Должны были досидеть до ночи и ночью вернуться.

Оружие у них забрали?

Да, два парабеллума.

А что дальше происходило?

Я больше в таких засадах не сидела. А Мейлах еще раз пошел, и его обнаружили… Он пришел к нам раненый, приполз… Пластом… Мы тогда были на Милой, 18. Как на Милую, 29, нашли, мы перешли на Милую, 18, туда, где позднее погиб Мордехай [Анелевич]. Потом Марек [Эдельман] забрал нас к себе на Францишканскую, 30.

Когда вы перебрались с Милой, 18, на Францишканскую, 30?

А я что, помню? Уже в мае, но какого мая? Знаю, что 10 мая выбралась из канализации в лес.

Но еще до десятого. Эти «двойки»…

Я бы хотела немного рассказать об этом парне, о Майлохе [Перельмане]. Когда мы пришли в бункер на Милой, 18, увидели среди руин Майлоха. Сам дом на Милой сожгли еще в 1939-м, а бункер находился под сожженным домом, в подвале. Это был польский подвал, где обычно уголь держали. Майлох лежал там, его спрятали в ворохе перьев. Ждал аж до ночи. Его ранили в живот. Другого парня, кто с ним был, убили. У Майлоха был с собой револьвер, а револьвер убитого приятеля он спрятал. Рассказал нам, в каком доме. Открыл печную заслонку и сунул в печь. Просил, чтобы мы туда пошли и револьвер забрали. Он знал, как много значит для нас оружие. Мы тогда говорили Мордехаю [Анелевичу], что хотим перенести Майлоха в бункер, но Мордехай ответил: «Майлох не выдержит». Входы в бункер были очень узкие. Надо было протискиваться, это удавалось только молодым. Мордехай сказал: «Он застрянет в проходе». А я стояла над Майлохом и очень просила Мордехая разрешить, чтобы я Майлоха втащила. Говорила, что ребята из моей группы помогут и я очень, очень прошу этого парня в бункер забрать. А Мордехай на это: «Лучше, чтобы тут умер, тут ему умирать будет легче». Майлох просил ему револьвер оставить, чтобы, когда он… Мы тоже знали: пришла очередь этого дома, на Милой, 18. Другой флигель выходил на Мурановскую. Его пока не тронули, но мы ведь знали: не сегодня-завтра они доберутся, придут, сожгут дотла… Поэтому мы умоляли Мордехая, чтобы разрешил, иначе Майлох живьем сгорит… Майлох тоже об этом знал. Просил: «Оставьте мне револьвер, не хочу сгореть заживо». Помню, нужно было поднять его на этаж. Два парня понесли. Это сейчас кажется, будто поднять на этаж – пустяковое дело. А там лестница разрушена, по ней не поднимешься, поэтому, как бы сказать, это был хороший тайник, немцы не могли туда добраться. Но нам дали приказ – забрать у Майлоха револьвер, потому что оружие на вес золота. На этаже, в том же тайнике, были какие-то люди. Они выжили и позднее рассказывали, какой невыносимый крик там стоял. Он горел живьем, он сгорел заживо… Помню, принесла ему чай, бинты, воду приготовила… А Майлоха уже не было. Да. Но что поделаешь, Мордехай распорядился: «Его в бункер не брать, а револьвер отнять». Я понимаю, он знал: револьвером с парой пуль можно положить еще нескольких немцев. Тут я хотела бы подчеркнуть: мы шли на борьбу, но никто не надеялся остаться в живых. Нас объединял только один лозунг: месть – спасти еврейскую честь, честь еврейского народа. С этим лозунгом мы и шли на борьбу. Все знали: нас ждет гибель. Мы выступили против регулярной армии, перед которой дрожал весь мир. В том, что погибнем, никто из нас не сомневался.

Что еще осталось у вас в памяти со времен восстания? Вы были на Милой, 18.

Мила, 18… Этот бункер построил разный еврейский сброд – карманники, спекулянты, вокзальные воришки, «унтервельт», как их называют на идише.

Криминал. Они построили бункер по просьбе какой-то организации?

Нет, строили его для себя. Но они знали о нас, слышали. И сами предложили, чтобы мы туда пришли. Отдали нам несколько комнатушек. Их комнатки были красивые, плиткой выложены. В бункере была вода. Они нас просили – оружия у них не было, но они просили – мол, хотим к вам присоединиться и воевать вместе с вами. Они, жители этого бункера, к нам большое уважение имели.

Ваши оставались в бункере до конца?

Думаю, что да. Меня тогда там не было, но группа повстанцев на Милой, 18, спаслась. Потом они перешли в бункер мусорщиков на Францишканской. Был среди них парень по имени Юда Венгровер. Его подстрелили еще перед восстанием, ранили в плечо, но ему удалось сбежать. Ранили, когда он расклеивал на стенах наши листовки, обращение к жителям гетто. Мы писали: не надо даваться живыми, надо идти добровольно на смерть, пусть каждый защищается тем, что у него есть, – топором или какой-нибудь железякой. Это было незадолго до восстания. Когда восстание началось, Иегуда был в бункере на Милой, 18. Немцы бросили туда газовые гранаты. Вы знаете, я ведь единственная, кто из этого бункера на Милой, 18, остался в живых. И еще Марек [Эдельман] в Польше… Я там была… Не помню, сколько дней, вроде бы два или три. Пока Марек не пришел и не забрал всю нашу группу, всех нас, кто был из Бунда.

Вы помните, когда это было?

Точно не скажу. За несколько дней до того, как Милую, 18, взорвали, все ушли. Только без Майлоха Перельмана… Девять человек нас оставалось.

А почему вы захотели уйти с Марком?

Захотели, еще бы! Сказать вам правду? Теперь уже можно. Мы тогда крепко обиделись на Мордехая из-за Майлоха. Обиделись, что он приказал отнять у Майлоха оружие и не разрешил забрать его в бункер. У Мордехая были добрые намерения – сейчас-то я это понимаю, но тогда, в то время… Майлох был замечательный. Хороший боец, отличный друг, интеллигентный, он состоял из одних достоинств. Всегда брался за самые трудные задания. Позднее, уже после войны, встретила его одноклассников и должна была рассказать им обо всех подробностях. Майлох каждый день вел дневник нашей группы.

Дневник сохранился?

Нет.

А что с ним случилось?

Я всем нашим парням пошила торбочки, каждый сложил в свою личные вещи и носил на шее. В моей торбочке лежал дневник, все фотографии, какие оставались из дома, а еще фотографии какого-то парня, который попросил их сохранить, мол, если я погибну, пусть хоть снимки останутся. На Милой, 29, была вода, и мы могли помыться. Даже кровати там были, а мы столько ночей без сна… Помню, нашла там даже пижаму. Надела пижаму, а торбочку повесила на какую-то полку, что стояла рядом. Проснулась оттого, что они в наш бункер ломились. С нами был один парень, Хаим Фример, который очень хорошо этот бункер знал. Он и говорит: «Слушайте, тут сделали подкоп, можем через него выйти». А наш командир (я, конечно, уже и думать забыла тогда о своей торбе) приказывает: «Не входить в подкоп!» Немцы динамитом проломили дыру, мы уже небо голубое видим. Они начали забрасывать нас гранатами. Тех, кто стоял впереди, – командира и еще нескольких человек – первой же гранатой убило. Среди них была Лея [Шифман], она тоже погибла. Это все у нас на глазах произошло, и тогда Хаим [Фример] велел нам отступать через подземный ход.

А почему командир Лейб Грузальц не разрешил выйти через подкоп?

Он все твердил, что мы должны открыть по ним огонь.

Не убегать, но бороться?

Не убегать… Но у нас никаких шансов не было. Мы ведь шли, как у евреев говорят, на кидуш а-Шем[93]93
  Освящение Имени Всевышнего (ивр.), которое совершается ценой жизни; готовность принести себя в жертву во имя веры.


[Закрыть], на верную смерть… А как увидели, что наши падают трупами, начали отступать. Немцы всех нас на прицел взяли. Уничтожили бы одного за другим. Это не имело смысла. Поэтому отступили. Помню, что Хаим выходил последним, и ему прострелили пиджак. Просидели мы в этом подкопе целый день, а потом пошли на Милую, 18.

Вы уже немного рассказывали о бункере на Милой, 18. Может быть, еще что-нибудь вспомните?

Помню, что там было несколько комнатушек, и в каждой кто-то жил. В нашей комнатке пол земляной был. В ней стояли несколько раскладушек и нары. Кто-то спал на земле, кто-то на нарах. Я уже рассказывала о комнате нашего «унтервельта», хорошо ее помню. Они приглашали нас к себе. У них там красиво было… Их комната по сравнению с нашей была почти парадная зала. Мы ходили к ним за водой. Они нас едой угощали. Помню, в коридоре устроили большую кухню, готовили по ночам. Потому что ночь была днем, а день – ночью.

Издевательства

Кто из повстанцев был в этом бункере?

Почти вся наша группа, семь человек. Майлох был еще с нами. Именно отсюда он вышел на ту акцию. Ни Грузальца, ни Леи и Давида Хохберга в живых уже не было. Всех троих убили. Там, на Милой, 29, погибли и бойцы из группы «Б», так называемой резервной. Другие повстанцы с Милой, 29, и группа с Заменхофа также перешли к нам.

Мордехай там тоже был?

Да. Еще были Юда Венгровер и Мордехай Гровас вместе с подругой Маргалит [Ландау].

Юда Венгровер не пережил войну, верно?

Нет, пережил. Я начинала о нем рассказывать, закончу, когда будем говорить, как мы выходили по канализации. Сейчас хочу вспомнить, кто еще был на Милой, 18.

Мордехай, наверное, был со своей девушкой?

Я ничего не знаю о его девушке. Тамар[94]94
  Найти фамилию Тамар не удалось. Мелех Нойштадт утверждает, что Тамар удалось уцелеть, когда немцы обнаружили бункер на Милой, 18; по его словам, она погибла позже, в вышкувском лесу. См.: Nuestadt M. Hurban u Mered szel Jehudej Warsa [Катастрофа и восстание евреев Варшавы]. Tel Aviv, 1947. S. 164.


[Закрыть]? Нет.

Итак, в бункер на Милой, 18, пришел Марек Эдельман и забрал бундовцев в бункер на Францишканской, 30…

Да. Там было невыносимо жарко – бункер находился в сгоревшем доме. Часть бойцов вышли оттуда раньше. Когда мы там появились, застали немногих. Через день или два те, что ушли, вернулись. Марек, конечно, был с нами, еще несколько человек из его группы и отряда Хенека Гутмана – тоже. Вскоре Марек перевел нашу группу в другой бункер, потому что к нам начали ломиться немцы. У них тогда ничего не вышло, но Марек считал, что должен рассредоточить бойцов; кто знает, может, в другом бункере они уцелеют. Тогда, уже после восстания, мы говорили, что если удастся выйти из гетто, пойдем к партизанам.

Почему вы говорите «после восстания»?

Да потому, что мы уже не сражались! Оружия не было.

То есть Марек отправил вашу группу в другой бункер. Куда?

Кажется, на улицу Генсюю, 5. Недалеко от Налевок. На следующую ночь мы пошли на Францишканскую, 30, я говорила, что ночь у нас была днем, а день – ночью. Но там уже никого не было. Бункер обнаружили, людей убили. Погибли Сташек Бриленштайн, Берек Шнайдмил… В живых остался только Янек Биляк и кто-то из группы Гутмана… Адольф? Нет. Его звали Шломо Альтерман. Вместе вернулись в бункер на Францишканской, а он полностью разрушен.

Как вы узнали о том, что случилось в бункере на Милой, 18?

Кажется, 9 мая, а может, 8-го, к нам пришли уцелевшие бойцы из этого бункера. Среди прочих были там Мердек Гровас, Юда Венгровер, Тамар, Пнина Зальцман[95]95
  Мелех Нойштадт упоминает в своей книге Пнину Зальцман, состоявшую в «га-Шомер га-цаир» и погибшую 10 мая 1943 г.


[Закрыть]… Больше никого не вспомню. Они рассказывали. От них мы обо всем узнали. Им удалось. Они нашли выход из этого бункера. Выбрались и сидели в какой-то яме с дерьмом. Так и спаслись.

Вы помните, о чем они рассказывали?

Говорили, что Мордехай, как только немцы стали забрасывать газовыми гранатами, приказал им расстрелять друг друга. Но было ли так на самом деле? Не знаю. Мердек Гровас об этом рассказывал. Часть газами задохнулась, а другие, по его словам, покончили с собой.

Может быть, вы знаете, сколько человек там погибло?

Не могу сказать. Я хочу пояснить, зачем мы пошли в бункер так называемых мусорщиков. Туда, куда потом пришли Иегуда и другие с улицы Милой. В том бункере был подземный ход, который вел в канализацию. Вот мы туда и пошли – у нас уже тогда была мысль попытаться через канализацию выйти из гетто. Для начала отправили Казика Ратайзера. Он должен был договориться с канализаторами.

То есть Казик вышел на арийскую сторону?

Да, у него была хорошая внешность.

Во время восстания он был в той же группе, что и Шлямек Шустер?

Да, хочу сказать о Шлямеке. Первый раз я увидела его в бункере на Францишканской. По сравнению с нами, а нам было кому семнадцать, кому восемнадцать, Шлямек казался совсем ребенком.

Сколько ему было лет?

Шестнадцать, но он выглядел гораздо моложе. Был еще один такой же малой, брат нашего бойца, Люсик Блонес, двенадцатилетний. У него было особое задание – собирать на улице бутылки, мы потом их наполняли зажигательной смесью. Его называли «самым юным бойцом». Но у Люсика оружия не было, а вот Шлямек был бойцом с оружием, членом организации.

Лица

В какой группе был Шлямек?

У Хенека Гутмана, на территории щеточников, там же, где находилась группа Марека [Эдельмана]. Там была еще одна группа, в которую входила Пнина Гриншпан – группа Херша Берлиньского. Шлямек перешел с нами из бункера ОС[96]96
  Бункер ОС (Отдела снабжения при юденрате), за который отвечал Абрам Гепнер, находился на ул. Францишканской, 30.


[Закрыть] к мусорщикам.

Почему они «мусорщики»?

Потому что в этом доме скучились евреи, которые на крестьянских подводах из гетто мусор вывозили. Они там построили себе бункер.

Но вернемся к истории Шлямека.

10 мая, до того, как мы спустились в канализацию, несколько человек пошли разведать дорогу, потому что Казик не возвращался. Как только они спустились в тоннель, тут же встретили Казика. Вернулись за нами. Люк от этой канализации был на Францишканской, недалеко от Вислы. А канализация была устроена так: чем ближе к Висле, тем выше, чтобы стекало сильнее. Туда сливали отходы со всей Варшавы. Все шло в Вислу. Когда мы туда вошли, помню, сказали друг другу, что канализация не такая уж страшная. Я знала, как она выглядит, потому, что в январе, во время той акции, уже сидела под люком.

Группа, с которой 10 мая вы вошли в канализацию, была большая?

Сорок человек. Цивия [Любеткин] (Ицхак [Цукерман] вообще не участвовал в восстании), с нами были Марек, Шлямек Шустер, Тувия Божыковски, Пнина… Сорок человек вышло из канализации, но входило больше. Часть осталась внизу, они потом погибли… Шлямек был с нами. Мы в этой канализации простояли сорок восемь часов. А у тех, на арийской стороне, не было возможности… Искали кого-то, чтобы вывезти нас машинами. Это они потом нам объяснили, а тогда мы не понимали, что происходит. Дошли до люка на Простой и стали ждать. Но люк тот был маленький, все не могли там поместиться. Тут надо сказать, что люк – единственное место в канализации, где нет воды. Там сухо. А пока до него добирались, все время по воде шли. Крысы на нас прыгали, кал вокруг плавал, и такая вонь… У нас с собой были свечи, но они не зажигались, потому что не было кислорода.

Как долго продолжался поход по канализации?

Очень долго. Потому что от Францишканской до Простой очень далеко. В этом говне невозможно было стоять. Тоннель был очень низкий, и все время надо было идти, согнувшись пополам. Цивия и Марек решили развести нас по другим люкам. С нами был тогда Юда Венгровер. Помните, я еще о нем говорила? Ему незадолго до восстания прострелили легкое, а потом он был в бункере на Милой, когда немцы пустили туда газ. Он был очень слаб. Не мог сам идти. Шел за мной и держался за мои бедра. Я должна была тащить его и себя. Мы ведь пробыли в канализации сорок восемь часом. Он пил эту сортирную воду и терял сознание. Я ему говорила, что это отрава, а он не мог удержаться. Думал, что напьется воды и очухается, вода его спасет. В канализации нельзя обогнать того, кто идет впереди, его никак не обойдешь. Но что можно сделать? Можно расставить ноги и проползти между ногами. Я видела, что Иегуда помирает. И мы решили, что надо его спасать – расставили ноги, это было похоже на спортивную игру, и каждый протаскивал его между ногами. Он был весь в говне. Но в конце концов добрался до люка. Там было так тесно, что упасть было некуда. Цивия Любеткин сказала, что надо нас разбросать по разным люкам. А через сорок восемь часов Казик открыл крышку и велел нам выходить. Но это было через сорок восемь часов, а до этого часть повстанцев все-таки отправили. Надо было кого-то послать, чтобы их проводили. Шлямек и еще один боец, Адольф [Хохберг], стояли рядом с Цивией, и она им сказала: «Слушайте, проводите их». Они на секунду задумались… В этой канализации мы были в невозможных условиях, я не в силах об этом рассказать. Это было… Помню, я была близка к самоубийству. О голоде даже не говорю, но все остальное! Мы были вконец измучены, и нам уже было все равно. Шлойме Альтерман из группы Гутмана меня подбадривал: «Еще чуть-чуть, вот увидишь, выйдем, спасемся». А у Иегуды была такая сильная воля к жизни! Он спасался этой помойной водой. Так вот, когда Цивия им приказала, Шлямек задумался и Адольф тоже заколебался. А Цивия говорит: «Мы вас дождемся, идите!» Мы-то вышли, а Шлямек вернуться не успел. Когда они вернулись, у люка на Простой уже стояли немцы… Мы вылезали очень быстро, один за другим, один за другим, и укладывались на дно грузовика. Немцев тогда еще не было. А мы были похожи на трупы. Трупы вышли, измазанные говном трупы!

Кто-нибудь из поляков вас видел?

Да, да. Тут же обступили.

Который тогда был час?

Уже день стоял. Прекрасное майское утро.

Сколько было машин – одна или больше?

Одна. Цивия тогда спросила, как быть со Шлямеком и Адольфом. Ей ответили: «Есть еще один грузовик». Но второй машины не было, и они погибли – Шлямек, он вернулся с Адольфом и с теми, кого отправили к другим люкам. Не знаю, как точно это было. Слышала только, что немцы расстреляли всех. Подробностей не знает никто. Не было свидетелей. Может, Казик еще что-нибудь знает?

Сколько человек могло быть в той, второй, группе?

Не так много. Но кто знает, все ли они вышли? Может, часть осталась в канализации. Нас вышло сорок человек.

И все сорок поместились в машину?

Один на другом.

Куда эта машина поехала?

Под Варшаву, в Ломянки.

Почему в Ломянки?

В Ломянках была рощица, а вокруг немецкий поселок. Там мы встретились с группой Арона [Карми]. Они вышли 29 апреля. В этой роще можно было только сидеть, если бы встали – нас бы увидели.

Как долго вы пробыли в этой роще?

Думаю, что две недели или около того, а может, полторы.

Все, кто вышел из канализации 10 мая, оказались в лесу?

Нет. Марек и Цивия в лес не пошли. Они прятались на арийской стороне.

А вы хотели идти в лес?

Да. Мы потом партизанили в вышкувском лесу. Но через полгода я заболела и вернулась в Варшаву. Когда в 1944 году вспыхнуло Польское восстание, я в нем участвовала.

Пожалуйста, расскажите об этом.

Я была в бункере на Желязной, 44. Мы вместе с Мареком и другими хотели присоединиться к восстанию. На Желязной встретили польского офицера из АК, хотели сражаться вместе с ними как еврейская группа, но они не согласились…

И что вы решили?

Каждый пошел воевать на свой страх и риск.

У вас было оружие?

Да, но не от АК. У меня свое оружие было. Мой муж Якубек был на баррикадах, а мне поручили полевую кухню. Так что были мы на Желязной, на Твардой, на Топель и на Тамке, а потом долго на Варецкой.

«Мы» – это кто?

Мой Якубек, я и двое повстанцев, которые сейчас в Канаде, – Бронек [Шпигель] и Халина [Белхатовска]. Еще с нами были мать с дочкой. Обе пережили войну. Дочка живет сейчас тут, в Израиле.

После восстания вы снова уехали из Варшавы?

Нет. После восстания мы спустились в подвал. Сперва были на Шлиской, позже на Сенной, 38 или 39. А потом снова сбежали в канализацию потому, что кто-то ломился в наш бункер. Мы-то думали, что немцы, а это были евреи, которые о нас знали и хотели нам сказать, что Варшава свободна. Но мы боялись, что немцы пришли, и ночью спустились в канализацию. А потом я ходила по развалинам, со мной пошла еще одна женщина, Фалькова, она сейчас живет в Канаде. Мы хотели услышать от поляков, никак не могли поверить, что Варшаву освободили.

То есть вы были в бункере с конца восстания до января.

До 22 января 1945 года.

А почему после восстания вы не вышли из Варшавы вместе с варшавянами?

Потому, что евреи опасались идти со всеми – мы боялись и немцев, и поляков.

Сколько человек было в бункере на Шлиской?

Тридцать два.

Все евреи?

Да. Этот бункер нашли, из него очень немногие остались в живых. Убивали прямо на развалинах. В следующем бункере нас пряталось десятеро. Я была там с Якубеком, моим мужем, и с Пниной Гриншпан.

В каком году вы уехали из Польши?

В 1945-м, в марте.

Куда?

В Румынию. Мы выехали группой – Пнина с Хаимом [Фримером], Казик с той журналисткой [Иреной Гельблюм] и я с мужем.

Эта журналистка вернулась в Польшу?

Да, в 1947-м. Она не могла тут акклиматизироваться. Очень хотела учиться.

Когда вы приехали в Израиль?

С марта до октября мы пробыли в Бухаресте, потом через Констанцу в Израиль. Прибыли 26 октября.

Замуж вы уже тут вышли?

Нет. Мы поженились еще в лесу. Сорок четыре с половиной года вместе. Всю геенну вместе прошли. Когда муж писал свою книжку[97]97
  Putermilch J. Ba Esz uba Szeleg [В огне и в снегу. Воспоминания повстанца]. Beit Lochamej Hagettaot & Hakibbutz Hameuchad, 1981.


[Закрыть], я ее на машинке перепечатывала. Билась за каждую подробность потому, что Якубек был такой dugry, то есть искренний, прямой, он хотел писать только правду, даже если эта правда не очень приятная. Он твердил, что не должен ничего менять – история всех рассудит. А вот, например, Антек [Цукерман] был против этого. Он говорил, что погибшие не могут себя защитить, поэтому так нельзя.

И вы бились с мужем, требуя, чтобы он о каких-то фактах умалчивал?

Когда перепечатывала, не раз немного сглаживала, но он был очень дотошный, читал каждую страницу и не соглашался на мои изменения.

То есть книга вышла такой, какой и была написана?

Да, безусловно!

Когда ваш муж ее писал?

Когда мы были на арийской стороне, к нам пришел Антек, принес каждому – нас было четверо: Якубек, Халина с Бронеком и я – ручку и сказал: «Это вам подарок от меня в годовщину выхода из гетто. Пишите обо всем, начинайте прямо сейчас». Якубек тогда делал заметки, а как приехали в Израиль, писал вечерами, после тяжелой работы. Много лет писал, а потом книга очень долго лежала в Лохамей га-Гетаот[98]98
  Лохамей га-Гетаот – кибуц имени борцов гетто, основанный в 1948 г. в Галилее уцелевшими повстанцами, главным образом из Варшавского гетто, а также бойцами еврейского сопротивления в Литве. Бейт Лохамей га-Гетаот (Дом-мемориал борцов гетто) существует также как образовательный центр – здесь находятся музей, галерея, архив, издательство кибуца.


[Закрыть]. Ее не хотели издавать.

Почему?

Не знаю, видимо, была какая-то причина. Догадываюсь, но наверняка не знаю.

Она вышла после смерти Ицхака Цукермана?

Нет, после смерти Цивии [Любеткин].

Спасибо вам.

Тель-Авив, май 1989 и октябрь 1999

Маша Гляйтман-Путермильх умерла 6 ноября 2007 года в Тель-Авиве.