Текст книги "Черное сердце"

Глава пятнадцатая

Проснувшись утром в понедельник, сперва не понимаю, где я. Осознание приходит внезапно: отель, федералы, убийство.

Адреналин в крови мгновенно подскакивает. Я скидываю одеяло, слезаю с кровати и делаю несколько шагов – сам не знаю куда. Загоняю себя в ванную. На собственное отражение стараюсь не смотреть. Из-за нервов меня всего скрутило, едва не выворачивает.

Не знаю, можно ли верить Баррону. Не знаю, действительно ли меня собираются подставить. Больше не знаю, кто хороший, а кто нет.

Я думал, люди, среди которых я рос (в основном преступники), не похожи на обычных. И, уж конечно, не похожи на полицейских и федеральных агентов с блестящими значками. Думал, что мошенники уже рождаются с дурными наклонностями. Что в каждом из нас изначально заложен какой-то изъян, порок, из-за которого мы никогда не сможем стать другими – нам остается лишь изображать нормальных людей.

А вот теперь я задаюсь вопросом: что если нормальные люди приблизительно такие же? Что если каждый человек должен сотни раз в жизни делать выбор, и эти сотни раз и определяют, кто ты такой. Нет хороших и плохих, нет черного и белого, нет демонов и ангелов, которые нашептывают правильные ответы тебе на ухо на каком-нибудь вселенском выпускном экзамене. Есть только человек, который час за часом, минута за минутой, день за днем, делает выбор – в меру своих сил.

От этой мысли становится жутко. Если это правда, то правильного выбора не существует. Есть просто выбор.

Стоя перед зеркалом, я пытаюсь просчитать, что же мне делать. Очень-очень долго пытаюсь.

Когда я, наконец собравшись, выхожу в общую комнату, меня уже поджидают Юликова и Джонс. Кассандры Бреннан с ними нет.

Выпиваю чашку мерзкого гостиничного кофе, съедаю яичницу.

– Вот твоя экипировка.

Юликова приносит из своей комнаты кисточку, маленький тюбик, коричневое худи с капюшоном, удостоверение на длинном шнурке и гарнитуру.

– Ого.

Кручу в руках удостоверение. На нем значится: «Джордж Паркер». Фотография достаточно размытая, изображенный на ней человек вполне может сойти за меня. Хорошее удостоверение: снимок в глаза не бросается, его совершенно бесполезно печатать на объявлениях о розыске или показывать в интернете.

– Хорошая работа.

– Мы же профессионалы, – сухо замечает Юликова.

– Простите.

Она права. Я почему-то считаю их любителями, честными правительственными агентами, которые пытаются провернуть непривычную для них аферу. Но все время забываю, что они в этом деле профи. Они обманывают преступников и, вполне возможно, пытаются обмануть меня.

– Сними, пожалуйста, перчатки, – просит Юликова. – Краска долго сохнет. Так что, если тебе нужно что-то сделать напоследок, сделай это прямо сейчас.

– Она имеет в виду, что надо сходить пописать, – поясняет агент Джонс.

Натягиваю на себя худи, застегиваю молнию. Потом иду в ванную, складываю распечатки с Пэттоном и засовываю их в задний карман джинсов. Расческу и карточки для записей кладу в другой карман. Ручку и гель для волос прячу в переднем кармане худи, вместе с ключами от машины.

Возвращаюсь в общую комнату, присаживаюсь за стол и снимаю перчатки. Широко растопырив пальцы, кладу ладони на столешницу.

Юликова смотрит сначала мне в глаза, а потом на мои голые руки. Своими затянутыми в перчатку пальцами поднимает мою правую ладонь и подносит ее к лицу.

Джонс внимательно наблюдает за нами – весь подобрался. Если бы я сейчас дотронулся до горла Юликовой, он мигом бы вскочил со стула и бросился к нам. Но не успел бы. И Джонсу наверняка об этом прекрасно известно.

Юликова снимает колпачок и выдавливает из тюбика мне на тыльную сторону руки холодную черную субстанцию. Она совсем не боится – действует спокойно и уверенно. По ней и не скажешь, видит ли она во мне опасного мастера или просто очередного малолетнего участника своей программы.

Мне щекотно, когда Юликова размазывает краску кисточкой. Не привык, чтобы кто-то касался моих голых пальцев. Высыхая, краска превращается в матовую пленку, по текстуре похожую на кожу. Юликова тщательно закрашивает все руки целиком, даже кончики пальцев, а я стараюсь не двигаться, несмотря на щекотку.

– Готово, – она закручивает тюбик. – Как только краска высохнет, отправляемся. Сейчас можно чуть расслабиться напоследок.

Я внимательно вглядываюсь в ее лицо.

– Вы обещаете, что после снимете все обвинения с моей матери?

– Это меньшее, что мы можем сделать.

Выражение лица у Юликовой честное-пречестное, но ее слова вряд ли можно считать гарантией.

Если она врет, то понятно, что нужно делать. А если не врет, я совершенно напрасно пущу все на ветер. Невозможный выбор. Мой единственный шанс – раскачать ее так, чтобы она как-то себя выдала.

– А что если после этой операции я не захочу вступать в ПЮО? Решу, например, что не создан быть федеральным агентом?

Юликова как раз полощет кисточку в стакане с водой. Она замирает.

– Тогда я окажусь в трудной ситуации. Мое начальство в тебе очень заинтересовано. Ты и сам прекрасно об этом знаешь. Мастер трансформации – весьма редкое явление. На самом деле… – она достает бумаги – хорошо знакомые мне бумаги. Контракт. – Я собиралась сделать это позже, когда мы с тобой на несколько минут сможем остаться наедине, но, наверное, лучше не тянуть. Мое начальство будет чувствовать себя гораздо спокойнее, если ты подпишешь их прямо сейчас.

– Но мы же вроде решили подождать до моего выпускного.

– Из-за операции пришлось ускориться.

– Понятно.

Юликова проводит рукой по своим седым волосам. На перчатке у нее краска, и на челке остается черный след.

– Понимаю, у тебя могут возникнуть сомнения. Обдумай их, но помни: ты сам к нам пришел. Без нас ты превратишься в трофей, за который воюют соперничающие криминальные кланы. А мы сможем тебя защитить.

– А кто защитит меня от вас?

– От нас? Да эта твоя семейка… – начинает было Джонс, но Юликова взмахом руки заставляет его умокнуть.

– Кассель, для тебя это настоящий прорыв. Я очень рада, что ты меня спросил… Рада, услышать честный вопрос.

Я молчу. Сам не знаю почему, затаил дыхание.

– Твои опасения понятны. Послушай, я знаю, тебя раздирают противоречивые чувства. Но ты хочешь поступить правильно. Поэтому мы будем все обсуждать, будем честны друг с другом. Я, со своей стороны, честно скажу тебе: если ты не вступишь в ПЮО сейчас, вышестоящие этому не обрадуются, мной будут недовольны.

Я встаю, разминаю пальцы и приглядываюсь: нет ли на фальшивых перчатках трещинок. Нет – все идеально.

– Это из-за Лилы Захаровой? – спрашивает вдруг Юликова. – Из-за нее ты колеблешься?

– Нет! – выпаливаю я, а потом закрываю глаза и медленно считаю вдохи и выдохи.

Не я раскачал Юликову – она раскачала меня.

– Мы всегда знали, что у вас близкие отношения, – она, наклонив голову, внимательно наблюдает за мной. – Лила – хорошая девочка.

Я фыркаю.

– Ладно, Кассель. Она жестокая девочка и очень нравится тебе. Но ей, скорее всего, очень не понравится, что ты работаешь на правительство. Помни: это решение должен принять ты сам, ни на кого не оглядываясь. В отряде вы с братом будете в гораздо большей безопасности. Если ты действительно для нее важен, она смирится.

– Не хочу о ней говорить.

– Хорошо, – вздыхает Юликова. – Можем не говорить, но ты должен подписать или не подписать бумаги.

Стопка документов на столе внушает некоторые сомнения. Если они собираются просто швырнуть меня в тюрьму, им не нужно мое согласие. Они и так добьются желаемого, когда я окажусь за решеткой.

Вешаю себе на шею шнурок с удостоверением, хватаю гарнитуру. Так я ничего не смогу вычислить: можно до посинения трепаться с Юликовой, и она все равно не допустит ни малейшей ошибки, не выдаст себя.

– Кассель, Захаровы – это преступный клан. Они воспользуются тобой, а потом без сожаления выкинут, если ты им это позволишь. И с ней будет то же самое. Ей придется совершать такие поступки, которые ее изменят.

– Я же сказал, что не хочу об этом говорить.

Джонс встает и смотрит на наручные часы.

– Нам пора.

Я оглядываюсь на дверь спальни.

– Вещи забрать?

– Нет, – качает головой Джонс. – Вернемся за ними вечером, перед тем, как отвезти тебя обратно в Веллингфорд. Поспишь немного, чтобы отойти после отдачи, смоешь краску.

– Спасибо.

Он хмыкает.

Все возможно. Вполне возможно, они собираются вернуться со мной в этот номер. Вполне возможно, Юликова и Джонс действительно ищут подход к ребенку из преступного семейства, который благодаря своему дару стал одновременно и проблемой, и ценным активом. Вполне возможно, меня не собираются подставлять.

Пора идти ва-банк. Так или иначе. Пора решить, во что мне хочется верить.

Заварил – расхлебывай.

– Ладно, – говорю я со вздохом. – Давайте сюда свои бумаги.

Достаю из кармана худи ручку и размашисто подписываю контракт.

Агент Джонс удивленно поднимает брови. Я ухмыляюсь.

Юликова подходит ближе и внимательно осматривает документ, обводя затянутым в перчатку пальцем мою подпись. Вторую руку она кладет мне на плечо.

– Кассель, мы о тебе позаботимся. Обещаю. Добро пожаловать в Привилегированный юношеский отряд.

Обещания, сплошные обещания. Я убираю ручку. Решение принято, и мне сразу становится легче. Словно гора свалилась с плеч.

Выходим из номера.

– А где агент Бреннан? – спрашиваю я в лифте.

– Она уже на месте, – отвечает Джонс. – Занимается подготовкой.

Выходим из гостиницы. В машине я сажусь на то же место, что и вчера. Пристегивая ремень, вытаскиваю из кармана на дверце мобильник и сую его в карман.

– Хочешь, заедем нормально позавтракать? Буррито перехватим? – предлагает Джонс.

Последняя трапеза. Но вслух я этого не говорю.

– Я не голодный.

Смотрю на шоссе через тонированное стекло и мысленно раскладываю все по полочкам. Нужно многое сделать, когда прибудем на место. Я составляю список, вновь и вновь прохожусь по нему.

– Скоро все закончится, – говорит Юликова.

Она права. Так или иначе, скоро все закончится.

Меня выпускают из машины около парка. Щурюсь, когда в глаза ударяет яркий солнечный свет. Проходя через пункт безопасности, низко опускаю голову и повыше поднимаю удостоверение. Женщина с папкой в руках объясняет, что для волонтеров накрыли специальный столик с кофе и пончиками.

В парке установлена большая сцена с голубым задником. На ней кто-то прикручивает микрофон к большущей кафедре с гербом Нью-Джерси. Другой работник обустраивает огороженную секцию для особо важных персон рядом с зоной для журналистов. Еще двое прилаживают внизу под белым занавесом колонки.

Позади всего этого стоят полукругом автофургоны, а в центре столики, на которых волонтеры раскладывает брошюры, указатели и футболки. Чуть поодаль тот самый столик с едой. Вокруг него столпилось несколько человек – смеются, разговаривают. Почти на всех гарнитуры, как у меня.

Юликова хорошо подготовилась. Все точно как на карте. Прохожу мимо фургона, где должен переодеваться Пэттон, прямо к тому, который выделили мне. Внутри серый диван, туалетный столик, есть небольшая ванная. Высоко на стене висит телевизионный экран, по которому показывают новостной канал. Если я правильно читаю по губам, внизу чуть с запозданием идет текст расшифровки: обещают прямой эфир с пресс-конференции.

Проверяю телефон. Семь сорок. Речь Пэттона запланирована на девять. Сколько-то времени у меня есть.

Запираюсь, а потом для проверки дергаю за ручку. Вроде держится, но замок хлипкий. Я бы такой с завязанными глазами вскрыл.

В наушниках раздается потрескивание, а потом агент Бреннан интересуется:

– Кассель? Ты на месте?

– Да, все превосходно, – говорю я в микрофон. – Лучше не бывает. А вы там как?

– Эй, ты там особенно не хорохорься, – смеется она.

– Принято. Просто телик посмотрю, подожду.

– Давай-давай. Я выйду на связь через пятнадцать минут.

Снимаю гарнитуру и кладу ее на стол. Невероятно трудно просто сидеть и ничего не делать, особенно когда сделать нужно столько всего. Руки так и чешутся, но я точно знаю, что сейчас за мной будут следить очень внимательно. А вот потом им станет скучно. Поэтому я достаю свои карточки для записей и ручку и развлечения ради пытаюсь вычислить, где здесь спрятана камера. Я даже не уверен, что она есть. Но полагаю, чуточку паранойи не повредит.

Наконец в наушниках снова трещит.

– Есть что доложить?

– Нет. Все в порядке.

На часах почти восемь. Остался всего час.

– Следующий сеанс связи еще через пятнадцать минут, – говорит Бреннан.

– Можно и через двадцать, – я стараюсь, чтобы голос звучал как можно более беззаботно.

А потом выключаю гарнитуру. Мне этого делать не запрещали, так что, наверное, проверять не придут, хоть и не обрадуются, конечно.

Если на меня навесили какой-нибудь GPS-маячок, то он либо в удостоверении, либо в худи, либо в гарнитуре. Скорее всего, не в удостоверении, ведь его надо сканировать. Снимаю худи и кладу его на стол. Иду в ванную и включаю воду, чтобы приглушать все звуки.

Раздеваюсь. Складываю одежки, кладу их на маленький столик поверх полотенец и антибактериального мыла для перчаток. Вытаскиваю распечатанные фотографии. А потом голышом усаживаюсь на корточки на холодном полу и кладу руки на собственные бедра. Сдавливаю пальцами кожу.

Концентрируюсь на своих воспоминаниях – на том, что узнал за прошлую неделю, на мельчайших подробностях. Вглядываюсь в лежащие передо мной фотографии, вспоминаю видеоролики. Представляю себе губернатора Пэттона. И становлюсь им.

Больно. Растягиваются сухожилия, смещаются кости, меняет форму плоть. Я изо всех сил пытаюсь сдержать крик. У меня почти получается.

Когда я встаю, меня настигает отдача.

Кожа вот-вот лопнет, ноги расплавятся. Голова приобрела какую-то странную форму. Зажмуренные глаза широко распахиваются, и я будто смотрю на мир через тысячу разных линз, я весь покрыт немигающими глазами. Все такое яркое. Больно, везде и по-разному. Я теряю сознание.

Все гораздо хуже, чем я помнил.

Я снова могу двигаться. Не знаю, сколько времени прошло. Кажется, довольно много. Раковина переполнилась, и вода льется на пол. Пошатываясь, встаю, закручиваю кран, хватаю одежду. Еле-еле удается натянуть трусы и футболку. Джинсы не налезают.

Смотрю на себя в зеркало: голова лысая, лицо в морщинах. Кошмар. Передо мной Пэттон. Выливаю на свои три седые волосины гель для волос и приглаживаю их расческой – теперь все точно как на фото.

Руки трясутся.

В детстве я мечтал быть мастером трансформации, ведь это такая редкость. Они особенные. Ты особенный, если ты мастер трансформации. Только это я и понимал, но никогда не задумывался о самом даре. Даже когда осознал, что я действительно мастер трансформации. В смысле, я знал, что у меня крутой, мощный и уникальный дар. Опасный. Редкий. Но до меня не очень доходило, почему всякие важные шишки так меня боятся. И хотят перетянуть на свою сторону.

А вот теперь я понимаю, почему мастеров трансформации боятся. Почему меня так хотят контролировать. Отчетливо понимаю.

Я могу спокойно войти в дом другого человека, поцеловать его жену, сесть за стол и поужинать с его семьей. Могу украсть в аэропорту паспорт, и через двадцать минут это будет мой паспорт. Могу стать черным дроздом, который сидит на ветке напротив вашего окна. Котом, который крадется по карнизу. Могу отправиться куда угодно и творить сколь угодно ужасные дела, и никто и никогда не сможет связать меня с этими преступлениями. Сегодня я похож на самого себя, а завтра могу стать похожим на вас. Могу стать вами.

Черт подери, да я сам себя боюсь.

Беру в одну руку мобильник, в другую карточки и осторожно выбираюсь из фургона так, чтобы не засветиться на предполагаемых камерах.

Встречные оборачиваются на меня, выпучив глаза от удивления: посреди парка в одном нижнем белье стоит губернатор Пэттон.

– Проклятье, все перепутал, – ворчу я и открываю дверь губернаторского фургона.

Как я и надеялся, там висит в чехле костюм, который я заказал у Бергдорфа, точно по Пэттоновским меркам. Пара новеньких ботинок, носки, чистая белая рубашка в упаковке, шелковый галстук.

Изнутри фургон точь-в-точь как мой: диван, туалетный столик, телевизор.

Через мгновение туда без стука заходит помощница.

– Простите, губернатор, – извиняется она с ошалевшим видом. – Мы пропустили ваш приезд. Вас ждет гример. Никто не видел, как вы подъехали, и я… Дам вам минутку – одеться.

Смотрю на мобильник. Половина девятого. Я почти полчаса провалялся без сознания и к тому же пропустил вызов от агента Бреннан.

– Зайдите за мной через десять минут, – говорю я, стараясь изобразить голос Пэттона. Я посмотрел массу видеороликов, усердно тренировался, но подделывать голос очень трудно. – Мне нужно одеться.

После ухода помощницы звоню Баррону.

«Пожалуйста, – умоляю я вселенную или того, кто меня слышит в данный момент. – Пожалуйста, пусть он ответит. Я в тебя верю. Сними трубку».

– Привет, братишка.

Меня захлестывает облегчение, и я падаю на диван. До самого последнего не был уверен, что Баррон откликнется.

– Как правительственный агент правительственному агенту – отвечай, как делишки? – смеется брат.

– Просто скажи мне, что ты и правда…

– О да. Определенно. Я сейчас вместе с ним. Как раз объяснял, что наша мать – федеральный агент, а это все – правительственный заговор.

– Ого. Превосходно.

– Он и так уже был в этом уверен, – судя по голосу, Баррон улыбается. – Я просто добавил кое-каких подробностей. Но ты там предупреди всех, что губернатору Пэттону придется на полчасика отложить свою пресс-конференцию, ладно?

Наверное, если уж просишь отъявленного лжеца задержать отъявленного параноика, логично предположить, что тут не обойдется без дичайших теорий заговора. Хорошо еще, что Баррон не наплел Пэттону, что губернатор Вирджинии стреляет по луне из лазерной пушки и потому всем срочно нужно прятаться в подземный бункер.

– Сделаем, – я тоже улыбаюсь.

Вешаю трубку, натягиваю брюки. Никогда еще не наряжался в такую красивую одежду. И вопиюще дорогую к тому же.

К возвращению помощницы я уже завязываю галстук. Теперь можно и гримироваться.

Наверное, вы спрашиваете себя: что же он такое делает? Я и сам себя об этом спрашиваю. Но кто-то же должен остановить Пэттона, и у меня есть шанс.

В команде у губернатора куча народу, но, к счастью, почти все они остались в его поместье – ждут настоящего Пэттона. Поэтому нужно обмануть лишь тех немногих, кто приехал заранее. Присаживаюсь на раскладной стул перед фургоном, и девушка с короткими торчащими в разные стороны волосами накладывает на мое чужое лицо слой тональника. Мне задают множество вопросов: про какие-то интервью, про встречи. Я на них не отвечаю. Кто-то приносит мне кофе – со сливками и сахаром. Я его не пью. Один раз звонит судья – хочет поговорить. Но я только качаю головой и утыкаюсь в свои карточки для записей, в основном пустые.

– После выступления.

– Там вас какой-то федеральный агент спрашивает, – говорит один из помощников. – Она утверждает, что возможны проблемы с безопасностью.

– Так и думал, что они захотят провернуть что-нибудь подобное. Нет. Я выступлю. Им меня не остановить. Пусть один из телохранителей проследит, чтобы она мне не помешала. У нас ведь прямой эфир?

Помощник кивает.

– Превосходно.

Не знаю, что именно подозревают Юликова и остальные, но через несколько минут все это уже не будет иметь значения.

И тут из-за фургона, в котором должен был сейчас сидеть я, выходит агент Бреннан со значком в поднятой руке.

– Губернатор, – говорит она.

Я встаю и делаю то единственное, что приходит мне в голову, – поднимаюсь на сцену, перед которой столпилась небольшая кучка сторонников Пэттона с лозунгами в руках и кучка побольше – это журналисты, и они направляют на меня свои видеокамеры. Народу не так уж и много, но мне хватит. Замираю.

Сердце громко стучит в груди. Поверить не могу, что делаю это.

Но останавливаться уже поздно.

Откашливаюсь, перебираю свои карточки, подхожу к кафедре. Перед сценой Юликова что-то торопливо говорит в рацию.

– Достопочтенные сограждане, уважаемые гости и представители прессы, благодарю вас за то, что сегодня вы почтили меня своим присутствием. Мы стоим на том самом месте, где когда-то после введения запрета томились в заключении сотни граждан Нью-Джерси. Это были темные времена. И вот сейчас мы здесь обсуждаем законопроект, который может снова направить нас туда, где мы и не чаяли оказаться.

Мне аплодируют, но неуверенно. Настоящий Пэттон вряд ли сказал бы что-нибудь подобное. Он, скорее всего, нес бы околесицу о том, что тестирование на способности должно обезопасить мастеров. О том, какие прекрасные деньки у нас впереди.

Но сегодня микрофон у меня. Бросив карточки через плечо, я улыбаюсь зрителям.

– Я собирался прочитать коротенькое заранее заготовленное заявление, а потом ответить на ваши вопросы, но, пожалуй, стоит отклониться от обычной процедуры. Сегодня я не буду заниматься политикой, но буду говорить от чистого сердца, – опершись на кафедру, я набираю грудь побольше воздуха: – Я убил множество людей. Когда я говорю «множество», я не преувеличиваю. Еще я вам лгал, но честное слово, после новости об убийствах вы вряд ли этому удивитесь. Знаю, что́ вы сейчас подумали: что же он имеет в виду? Он сам убивал людей? Или просто отдавал приказы? Дамы и господа, я ответственно заявляю вам: и то, и другое.

Оглядываю журналистов. Они перешептываются. Сверкают вспышки. Сторонники губернатора опускают транспаранты.

– Например, я убил Эрика Лоуренса, жителя городка Томас-Ривер, что в штате Нью-Джерси. Своими собственными руками. Попрошу заметить, в перчатках – я же не какой-нибудь извращенец. Но удавил собственноручно. Об этом можно прочитать в полицейском отчете… Можно было бы прочитать, если бы я не замял дело. Теперь вы, наверное, спрашиваете себя: зачем же он это сделал? И как это связано с войной, которую он объявил мастерам? Что же заставило его вслух признаться в преступлении – да еще и на публике? Позвольте, дамы и господа, поведать вам об одной очень особенной для меня женщине. Знаете, как бывает: встретил девушку и немножечко сошел с ума? – я тыкаю пальцем в высокого мужчину в переднем ряду. – Вот вы понимаете, что я имею в виду? Так вот, я хочу снять с души груз в том, что касается Шандры Сингер. Наверное, я немножечко перегнул палку. Иногда, когда от вас уходит девушка, становится невыносимо грустно. Кто-то звонит бывшей возлюбленной по двадцать раз на дню и умоляет вернуться… Кто-то берет в руки баллончик с краской и пишет гадости на ее машине… А кто-то вешает на нее обвинения в правительственном заговоре… И даже пытается пристрелить среди бела дня на улице… В особо тяжелом случае можно даже ополчиться на всех мастеров в штате. Чем больше любишь – тем больше сходишь с ума. Я любил очень сильно. И преступления мои велики. Я не прошу прощения. И не рассчитываю его получить. На самом деле, я рассчитываю на громкий судебный процесс, который пресса превратит в форменный цирк и за которым последует длительное заключение. Но вы, уважаемые сограждане, заслуживаете честного отношения, и потому сегодня я признаюсь вам во всем. Лучше поздно, чем никогда. Должен сказать, мне очень приятно снять с себя этот груз. Итак, я убивал людей. Не следует серьезно относиться ко всему тому, что я наговорил раньше… Ах да, вторая поправка – ужасный законопроект, я поддерживал его в основном потому, что хотел отвлечь ваше внимание от других своих преступлений. Вопросы есть?

Долгое время все молчат.

– Ну и ладно. Спасибо большое. Боже, храни Америку и славный штат Нью-Джерси.

Спотыкаясь, я спускаюсь со сцены. На меня пялятся зрители с папками в руках, помощники губернатора в строгих костюмах. Никто не осмеливается ко мне приблизиться. Я с улыбкой демонстрирую два больших пальца:

– Славная получилась речь, да?

– Губернатор, – один из помощников подходит ко мне. – Нам надо обсудить…

– Не сейчас, – с моего лица не сходит улыбка. – Будьте любезны, подгоните мою машину.

Он открывает рот – наверное, хочет сказать, что и понятия не имеет, где моя машина. Конечно, она ведь сейчас у настоящего Пэттона. Но тут кто-то заламывает мне руку за спину с такой силой, что я, едва не упав, вскрикиваю боли. На запястье защелкивается наручник.

– Вы арестованы, – позади стоит Джонс в своем черном костюме. – Губернатор.

Сверкают вспышки. К нам спешат журналисты.

Ничего не могу с собой поделать – заливаюсь хохотом. Осознаю, что́ я только что провернул, и смеюсь еще громче.

Агент Джонс выводит меня из вопящей толпы на улицу – туда, где припаркованы полицейские машины и фургоны телевизионщиков. Несколько полицейских оттесняют от нас папарацци и репортеров.

– Ты сам вырыл себе могилу, – шепчет Джонс. – И я тебя в ней похороню.

– А вы погромче это скажите, – так же тихо отвечаю я. – Ну же.

Джонс запихивает меня в машину, а потом что-то вешает мне на шею. Опускаю взгляд – это три амулета из тех, что я отдал Юликовой. Против магии трансформации.

Не успеваю ничего сказать – дверь захлопывается.

Агент Джонс садится на водительское место, заводит двигатель, трогается. В окнах мелькают фотографические вспышки.

Я откидываюсь на сидении и пытаюсь хоть немного расслабить мышцы. Наручники слишком тугие – не выпутаться, но я не волнуюсь. Теперь уже не волнуюсь. Федералы не смогут меня арестовать – только не за это выступление, ведь теперь легко можно арестовать настоящего Пэттона. Простая ложь всегда предпочтительнее запутанной правды.

Вряд ли федералы захотят объяснять публике, что Пэттон, который на камеру признался в своих преступлениях, был не настоящим Пэттоном, но именно настоящий Пэттон эти преступления совершил.

Ну, может, наорут на меня, не захотят брать в свой ПЮО, а может, в конце концов признают, что я решил их проблему. Устранил Пэттона. Не так, как им бы хотелось, но ведь никто не пострадал, а это чего-то да стоит.

– Где Юликова? – спрашиваю я. – Мы едем в гостиницу?

– Никакой тебе гостиницы, – огрызается Джонс.

– А куда мы едем?

Он не отвечает.

– Да ладно. Ну, простите. Я узнал, что меня собираются подставить, когда я буду работать над Пэттоном. Отрицайте, если хотите. Может, мой информатор ошибся. Но я струсил. Слушайте, не стоило делать того, что я сделал, но…

Джонс резко сворачивает обочину возле какой-то рощи. Мимо нас проносятся машины, одна за другой. Я замолкаю.

Джонс обходит машину, распахивает мою дверцу. И наставляет на меня пистолет.

– Вылезай. Медленно.

Я не двигаюсь.

– Что происходит?

– Вылезай! – вопит он.

Я в наручниках, и выбора у меня особого нет. Выхожу из машины. Джонс подталкивает меня назад и открывает багажник.

– Оу, – говорю я.

Джонс расстегивает две верхние пуговицы на моей рубашке и заталкивает амулеты за воротник, чтобы они касались кожи. Потом застегивает рубашку и затягивает мой галстук. Камни теперь никак не сбросить.

– Залезай, – приказывает Джонс, махнув рукой на багажник.

Внутри почти пусто – только запасное колесо и аптечка. И моток веревки.

Отвечать смысла нет. Я бросаюсь наутек. Может, удастся сбежать даже со скованными за спиной руками.

Не разбирая дороги, несусь вниз по склону холма. Ноги ужасно скользят. Кошмарные парадные туфли, да еще и тело чужое, массивное. Я к нему не привык и потому постоянно теряю равновесие. Ноги-то теперь короткие. Оскальзываясь, съезжаю в своих дорогущих брюках по грязной траве. Снова вскакиваю. Только бы добраться до деревьев.

Слишком медленно.

Джонс накидывается на меня сзади, валит на землю. Я трепыхаюсь, но все бесполезно. В висок упирается холодный ствол, а в поясницу – колено Джонса.

– Трусливый, что твой хорек. Слышишь? Хорек! Вот ты кто.

– Вы меня не знаете, – отвечаю я, сплевывая на грязную землю кровь. И, снова не сдержавшись, смеюсь. – И про хорьков вы, как видно, тоже знаете маловато.

Джонс ударяет меня кулаком в бок, и я чуть не теряю сознание от боли. Когда-нибудь все-таки придется научиться держать язык зубами.

– Вставай.

Я подчиняюсь. Джонс конвоирует меня обратно к машине. Никаких больше шуток.

Он опять подталкивает меня к багажнику.

– Залезай. Немедленно.

– Простите. С Пэттоном же все в порядке. Он жив. Что бы вы там ни думали…

Прямо над ухом угрожающе щелкает предохранитель.

Лезу в багажник. Джонс связывает веревкой мои ноги, а конец привязывает к цепочке от наручников. Я едва могу шевельнуться. Теперь не побегаешь.

Слышу, как что-то с треском рвется. Скотч. Джонс в несколько слоев заматывает им мои ладони, предварительно вложив в каждую по камню. Потом переворачивает меня на спину. Я смотрю на него и на шоссе позади. Мимо проносится машины, и я очень надеюсь, что какая-нибудь из них остановится. Напрасно.

– Я с самого начала знал, что ты совершенно непредсказуем. И очень опасен. Ни на какую преданность тут рассчитывать нельзя. Я пытался объяснить это Юликовой, но она не слушала.

– Простите, – меня охватывает отчаяние, – я обо всем ей расскажу. Скажу, что вы были правы. Только сообщите ей, где мы.

– Нет уж, – смеется Джонс. – Ты же у нас теперь не Кассель Шарп, да? Ты губернатор Пэттон.

– Ладно вам, – от страха язык у меня заплетается, – Джонс, вы же работаете на хороших парней. Вы не должны так поступать. Вы федеральный агент. Слушайте, я пойду с вами. Во всем признаюсь. Можете меня запереть.

– Лучше бы ты дал нам себя подставить, – Джонс отрезает армейским ножом полоску серебристого скотча. – Если никто не будет тебя контролировать, если ты будешь разгуливать на свободе и заключать сделки с кем попало… Что тогда начнется? Это лишь вопрос времени – рано или поздно какое-нибудь иностранное правительство или корпорация предложат тебе хорошую цену. И ты превратишься в опасное оружие, ускользнешь от нас. Лучше просто исключить тебя из уравнения.

До меня едва доходит: я был прав – они действительно собирались меня подставить.

– Но я же подписал…

Джонс тянется заклеить мне рот. Я мотаю головой и плююсь, но он все равно приклеивает полоску скотча мне на лицо. На мгновение я забываю, что можно дышать через нос, и ударяюсь в панику.

– Пока ты произносил свою распрекрасную речь, у меня появилась одна идейка. Я позвонил весьма неприятным людям, которые ждут не дождутся встречи с тобой. Ты же знаешь Ивана Захарова? Оказывается, он готов выложить немалую сумму за возможность лично прикончить одного губернатора, – Джонс ухмыляется. – Не повезло тебе, Кассель.

И захлопывает крышку багажника. Я остаюсь один в темноте. Машина куда-то едет, а я все спрашиваю себя: а когда вообще мне везло?