Текст книги "Стрекоза. Басни"

Медведь-плясун

 
Плясать медведя научили
И долго на цепи водили;
Однако как-то он ушел
И в родину назад пришел.
Медведи земляка
лишь только что узнали,
Всем по́ лесу об нем,
что тут он, промичали;
И лес лишь тем наполнен был,
Что всяк друг другу говорил:
«Ведь мишка к нам
опять явился!»
Откуда кто пустился,
И к мишке без души
медведи все бегут;
Друг перед другом мишку тут
Встречают,
Поздравляют,
Целуют, обнимают;
Не знают с радости,
что с мишкою начать,
Чем угостить и как принять.
Где! разве торжество такое,
Какое
Ни рассказать,
Ни описать!
И мишку все кругом обстали;
Потом просить все
мишку стали,
Чтоб похожденье он
свое им рассказал.
Тут всё, что только
мишка знал,
Рассказывать им стал
И между прочим показал,
Как на цепи, бывало,
он плясал.
Медведи плясуна искусство
все хвалили,
Которы зрителями были,
И каждый силы все свои
употреблял,
Чтоб так же проплясать,
как и плясун плясал.
Однако все они,
хоть сколько ни старались,
И сколько все ни умудрялись,
И сколько ни кривлялись, —
Не только чтоб плясать,
Насилу так, как он,
могли на лапы встать;
Иной так со всех ног
тут о́ землю хватился,
Когда плясать было пустился;
А мишка, видя то,
И вдвое тут потщился
И зрителей своих
поставил всех в ничто.
Тогда на мишку напустили,
И ненависть и злость
искусство всё затмили;
На мишку окрик все:
«Прочь! прочь отсель сейчас!
Скотина эдака умняй
быть хочет нас!»
И всё на мишку нападали,
Нигде проходу не давали,
И столько мишку стали гнать,
Что мишка принужден бежать.
 

Метафизический ученик

 
Отец один слыхал,
Что за́ море детей
учиться посылают
И что вобще того,
кто за́ морем бывал,
От небывалого отменно почитают,
Затем что с знанием
таких людей считают;
И, смо́тря на других,
он сына тож послать
Учиться за море решился.
Он от людей любил не отставать,
Затем что был богат.
Сын сколько-то учился,
Да сколько ни был глуп,
глупяе возвратился.
Попался к школьным он
вралям,
Неистолкуемым дающим
толк вещам;
И словом, малого
век дураком пустили.
Бывало, глупости
он попросту болтал,
Теперь ученостью
он толковать их стал.
Бывало, лишь глупцы
его не понимали,
А ныне разуметь
и умные не стали;
Дом, город и весь свет
враньем его скучал.
 
 
В метафизическом
беснуясь размышленьи
О заданном одном
старинном предложеньи:
«Сыскать начало всех начал»,
Когда за облака
он думой возносился,
Дорогой шедши,
вдруг он в яме очутился.
Отец, встревоженный,
который с ним случился,
Скоряе бросился веревку
принести,
Домашнюю свою премудрость
извести;
А думный между тем детина,
В той яме сидя, размышлял,
Какая быть могла
падения причина?
«Что оступился я, —
ученый заключал, —
Причиною землетрясенье;
А в яму скорое произвело
стремленье
С землей и с ямою
семи планет сношенье».
 
 
Отец с веревкой прибежал.
«Вот, – говорит, —
тебе веревка, ухватись.
Я потащу тебя; да крепко же
держись.
Не оборвись!..»
– «Нет, погоди тащить;
скажи мне наперед:
Веревка вещь какая?»
Отец, вопрос его дурацкий
оставляя,
«Веревка вещь, – сказал, —
такая,
Чтоб ею вытащить,
кто в яму попадет».
– «На это б выдумать
орудие другое,
А это слишком уж простое».
– «Да время надобно, —
отец ему на то. —
А это, благо, уж готово».
– «А время что?»
– «А время вещь такая,
Которую с глупцом
я не хочу терять.
Сиди, – сказал отец, —
пока приду опять».
 
 
Что, если бы вралей
и остальных собрать
И в яму к этому
в товарищи сослать?..
Да яма надобна большая!
 

Мужик и корова

 
Коня у мужика не стало,
Так он корову оседлал;
А сам о том не рассуждал,
Что, говорят, седло
корове не пристало;
И, словом, на корову сел,
Затем что он пешком
идти не захотел.
 
 
Корова только лишь
под седоком шагает,
Скакать не знает.
Седок корову погоняет;
Корова выступкой
всё тою же ступает
И только лишь под ним
пыхтит.
 
 
Седок, имев в руках
не хлыстик, а дубину,
Корову понуждал
как вялую скотину,
Считая, что она от палки
побежит.
Корова пуще лишь пыхтит,
Потеет и кряхтит.
Седок удары утрояет, —
Корова всё шагает,
А рыси, хоть убей,
Так нет у ней.
 

Муравей и зерно

 
Готовя муравей запас,
нашел зерно
Промежду мелкими одно,
Зерно весьма, весьма большое.
Не муравью бы с ним,
казалось, совладать,
Да нет, дай муравью
зерно большое взять.
«Зерно, – он думает, – такое
Одно на целую мне зиму
может стать»,
И потащил зерно большое.
Дорога вверх стены
с запасом этим шла:
Ну муравей тащить, трудиться
И вдоль стены с зерном
лепиться;
Вдруг тягость всё перемогла
И муравья с стены
и с грузом сорвала,
И в сторону зерно,
а муравей – в другую.
 
 
Не трогая струну людскую,
Мне только муравью
хотелось бы сказать,
Чтоб свыше сил не подымать.
 

Муха и паук

 
В прекрасном здании одном,
Великолепном и большом,
В котором сколько
всё искусством поражало,
То столько ж простотой
своей равно прельщало,
В сем са́мом здании
на камне заседала
Одна премрачная из мух
и размышляла,
Так, как бы, например,
ученый размышлял,
Когда глубокую задачу
раздробляет.
А что у мух всегда
вид пасмурный бывает
И часто голова ногою
подперта
И бровь насуплена,
тому причина та,
Что много мухи разумеют
И в глубину вещей
стараются входить,
А не вершки одни
учености схватить.
Премудрой мухе, здесь
сидящей в размышленьи,
В таком же точно быть
случилось положеньи.
Нахмуря плоский лоб
полдюжиной морщин
В искании вещам
и бытиям причин,
«Хотелось бы мне знать, —
сказала, —
Строенье это от чего?
 
 
И есть ли кто-нибудь,
кто сотворил его?
По-моему, как я
об этом заключала,
То кажется, что нет;
и кто бы это был?»
– «Искусство, – пожилой
паук ей говорил, —
Всё, что ты видишь, сотворило;
А что искусство это было,
Свидетельствует в том
порядок всех частей
Тобою видимых вещей».
– «Искусство? – муха тут
с насмешкой повторила. —
Да что искусство-то? —
спросила. —
И от кого оно?
Нет, нет, я, размышляя,
Другого тут не нахожу,
Как то, что это всё
лишь выдумка пустая
А разве я тебе скажу,
Как это здание и отчего
взялося.
Случилось некогда,
что собственно собой
Здесь мелких камушков
так много собралося,
Что камень оттого
составился большой,
В котором оба мы
находимся с тобой.
Ведь это очень ясно мненье?»
 
 
Такое мухи рассужденье,
Как мухе, можно извинить;
Но что о тех умах
великих заключить,
Которые весь свет
случайным быть считают
Со всем порядком тем,
который в нем встречают,
И лучше в нем судьбе
слепой подвластны быть,
Чем бога признавать, решились?
Тех, кажется, никак
не можно извинить,
А только сожалеть об них,
что повредились.
 

Невежество и скупость

 
От зла и одного чего
не отродится!
Что ж, если вместе их
и более случится?
 
 
Невежда, и притом скупой,
По милости судьбы слепой,
Нашел в земле одну
старинную стату́ю.
 
 
Такую,
Что, говорят, теперь
не сделают такой
Работы мастерской.
Тотчас невежество
и скупость вобразили
 
 
В стату́е этой вещь,
в которой деньги скрыли,
И, чтобы вынуть их,
такую вещь разбил,
Которой, может быть,
цены не находили
Тогда, когда ее художник
сотворил.
 

Обоз

 
Шел некогда обоз;
А в том обозе был
такой престрашный воз,
Что перед прочими
казался он возами,
Какими кажутся слоны
пред комарами.
Не возик и не воз,
возище то валит.
Но чем сей барин-воз набит?
Пузырями.
 

Оплошалая лисица

 
Лисица много нор
с отнорками имеет,
И как о том один ученый
разумеет,
Так это для того:
когда пришла беда,
Что надобно бежать,
так было бы куда.
Одна какая-то лисица
оплошала,
Так что с отнорками норы
не прокопала:
Казалось ей, норы довольно
и глухой.
 
 
Я думаю, что лень была
тому виной,
А лень частехонько
бывает нам бедой.
Охотники в норе
лисицу ту застали;
Куда? нет выходу!
и в ней ее поймали.
 
 
Когда с лисицы вдруг
о людях говорить,
Как впрям того не похвалить,
Кто с осторожностью
и в службе поступает,
Что наперед себя
местами запасает?
Стал новый командир
из места выживать, —
Другое есть, куда пристать;
Хоть, впрочем, иногда случится,
Где штатский чин сидел,
военный очутится;
Да дело здесь о том:
когда пришла беда,
Что надобно бежать,
так было бы куда.
 

Орлы

 
Сначала всяко дело строго
И в строку так идет,
Что и присту́пу нет;
А там, перегодя немного,
Пошло и вкриво всё
и вкось,
И о́тчасу всё хуже, хуже,
Покуда наконец хоть брось.
 
 
Не знаю, череду
ведут ли люди ту же,
Но слово в басне сей
Про птиц, не про людей.
 
 
Орлы когда-то все решились
Составить общество
правленья меж собой
И сделали устав такой,
Чтоб прочие от них
все птицы удалились,
Как недостойные с орлами
вместе жить,
Судить,
Рядить
Или в дела орлов входить
И, словом, в обществе одном
с орлами быть.
И так живут орлы,
храня устав свой строго,
И никакой из птиц
к орлам приступу нет.
Прошло не знаю сколько лет,
Однако, помнится, не много,
Вдруг из орлов один
свой голос подает,
С другими эдак рассуждает
И вот что предлагает:
«Хоть позволения на то
у нас и нет,
Чтоб с нами в обществе
другие птицы жили,
Которы б не одной породы
с нами были,
Достоинств равных нам,
Орлам,
Отменных не имели,
Летать по-нашему высоко
не умели,
На солнце бы смотреть
не смели;
Но как соколий
нам известен всем полет
И думаю, что нам
он пользу принесет,
Так пусть и он при нас живет;
Мне кажется, беды тут нет».
– «И впрям, – орлы
на то сказали, —
Его полет…
А сверх того, один соко́л
куды нейдет».
И сокола принять
позволить приказали.
 
 
Потом, спустя еще
не знаю сколько лет,
Уж также и соко́л
свой голос подает,
Что пользы ястреб
тож не мало принесет,
И нужным признает,
Чтобы орлы благоволили
И ястреба принять.
Но тут было орлы
сперва поусумнились,
Хотели отказать;
Однако наконец решились,
Чтоб позволенье дать
И ястреба в их общество
принять.
 
 
Потом и ястреб тож
орлам стал представлять,
Что нужны птицы те, другие,
Неведь какие,
Чтоб разну должность
отправлять.
Что ж? Сделался приказ
от самого правленья,
Чтоб птицам был прием
вперед без представленья;
И вышло наконец,
что в общество орлов
Уж стали принимать
и филинов и сов.
 

Осёл в уборе

 
Одень невежду
В богатую одежду, —
Не сладишь с ним тогда.
В наряде и ослы
по спеси господа.
По случаю, не помню
по какому,
Но разумеется,
что не в лице посла,
Отправил лев осла
К соседу своему
и другу, льву другому,
Какие-то, никак,
ему подарки снесть:
Посольство отправлять
у льва лисица есть.
Но хоть подарки снесть
осла употребили,
Однако как посла богато
нарядили,
Хотя б турецкого султана
ослепить
И мир или войну
заставить объявить.
Не вспомнился осел
в уборе, взбеленился:
Лягается и всех толкает,
давит, бьет;
Дороги ни встречны́м,
ни поперечным нет;
Ни откупщик еще
так много не гордился,
Сам лев с зверьми не так
сурово обходился.
Ослов поступок сей
Против достойнейших
осла других зверей
Стал наконец им не в терпенье.
Пришли и на осла
льву подали прошенье,
Все грубости ему ословы
рассказав.
Лев, просьбу каждого
подробно разобрав, —
Не так, как львы с зверьми
иные поступают,
Что их и на глаза к себе
не допускают,
А суд и дело их любимцы
отправляют, —
И так как лев зверей
обиду всю узнал,
И видя, отчего осел
так поступает,
Осла призвав, ему сказал,
Чтоб о себе, что он осел,
не забывал:
«Твое достоинство и чин
определяет
Один убор твой
Золотой,
Других достоинство ума
их отличает».
И наказать осла,
лев снять убор велел;
А как осел других
достоинств не имел,
То без убора стал опять
простой осел.
 

Осёл-невежа

 
Навстречу конь ослу попался,
Где путь весьма тесненек был.
Конь от осла почтенья
дожидался
И хочет, чтоб ему дорогу
уступил;
Однако, как осел учтивству
не учился
И был так груб,
как груб родился,
Он прямо на коня идет.
Конь вежливо ослу:
«Дружок, посторонися,
Чтоб как-нибудь нам разойтися,
Иль дай пройти мне наперед».
Однако же осел невежей
выступает,
Коню проходу не дает.
Конь, видя это,
сам дорогу уступает,
Сказав: «Добро, изволь
ты первый проходить.
Я не намерен прав твоих
тебя лишить
И сам тобою быть».
 

Осёл, приглашенный на охоту

 
Собравшись лев зверей ловить,
Осла в числе своих придворных
приглашает,
Чтоб на охоту с ним сходить.
Осел дивится и не знает,
Как милость эту рассудить,
Затем что этого родясь
с ним не случалось.
И сглупа показалось
Ему,
Что милость льва к нему
Такая
Его особу уважая.
«Вот, – говорит, —
Вся мелочь при дворе
меня пренебрегает,
Бранит
И обижает;
А сам и царь,
Мой государь,
Сподобил милости,
не погнушавшись мною;
Так, знать, чего-нибудь я стою.
И не дурак ли я,
что всё я уступал?
Нет, полно уступать!» —
сказал.
 
 
Как член суда иной,
что в члены он попал,
Судейскую осанку принимает,
Возносится и всех
ни за́ что почитает,
И что ни делает, и что
ни говорит,
Всегда и всякому,
что член он, подтвердит;
И ежели кого другого
не поймает,
Хотя на улице к робятам
рад пристать
И им, что членом он, сказать.
В письме к родным своим
не может удержаться,
Чтоб членом каждый раз
ему не подписаться;
И, словом, весь он член,
и в доме от людей
Все член по нем до лошадей.
 
 
Так точно и осел мой
начал возноситься,
Не знает, как ему ступить;
Сам бодрости своей не рад.
Чему-то быть!
Не всякому ослу случится
Льва на охоту проводить.
Да чем-то это всё решится?
Осла лев на охоту брать…
Чтоб с царской милостью
ослу не горевать.
 
 
Зверей, которых затравили,
Всех на осла взвалили,
И с головы до ног всего
Обвесили его.
Тогда осел узнал,
что взят он на охоту
Не в уважение к нему,
а на работу.
 

Остяк и проезжий

 
Что и в уме, когда душа
Нехороша?
Народов диких нас
глупяе быть считают,
Да добрых дел они
нас больше исполняют;
А это остяком хочу я доказать
И про него такой поступок
рассказать,
Который бы его
из рода в род прославил,
А больше подражать ему бы
нас заставил.
У остяка земли чужой
наслежник был,
Который от него как
в путь опять пустился,
То денег сто рублев
дорогой обронил,
Которых прежде не хватился,
Пока уж далеко
отъехал он вперед.
Как быть? назад ли воротиться?
Искать ли их? и где?
и кто в том поручится,
Чтоб их опять найти?
Лишь время пропадет.
«Давно уж, может быть, —
проезжий рассуждает, —
Их поднял кто-нибудь».
И так свой путь вперед
С великим горем продолжает.
Сын остяков, с двора
пошедши за зверями
И шед нечаянно проезжего
следами,
Мешок, который он дорогой
обронил,
Нашед, принес к отцу.
Не зная, чей он был,
Отец сберег его, с тем,
ежели случится
Хозяину когда пропажи
той явиться,
Чтобы ее отдать.
По долгом времени опять
Проезжий тою же дорогой
возвратился
И с остяком разговорился,
Что деньги, от него поехав,
потерял.
«Так это ты! – остяк
от радости вскричал. —
Я спрятал их. Пойдем со мною,
Возьми их сам своей рукою».
 
 
В Европе сто рублев
где можно обронить
И думать чтоб когда
назад их получить?
 

Паук и мухи

 
«Постой, – паук сказал, —
Я чаю, я нашел причину,
Зачем еще большой
я мухи не поймал,
А попадается всё мелочь;
дай раскину
Пошире паутину,
Авось-либо тогда поймаю
и больших».
Раскинув, нажидает их;
Всё мелочь попадает:
Большая муха налетит —
Прорвется и сама,
и паутину мчит.
 
 
А это и с людьми бывает,
Что маленьким, куда
Ни обернись, беда.
Вор, например, большой,
хоть в краже попадется
Выходит прав из-под суда,
А маленький наказан остается.
 

Перепёлка с детьми и крестьянин

 
Прилежность и труды
в делах употребя,
Надежда лучшая
к успеху на себя.
 
 
Все знают,
Что перепелки гнезды вьют,
Когда хлеба еще далёко
не цветут,
А не тогда, когда почти
уж поспевают;
То есть порой
Такой,
Когда весна лишь наступает
И вдвое всё, что есть,
любиться заставляет
Да думать, как дружка найти,
Чтоб род и племя вновь
с дружком произвести.
Одна, не знаю как,
однако опоздала,
Так что гнезда себе
порою не свила,
А стала вить, когда пора
почти прошла
И в поле рожь уж поспевала.
Однако молодых
Кое-как вывела своих;
Да только что летать
не сможат.
И детям говорит:
«Ох, дети! эта рожь нам
не добром грозит:
Того и жди, что нас
отсюда потревожат;
Однако слушайте:
я стану отлетать
Вам корму промышлять,
А вы смотрите:
Хозяин этой ржи
как станет приходить,
Так, что ни будет говорить,
Всё до последнего
мне слова расскажите».
Пришедши днем одним
хозяин между тем,
Как перепелка отлетела,
«А! рожь-та, – говорит, —
совсем,
Как вижу я, уже поспела.
Пойти было друзьям,
приятелям сказать,
Чтоб с светом помогли мне
эту рожь пожать».
И! тут, помилуй бог, какая
Тревога сделалась промеж
перепелят!
«Ах, матушка! ахти! —
кричат. —
Друзей, приятелей сбирая,
Рожь хочет с светом
вдруг пожать».
 
 
– «И! – говорит им мать. —
Пустое! нечего бояться.
Мы можем, где мы есть,
с покоем оставаться.
Вот вам, поешьте между тем
И спите эту ночь,
не думав ни о чем,
Да только завтра тож смотрите,
Что ни услышите,
мне всё перескажите».
 
 
Пришед хозяин,
ждать-пождать; нет никого!
«Вот, – говорит, – до одного
Все обещались быть,
а сами не бывали.
Надейся! Ну, пойти ж
родню свою собрать,
Чтоб завтра поутру пришли
и рожь пожали».
Тревога меж перепелят
Где пуще прежнего! —
«Родне своей, – кричат, —
Родне, он сказывал, сбираться!»
– «Всё нечего еще бояться, —
Сказала мать, – когда лишь
только и всего».
 
 
Пришел хозяин так,
как приходил и прежде,
Да видит, и родни
нет также никого.
«Нет, – говорит, – в пустой,
как вижу, я надежде!
Впредь верить ни родне
не стану, ни друзьям.
До своего добра никто таков,
как сам.
Знать, завтра поутру
с семьею приниматься
Хлеб этот помаленьку сжать».
– «Ну, дети! – тут
сказала мать. —
Теперь уж нечего
нам больше дожидаться».
Тут кто поршком,
Кто кувырком
Ну поскоряе убираться.
 

Пёс и львы

 
Какой-то пес ко львам
в их область жить попался,
Который хоть про львов
слыхал,
Однако никогда в глаза
их не видал,
А менее того их образ
жизни знал.
А как ко львам он замешался,
Того я не могу сказать,
Когда мне не солгать.
Довольно, пес ко львам попался
И между львов живет.
Пес видит, что у львов
коварна жизнь идет:
Ни дружбы меж собой,
ни правды львы не знают,
Друг друга с виду льстят,
а внутренно терзают.
Привыкнув жить меж псов
одною простотой,
Не зная ни коварств,
ни злобы никакой,
Дивится жизни таковой
И рассуждает сам с собой:
«Хоть псы между собой
грызутся
И тож, случится, подерутся,
Однако в прочем жизнь у них
Без всех коварств
и мыслей злых,
Не как у львов». Пса
жизнь такая раздражает,
Жилище львов он покидает.
Пес, прибежав домой,
рассказывает псам:
Нет, наказание достаться
жить ко львам,
Где каждый час один
другого рад убить,
А вся причина та
(когда у львов спросить):
Лев всякий хочет
львищем быть.
 

Писатель

 
Писатель что-то сочинил,
Чем сам он недоволен был.
В способности своей
писатель сомневался,
А потому
Ему
И труд свой не казался;
И так он не ласкался
Уж похвалу ту получить,
Котору заслужить
Старался.
В сомненьи сем
ему невежда предстает.
Писатель тут на рассужденье
Свой труд невежде подает.
«Пожалуй, – говорит, —
скажи свое ты мненье
На это сочиненье».
Судьей невежда стал,
Судил, решил, определял:
Ни в чем не сомневался,
Ничем он не прельщался,
И только что кричал:
«Вот это низко здесь!
там то неблагородно!
В том месте темен смысл!
тут вовсе нет его!
Вот это с правдою не сходно!
Здесь остроты нет ничего!
Тут должно иначе…
получше изъясниться!
А эта речь проста…
и… не годится!
И всё невежда вкось
и вкриво толковал
Что он невежда был,
о том писатель знал,
И про себя сказал:
«Теперь надежда есть,
что труд мой не пропал».
 

Побор львиный

 
В числе поборов тех, других,
Не помню, право, я,
за множеством, каких,
Определенных льву
с звериного народа
(Так, как бы, например,
крестьянский наш народ
Дает оброки на господ),
И масло также шло
для львина обихода.
А этот так же сбор,
как всякий и другой,
Имел приказ особый свой,
Особых и зверей,
которых выбирали,
Чтоб должность сборщиков
при сборе отправляли.
Велик ли сбор тот был,
не удалось узнать,
А сборщиков не мало было!
Да речь и не о том;
мне хочется сказать
То, что́ при сборе том
и как происходило.
Большая часть из них,
его передавая,
Катала в лапах наперед;
А масло ведь к сухому льнет,
Так, следственно,
его не мало
К звериным лапам
приставало;
И, царским пользуясь добром,
Огромный масла ком
стал маленьким комком.
Однако как промеж скотами,
Как и людскими тож душами,
Не все бездельники,
а знающие честь
И совестные души есть,
То эти в лапах ком
не только не катали,
Но сверх того еще
их в воду опускали,
Чтоб масло передать
по совести своей.
 
 
Ну, если бы честны́х зверей
При сборе этом не сыскалось,
То сколько б масла
льву досталось?
 
 
Не знаю, так ли я
на вкус людей судил?
Я льву, на жалобу
об этом, говорил:
 
 
«Где сборы,
Там и воры;
И дело это таково:
Чем больше сборщиков,
тем больше воровство».
 

Пожилой гадатель

 
Детина молодой хотел
узнать вперед,
Счастливо ль он иль нет
На свете проживет
(О чем нередкий размышляет
И любопытствует узнать),
И для того велел
гадателя призвать,
И счастье от него свое
узнать желает.
 
 
Гадатель был старик
и строго честь любил,
Он знал людей и в свете жил,
Детине этому печально отвечает:
«Не много жизнь твоя добра
предвозвещает;
Ты к счастью, кажется,
на свете не рожден:
Ты честен, друг,
да ты ж умен».
Печальный прорекатель!
Какой стоический урок
Но к счастию, что ты гадатель,
А не пророк!
 

Попугай

 
У барина был попугай,
Который как-то внезначай
От барина из дому
В окошко залетел
К крестьянину простому;
И только прилететь успел,
Заговорил, что разумел.
 
 
Нередко чернь,
когда чего не понимает,
За дьявольщину почитает.
Мужик словесных птиц
не видывал таких
И слышать не слыхал об них,
Счел, что влетела в дом
духо́в нечистых сила.
 
 
Жена его тотча́с молитву
сотворила,
И как на выдумки
хитряй его была
(Так как и вообще считают,
Что будто жены все хитряй
мужей бывают),
Скоряй горшок где ни взяла
И попугая им накрыла;
А сверх того
Крестом его,
Чтоб крепче он сидел,
накрывши, заградила.
«Сиди же», – говорит.
И попугай мой
под горшком сидит.
 
 
Меж тем взыскались попугая.
Людей везде, куда
лишь можно, рассылая,
Сыскали как-то след.
Пришли и под горшком
Нашли его чуть-чуть живого.
На это что сказать иного?
Беда попасть с умом
К невежде в дом.