Текст книги "Эксцессия"

IV

Апартаменты, отведенные Генар-Хофену на боевом крейсере «Карающий клинок», оставляли желать лучшего. Во-первых, здесь воняло.

– Что это? – сморщил он нос. – Метан?

– Метан не имеет запаха, – сказал скафандр. – Полагаю, неприятный для тебя запах исходит от смеси метилового альдегида с метиламином.

– Фу, омерзительная вонь!

– Надеюсь, твои обонятельные рецепторы вскоре перестанут на нее реагировать.

– А уж я как надеюсь…

В так называемой спальне было зябко. Жилое помещение оказалось просторным – квадрат со стороной в десять метров, высокий потолок, – но очень холодным: дыхание превращалось в пар. Генар-Хофен пока не снял скафандра, но уже откинул с головы шлем, теперь болтавшийся на загривке, и принялся придирчиво осматривать жилище, состоявшее из прихожей, гостиной, кухни-столовой устрашающе промышленного вида, такой же ужасающей ванной и вот этой «спальни». Впрочем, осматривать было почти нечего. Белый пластик сплошь затягивал стены, потолок и вспученный пол, образовавший своего рода помост, на котором лежало нечто большое и белое, вроде затвердевшего облака.

– А это что еще такое? – спросил Генар-Хофен, указывая на помост.

– По-моему, твоя кровать.

– Я догадался. Но что это… что это на ней?

– Перина? Одеяло? Покрывало?

– А что им накрывают? – искренне удивился он.

– Скорее всего, тебя, пока ты спишь, – неуверенно ответил скафандр.

Человек опустил сумку на блестящий пластиковый пол и, подойдя поближе, ощупал белую облакообразную штуковину. Та оказалась совсем легкой. Может быть, немного влажной, если тактильные сенсоры скафандра не врали. Генар-Хофен оттянул перчатку скафандра и коснулся покрывала голой рукой. Холодное. И похоже, влажное.

– Модуль? – позвал Генар-Хофен, надеясь выяснить, в чем дело.

– Ты не можешь общаться со Скопелль-Афранки напрямую, – вежливо напомнил скафандр.

– Тьфу ты! – сказал Генар-Хофен и снова пощупал покрывало. – Скаф, как по-твоему, оно влажное?

– Немного. Хочешь, я попрошу корабль связать тебя с модулем?

– Что? Нет, не стоит. Мы еще не летим?

– Нет.

Человек покачал головой.

– Жуткая вонища, – сказал он и опять потыкал в одеяло.

Эх, надо было настоять на своем и перенести на корабль модуль, хотя Хамы утверждали, что полезные площади ангаров весьма ограниченны. В общем-то, Генар-Хофен, вполне разделяя возмущение модуля, для виду попытался его утешить, но больше забавлялся мыслью о том, что Скопелль-Афранки придется остаться на Ярусе, в то время как он, Генар-Хофен, будет странствовать по Галактике с важной миссией. Теперь же эта мысль его больше не забавляла.

Раздался далекий гул, пол под ногами задрожал. От мощного рывка Генар-Хофен пошатнулся и, не устояв на ногах, рухнул на кровать.

Та протестующе взвизгнула. Генар-Хофен в ужасе уставился на нее.

– Вот теперь летим, – сказал скафандр.

V

Тихо напевая, человек разводил небольшой костер на полу темного зала, у основания одного из кораблей, вздымавшихся гигантскими деревьями безмолвного окаменевшего леса. Гестра Ишмефит нес службу в глубоком мраке, внутри которого таилась Подачка.

Подачка представляла собой громадную глыбу неправильной формы, шириной двести километров в самом узком месте и на девяносто восемь объемных процентов состоявшую из железа. Более четырех миллиардов лет назад ее породила катастрофа: в планету, частью ядра которой была глыба, врезалось крупное небесное тело. Глыбу вышвырнуло из родной системы, и на протяжении четверти жизни Вселенной она блуждала между звезд, не попав ни в один гравитационный колодец, но при этом испытывая легкое воздействие со стороны всех объектов, мимо которых пролетала. Тысячу лет назад ее, дрейфующую в глубоком космосе, обнаружил ЭКК, летевший по эксцентрической траектории из одной звездной системы в другую, и уделил ей ту крупицу внимания, которую заслуживал простой и гомогенный состав этой массы вещества. Затем она была предоставлена своей судьбе – нетронутая, но должным образом зарегистрированная и классифицированная – и получила название Подачка.

Когда через пятьсот лет настало время демонтировать исполинскую боевую машину, созданную Культурой для победы над идиранами, Подачке внезапно нашлось применение.

Бо́льшую часть боевых кораблей Культуры разоружили и разобрали. Некоторые корабли, после снятия с них вооружения, стали служить для скоростной доставки небольших объемов вещества (например, людей) из системы в систему в тех редких случаях, когда передачи данных было недостаточно. Лишь немногие корабли поддерживались в полной боеготовности; через двести лет после окончания войны их стало меньше, чем до ее начала, хотя, как постоянно подчеркивали ненавистники Культуры, среднестатистический ЭКК, якобы совершенно мирный, по боевым возможностям намного превосходил большинство чужацких кораблей, с которыми сталкивался в течение своей службы.

Однако Культура никогда не полагалась на удачу и гордилась своей привычкой тщательно подстраховываться, а поэтому разобрала не все боевые корабли. Несколько тысяч – меньше процента от первоначальной численности – остались в резерве, полностью вооруженные, если не считать обычного груза и боеголовок с Переместителями. Это вооружение, игравшее, впрочем, далеко не главную роль, корабли и другие боевые единицы в случае мобилизации могли изготовить сами. Законсервированные суда разместили на многочисленных орбиталищах Культуры с таким расчетом, чтобы при необходимости они за месяц могли добраться в любую точку Галактики.

На случай угроз и непредвиденных событий, характер которых сама Культура не могла точно определить, часть поступивших на хранение боевых кораблей поместили не вблизи густонаселенных орбиталищ, не на путях круизных кораблей и прибывавших с визитами всесистемников, а в самых глухих, холодных и пустынных областях огромного галактического диска, в потайных, укромных, тихих местах вдали от торных дорог – в местах, о существовании которых никто не догадывался.

Среди них была и Подачка.

Всесистемный корабль Культуры «Незваный гость» во главе военной флотилии отправился к темной, холодной глыбе, блуждавшей по космосу. Ее обнаружили именно там, где следовало, и приступили к работе. Для начала внутри глыбы соорудили анфиладу колоссальных залов, затем вынутую из одного такого гигантского ангара массу, точно отмеренную и отформованную, всесистемник с миллиметровой точностью запустил в саму Подачку, и на ее поверхности образовался новый кратер, совершенно неотличимый от других, возникших под ударами более крупных обломков межзвездного мусора.

Дело в том, что Подачка вращалась недостаточно быстро и двигалась не совсем туда, куда было нужно Культуре. Тщательно просчитанное столкновение устранило оба недостатка. Подачка стала вращаться немного быстрее, порождая чуть более сильную внутреннюю гравитацию, а траектория глыбы теперь отклонилась от встречи со звездной системой примерно через пять с половиной тысяч лет.

Затем в Подачку внедрили огромные Переместители, и боевые корабли без проблем были Перемещены один за другим в громадные залы, созданные всесистемником. Вдобавок всевозможные боевые комплексы и системы обнаружения установили как на поверхности Подачки, где их тщательно замаскировали, так и глубоко в ее недрах. На орбиту вокруг медленно крутящейся глыбы запустили облачко маленьких, темных, почти невидимых, но апокалиптически мощных устройств, чтобы высматривать и при необходимости уничтожать непрошеных гостей.

Завершив работу, «Незваный гость» отбыл, прихватив с собой бо́льшую часть добытого на Подачке железа. Мир, оставшийся после его визита, казался – если не считать очень правдоподобного нового кратера – совсем нетронутым, и даже общая масса его почти не изменилась, за вычетом того малого, что было потеряно при формировании кратера. Эти остатки теперь витали в космосе, подчиняясь законам гравитации, причем малая часть их, притянутая слабым гравитационным полем планетки, неожиданно стала идеальным прикрытием для облака чернотельных охранных устройств слежения и обнаружения.

Близ центра Подачки поместили наблюдавший за ней тихий Разум, спроектированный так, чтобы он наслаждался спокойной жизнью и в то же время испытывал гордость за свою малодеятельную, но ревностную службу по надзору за неисчислимым количеством оружия со скрытым наступательным потенциалом, который лучше было бы никогда не использовать.

Пятьсот лет назад далеким от реальности специализированным Разумам боевых кораблей, как и всем прочим, задали вопрос об их дальнейшей судьбе; те, кто избрал Хранение на Подачке, предпочли спать до тех пор, покуда в них не возникнет потребность, – они погрузились в долгий сон, зная, что пробуждение означает сражение и, возможно, гибель. Однако же все Разумы сошлись на том, что в отсутствие войны их следует пробудить лишь в том случае, если Культура примет решение о Сублимации. Пока же они дремали в темных залах, как гневные боги войны из далекого прошлого, тайно следящие за тем, чтобы настоящее было мирным, а будущее – надежным.

Разум Подачки оберегал их сон, слушал гулкую тишину и смотрел в расцвеченное пятнышками далеких солнц темное пространство космоса, вечно спокойный и несказанно довольный отсутствием всего, что представляло бы даже ничтожный интерес.

Подачка была предельно безопасным местом, а Гестре Ишмефиту нравились безопасные места. Тут было очень одиноко, а Гестра Ишмефит всегда стремился к одиночеству. Очень важное место, никому не известное, никого не интересующее и, наверное, не способное никогда никого заинтересовать. Это вполне устраивало Гестру Ишмефита – он был странным человеком и принимал это как данность.

Высокий, нескладный и неловкий, как подросток, несмотря на свои двести лет, Гестра Ишмефит всю жизнь чувствовал себя изгоем. Он подвергал свое тело переделкам (и какое-то время был красавцем), пытался сменить пол (ей не раз говорили, что она очень симпатичная), пробовал забраться подальше от родных мест (пересек пол-Галактики и поселился на орбиталище, совсем не похожем на его родину, но тоже приятном), пробовал свои силы в виртуальных грезах (по сценарию он, русалочий принц водяного корабля, доблестно сражался со злобным машинным роевым разумом и покорял сердце принцессы-воительницы из другого клана). Но, делая все это, он неизменно чувствовал себя неловко. Собственная красота была ему неприятна больше нескладности и уродства, так как тело казалось фальшивкой; то же самое было с превращением в женщину, только добавился еще и стыд, словно он обманом вселился в чужое тело; дальние путешествия в чужие края страшили необходимостью объяснять, зачем ему понадобилось покидать дом; жить дни и ночи напролет в виртуальном мире он считал неправильным, боясь погрузиться в вымышленную действительность так же глубоко, как русалочий принц в свою родную стихию, и окончательно лишиться связи с реальностью, которая даже в лучшие минуты была слабой, – сценарий вызывал неприятное ощущение, заставляя чувствовать себя рыбкой в чужом аквариуме, кружащей над облагороженными руинами замков. А под конец, к его великому разочарованию, принцесса-русалка сбежала к машинному роевому разуму.

Он попросту не любил говорить с людьми, не искал их общества и даже не думал о них как о личностях. Лучше всего он себя чувствовал в полном одиночестве – в это время его одолевало смутное и в целом приятное желание оказаться среди людей. Но как только все шло к тому, что желание будет удовлетворено, оно сменялось тошнотворным страхом.

Гестра Ишмефит был со странностями, хотя родился в самой обычной семье, у обычной здоровой матери и такого же отца, на самом обычном орбиталище, и рос в обычных условиях. По чистой случайности или из-за почти немыслимого сочетания характера и особенностей воспитания он превратился в такое существо, которого попросту не мог произвести на свет тщательно подправленный генотип Культуры. Моральные и психические отклонения в Культуре встречались реже, чем физические пороки развития.

Подправить невзрачную внешность или нарастить ненормально короткую ногу довольно просто, но, если дефект скрыт в самом человеке, все намного сложнее. Гестра неизменно принимал все как есть с невозмутимым спокойствием, и это озадачивало людей еще сильнее, чем присущая ему от рождения патологическая застенчивость. Почему бы не пройти курс лечения? – спрашивали его родственники и немногочисленные знакомые. Почему бы не избавиться от этой странной особенности, оставшись, насколько возможно, самим собой? Это нелегко, но вполне возможно, а к тому же безболезненно; процедура пройдет во сне; по пробуждении он ничего не вспомнит и заживет нормальной жизнью.

Его случай привлек внимание ИИ, дронов, людей и Разумов, которые интересовались такими вещами; желающие излечить Гестру Ишмефита чуть ли не в очередь выстраивались, – еще бы, это была весьма увлекательная и сложная задача! В конце концов всемерные усилия расположить его к себе, развеселить, обласкать, встряхнуть или же просто разговорить, дать совет, объяснить достоинства предлагаемых способов лечения и терапевтических упражнений так напугали беднягу, что он прекратил выходить на связь по терминалу и фактически стал затворником в семейном поместье, не в состоянии выразить словами свое желание – несмотря на все усилия окружающих, а точнее, из-за своих прежних попыток войти в жизнь общества, позволивших ему лучше понять себя, – остаться самим собой, не превращаясь в того, кем он стал бы, утратив единственное отличие от всех остальных людей, пусть даже оно казалось извращением.

Наконец решение было найдено – для этого пришлось вмешаться Разуму-Концентратору его родного обиталища. В один прекрасный день Гестру навестил дрон Контакта.

Гестре Ишмефиту всегда было легче общаться с дронами, чем с людьми, а этот автономник отличался не только деловитостью, но и учтивым обращением, и Гестра говорил с ним, пожалуй, дольше, чем с кем-либо еще за всю свою жизнь. Гестре предложили выбрать одну из множества должностей, на которых он мог трудиться один. Он выбрал работу, связанную с предельной отдаленностью от других, с крайним одиночеством, чтобы можно было счастливо грезить о невыносимом для него людском обществе.

В общем-то, это была синекура; ему с самого начала дали понять, что на Подачке делать совершенно нечего, там достаточно просто находиться. Он станет символом присутствия человека среди неподвижных боевых комплексов, свидетелем безмолвного надзора Разума над спящими машинами. Гестру Ишмефита полностью устраивало отсутствие всякой ответственности, и на Подачке он жил уже полтора века, ни разу не выбравшись оттуда, не приняв ни одного гостя и ни разу не почувствовав себя несчастным. А порой он считал себя почти счастливым.

Корабли выстроились в исполинских темных ангарах рядами, по шестьдесят четыре в каждом. Здесь не было защиты от ледяной космической пустоты, но Гестра обнаружил, что если притащить из жилых помещений всякий сор (упаковав в гелевое поле, чтобы не переохлаждался), выложить на промерзший пол и обдуть сжиженным кислородом из баллона, то можно развести костер – небольшой, но дающий достаточно тепла. Газовая струя рождала беловато-желтое пламя, над которым появлялись и быстро таяли облачка дыма и сажи; регулируя силу струи и меняя ее направление с помощью самодельного сопла, можно было получить пламя любой силы, от ярко сияющего до тускло-багрового.

Разуму это не особо нравилось, но других развлечений у Гестры не было, и к тому же он больше ничем не досаждал Разуму, который неохотно согласился с тем, что слабый жар костра не проникнет через восьмидесятикилометровую толщу железа и не вызовет на поверхности Подачки никаких изменений, а побочные продукты горения легко убрать и переработать. Поэтому раз в два-три месяца Гестра с чистой совестью предавался своему излюбленному занятию.

Сегодня он развел огонь из ветхих гобеленов, реликтов прошлых трапез, а еще древесной стружки и щепок, оставшихся от его любимого времяпровождения – изготовления моделей старинных парусников в масштабе 1:128.

Он осушил плавательный бассейн в своем жилище и превратил его в небольшую плантацию карликовых деревьев, использовав часть биомассы, оставленной ему и Разуму. Гестра рубил свой миниатюрный лес и распиливал стволы на дощечки, из которых вырезал мачты, палубы, реи, борта и прочие деревянные части судов. Были там и деревца с волокнистым лубом, из которого Гестра вил тонкие бечевки для оснастки кораблей, a стебли других растений давали волокно на пряжу – из нее он ткал парусное полотно на крошечных станках собственного изготовления. Железные и стальные детали кораблей создавались из руды, собранной здесь же, на Подачке. Гестра плавил металл в миниатюрной печи, очищая от примесей, и затем вытягивал лист на небольшом ручном протяжном стане, делал отливки в восковых и гипсовых формах и обрабатывал заготовки на микроскопических токарных станках. В другой печи он изготовлял тончайшие листы стекла для иллюминаторов и окон на корме – сырьем служил песок с пляжа у заброшенного бассейна. Биомасса систем жизнеобеспечения позволяла получить деготь для промазывания бортов и масло для смазки воротов, лебедок и других механизмов. Предметом особой гордости Гестры были бронзовые детали, переплавленные из старинного телескопа – прощального подарка матери, полученного (вкупе с ироническим напутствием, о котором Гестра давно предпочел забыть) в день, когда он сообщил о своем решении переселиться на Подачку. (Мать ныне пребывала на Хранении, судя по письму одной из правнучатых племянниц Гестры.)

Десять лет ушло на сооружение миниатюрных машин для постройки парусников, и по двадцать лет – на каждый корабль. Пока ему удалось собрать шесть кораблей, каждый чуть совершеннее и крупнее предыдущего. Сейчас Гестра заканчивал работу над седьмым, остались только паруса; в костре сгорали последние опилки и обрезки.

Костер разгорелся. Гестра, шумно дыша внутри скафандра, оглядел ангар, в котором Хранились шестьдесят четыре скоростных наступательных корабля класса «Гангстер» – сегментированные цилиндры высотой более двухсот метров и диаметром около пятидесяти. Отблески крошечного костра не достигали шпилеобразных носов кораблей, да и человеческий взор не проникал так далеко в темноту. Пришлось воспользоваться панелью управления на предплечье старого скафандра и отрегулировать изображение на экране шлема.

Казалось, кораблям сделали татуировку. Корпуса были покрыты головокружительно сложными узорами, внутри которых виднелись новые хитросплетения и так далее, – фрактальная неразбериха цветов, мотивов и текстур заполняла каждый квадратный миллиметр. Гестра сотни раз любовался этими узорами, переполняясь восхищенным изумлением.

Порой он воспарял к кораблям и касался их корпусов; даже через плотные перчатки скафандра, изготовленного тысячу лет назад, чувствовалась шероховатая поверхность, покрытая завитками и бороздками. Фонари скафандра и увеличенная картинка на экране шлема помогали разглядеть невероятно сложные узоры в мельчайших подробностях запутанных, изысканных, многослойных изображений. А когда скафандр, наложив на отображаемые поверхности ложные цвета, переключался в режим электронного сканирования, это нисколько не уменьшало сложности, продолжавшейся и на атомном уровне. Гестра преодолевал все новые и новые слои и уровни мотивов, рисунков, мандал и завитков, и голова его гудела от этой пьянящей, экстравагантной сложности.

Он вспомнил снимки боевых кораблей, принимавших любой цвет по своему желанию. Обычно они были угольно-черными или зеркальными, если только не маскировались с помощью голограммы с изображением окружающего ландшафта. А вот таких странных узоров Гестра никогда не встречал. Он сверился с архивами Разума: оказалось, что это обычные корабли со стандартными корпусами, в таком виде они и прибыли сюда. Тогда он спросил у Разума, набрав, как всегда при общении с ним, вопрос на дисплее терминала:

– Почему корабли кажутся татуированными?

– Считай это разновидностью брони, – сказал Разум.

Другого ответа Гестра не добился.

Впрочем, он удовлетворился осознанием того, что загадка неразрешима.

Крошечный костер протягивал трепетные лепестки пламени к глубоким теням, окружавшим загадочные башни кораблей с таинственными узорами. Не слышалось ни звука, если не считать дыхания самого Гестры. Он прекрасно чувствовал себя в одиночестве; даже Разум не мог с ним общаться – коммуникатор скафандра был выключен. Превосходное место: полное и совершенное одиночество, мир, покой, вакуум и пламя. Он снова опустил взгляд на угли.

Над полом ангара, в паре километров от Гестры, что-то блеснуло.

Сердце Гестры замерло в груди. Новый отблеск. Похоже, нечто приближалось.

Дрожащей рукой Гестра нашарил коммуникатор и включил его.

Прежде чем он успел отстучать вопрос Разуму, на дисплее шлема высветились слова:

– К нам гости. Пожалуйста, вернись к себе.

Выпучив глаза от ужаса, Гестра уставился на текстовое сообщение. Сердце гулко бухало. Сознание мутилось. Сияющие буквы не пропали с дисплея. Гестра проанализировал каждый символ в поисках ошибки, в отчаянной надежде извлечь из сообщения что-то еще, но фраза оставалась прежней, смысл ее не изменился.

«Гости, – подумал он. – Гости? Гости?!»

Впервые за полтора столетия его объял ужас.

Сверкнувшим во тьме объектом оказался дрон – его отправил сюда Разум, не сумевший связаться с Гестрой через отключенный коммуникатор. Автономнику пришлось силком отволочь дрожащего человека в жилую секцию. Дрон прихватил также баллон с кислородом и завернул кран.

Пламя еще несколько секунд тускло мерцало во мраке, но потом и его зловещий свет сдался на милость ледяной пустоты и угас.