Текст книги "Эксцессия"

II

Исследовательский корабль «Мир – залог изобилия» из клана Звездочетов Пятой флотилии эленчей-зететиков прочесывал малоизученную область Верхнего Листовихря в стандартном режиме случайного поиска. Он и еще семь кораблей клана Звездочетов покинули обиталище под названием Ярус в 4.28.725.500 и семенами рассеялись в недрах Вихря, пожелав друг другу удачи и понимая, что могут никогда больше не увидеться.

Прошел месяц, но корабль пока не обнаружил ничего особенного – лишь не нанесенный на карты космический мусор. Он зарегистрировал также сигнал – вероятно, следствие резонанса в пространственно-временном клубке позади корабля – о том, что за ним следует еще одно судно, однако представители других цивилизаций нередко увязывались за звездолетами эленчей-зететиков.

Эленчи некогда были частью Культуры, однако полторы тысячи лет назад несколько орбиталищ и множество Скал, кораблей, дронов и людей предпочли отклониться от магистральной линии развития. Как правило, Культура пыталась оставаться неизменной, хотя и поощряла стремление менее развитых цивилизаций к изменениям, выступая в роли беспристрастного посредника Вовлеченных – более развитых культур, игроков нынешнего раунда великой галактической партии.

Эленчи желали менять себя, а не других. Они стремились открывать неведомые цивилизации не для того, чтобы изменить их, а чтобы изменяться самим. В идеале любой эленч – Скала, корабль, дрон или человек – при неоднократных встречах с представителями более стабильных цивилизаций (к примеру, той же Культуры) каждый раз должен был являться в совершенно иной ипостаси; предполагалось, что эти изменения служили бы наглядным свидетельством контакта с другими цивилизациями, у которых эленчи заимствовали новые технологии для трансформации своего организма и новые знания для совершенствования своего разума. Поиск всеобъемлющей истины, которую не могла даровать им Культура со своим монософистским подходом, стал для эленчей призванием, миссией, священным долгом.

Как и следовало ожидать, такой подход принес весьма разнообразные результаты; эленчийские флотилии уходили в экспедиции – и не возвращались, либо пропадая навсегда, либо добровольно присоединяясь к другим цивилизациям.

А некогда, в незапамятные времена, это проявилось в чрезвычайно радикальной форме: один из кораблей превратился в ОРАГО – Объединение Роевых Агрессивных Гегемонизирующих Объектов, эгоистичных самовоспроизводящихся организмов, намеренных превращать любую встреченную ими материю в свои копии. Помимо обычного истребления, которое всегда оставалось одним из вариантов, были и другие способы справиться с этой проблемой и постепенно преобразить вышеупомянутые Объекты из Агрессивных в Евангелические, но если такие Объекты особенно упорствовали, люди погибали и способствовали тем самым осуществлению их неприглядных захватнических замыслов.

Сейчас эленчи редко сталкивались с подобными проблемами, но продолжали постоянно меняться. В каком-то смысле принадлежность к эленчам означала – даже в большей мере, чем принадлежность к Культуре, – определенную позицию, а не вхождение в состав четко очерченной группы людей или кораблей. Части эленчийской цивилизации постоянно поглощались и переваривались другими частями или вовсе исчезали, но к эленчам постоянно присоединялись другие индивиды и группы – выходцы как из Культуры, так и из других обществ, гуманоидных и не только; благодаря частой сменяемости разумных существ и производных идей эленчи стали одной из самых быстроразвивающихся Вовлеченных цивилизаций. Однако же, несмотря на все вышесказанное и, вероятно, как раз потому, что речь шла об особом мироощущении, о некоем меме, эленчи развили в себе способность – предположительно унаследованную от материнской цивилизации – сохранять относительную устойчивость среди постоянных перемен.

Они преуспели в обнаружении редкостей, таких как старинные артефакты, новые цивилизации, загадочные реликты Сублимированных, непостижимо древние хранилища изначальных знаний. Находки далеко не всегда интересовали самих эленчей, но часто возбуждали жгучее любопытство у представителей других сообществ, служили их целям, пополняли их информационные и финансовые фонды, особенно тогда, когда к находкам удавалось добраться раньше конкурентов. Таких редких, но чрезвычайно выгодных случаев за несколько столетий накопилось достаточно, и некоторые общества оппортунистического толка, нимало не смущаясь, отправляли свои корабли вслед за эленчами. Поэтому «Мир – залог изобилия» не слишком встревожился, обнаружив за собой хвост.

Два месяца полета, и по-прежнему ничего интересного; газовые облака, пылевые облака, коричневые карлики да пара безжизненных звездных систем. Все эти объекты уже были обнаружены с помощью дистанционного наблюдения и, похоже, за всю историю своего существования не сталкивались с разумными существами.

Даже преследователя больше не было заметно. Если он и вправду существовал, то, вероятно, решил, что в этом полете «Миру – залогу изобилия» не будет сопутствовать удача. Но эленчийский корабль продолжал сканировать окружающее пространство. Пассивные датчики фильтровали естественный спектр в поисках осмысленных сигналов; лучи и импульсы, запущенные в пустоту и в пространственно-временной клубок, зондировали и разведывали космос, улавливая любые отзвуки, анализируя, размышляя, оценивая.

Через семьдесят восемь дней после отлета с Яруса «Мир – залог изобилия» начал маневр, который должен был вывести его к Эспери, красному гиганту, с той стороны, откуда, по данным корабля, еще никто не приближался. В четырнадцати световых месяцах от светила эленчийский корабль обнаружил артефакт.

Артефакт был чуть больше пятидесяти километров в диаметре. Абсолютно черное тело, локальная аномалия, неотличимая на расстоянии от равнозначного объема почти пустого межзвездного пространства. «Мир – залог изобилия» заметил его только потому, что объект ненадолго перекрыл часть далекой галактики, и эленчийский корабль, зная, что такие участки галактик не исчезают и не появляются сами по себе, занялся расследованием.

Похоже, артефакт либо почти не обладал массой, либо вообще был проекцией; он не взаимодействовал с тканью реальности и не оставлял следов на пространственно-временном клубке, который любое скопление материи деформировало своей массой, как камень, брошенный на батут. Артефакт-проекция словно бы парил над клубком, никак с ним не соприкасаясь: случай весьма необычный, требующий дальнейшего исследования. Еще более необычной была некая аномалия в нижней Энергетической Решетке, подстилавшей ткань реального пространства. Прямо под трехмерной формой артефакта имелся участок, где Решетка периодически утрачивала свою повсеместную хаотичность; там проявлялся смутный намек на порядок, как если бы артефакт отбрасывал странную – да что там, невозможную! – тень. Это было еще интереснее.

«Мир – залог изобилия» лег в дрейф у передней части артефакта (если о таковой вообще имело смысл говорить), попытавшись изучить его и одновременно связаться с ним.

Безрезультатно. Сфера с характеристиками абсолютно черного тела, безмассовая и незыблемая, напоминала волдырь на пространственно-временном клубке. Сигналы, посланные кораблем, не достигали никакого объекта, а скользили над невидимым волдырем, словно его там не было, и в неизменном виде продолжали свой путь в космосе позади него – как если бы при попытке снять камень с батута поверхность батута приподнималась и обволакивала камень.

Тогда корабль решил вступить в непосредственный контакт с артефактом, Переместив дронозонд под поверхность объекта, в гиперпространство под поверхностью пространства-времени, чтобы разрезать, рассечь саму ткань клубка, как при путешествиях в гиперпространстве. Дронозонд попытается проникнуть внутрь артефакта; если тот – не более чем проекция, автономник это установит; если там что-то есть, дрона туда либо не пустят, либо пустят. Корабль снарядил эмиссара.

Ситуация выглядела настолько необычной, что «Мир – залог изобилия» всерьез подумывал нарушить эленчийские традиции и отправить сообщение на Ярус или одному из своих коллег. Ближайший корабль клана Звездочетов Пятой флотилии находился в месяце пути и мог бы помочь, если бы «Миру – залогу изобилия» грозила опасность. Однако же звездолет решил не нарушать традиций и промолчать. Решение это носило отпечаток уклончивого прагматизма, ведь по меркам эленчей предполагаемый контакт считался успешным лишь в том случае, когда корабль действовал самостоятельно, не запрашивая сторонней помощи.

Кроме того, это задело бы его честь; эленчийские корабли самодостаточны и оперируют независимо, а не совместными усилиями, подобно кораблям Культуры!

«Мир – залог изобилия» послал дронозонд, оставаясь на связи с ним. Когда зонд пересек горизонт артефакта…

* * *

Записи, к которым имел доступ дрон Сисела Ифелеус 1/2, на этом внезапно обрывались.

Видимо, что-то произошло.

Из всего остального он помнил лишь одно – атаку на «Мир – залог изобилия», невероятно быструю и яростную; дронозонд был захвачен почти мгновенно, корабельные подсистемы сдались на несколько миллисекунд позже, а целостность корабельного Разума нарушилась (по предположениям автономника) менее чем через секунду после того, как дронозонд проник в пространство под артефактом.

Еще через несколько секунд Сисела Ифелеус 1/2 был вовлечен в последнюю отчаянную попытку сообщить Галактике о постигшей корабль беде, а захваченные системы судна изо всех сил старались ему помешать – при необходимости ценой уничтожения автономника. Тем не менее сработала весьма рискованная, тщательно спланированная и давно подготовленная уловка, которая предусматривала участие его близнеца, а также предварительно запрограммированного автономного Переместителя, – хотя не без ущерба для дрона, который из Сиселы Ифелеуса 2/2 стал Сиселой Ифелеусом 1/2 и хранил в себе нечто вроде изуродованных останков Сиселы Ифелеуса 2/2.

Дрон, выражаясь фигурально, прижал ухо к стенке ядра, заключавшей разум его близнеца, и попытался извлечь крупицы смысла из доносившейся оттуда бессвязной белиберды. Это было все равно что слушать яростную ссору в соседней комнате: жуткие, леденящие звуки, вопли, к которым вот-вот прибавится звон разбитого стекла.

Его исходная личность, вероятно, погибла при попытке бегства; вместо своего родного тела он обретался в корпусе близнеца, чей исковерканный, обезображенный умослепок беспомощно неистовствовал в ядре с меткой 2/2.

Дрону, продолжавшему кувыркаться в космосе со скоростью двести восемьдесят километров в секунду, претила мысль о том, что внутри его разума обитает изуродованная, предательская копия его близнеца. Сперва он решил избавиться от этого груза – вышвырнуть ядро в пустоту и сжечь лазером, единственным еще годным оружием, или отключить питание, уморив содержимое ядра с помощью энергетического голода.

Но он не мог себе этого позволить; как и две компоненты высшего уровня, изуродованный близнец-умослепок мог содержать ключи к природе мышления самого артефакта. Близнеца, сердцевину ИИ и фотонное ядро следовало сберечь – они послужили бы уликами, а может, и образцами, позволяющими выработать своего рода противоядие, защищающее от смертоносного воздействия артефакта. Оставался даже шанс на то, что и в исковерканном состоянии умослепок и две высшие компоненты сохранили фрагменты подлинной личности близнеца.

Более того, возможно, Разум корабля потерял управление, но не был подчинен; возможно – как небольшой гарнизон, отступивший от стен крепости, которую больше не в силах оборонять, и укрывшийся в почти неприступной главной башне, – Разум вынужденно отсоединился от всех подсистем и передал командование захватчикам, но сберег свою личность в ядре, устойчивом к внешнему проникновению, подобно тому как сохранилось электронное ядро (где ныне ярились останки близнеца) в сознании дрона, спасшегося бегством.

Эленчийские Разумы и раньше попадали в такие переделки и выживали; несомненно, такое ядро могло погибнуть (но не отключиться само, как ядро автономника, так как располагало внутренним источником энергии), однако даже самый агрессивный захватчик подумал бы десять раз, стоит ли уничтожать источник информации, который рано или поздно окажется в его власти. Лучше было устроить осаду.

Надежда есть всегда, твердил себе дрон; не надо отчаиваться. Согласно имевшимся у него спецификациям, Переместитель, катапультировавший его с обреченного судна, мог зашвырнуть объект, равный по размерам Сиселе Ифелеусу 1/2, почти на световую секунду. Хватит ли этого, чтобы оторваться от преследования? Сенсоры «Мира – залога изобилия» были не в состоянии зафиксировать столь малый объект на таком расстоянии; оставалось лишь надеяться, что и артефакт на это не способен.

Культура называла подобные артефакты Эксцессиями. Термин обрел презрительную окраску, и эленчи старались его избегать, употребляя лишь изредка, между собой. Эксцессия – нечто чрезмерное, чересчур агрессивное, чересчур могучее или излишне склонное к экспансии и прочее. Такие штуки возникали или создавались раз за разом. На нечто подобное всегда рисковали наткнуться отважные искатели приключений.

* * *

Итак, теперь он знал и что произошло, и что содержится в ядре 2/2. Возникал вопрос: как быть?

Нужно было послать весточку в окружающий мир. Корабль доверил ему эту миссию, ставшую целью его жизни в тот миг, когда на судно обрушилась массированная атака.

Но как? Его крохотный варпер уничтожен, как и система экстренной связи и ГП-лазер. Не было устройств, способных работать на сверхсветовых скоростях. Все, что не могло вырваться из пространственно-временного клубка, увязало в тягучей медлительности – дрону не удавалось высвободить из нее ни себя, ни даже сигнал. Он словно бы превратился в быстрое, грациозное насекомое, порывом ветра сметенное в стоячий пруд и, не в силах преодолеть поверхностное натяжение, утратившее всю грацию в отчаянной, безнадежной борьбе с непонятной, вязкой, враждебной средой.

Он снова обследовал второстепенное ядро, где ждали активации механизмы самовосстановления – не его собственные авторемонтные модули, а те, что принадлежали близнецу-перебежчику. Почти наверняка враг подчинил себе и эти системы, так что обращаться к ним, скорее всего, было бесполезно. Однако же соблазн был велик, поскольку существовала ничтожно малая вероятность, что в сумятице схватки они уцелели.

Соблазн… Нет. Так рисковать нельзя, это глупо.

Придется самому сконструировать системы авторемонта. Это возможно, но требует целой вечности – месяца. Для человека – не столь долгий срок; для автономника, даже мыслившего с прискорбно низкой скоростью света на поверхности пространственно-временного клубка, он был подобен нескольким последовательно вынесенным пожизненным приговорам. Месяц – не такой долгий срок, если провести его в ожидании; дроны отлично умели ждать и знали множество способов приятно проводить время или отстраняться от его течения. Но месяц – ужасно долгий срок для концентрации на чем-либо, для выполнения единственного задания.

Этот месяц стал бы лишь первым этапом. Даже в лучшем случае осталось бы много тонкой работы: механизмы авторемонта требуют указаний, наладки, руководства, калибровки, иначе одни займутся уничтожением вместо восстановления, а другие будут копировать то, что требуется удалить. Все равно что выпустить миллионы потенциально раковых клеток в уже поврежденное биотело и пытаться уследить за каждой из них. Не хватало еще уничтожить себя по ошибке или случайно повредить системы, удерживающие искалеченного близнеца, либо изначальные устройства авторемонта. И даже если все получится, процесс отнимет годы.

Безнадежно!

Он все равно запустил подготовку – что оставалось делать? – и погрузился в размышления.

У него имелось еще несколько миллионов частиц антивещества, манипуляторное поле (мощностью где-то между пальцем и рукой, но способное после масштабирования работать на микрометровых длинах и разрезать молекулярные связи: обе эти функции нужны при изготовлении прототипов систем авторемонта), двести сорок одна нанобоеголовка миллиметровой длины, также с антивеществом, небольшой Отражатель и лазер почти с полным зарядом. И наконец, оставался наперсток с кашицей – биохимическим мозговым субстратом, последней надеждой…

…который больше не способен мыслить – но вдохновляет на размышления.

Что ж, и унылая слизь кое на что сгодится. Сисела Ифелеус 1/2 взялся сооружать импровизированную реакционную камеру с экранированием, параллельно прикидывая, как лучше всего смешать антиматерию с клеточной слизью для получения максимальной реакционной массы тяги, как направить результирующий факел в ту сторону, где этот выхлоп привлек бы наименьшее внимание.

Ускориться в межзвездном пространстве с помощью никудышного мозга – в этом что-то есть. Запустив эти программы, дрон вернулся к проблеме создания авторемонтного устройства, предварительно издав эквивалент тяжелого вздоха – так сказать, сбросив пиджак и закатав рукава.

И тут вокруг него – и сквозь него – прокатилось волновое возмущение пространственно-временного клубка; резкая, намеренно вызванная рябь пространства-времени.

Автономник на целую наносекунду перестал мыслить.

Такие волны довольно редки. Некоторые вызваны естественными причинами, к примеру коллапсом звездного ядра. Однако эта волна была сжатой, туго свернутой – не то что громадные, широкие валы, возникающие, когда звезду поглощает черная дыра.

Волна не естественная, а искусственная. Ее кто-то послал. Это сигнал. Или прощупывание.

Дрон Сисела Ифелеус 1/2 беспомощно ощутил, как его тело, весом в несколько килограммов, предательски резонирует и порождает эхо-сигнал, который распространяется по радиусу кругового возмущения внутри клубка и возвращается к источнику импульса.

Он испытывал… не отчаяние, нет. Нечто вроде тошноты.

Он ждал.

Реакция последовала скоро: тонкие, аккуратные, прощупывающие мазерные нити, пучки энергии, сходящиеся почти в бесконечности, чуть в стороне от места, где, по прикидкам автономника, находился артефакт – в трехстах тысячах километров…

Дрон попытался заэкранироваться, но ему не позволили. Он начал отключать системы, предположительно поврежденные атакой мазерного сигнала, хотя луч казался не слишком сложным. Потом луч внезапно пропал.

Дрон огляделся. Ничего. Однако, сканируя холодные, темные глубины космоса вокруг себя, он ощущал, как едва заметно содрогается поверхность пространства-времени. Что-то приближалось.

Далекая вибрация медленно усиливалась.

…Насекомое, пойманное поверхностным натяжением пруда, снова замерло, но вода уже задрожала, и то, что двигалось – либо скользя по поверхности воды, либо поднимаясь из глубин, – понемногу приближалось к беспомощной добыче.

III

Вагончик скользил по одному из монорельсов, проложенных между сверхпроводящих катушек под крышей обиталища. Через скошенные окна Генар-Хофен смотрел вниз, на окутанную облаками местность.

По меркам Культуры обиталище Божья Дыра было недостаточно велико, чтобы называться полноценным орбиталищем, и к тому же представляло собой замкнутое пространство; тем не менее вот уже почти тысячу лет оно было крупным аванпостом Хамов в той области космоса, которую большинство цивилизаций называли Папоротниковым Черешком. Обиталище представляло собой трубу диаметром в десять и длиной в две тысячи двести километров, свернутую кольцом и оснащенную сверхпроводящими катушками и электромагнитными волноводами, проложенными по внешнему ободу. Источником энергии служила крутившаяся с большой скоростью крошечная черная дыра, расположенная там, где у колеса находится ступица. Разделенное на круглые секции жилое пространство имело форму дутой шины, надетой на внешний обод, а вместо выступов и выемок протектора были многочисленные портальные галереи и доки, куда прибывали и откуда отправлялись в полет корабли Хамов и десятка других цивилизаций.

Весь комплекс медленно вращался по вытянутой дальней орбите вокруг непримечательного коричневого карлика, слишком маленького для полноценной звезды и не имевшего других спутников, – зато ему выпала честь оказаться в месте, откуда Хамы могли укреплять и расширять свою сферу влияния.

Монорельсовый вагончик мчался к широкой стене, высившейся впереди. Рельс исчезал в небольшой круглой двери, которая, пропуская вагончик, разжалась, наподобие сфинктера, и сомкнулась опять. Вагончик оказался в коротком полутемном туннеле, потом миновал еще одну дверь и выскочил в туманное пространство, дальний край которого терялся в мареве облаков.

Внутренняя секция обиталища Божья Дыра была разделена примерно на сорок индивидуальных отсеков, по большей части пронизанных решетчатыми опорами, балками и трубами – они придавали конструкции дополнительную прочность, но в основном служили для крепления гнездовий, главного элемента Хамской архитектуры. Почти в каждой секции обиталища имелись открытые просторные отсеки, где в слоях облаков мелькали редкие гнездовья и разнообразная флора и фауна. Эти отсеки воспроизводили природные условия, привычные для Хамов, предпочитавших планеты и луны с метановой атмосферой; именно в этих отсеках, служивших охотничьими заказниками, Хамы предавались своему любимому занятию – охоте. Над одним из таких отсеков и проезжал сейчас монорельсовый вагончик. Генар-Хофен снова посмотрел вниз, но охотников не увидел.

Заказники занимали почти пятую часть обиталища; с суровыми требованиям реальности Хамам пришлось смириться, однако, будь их воля, под охотничьи угодья отвели бы половину жизненного пространства, но и тогда считали бы, что проявляют завидную сдержанность и во многом себе отказывают.

Генар-Хофен снова задумался над соотношением между жаждой развлечений и необходимостью совершенствовать полезные навыки, которого требовалось достичь любой развитой цивилизации, желающей принять участие в великой галактической игре. По стандартным критериям Культуры безудержное увлечение охотой не позволяло Хамам стать полноценными, перспективными и ответственными космопроходцами. Разумеется, представителям Культуры хватало мудрости, чтобы сознавать неизбежный субъективизм таких оценок; к тому же чем больше сил и времени Хамы уделяли охотничьим подвигам и развеселым пирушкам, тем меньше сил и времени у них оставалось, чтобы пакостить в подчиненной им области Галактики.

Однако же именно любовь Хамов к охоте и развлечениям делала их Хамами. Излюбленная ими разновидность охоты требовала тесного сотрудничества и сложных манипуляций в трех измерениях, что стимулировало интеллект – тот самый интеллект (хотя и не только он), который выводит разумные виды в космос. У каждой расы есть свой рецепт успеха, свое соотношение между здравым смыслом, изобретательностью, взаимовыручкой и агрессией; если бы Культура попыталась умерить пристрастие Хамов к охоте, то они стали бы менее сообразительными и любопытными. Любая игра не только развлекает ребенка, но одновременно и готовит его к взрослой жизни. Игра – дело серьезное.

В заказнике по-прежнему не было ни охотников, ни зверей, лишь парящие в облаках тонкие растительные островки и вертикальные стебли. Несомненно, в складках газовых мешков местной растительности прятались зверьки поменьше, добыча тех, на кого охотились Хамы, но с такого расстояния их не было видно, да и туманная дымка мешала.

Генар-Хофен откинулся назад. Сидений в вагоне, не приспособленном для людей, не было, но в гелевом скафандре Генар-Хофен чувствовал себя как в кресле. Как обычно, он надел жилет и поясную кобуру. У ног стояла скафогелевая сумка со всем необходимым. Генар-Хофен посмотрел на нее, небрежно пнул – не слишком вместительная штука для полета протяженностью шесть тысяч световых лет.

– Вот ублюдки, – нарушил молчание модуль.

– Ты чего? – спросил Генар-Хофен.

– Вечно затягивают все до последнего, – мрачно сказал модуль. – Представляешь, переговоры о фрахте кораблей только-только закончились! Тебе через десять минут улетать, а этим уродам хоть бы хны.

– О фрахте кораблей, во множественном числе? – уточнил он.

– Во множественном числе, – подтвердил модуль. – От нас требуют зафрахтовать не одно, а целых три нелепых корыта. Между прочим, я без труда помещусь в любое, но они уперлись и настаивают на трех, представляешь? По их меркам это чуть ли не эскадра!

– Может, им деньги нужны.

– Безусловно, тебя забавляет, что ты стал источником обогащения Хамов, однако позволь напомнить, что повсюду, где это существенно, деньги – эффективный инструмент власти, влияния и воздействия.

– Эффективный инструмент, говоришь… – пробормотал Генар-Хофен. – Ты сам до этого додумался, Скопелль-Афранки?

– Дело в том, что всякий раз, снабжая Хамов денежными средствами, мы фактически поощряем их экспансию. Это безнравственно.

– А с какой стати мы их научили обиталища строить? Это посущественнее расчетов по игорным долгам.

– Это другое. Мы поделились с ними нашей технологией, потому что они уже захватили кучу планет, а к построенным нами орбиталищам доверия не питали. А сейчас речь идет не о твоих игорных долгах, хоть они и чудовищны, и не о твоей странной привычке постоянно давать взятки больше запрошенного, а о двухмесячном фрахте трех Хамских крейсеров класса «Новая» со всей командой.

Генар-Хофен едва не расхохотался во все горло:

– Ну ведь ОО не с твоих счетов эти деньги снимает?

– Нет, конечно. Но я мыслю шире.

– А при чем здесь я?! – запротестовал Генар-Хофен. – Я же не виноват, что это самый быстрый способ доставить меня туда, где я нужен ОО.

– Мог бы отказаться.

– Мог бы, но не стал. Ты бы мне плешь проел из-за того, что я презрел свой долг перед Культурой.

– Именно это тебя и остановило, – съязвил Скопелль-Афранки.

Монорельсовый вагончик начал сбрасывать скорость, и модуль с преувеличенно громким щелчком прервал разговор.

«Вот мудак», – подумал Генар-Хофен.

Вагончик миновал еще пару стен внутри обиталища и выкатился в загроможденную промзону, где из тумана выступали остовы недавно заложенных Хамских кораблей, будто коллекция жутких скелетов с чужеродными сочленениями позвонков и ребер или нелепые фигурные украшения сложной системы опорных колонн и контрфорсов самого обиталища. Монорельсовый вагончик медленно въехал в решетчатый цилиндр, ведущий к одному из структурных элементов, остановился, а потом резко ухнул вниз – почти что в свободном падении.

Вагончик завибрировал. Вернее, задребезжал. Генар-Хофен вырос на орбиталище Культуры, где шум издавал только спортивный транспорт или самодельный, построенный для развлечения. Обычные транспортные средства были бесшумными, разве что иногда спрашивали пассажиров, на каком этаже остановиться или какую ароматическую отдушку распространить в кабине.

Вагончик провалился сквозь пол и оказался в огромном ангаре, где над окутанными туманом переплетениями стройных балок выступали высокие шипастые башенки вертикальных структур строящегося судна. Мимо пронеслись борта, топорщившиеся острыми выступами и режущими лопастями.

– Ай-й-я! – восторженно заверещал скафандр, разделявший любовь Хамов к свободному падению.

– Рад, что тебе нравится, – подумал Генар-Хофен.

– Не забывай, если эта хрень сейчас разобьется, от множественных переломов тебя не спасу даже я, – сообщил скафандр.

– Не можешь сказать ничего толкового – заткнись нафиг, – ответил он.

Вагончик пролетел сквозь переборку следующего уровня и попал в очередной туманный ангар, где зазубренными небоскребами вздымались почти готовые корабли Хамов. У самого пола ангара вагончик, раскачиваясь и дребезжа, затормозил. Скафандр поддержал Генар-Хофена, сомкнувшись вокруг него, но от неприятных избыточных перегрузок живот все равно скрутило. Вагончик прошел через пару воздушных шлюзов, с лязгом проехал по темному туннелю и остановился на краю внутренней стороны обиталища.

За пологим изгибом крошечного мирка виднелись ряды доков, подобные грудной клетке огромного зверя; несмотря на яркое освещение, во мраке можно было разглядеть редкие звезды. Примерно в половине доков стояли корабли Хамов и других рас. Всех их затмевали три колоссальных черных звездолета, каждый длиной около двух километров; похоже, их создатели вдохновлялись образом древней авиабомбы, летящей к цели, а для пущей красоты приварили к бортам подобия старинных мечей, сабель, ятаганов и кинжалов. Корабли были пришвартованы в доках за несколько километров отсюда; вагончик развернулся и устремился к ним.

– Вот они, славные корабли «Лихой рубака II», «Грозное копье» и «Карающий клинок», – возвестил скафандр, когда вагончик снова стал сбрасывать скорость и черные пузатые громады кораблей закрыли собой звезды.

– Рад знакомству, – подумал Генар-Хофен, подняв сумку.

Он осматривал корпуса трех боевых кораблей, надеясь заметить следы былых сражений. Отметины обнаружились на корабле посредине: вдоль борта, по устрашающим шипам и выступам тянулась тонкая сетка искривленных полос, светлеющая на темно-сером и черном фоне бортов. Даже Генар-Хофен, которого оружие мало интересовало, понял, что по поверхности скользнул плазменный заряд. Вдобавок звездолет посредине и бок ближайшего к вагончику корабля покрывали смазанные серые круги, вроде застарелых синяков, а четкие прямые линии на корпусе третьего говорили о применении еще какого-то оружия.

Разумеется, корабли Хамов, как и корабли любой развитой цивилизации, располагали системами самовосстановления, отметины на них были не толще слоя краски, и боеспособность от этого никак не страдала. Боевые шрамы Хамы полагали отличительными знаками доблести, украшающими храбрецов и их корабли, поэтому механизмы авторемонта программировали на легкую недоделку, чтобы по праву заслуженная слава военного флота оставалась на всеобщем обозрении.

Вагончик затормозил близ корабля посредине, в чаще исполинских труб и спиральных обмоток, уходивших в недра боевого судна. Снаружи донеслись глухие удары, чавканье и шипение – системы вагончика проводили проверку. Спустя несколько минут герметизирующее устройство исторгло струю пара, дверца вагончика откинулась наружу, уйдя вверх. За ней открывался шлюзовой коридор, где по стойке смирно выстроился почетный караул Хамов. Разумеется, честь они отдавали не Генар-Хофену, а Пятерику и еще одному Хаму, в капитанском мундире. Оба офицера, приподнявшись в воздух на щупальцах и размахивая ластами, направились к гостю.

– А вот и он! – вскричал Пятерик. – Генар-Хофен! Знакомься: Потомственный Барабанщик Шестой из племени Меченосцев, командир боевого крейсера «Карающий клинок». Ну что, человек, готов прокатиться?