Текст книги "Тайна Царствия Божия, или Забытый путь истинного Богопознания"

Отец Иоанн Журавский был «тюремным батюшкой», сохранился резной оклад Евангелия в Ивановской церкви 1923 года, выполненный Адольфом Иосифовичем Блюмом во 2-й столярной мастерской тюрьмы (Центральной Рижской тюрьмы – ЦТР). Надо полагать, о. Иоанн, чтобы поддержать заключенных, делал им заказы и оплачивал их, что поддерживало их не только духовно, но и материально.

* * *

Рассказывают, что пока старец служил, на колокольне его храма жили голуби. Хотели их прогнать – мол, пачкают крышу и паперть. Но старец не давал. Потом не дали ему служить. Когда он умер, изгнали голубей и церковь взорвали.

* * *

Он плакал на Проскомидии, у жертвенника, вынимая частички за умерших. И видел тех, кого он поминал, стоящими вокруг жертвенника. Когда он проходил по кладбищу, усопшие, в знакомом для него образе человеческом, стояли около своих могил и приветствовали его.

Однажды (рассказ старенького священника, друга о. И.), отходя от престола к жертвеннику во время Херувимской, старец увидел у жертвенника архиерея, который уже давно умер. Как и положено архиерею в этот момент службы впервые подходить к жертвеннику, – тот стоял и вынимал частицы из просфор. Отец Иоанн смиренно обратился к нему: «Владыко, мне вам сослужить?» – «Нет, – ответил архиерей, – сегодня я сослужу тебе».

Своей алтарнице Марии о. Иоанн строго говорил: «За умерших надо молиться со слезами».

* * *

Другая Мария – псаломщица храма святого Иоанна Предтечи, тоже духовное чадо старца, вспоминала, что когда старец еще жив был, она пришла к нему домой просить благословение на работу в Ивановском храме. Вышла к ней приемная дочь старца и передала его ответ: «Иди, через месяц я там буду». Через месяц его похоронили около храма, и затем больше 20-ти лет Мария ухаживала за его могилой. Думаю, что и она – монахиня из того невидимого «монастыря», который устроил старец в городе. Вдов, которые не были венчаны, он благословлял носить простые кольца – обручал их единому Жениху и ограждал от нескромных глаз.

Эта Мария вспоминала, что после службы он садился в храме на стул, а его духовные дети вставали на колени и клали свои руки на его колени, и он беседовал с ними. Как-то раз встретил он на рижской улочке молодого человека, которого когда-то отпевал. Спрашивает его: «Что ты здесь делаешь? Ты же умер!» – Умерший отвечает: «Батюшка, сестра моя очень больна. Но никто о ней не знает. Ее надо срочно причастить. Она лежит в такой-то больнице, в такой-то палате». Старец пошел по указанному адресу, и действительно, нашел болящую. Та заплакала: «Батюшка, как Вы меня нашли?! Я очень хочу причаститься».

* * *

Когда он говорил проповедь, то одной рукой опирался на голову одного маленького мальчика, а другой – на головку его братика. Оба они впоследствии стали священнослужителями. Один служил настоятелем во «Всех святых», в двух кварталах от взорванной церкви «Всех Скорбящих», а другой – иеромонах Серафим – умер в 27 лет. Прошел очень тяжелый путь. Долгое время не служил. Потом вдруг вернулся к престолу. Это было чудо – воскресение из мертвых: «Мертв бе и оживе…» Назначили его как раз к нам, в Ивановский храм. Помню, зашел он в алтарь, взял кадило: «Пойду, – говорит, – к Журавскому, послужу панихиду». Через год, на Светлой Седмице, он умер. Сердечная недостаточность. Хоронили в Ивановском. Обнесли вокруг храма его тело – крестным ходом. Мимо могилки старца.

* * *

Жил о. Иоанн Журавский в очень тяжелых условиях. Недалеко от нынешней Филармонии. Окна его квартиры упирались в стену соседнего дома, через узенькую улочку. Лестница в его квартиру шла почти перпендикулярно. Если вспомнить, что старец жил очень долго, то можно себе представить, как он поднимался по этой лестнице, каждый день восходя на свою «Голгофу».

* * *

Все, что старец получал, – раздавал. Его духовные дети уносили конверты с деньгами по тем адресам, которые он указывал. Был он еще и «тюремным» батюшкой. В рясе у него было много внутренних карманов. Надзиратель заметил, что после ухода священника все заключенные что-то жуют. Подзывает однажды к себе батюшку и строго спрашивает: «А Вы ничего не даете заключенным?» Тогда старец полез в самый дальний карман рясы, достал еще один конверт, дал надзирателю, благословил его и говорит: «Молчи, молчи».

* * *

Я видел собственными глазами одно большое и одно маленькое напрестольное Евангелие из его храма в уникальных деревянных окладах ручной работы: четыре Евангелиста и Спаситель. Их вырезали заключенные – подопечные старца. Слышал я от церковных людей, что в 39-ом году, когда пришли советские войска, то открыли тюрьму. А там было много политических. Начали они хватать надзирателей и бросать их в печь. Тут пришел, как обычно, и о. Иоанн. Схватили и его. Тогда другие заключенные сказали: «Этого деда не трогай. Он нам всем помогал».

* * *

Я видел старый богослужебной журнал из храма о. Иоанна. После войны очень многих старообрядцев он присоединял к православию. Кто знает, как взыскательны старообрядцы и в каких отношениях они с нашей Церковью, тот поймет величие и привлекательность старца.

* * *

Когда старца хоронили, архиерей сказал: «Одним людям Господь дает долгие годы жизни, человеколюбиво ожидая их покаяния, а о. Иоанну Господь дал долгие годы ради его праведности».

До сих пор, когда мы поминаем в алтаре у жертвенника, нам попадаются в руки поминальные книжечки с дарственной надписью о. Иоанна Журавского: «Праведный верою будет жив…».

И. М.

Однажды бежал вор и гналась за ним милиция, в это время батюшка выходил из церкви. Он впустил вора в церковь. Пришли милиционеры: «Не видели ли Вы вора?» – спрашивают отца Иоанна. – «Нет, никого не видел». Когда они ушли, батюшка сказал вору: «Вымой в церкви полы и ничего не трогай». Затем батюшка закрыл церковь и ушел. Пришел утром, в шесть часов, церковь была вымыта, и он выпустил вора. Думается, вор бросил свое ремесло…

* * *

Отдельные выражения батюшки:

– Я никогда не служу в пустой церкви: пусть меньше живых, тем больше усопших.

– Когда я говорю: «Мир всем», – всегда слышу ответ: «И духови твоему», – пусть тихо, как шелест, но всегда слышу.

Елене Кондратьевне Чуйковой (духовному человеку, ныне умерла) он говорил о детях: «Этого назови Михаил, а этого – все равно как». И в самом деле – назвали Сергием, а он имя поменял в монашестве на Серафима.

По ночам батюшка не спал – сидел и молился за усопших.

Батюшка говорил: «Не приносите мне на могилку цветы – это роскошь, а поставьте свечку и помолитесь».

Вокруг батюшки был сплочен очень духовно крепкий приход.

Валентина Мстиславовна Сиротина и Андрей Льясов.

О. Иоанн Журавский был девственником. У него было двое приемных детей – Мария и Михаил. Михаил погиб во время войны, Мария имела двоих детей, но они умерли. Муж ее был провизором, в Ригу приехали они накануне Второй мировой войны, а до этого жили в Москве.

Батюшка говорил: «Жена меня бьет, а я выхожу на лестницу в коридор с Евангелием». Жену батюшки звали Вера (в девичестве Лосская).

Служба у о. Иоанна шла долго, в воскресенье начиналась в 8, заканчивалась в 17 часов (а потом уже недалеко вечерня). Потом батюшка садился на амвон и принимал всех людей, каждый мог к нему подойти, называли имена родственников, батюшка их записывал (за кого помолиться). Церковь всегда была полна народа, с утра до вечера. День проходил как час.

При помазании о. Иоанн помазывал не только лоб, но и грудь, и уши, и руки. В наше время священники привыкли все машинально делать, а отец Иоанн делал все с глубоким духовным чувством; никто не отходил от него «тощ и неутешен», все отходили с любовью.

Я шла из церкви, как на метр от земли. Я летела, как по воздуху, – такую получала благодать и силу.

Батюшка каждому что-то давал: яблоки, бомбонки [леденцы], – никто не знал, откуда у него бралось. Каждому что-то давал.

Когда у меня умер муж (в 27 лет внезапно), я поменяла кольцо на другую руку, прихожу в церковь, а батюшка дает мне 10 рублей. «Не надо, – говорю я, – деньги у меня есть». Прихожу домой, а у меня отец умер (телеграмма). Надо ехать на похороны, тут деньги и пригодились.

Когда батюшка умер в 9 часов вечера, пришел Алексий и говорит мне об этом. Я побежала на квартиру к батюшке. Там были уже о. Николай Трубецкой (благочинный) и о. Николай Баранович. Панихиды по батюшке совершали до часу ночи. Потом о. Николай спрашивает: «Кто купит гробик?» – Никто не отозвался. Утром я все же решила купить гроб и бегу к матушке (М. И. – дочери о. Иоанна). Она мне говорит: «Приложись к батюшке и попроси его благословения». По молитвам батюшки нам удалось найти очень красивый белый гробик, привезли его к батюшке домой. Опять несколько панихид отслужили.

Привезли о. Иоанна в Ивановскую церковь (в то время Скорбященская церковь была уже закрыта). А на другой день я вижу сон: стоит о. Иоанн в полном облачении перед открытыми дверями Скорбященской церкви. Перед церковью – толпа народа, я пробираюсь через толпу к батюшке и становлюсь второй после еще какой-то женщины, и святой отец благословляет нас. И все исчезло. Так сбылось провидение батюшки. Он мне говорил: «Ты – моя внученька». – «Ну, какая же я тебе внученька?» – думала я. И вот, сбылось, стала я его внученькой – хоронила батюшку, покупала ему гробик. Я же и земельку заказывала на кладбище.

Однажды отец мой был в больнице. Бегу к батюшке спросить, что с ним будет. А из-за двери М. И. отвечает со слов его: «И операцию перенесет, и жить будет». Так и случилось!

– После Причастия, – говорил батюшка, – выпей чаю только в этот день, и пусть пребывает ЛЮБОВЬ в доме для всех.

Надежда Ивановна Нордквист.

Батюшка был прозорливец, молитвенник, ясновидец. К нему приезжали со всех сторон России.

Однажды приехала ко мне мама. А она в поезде познакомилась с теми, кто ехал к батюшке. И пишет мне, что есть у вас церковь Божией Матери «Всех Скорбящих Радосте», постарайся пойти к батюшке в церковь эту. И стала я к нему ходить.

До смерти матушки своей Веры батюшка в церковь ходил пешком. А после ее смерти (1955 г.) его возили на машине.

В латвийское время батюшка ходил в тюрьму и богадельню, а в советское время – в пансионат.

Очень любил батюшка схиархимандрита Косму – был он у него первый гость. С Казанской иконой Богоматери батюшка в алтаре всегда разговаривал. Однажды привели в церковь ребенка – нищего, оборванного и грязного. Батюшка дал деньги и велел прихожанам умыть и одеть его, потом крестил его, после чего беспризорный ребенок был определен в надежные руки.

Деньги, которые давали батюшке, он все раздавал. Он никогда не брал себе ничего. Когда ему говорили об этом: «Что же Вы все раздаете, батюшка?» – он отвечал: «Мне ничего не надо, надо кушать творожок и овсяночку».

Если батюшка исповедовал, а, бывало, у исповедника крестика нет, то у батюшки всегда есть, он раз – и наденет (у батюшки много было «тайных» карманов в рясе для раздачи подарков).

Я потеряла зрение. Батюшка мне говорит: «Давай я тебя пособорую – и будет хорошо». Я не послушалась, а послушалась старух, вот и до сих пор слепая.

В воскресенье к батюшке в храм приходили к 9 часам утра, после Литургии – молебен; служба заканчивалась в 3–4 часа дня. Записки о здравии читались дважды. После службы батюшка садился на амвоне и каждый к нему приходил со своим горем.

Однажды мама дала мне телеграмму, что отца в больницу положили. Что делать? Я пошла к батюшке. «Ехать не надо», – сказал он, и действительно, получаю телеграмму, что он уже дома. Второй раз вдруг получаю от мамы телеграмму, что отец серьезно болен; я опять к батюшке. А он говорит: «Теперь ты должна поехать, чтобы спасти его». И я поехала, выходила отца, и он прожил еще 10 лет.

Однажды в церковь через окно залезли ФЗУ-шники, обворовали храм. «Что там плакать, – сказал батюшка, – они все принесут». И действительно, они все принесли. «Казанская Богоматерь нас хранит», – сказал батюшка. Батюшка знал всех прихожан, кому что надо. Бывало, когда батюшка по храму идет, все стараются его рясы коснуться. Он молился и за самоубийц.

Я пришла к батюшке домой в час смерти его, когда он только умер. «Мария, – говорю я дочери его (а батюшка в соседней комнате), – что-то он долго спит». Умер он тихо-тихо, светло-светло, в день Входа Господня в Иерусалим. И хоронили его в белом гробике.

«После смерти моей, во время богослужения, ко мне на могилку не ходите – я на службе», – говорил он. И однажды во время службы священник о. Владимир Дубакин в Скорбященском приделе (который после снесения Скорбященской церкви находится в Иоанно-Предтеченском соборе) увидел батюшку, как он «прошел» мимо него.

«Храм снесут после моей смерти, – говорил батюшка, – пока я жив, храм не снесут». Так оно и было, лишь после смерти батюшки церковь Скорбященскую снесли.

Александра Павловна.

Батюшка был учеником о. Иоанна Кронштадтского до конца жизни своей. Иоанн Кронштадтский подарил ему рясу (черное пальто). Народ говорил, как будто «дар от Иоанна к Иоанну перешел». Однажды батюшка служил Литургию вместе с Иоанном Кронштадтским.

Когда я вышла замуж, пришла к батюшке. «Иди сюда. Ты что, Дмитрия ждешь? Ну что, будет у тебя Дмитрий – Донской!» Через 10 лет спрашивает: «Ну что, Татьяну захотела?» – «Нет, батюшка, – говорю, – я с одним намучилась». Но действительно, родилась для братика Дмитрия – сестра Татьяна.

В Ивановской церкви есть икона Казанской Богоматери (из алтаря Скорбященской церкви, ныне находится в алтаре Скорбященского придела). Батюшка всегда с ней разговаривал. Она со всех сторон смотрит. То Она печально смотрит, то («ну, Божия Матерь, благослови меня», – просит батюшка) радостно смотрит. И как смотрит – так и бывает.

Часто по почте батюшке приходило до пятидесяти конвертов писем. Прочитать он их успевал, но не успевал ответить. «Лелечка, – бывало, говорил он мне, – напиши «да», или «не надо», или «нет», " поправится»».

Однажды я пришла с больными ногами к его могилке и вдруг почувствовала, что они исцелены.

К нему приезжали из всех уголков страны: из России, Грузии, Армении, Эстонии, а также из Германии и многих других стран.

Всех своих прихожан он знал по имени, и где они живут.

Около вокзала была маленькая часовня. Премьер-министр М. приказал ее снести. Батюшка говорил: будет Божия кара. Через несколько дней М. погиб, разбился на машине недалеко от Тукумса; собака его осталась жива, а он погиб.

Когда Ф[урцева] приказала снять кресты с Рижского Кафедрального собора и закрыть его, батюшка предвещал Божию кару, которая исполнилась на тех, кто кресты спилил (двое разбились), на самой Ф., на епископе И., давшем подпись-согласие.

О. Иоанн Журавский был очень вежлив, очень корректен. Одной рукой брал – другой отдавал.

Умер в нищете. Хоронили его в старой рясе.

Леонила Маевская.

Батюшка обладал сверхъестественным зрением. Он мог видеть то, что происходит в другом месте, даже в другом городе, по всему свету. Глаза у него были чистые, ясные, как у ребенка, как у ангела.

Батюшка говорил, что когда крестят человека, – Ангел записывает его в «Книгу жизни» и дает ему «загробную одежду», и Ангел хранит его всю жизнь. Если человек начинает грешить, Ангел уходит, а одежда пачкается. О некрещеных детях он говорил, что хочет душа на свет появиться, а сатана во тьме ее держит. Враг не пускает его креститься.

Во время мобилизации на принудительные работы большевиками в 1919 году батюшку заставили за Двиной землю копать. Только батюшка лопату в землю воткнул, вдруг, откуда ни возьмись, молодой человек, взялся за его лопату: «Я буду копать». И копал весь день. Кончился день, батюшка хотел его поблагодарить, а его и нет. Назавтра опять повторилось то же. Только батюшка хотел начать копать землю, опять молодой человек – откуда ни возьмись – заменил его. Хотел поблагодарить его в конце дня, – опять его нету. Однажды после этого приехал батюшка домой, вдруг смотрит – стоит перед ним этот же молодой человек и улыбается. Только хотел его батюшка отблагодарить, а его и нету, исчез. «Это был мой Ангел-хранитель», – говорил батюшка.

Когда пели в церкви: «Слава в вышних Богу, и на земли мир, в человецех благоволение», – батюшка всегда становился на колени пред престолом.

Пред Божией Матерью «Всех Скорбящих Радосте» во время пения он на коленях стоял. Он говорил, что в алтаре всегда стоит Божия Матерь и Господь Иисус Христос.

Однажды чудо случилось такое: я забыл на Литургию взять поминальник и очень расстроился, что не дам его батюшке, чтобы он помолился. Вдруг слышу, батюшка читает пред престолом имена из моей книжечки. Книжечка сама из дому «пришла» к батюшке.

Батюшка учил перед праздниками освящать квартиру святой водой на все четыре стороны, громко прочитать «Отче наш», тогда никакая вражия сила не подступит к твоей квартире.

«Молись, как нараспев», – учил батюшка.

Иподиакон Александр Лапковский.

Батюшка не спеша служил Литургию, мы приходили к нему в праздники и спрашивали благословения. В первый раз я пришла к нему в Скорбященскую церковь и стояла у порога; если кто-то становился за мной, то я себя неловко чувствовала. Батюшка говорил проповедь о том, что вера без дел мертва, а в Риге у нас много возможностей творить добрые дела: есть тюрьмы, детские дома, психбольница. Если материально не можем помочь, то добрым словом, лаской можем. Если мы только молимся, это нас не спасет. А я стою и думаю, что сама я в монастыре только 3 рубля в месяц получаю, а из монастыря выходить не могу. И думаю, что я не могу спастись.

Когда батюшка кончил проповедь, я подхожу ко кресту, а он мне говорит: «Послушание и смирение – вот твои добрые дела». И это он мне сказал несмотря на то, что я была в мирской одежде (в то время монахини строго-настрого за ворота монастыря выходили без монашеского одеяния). Тогда я поняла, что о. Иоанн прозорливец. И с тех пор со своими скорбями я шла к нему.

В 60-е годы закрывали Рижский монастырь. Уже в газете объявили монастырь закрытым. Монахини были расписаны по родным. Угрожали: кто не уедет, того погрузим и увезем на целину. Матушка игуменья Тавифа послала меня к батюшке. Я и говорю ему: «Батюшка, монастырь закрывают». – А он: «А замок висит?» – Я говорю: «Монахинь выгоняют». – А он: «Как выгоняют? Плетку берут?» – Я говорю: «Говорят, что закрывают». – А он мне: «А если говорят, то язык без костей». – Говорю: «В газете написано». – А он: «Газета – бумага, подержат – да в печку». – Я спрашиваю его: «Вот, матушка игумения меня на работу посылает устраиваться». – А он: «Ну, раз матушка сказала, то я тебе не хозяин. А монастырь – будет!»

Это я его в церкви спрашивала. Потом все провожают его на такси, кругом обступили. А я стою поодаль, и катятся у меня слезы, крупные слезы. Он сел в машину, потом приподнялся и на меня смотрит, и улыбается, чуть ли не смеется. Я, помню, еще подумала: вот так батюшка смеется надо мной…

И пошла устраиваться на работу за Двину, уже и дом подобрала, где жить, и так хорошо устроилась… Но вдруг все кажется мне отвратительным. Пришла домой, кушать не могу, молиться не могу, спать не могу, страшный мрак на душу нашел, и так душа томится, – кажется, ни одна душа не могла бы справиться, в такое страдание впала душа! И начала я думать: в чем я не права? Я давала обет, когда постригалась в монахини, но послушалась матушку. А батюшка говорил: «С этого пути назад возврата нет». (Некоторым прихожанам он говорил: «Теперь монастырей нет; будь монахиней в миру» – белое монашество!) И думаю: «Я согрешила, батюшка ведь говорил: с этого пути возврата назад нет». И я пошла к чудотворной Толгской иконе Божией Матери (в Свято-Сергиевой церкви Рижского монастыря).

«Матерь Божия, я чувствую, что я согрешила. Ты меня прости, больше я никуда не пойду, – пусть хоть на целину меня пошлют». И как встала я с колен, – тут же моя душа воскресла, как короста с души спала. И больше мне нет дела, что будет с монастырем, со мной и со всей землей. И мне только одно надо – оставаться монахиней! Тогда я стала говорить другим монахиням: «Никуда не уходите отсюда, иначе душа в ад попадет». Мне говорят: «Тише, матушка наверху, она все слышит». – А я отвечаю: «Не боюсь я никого: ни матушек, ни батюшек, ни патриарха, ни архиерея». Матушка Тавифа услышала и говорит: «Вот, я не знала, что Ольга такой твердой веры» [монахиня Н. в то время была послушницей].

Одна монахиня только ушла из монастыря, ей дали хорошую работу, общежитие, она стала стахановкой, в газете о ней писали, что «приносит теперь пользу государству». Потом стала в обморок на работе падать, попала в психбольницу. И она всем говорила: ни под каким условием не уходить из монастыря – «душа моя в аду, благодать отошла».

Был такой священник, отец Григорий. Он женился, ушел из Церкви и тоже говорил: «Я внутри души покоя не имею».

Отец Иоанн был святой жизни. К себе небрежно относился, а к людям – такое милосердие! Всю жизнь посвятил людям и Богу. Ни один из монахов такую жизнь не вел. Он целый день в церкви и по ночам за людей молился. Все, что батюшка говорил, сбывалось. Помню, одна женщина к нему подходила, а он ее все гнал: «Сколько ты будешь грехом заниматься?!» А матушку М. (скорбящую) он хорошо понимал: «Иди ко мне, моя хорошая».

Ходил он в больницы, причащал зловонных и раковых. И в тюрьмы ходил. Он предсказал, что архиепископ Никон – хороший владыка, но он долго не будет. Предсказал, что будут Божии кары за закрытие Кафедрального собора. Епископ И., который подписал бумагу о закрытии собора, тяжко через недолгое время заболел. Владыке Никону тоже принесли бумагу – расписаться о закрытии монастыря. Он же ответил: «Если вы имеете право, то закрывайте монастырь, а моей подписи не будет».

Алексий Н., по молитвам за него батюшки, однажды ночью увидел над собою эфиопа ощерившегося, а он язык то высунет, то втянет. И так он перепугался, что сказал брату своему: «А вот теперь ты меня веди к батюшке». Когда пришли, отец Иоанн ему говорит: «Ну вот. Бог показал тебе твоего «хозяина», которому ты служил. Если не покаешься, то пойдешь на вечную жизнь к таким». И с того же дня Алексий перестал пить водку. А потом принял монашество.

Однажды сказал о. Иоанн семейному человеку, который пришел в церковь без внука: «Сам пришел в церковь, а внук с котом играет».

Как-то я привела к о. Иоанну латышку-лютеранку, Эмилию, с больными глазами. Он принял ее и расспросил, а потом говорит диакону: «Неси мирницу» (сосуд с миром). Затем батюшка помазал Эмилию, прочитал молитвы, затем исповедал и отпустил грехи, и причастил Святых Таин.

После этого Эмилия подходит ко мне с недоумением и спрашивает: «А что же он мне ничего не дал для излечения глаз?» Я подошла к батюшке и говорю, что Эмилия смущается, а он мне сказал, что Эмилия скоро умрет и в будущей жизни будет видеть: «А раз она пришла просить помощи, то я сделал то, в чем она нуждалась. Теперь вы можете за нее частички вынимать из просфоры и отпевать по православному обряду».

И, действительно, Эмилия скоро умерла, а я до сих пор (скоро 30 лет) молюсь за нее.

Батюшка говорил, что если враждуют двое, то за них надо из просфоры выбирать одну общую частичку, и тогда они помирятся. В этом он сам убедился. Про Кафедральный (Христорождественский) собор он предсказывал, что «вы еще дождетесь, что в соборе зажгутся лампадочки, но не надолго».

Женщины жаловались батюшке, что дети безбожники. Он сказал им: «Ваши дети будут учить Закон Божий».

Монахиня Н.