Текст книги "Фабула. Монология в двенадцати меридиях"

Игорь Мощук
Фабула
Монология в двенадцати меридиях

© Мощук И., текст, 2018

© «Геликон Плюс», макет, 2018

Readme,
или Необходимое предисловие

Дорогой читатель, позволь мне первый и единственный раз обратиться к тебе на «ты» и попросить ознакомиться с содержанием этого небольшого синопсиса в качестве аперитива, перед тем как ты приступишь к основному блюду самого романа.

Идея книги родилась у меня совершенно случайно в результате стечения хоть и забавных, но совершенно объяснимых и вполне обыкновенных обстоятельств. Мотивом же к ее написанию послужили кое-какие личные переживания, которые ни в коем случае не носили характер мистического откровения и не являются опытом хоть сколько-нибудь уникальным.

Спешу также заверить тебя, что эта книга не преследует никаких целей, помимо сугубо литературных, и не стремится ничего никому пропагандировать или тем более навязывать. Я ни в коем случае не ставил перед собой задачу подвергнуть сомнению какую-либо доктрину или, к примеру, задеть чьи-то религиозные чувства. Все, с чем ты столкнешься на страницах романа, следует воспринимать как художественный вымысел. Скажу больше: пусть повествование ведется от первого лица, а имя лирического героя совпадает с моим собственным именем, не стоит понимать прямую речь как личное высказывание или позицию автора. Повторюсь: мы имеем дело с художественным текстом. Не более, но и, надеюсь, не менее того.

Грустно было бы думать, что кто-то может углядеть в книге идею популяризации наркотиков или алкоголя. Это последнее, чего я хотел бы добиться.

Почти у каждого персонажа есть вполне реальный прототип, но фантазия увела меня довольно далеко по тропам художественного вымысла, поэтому о какой-либо биографической достоверности сюжета речи, конечно, идти не может. Что же касается соответствия некоторых имен и фамилий реально существующим людям, то, как ты понимаешь, «все совпадения случайны». Если быть до конца честным, почти всегда я брал в оборот первые попавшиеся инициалы. Просто от лени.

Допускаю также, что книгу будет нелегко читать без некоторого комментария, которым, надеюсь, издание снабдит редактор.

Прости, что отвлек. Приятного чтения.

Игорь М.

Фальшначало

Пройдет много лет, и я, сидя у стены и размазывая кровь по полу в ожидании ментов, буду вспоминать, как Миронов водил меня смотреть на снег.

Дело было на первом курсе университета, наверное, где-то в конце октября. Старшие товарищи устраивали для нас, только что поступивших, вечеринку «посвящения» в одном из наиболее второсортных ночных клубов Санкт-Петербурга. Как именно назывался этот клуб, я не помню. Помню только, что он находился где-то на юге города и пользовался репутацией весьма сомнительной, если не сказать скандальной. Впрочем, сравнивать мне тогда было особо не с чем, потому что никогда раньше я в ночном клубе не бывал. Премьера, так сказать. Событие! По этому поводу на мне красовался навязанный родителем «элегантный» пиджак из потертой свинячьей кожи, украшенный здоровенными серебристыми пуговицами. Если даже закрыть глаза на тот факт, что этот пиджак вышел из моды лет тридцать назад, он все равно был велик мне в плечах на добрых три размера, и даже я сам понимал, что выгляжу не то чтобы очень презентабельно на фоне своих лощеных однокурсников, многие из которых вели себя столь непринужденно, как будто непосредственно в этом клубе и родились.

Диму Миронова я уже видел на факультете раньше, но наше знакомство до сих пор ограничивалось режимом «привет – пока», и мы с ним еще ни разу не обменялись хотя бы одним синтаксически законченным предложением друг с другом.

Помню, я пил пиво и пытался получать удовольствие от веселой тусовки. Когда крутые парни с нашего курса пошли вместе с крутыми девчонками в сауну (в том клубе, оказывается, была сауна), все некрутые парни почувствовали себя крайне похабно. Лично мне захотелось бесследно раствориться в прокуренном мареве, лишь бы только не отсвечивать на фоне стены вместе со своим допотопным пиджаком и лицом человека, опоздавшего на поезд. Не знаю уж, по каким таким критериям меня в этот момент выцепил Миронов, но его предложение «пойти прогуляться» было крайне кстати. Я только спросил его:

– А куда мы пойдем?

– Посмотреть на снег, – ответил Дима.

В тот вечер действительно выпал первый снег, и его было много. Мы вынырнули из клуба, перевалили безымянный, занесенный свежими хлопьями проспект, прошли еще немного по целине и приблизились к массиву классических брежневских девятиэтажек, до смерти похожих на ту, в которой вырос я сам. У домов этой серии парадный вход расположен на крыльце, к которому ведет небольшая бетонная лесенка. Миронов постоял немного, огляделся по сторонам, словно начинающий воришка, а затем стремительно нырнул под одну из таких лесенок. Вынырнул он оттуда вместе с небольшим прямоугольным пластиковым контейнером. Я уже начал нервничать и сожалеть, что связался с этим странным типом, который, похоже, припрятал тут целый уголовный срок. Я ни секунды не сомневался, что в контейнере наркота. Дима снова осмотрелся, открыл крышку и протянул тару мне. Там оказалось четыре бутерброда. Два с сыром и два с колбасой.

– Я знал, что захочу есть, а в клубе жрать будет нечего, поэтому попросил маму сделать мне пару бутеров. Угощайся.

Я молча взял тот, который с сыром. И с тех самых пор всегда, так же не спрашивая ни о чем, брал у Димы все то, что он мне предлагал…

…Так я хотел начать эту книгу. Но потом передумал. Вы же не обязаны копаться в моих аллюзиях и комплексах с самой первой строчки, правда? Настаивать на этом было бы наивно, а самое главное, совершенно излишне.

Поэтому предлагаю забыть все, что написано на этой странице, перевернуть ее и начать читать книгу заново, но уже в «канонической версии».

Меридия первая
Место и время действия. Основные персонажи
Короче говоря, пьянка

 
Спелёнатые в узкие пижамы,
Затиснутые стенами квартир,
Мы время измеряем в граммах
И сквозь бутылку изучаем мир.
 

А. Лобачев

Санкт-Петербург, Российская Федеративная Империя, 2089 г.

О корпускулярно-волновой природе любви мы догадались случайно. Хотя вроде бы эта природа лежит на поверхности и определяется простым силлогизмом: Бог = свет; Бог = любовь → любовь = свет. ЧТД. Из сего следует, что любовь, подобно свету, может в зависимости от обстоятельств проявлять свойства то волны, то частицы. Разумеется, вся система должна, по логике вещей, находиться в постоянном напряженном равновесии, определяемом симметрией между некими волновыми и частотными характеристиками любви. Любое нарушение этого хрупкого эквилибриума грозит устойчивости всей конструкции, что в нашем вещном мире мы воспринимаем как расстройство чувств у одного или более партнеров с последующим полным разрывом либо же постепенной стабилизацией отношений в зависимости от структуры расположения небесных тел.

О том, имеет ли по той же логике корпускулярно-волновую природу и сам Господь Бог, мы тоже задумывались, но, натыкаясь на трансцендентность предмета изучения, как слепой на стену, откатывались назад в пределы горизонта познания.

Два слова о том, кто такие «мы», которых я уже дважды упомянул, но ни разу не представил. Меня зовут Игорь, мне 33 года, я из СПб, работаю в совете директоров крупной компании, живу на севере города, увлекаюсь спортом, книжками и путешествиями. В кино люблю ходить больше, чем в театр, у меня 43-й размер ноги, любимый город помимо Питера – Лондон. Рост 189 сантиметров, вес 85 килограммов (согласно последним измерениям), люблю футбол, друзья считают меня веселым, имею собаку… Всю эту информацию любая половозрелая особь женского пола может почерпнуть на сайте знакомств mamba.ru, если ей вдруг заняться больше нечем, овце тупорылой.

Рядом со мной на диване сидит еще один человек. Он являет собой вторую составляющую нашего коллективного полусознательного «мы», моего диалектического двойника, с которым я одновременно един и противоположен. Этого человека зовут Дима Миронов. Евангелическую тридцать третью осень Дима пробил хилой грудью четыре месяца назад, вступив, таким образом, в счастливый трехлетний период, свободный, согласно стереотипам, от фатальных цифр и дат. Удобно разместившись на роковой шкале между Иисусом и Маяковским, он шумно затягивается плотным белым дымом из огромного бонга, отодвигая горизонт познания и модулируя частоту волны любви одновременно.

Лицо Димы покрыто сетью нездорового вида прыщей-фурункулов сугубо соматического свойства, нажитых им за последнее время в силу склонности к избыточной работе ума. Таким образом, сквозь его кожу на свет Божий (обратили внимание на каламбур-тавтологию?) проступает изнутри лютая клиническая депрессия. Депрессия эта, по словам самого Димы, не принадлежит строго ему одному, но является неотъемлемой частью его кочующей из тела в тело на протяжении сотен инкарнаций души. В ходе своих скитаний от одной юдоли к другой Димина душа вбирала тяготы и страдания множества людей, слой за слоем формируя ту сложную и ранимую конструкцию, которую сейчас я воспринимаю как личность своего друга. На Мироновском лице, как в зеркале, отпечатались тысячи ошибок, обид и предательств его призрачных предшественников. Вот монголоидного вида женщина удирает из родной деревни в компании лихого кочевника из-за стены, обрекая на верную голодную смерть младшую сестру. Беглянка навеки проклята. Проклятие это теперь ровным слоем размажется по всему колесу Сансары и на каждом следующем обороте будет отныне пятнать новое воплощение. А вот лесной разбойник, который обещал любимой жене никогда больше не ходить на дело, да сорвался на почве жадности и был убит в кровавой стычке с обозниками через удар топором в лицо. Дима утверждает, что место удара у него всегда ноет перед грозой… Обычно события прошлых Мироновских жизней в его собственном изложении отдают дешевой театральностью и глубоким незнанием исторического контекста.

Я не чувствую бремени предыдущих воплощений. Я вообще ничего не чувствую, кроме мягкого прихода от MDMA, на который сейчас накладывается обычный гашишовый трип. Баланс веществ в моем организме близок к оптимальному для долгого, но неизнурительного загона. Если верить Википедии, один из моих внутренних органов под воздействием MDMA выделяет сейчас пролактин и антидиуретичный вазопрессин в количестве, многократно превосходящем норму. Параллельно с этим под действием канабиола у меня в гиппокампе резко уменьшается циркулирование ацетилхолина, что приводит к уменьшению активности нейротрансмиттера. Если верить ощущениям, мне просто-напросто очень хорошо.

Миронов сегодня появился неожиданно, как и всегда. Просто позвонил и попросил ничего не есть и не пить алкоголя до его приезда. Эта просьба напрямую противоречила моим первоначальным намерениям, потому что до его звонка я собирался как раз интеллигентно выпить и вкусно закусить в компании других двух своих друзей – Колюши и Сережи. Собственно, весь этот субботний вечер двадцать второго марта 2015 года был спроектирован с единственной целью: вдребезги нажраться виски с колой. Помимо виски (350–400 грамм на рыло), Сережи (1 шт., 59 лет, холост), колы (по литру на брата) и Коли (1 шт., 30 лет, женат) в программе вечера ожидалось мясо из духовки (корейка), картошка отварная, сметана, зелень. Кроме всего прочего, в этот самый день, двадцать второго марта 2015 года, была назначена к показу, а соответственно, и просмотру игра чемпионата Испании по футболу между коллективами «Реал» из Мадрида и «Барселона» из Барселоны, известная каждому, кто отличает голову от жопы, как Эль Классико! Итак, я хочу еще раз резюмировать в обратном порядке, как учит нас McKinsey, чтобы до каждого дошло:

Эль Классико.

Зелень.

Сметана.

Картошка.

Мясо.

Коля.

Кола.

Сережа.

Виски.

Вы можете себе представить, как мне хотелось выпить и закусить? Я уверен, что можете. И тут звонит мне Миронов и просит, нет, требует, чтобы я ничего не пил и не ел до его прихода. Появился он под конец футбола, одетый в штаны цвета отходящих ко сну рисовых полей и закатанный до локтей старый свитер. За Димиными плечами угадывался солидных размеров черный рюкзак, из которого, в свою очередь, торчал просто-таки гигантский бонг. Дима не дал мне досмотреть игру, забрал на себя все мое внимание, долго обнимал, а потом потащил в кухню. Там он немедленно принялся расфасовывать на две равные кучки появившиеся словно по волшебству кристаллы MDMA, долго и тщательно центрируя межевую борозду. Это очень тонкое дело, ведь стоит участникам мероприятия принять сей поистине королевский наркотик в неравных дозах – и чуда единения не произойдет. На обиженные стоны Колюши Дима твердо отвечал, что дозы всего две, а если разрисовать порошок на большее количество дольщиков, то нормативного эффекта не доведется испытать ни одному из нас. Разбодяженные в двух стаканах кока-колы кристаллы издавали веселое шипение – обещающее, влекущее.

– Я совсем не понимаю, зачем некоторые граждане принимают эмку и идут в клуб. Это же медитативный наркотик, – рассуждал тем временем Дима.

– Дикие люди, – скрипя зубами о колу, подтверждал я.

С момента приема заработал часовой механизм. Мы знали, что у нас есть ровно полчаса до прихода и нужно многое успеть. Тон задавал Миронов. Для него вообще характерно целиком и полностью затачивать реальность под себя. Делать так, чтобы пространство было удобно организовано и соответствовало его представлениям о правильном миропорядке. Дима любит, например, приехав ко мне на дачу, наделать небольших комплексных бутербродов и разложить их по всем укромным уголкам дома так, чтобы можно было вкусно закусить в любой комнате, куда бы его ни занесло лихим вихрем вечеринки.

Поскольку Колюша и Сережа плотно засели в гостиной с вискарем и гашишем, мы с Мироновым решили отправиться в кабинет. Следом за нами туда же прибыли два плетеных кресла с таким прицелом, чтобы можно было, сидя рядом на диване, удобно положить на них ноги. Сам диван, обычно стоявший в углу комнаты, выдвинули на середину, и теперь с него образовался прекрасный вид на окно и все то необъятное, что располагается за ним. Верхний свет выключили, на столе перед окном зажгли мягкую лампу, сели поудобней, стали ждать.

Я думаю, не существует прихода более мягкого, чем приход от MDMA. Помните сцену из фильма «Хороший, плохой, злой»? Ну когда Клинт Иствуд выходит из бара пьяный всмятку и встречает недобрых ребят. Он вроде вообще в дым, и ничто не предвещает для злодеев неприятностей. Клинт еле-еле залезает в седло, ковбои смеются над ним, а потом трах-бабах – и нет его… то есть их всех. Моментально кладет мудил из своего кольта или что у него там за револьвер. Так и с эмкой. Вроде бы ничего не происходит, только бац – в какой-то момент ты осознаешь, что тебе уже очень очень хорошо! Что теплые волны любви, расходясь по твоему телу сверху вниз и снизу вверх, будят сотни миллионов корпускул кайфа, а со всех концов организма поступают приятные сигналы.

Мы с Димой синхронно начинаем ощущать потребность поделиться друг с другом чем-нибудь сокровенным. Он озабочен спасением мира, а я разводом с женой. Сквозь жаркую завесу счастья, которая плотной парчой окутала мое сознание после употребления эйфоретика, я воспринимаю свой развод отстраненно, будто это произошло не со мной, а с кем-то малознакомым или вообще вымышленным, словно герой книжки. Факт расставания с женой я ощущаю не чувственно, а буквенно. Фальшивое горе, печаль из папье-маше. При этом я прекрасно помню, что еще час назад переживал всю ситуацию с разводом очень лично и трагически. Более того, я отлично понимаю, что уже завтра моя тоска непременно вернется, многократно усиленная в полном соответствии со спецификой эффекта, известного из источников как Tuesday blues. Так что официально я тоже в депрессии, но в отличие от Диминой эта депрессия – моя личная, персональная и индивидуальная. Заработанная в рамках одной-единственной жизни.

Миронов не согласен со мной. Его учение полностью исключает возможность случайного развития событий.

Согласно Диминой теории, которая является не чем иным, как мутным раствором из писанины Майкла Ньютона, «Розы Мира» Даниила Андреева, нейролингвистического программирования и буддизма для чайников, все, что мы делаем, и все то, что случается с нами, – предрешено. Сама по себе мысль не нова. Ее так и сяк трактуют фаталисты всех мастей от банальных католиков до адвентистов седьмого дня и прочей сектантской нечисти. Но из всех известных мне людей только Дима умудрился вылепить свою собственную, одновременно кривую и стройную теорию устройства фатума. Эта самая теория не была бы и вполовину так ценна, если бы подразумевала исключительно слепую покорность судьбе. В чем кайф жизни, если за тебя уже всё решили и твой удел лишь в том, чтобы, сжав в одной руке бритву Оккама, а в другой – червяка сомнений, ковылять в сторону гробовой доски? Поверьте, Мироновское учение относительно жизни и смерти стоит того, чтобы остановиться на нем чуть подробнее, поэтому я с удовольствием поделюсь с вами его основными постулатами, равно как и собственными соображениями на сей счет. Но перед тем как предложить вам ознакомиться с содержанием этого учения, я позволю себе небольшой офтоп, который без сомнения поможет нам чуть лучше узнать самого Диму. Скорее всего, это маленькое лирическое отступление окажется небесполезным для пытливого читателя, пожелавшего разобраться в причинах и последствиях событий, происшедших непосредственно после того, как мой друг нарушил своим неожиданным появлением рутинное течение нашей тривиальной пьянки.

Меридия вторая
Большое видится на расстоянии

 
Необычной гранью чуда
Осветил я горизонт.
В никуда из ниоткуда
Солнце нам поклоны бьет
 

А. Лобачев

Санкт-Петербург, Российская Федеративная Империя, 2089 г.

В те доисторические времена, когда мамонты еще бродили по Земле, а мы с Димой только-только успели как следует подружиться (то есть году в две тысячи первом), нас с ним интересовали любые формы совместного движения с мячом. Мы обожали футбол и волейбол, но не брезговали даже баскетболом и регби; что уж говорить о таких относительно аристократичных видах, как теннис, который, подобно медведице, бывает большой и малый. В этой истории речь пойдет об относительно большем теннисе. Недалеко от станции метро «Лесная» с незапамятных времен располагается стадион с неизвестным мне названием, на который мы впервые попали по делам футбольным, но сразу присмотрели там же пару симпатичных теннисных кортов, которые вполне свободно сдавались внаем за деньги. Система оплаты там строилась престранным образом. Нужно было пойти в административное здание, располагавшееся метрах в тридцати от футбольного поля, и заплатить за игру мзду из расчета 50 рублей в час. По этому поводу тетенька из здания выдавала квиток, который следовало предъявить специальному деду в кепке, сидевшему непосредственно рядом с кортом, в знак уплаты мзды и права играть. Все эти детали мы с Димой узнали при первом же посещении упомянутого спортивного комплекса. За день до второго посещения я получил от него входящий звонок на стационарный телефон с просьбой принести на теннис несколько синих ручек разных оттенков. Зачем? Ответ очень простой: Дима предложил заплатить в кассу административного здания 50 рублей за один час игры, а затем подобрать из принесенного набора ручку подходящего цвета и приписать единичку, чтобы играть целых три часа! По поводу столь сомнительного способа утроить невероятное удовольствие от игры с Мироновым я имел ровно три аргумента против, а именно:

– Это мошенничество, а значит, это нечестно.

– Нас могут выпалить, а значит, это опасно.

– Мы все равно не захотим играть больше одного часа, а значит, это не нужно.

Все три этих довода никак не убеждали Миронова отказаться от задуманного. Почему? Давайте попробуем объяснить. Возможно, в качестве побочного эффекта мы получим исчерпывающее представление о том, как устроена необыкновенная, одновременно притягательная и отталкивающая персона моего удивительного товарища. Ведь, чтобы понять человека, его нужно увидеть и в большом, и в малом. Не так ли?

Начнем с первого пункта. Я ни в коем случае не считаю Диму мошенником. Мне ближе формулировка «носитель альтернативной морали». Многое из того, что кажется вам нечестным или даже незаконным, представляется ему абсолютно нормальным и естественным. Люди, создавшие такую систему оплаты, которую можно взломать с помощью шариковой ручки нужного оттенка, просто не заслуживают иной судьбы, чем быть обманутыми, – так искренне считает мой друг. Верно и обратное: ряд вещей, которые не вызовут у обычного человека никакого этического диссонанса, Миронов считает абсолютно недопустимыми. Его индивидуальный кодекс чести и морали совершенно непонятен посторонним людям, а также обладает свойствами гибкости, изменчивости и вариативности. Ведь, по мнению Димы, в основе любого деяния лежит мотив, и именно он определяет кармическое «итого» каждого поступка. Мы вернемся к этому вопросу позже.

Теперь то, что касается второго пункта – опасности. Все дело в том, что мой друг вообще ничего не боится в привычном смысле слова и при этом боится примерно всего. Любитель наловить перламутровых рыбок в мутной воде, он где-то вычитал, что выживают только параноики, и начал с тех пор культивировать свою собственную доморощенную паранойю практически по любому мыслимому и в большинстве случаев надуманному поводу, при этом оставаясь бесстрашным, как Дункан Маклауд, в тех ситуациях, когда опасаться, по уму, стоило бы. Дима до смерти боялся отравиться просроченным йогуртом, но без тени страха готов был попробовать любой неизвестный науке наркотик где-нибудь в трущобах Бангалора. Он две недели ходил, снедаемый сомнениями, словно Раскольников: размышлял, стоит ли затеять драку с бывшем мужем своей девушки (который, надо сказать, и правда слыл изрядной гнидой), но, не ведая колебаний, зачем-то угнал у чеченцев идущую в порт машину никуда не годного металлического лома стоимостью аж тридцать семь тысяч рублей! Один-единственный раз, когда я привез Диму в бордель недалеко от метро «Проспект Просвещения», он побрезговал присесть там на тахту, опасаясь подцепить гонококк, зато смело углубился в дебри Бангкока с сомнительной персоной неопределенного пола… да что там пола, я даже насчет видовой принадлежности этого существа не очень уверен. На фоне всего этого Миронов смело пускался в одну рискованную финансовую авантюру за другой, всякий раз истово убежденный в непогрешимости своего плана, а также полностью пренебрегающий анализом потенциальных рисков, налоговым законодательством и фундаментальными законами спроса и предложения. Одним словом, напугать Диму перспективой разборки с дедом в кепке, охраняющим теннисный корт, было бы крайне затруднительно. Куда больше, чем людей, мой эксцентричный друг опасался конца света, экономического краха, зомби-апокалипсиса, вымирания пчел, атаки искусственного интеллекта, прямого попадания метеорита и прочей маловероятной эсхатологии разного калибра. Провозгласив своим девизом нетленную глупость «выживают только параноики», Миронов всерьез озаботился вопросами физической и продовольственной безопасности своей семьи, для чего прикупил травматический пистолет «Оса», а также держал на балконе у родителей преизрядный запас тушенки, круп, макарон, туалетной бумаги и почему-то шпрот в масле. Так-то.

И вот мы переходим к третьему аспекту изучаемого вопроса, а именно: нахрена. Зачем приписывать единичку, чтобы играть в этот эрзац настоящего спорта аж целых три часа, если нам обычно и часа за глаза хватало? Мне становилось скучно, а Дима просто уставал. Ответ бесконечно прост: Миронов и не собирался играть три часа. Ему было намного важней поиметь саму систему, раз уж та подставилась. Именно стремление трахнуть устройство мироздания во всех мыслимых позах и смыслах, от возвышенно-духовных, до низменно-материальных, всегда двигало этим мелочно-великодушным человеком. Именно у Димы была на факультете каморка под лифтом, пожалованная ему деканатом за непонятно какие заслуги перед общественным образованием, где мы в основном пили пиво и играли в преферанс. Именно ему принадлежал единственный на всю факультетскую общагу двухкомнатный номер (и это при наличии городской прописки), в котором мы устроили настоящий первостатейный питерский бедлам. Именно Миронов, работая главой службы мерчендайзеров в крупной колбасно-сосисочной компании, придумал увеличивать продажи, подкидывая колбасы и сосиски непосредственно в полные продуктами питания корзины покупателей супермаркетов без их ведома. А кто, трудясь на ниве предвыборной агитации, получал от штаба кандидата денег на организацию пятидесяти пикетов по всему городу, но делал не более пяти летучих отрядов по 10–12 человек, которые, перемещаясь на метро между точками следования проверки, умудрялись имитировать свое удесятеренное количество? Уже догадались, касатики?

Вот таким примерно образом мой дорогой друг Дима и пытался ужиться с реальностью, находясь в вечном поиске лакун, прорех и лазеек в ее отнюдь не безупречной плоти. Вооружившись, подобно шестирукому Шиве, двумя разящими мечами, имя которым «альтернативная мораль» и «бесстрашная паранойя», он кроил и резал мироустройство ровно так, как удобно именно ему. Никакой устоявшийся порядок вещей не был для него догмой, а размышления из серии «мы будем делать так, потому что мы делали так всегда» вызывали только презрение. При этом Миронов очень уважал правила, которые устанавливал сам, а уж личные традиции плодил не хуже английских монархов, что не мешало ему еженедельно менять религию и мировоззрение, заимствуя то и се из разных учений и теорий, чтобы сшить прочными нитками своей безупречной логики этакого философического кадавра.

Есть еще пара вещей, которые необходимо знать о моем друге. Во-первых, он единственный из известных мне людей, кто выделяет мыслительный процесс в отдельный вид деятельности и времяпровождения. То есть у Димы в ежедневнике отмечено, что он с восьми до девяти утра медитирует, а с девяти до одиннадцати думает. И это принципиально разные процессы. Обычно люди «думают» как бы все время и по ходу какого-то основного занятия, но только не Миронов. Так обычно писали в древних книгах про ребят, вроде Будды, и ему подобных, мол, «предался размышлениям». Например, Ганеша, сын все того же Шивы, лишился головы, охраняя покой отца, когда тот «удалился для раздумий в пещеру». Иисус любил отправиться в пустыню для молитвы и уединения, Мухаммад «рассуждал» на вершине плоской горы Хира, и никто не смел его тревожить. Я слышал, что Сталин по утрам «думал» в своем кабинете. Каждый день по два часа. У него прямо в распорядке дня так и значилось: «думает в своем кабинете». За этим же подозрительным занятием были замечены Ришелье, Черчилль и Фома Аквинский. Все это звучит довольно естественно, когда речь заходит о пророках, святых отцах и великих тиранах. Но в нашем случае болезненной склонностью к отвлеченным рассуждениям страдал самый обычный страховой брокер из Питера. Странновато, не так ли? Привычка избыточно думать завела бедного Диму в такой запутанный лабиринт абстрактных размышлений обо всем на свете, что наступившая следом депрессия, на мой взгляд, была совершенно неизбежна и без помощи предыдущих инкарнаций. Ведь, преумножая знания, мы преумножаем печали, а преумножая думы – преумножаем скорби. Счастливым может быть только круглый идиот, у которого не хватает мозгов на естественную мрачность. И разумеется, нет ничего удивительного в том, что, долго думая, невозможно надумать ничего хорошего. Особенно если ты параноик.

Во-вторых, Дима так и не принял данность физической смерти во всей ее полноте. Просто не смог примириться с мыслью о том, что когда-нибудь его не станет совсем. Современное мышление, отравленное постмодернизмом, агностицизмом и мультикультурализмом, с той или иной степенью успешности умудряется адаптироваться к мысли о смерти как о чем-то неизбежном и непреложном. Люди, как ни странно, способны в большинстве своем принять трансцендентность как факт, убедить себя раз и навсегда в том, что смерть есть окончательный конец всему, и размышлять о том, что будет «потом», решительно не имеет смысла в силу полной непознаваемости. Наши предки были куда более любознательны по части всякого потустороннего и вели с ним развернутый диалог, в отличие от нас нынешних, которые способны только поклониться неизбежному и необъяснимому. Я не скажу нового слова в культурологии, предположив, что именно страх смерти побудил древних придумать многочисленные версии существования загробной жизни. Египтяне, говорят, сильно радовались и танцевали, когда кто-нибудь из их родственников отходил наконец в царство Осириса. Мол, там прохладно, блэк-джек и шлюхи. Возникает, правда, вопрос, почему же все египтяне весело и с танцами не передохли в таком случае сами собой. Про индуистов с их «удобной религией» и мусульман, которым «с гуриями рай сулят на свете том», вообще говорить не приходится. Во всех конфессиях прослеживается малодушная мыслишка о том, что и после смерти якобы вполне можно устроиться совсем не хуже, чем при жизни, если иметь нужные связи. Втянув носом пыльный и вонючий эрмитажный воздух в скифском зале, я чую перемешанный с хлороформом запах лицемерия, ведь тут у нас, кажется, наблюдается явный конфликт вероисповедания и инстинкта самосохранения. На кой ляд (хм, может, именно в этом кроется ответ на все вопросы и мы имеем дело с происками черта?) мы так ожесточенно цепляемся за земную жизнь, если там, наверху (внизу, сбоку?), настолько зашибись? Сдается мне, что моралистическую составляющую на тему «жить надо праведно» христианские мыслители прикрутили намного позже (ну чтобы подданные церкви при жизни не шалили), а изначально вся эта загробная канитель была выдумана из элементарного страха перед неизбежным «ничто».

Отлично помню, как и когда я легализовал у себя в голове смерть. Мне тогда было, наверное, лет восемь, а может, и того меньше. У меня до сих пор крайне хреново с определением возраста детей, и я не уверен, что отличу восьмилетнего от двенадцатилетнего. По этой причине, в частности, мне так и не удалось поставить Гумберту Гумберту окончательный внутренний диагноз относительно того, педофил он все-таки или нет.

Так вот, я был совсем маленьким и вполне заслуженно именовался ребенком. На этом основании бабушка читала мне какую-то детскую книжку. Ума не приложу, зачем в детских книжках пишут про смерть. Специально ли это делается, чтобы дети с раннего возраста приучались к мысли о бренности жизни, или тут налицо преступная неряшливость авторов – сие мне неведомо. Убежден, что доктор Спок на пару с Макаренко всё на этот счет уже давно растолковали. Короче говоря, знакомство с таким основополагающим явлением человеческой жизни, как смерть (хотя очевидно, что смерть не является частью человеческой жизни, так же точно как штанга есть разновидность удара мимо ворот), у меня случилось через посредство детской книжки и бабушки, которая несколько лет спустя личным примером показала, как оно бывает на деле. Я как-то сразу врубился в суть этой невероятной подставы и много часов кряду неутешимо рыдал, лежа на кровати. С тех самых пор данный вопрос в моей личной картотеке числится под грифом «окончательно ясный». Могу уверенно сказать, что легализовать в своей голове ипотеку через двадцать лет после эпизода с детской книжкой мне было намного сложнее, чем примириться с мыслью о смерти в восьмилетнем возрасте. Ведь в случае с ипотекой есть хотя бы иллюзия выбора. Не знаю уж, почему нашего героя не познакомили правильным образом со смертью в детстве (здравствуйте, меня зовут Дима – здравствуй, Дима, меня зовут Смерть, я жду тебя через много-много лет, а пока расти, взрослей, наслаждайся жизнью и будь счастлив), но смею утверждать, что с этой невеселой перспективой он не примирился до сих пор. Мудрый и наивный одновременно, как наши далекие предки, Миронов так и не смог принять жизнь на основе конечности и неповторимости.