Текст книги "Фабула. Монология в двенадцати меридиях"

Повинуясь мановению моей директорской длани, наш пухлый и розовощекий, как Будда Мейтрейа, дружок проследовал за мной в кабинет.

– Напомни, когда я просил у тебя эту бумагу? – я поднял со стола трехлистный клевер утренней справки.

– На прошлом оперативном совещании вы при упоминании эксперимента номер 42 07 304312, посмотрели на меня и что-то записали в блокноте. Я решил взять на себя инициативу… – вновь эта исчезающая манера говорить. С Катюхой-то верно побойчее будет.

Помню-помню. Ох и неисповедимо же ваше плетение, сестры Вёльвы. На том совещании неделю назад мне при виде луноликого Павла пришло в голову оригинальное четверостишие, которое я и поспешил записать. А кто-то ведь и не верил, что искусство спасет мир…

– А почему решил дальше копать по Бельковичу? Я же не давал распоряжения.

– Ну… Я обратил внимание, что вы отложили бумагу вправо от себя. Подумал, что это может быть важно…

– Спасибо, Паша. Иди работать, – слово «работать» я произнес с аффектацией, достаточной для того, чтобы столь проницательный юноша непременно понял: не следует без необходимости задерживаться в приемной.

Переворачивая стандартный страховой счет, помеченный, словно пятном крови, красным восклицательном знаком в кружочке, я уже предчувствовал, что именно увижу. Размашистым почерком, обнаруживающим пагубную склонность уменьшаться ближе к концу строки, мой друг и лучший из медиумов Андрей Слонецкий вывел следующее:

Привет, Кирилл!

Думаю, тебя может это заинтересовать. Нежданнонегаданно наткнулись на носителя души известного тебе Николая Самсонова в нашем времени. Кстати, ты знал, что этот Самсонов както упился водки до полусмерти и мы можем с ним потолковать?

Слон

Меридия девятая
Счастья всем, даром, и пусть никто не уйдет обиженным

 
Время топчется на месте,
А гора пустилась вскачь.
Дожидается известий
Из посмертия стукач.
 

А. Лобачев

Санкт-Петербург, Российская Федеративная Империя, 2091 г.

Вслед за головой Коляна в комнату проникло и его тело, формой напоминающее почти идеальный цилиндр. В целом же Николай Андреевич Самсонов оказался изрядно накурен и отменно пьян, что легко было определить по цвету лица и стеклянности взгляда. На правой его щеке отчетливо и зеркально отобразилась фактура дивана, стоявшего в гостиной. Это могло означать лишь одно: Колюша уже успел поякшаться нынче со стариной Морфеем.

– Ну что вы тут? Наркоманите? – бессмысленность вопроса, как это часто случается, была скомпенсирована нелогичностью ответа, а именно:

– Мы – нет, – Дима сказал это, затягиваясь из бонга очередной порцией волшебного тумана, – а вот ты, похоже, в говно!

– Смешные вы – Колян, видимо, временно утерял способность изъясняться сложноподчиненными предложениями и перешел на хмурую лаконику. В таком состоянии он был крайне раним, обидчив и уязвим. В целом же, специалисты насчитывали у Николая шесть различных стадий опьянения. Первая описывалась так: «клиент подшофе, весел, остроумен, игрив, куражист, словоохотлив, угодлив с дамами», а шестая была очень похожа на смерть и наблюдалась на практике всего однажды, лет пять назад. Колян тогда нечеловечески упился водки пополам с энергетиком и лежал абсолютно бездыханно на лестничном пролете, не демонстрируя признаков наличия души в организме. Я стоял рядом с телом друга босиком на холодном кафеле, полностью убежденный, что он безвозвратно окончился, и судорожно соображал, что скажу его маме. Из растерянности меня вывел сам усопший, который неожиданно очнулся и предложил сходить еще за водкой. До сих пор помню животный ужас, посетивший меня в тот момент, когда я полностью и без остатка вдруг поверил, что Коляна больше нет. На самом деле нет. Окончательно! Совсем! Самым угнетающим, несомненно, показалось мне тогда ощущение невероятной беспомощности и невыносимого бессилия. Я впервые столкнулся с непоправимостью смерти лицом к лицу, и холод кафельной плитки добрался тогда до самого моего сердца. Зато стоило нашему румяному покойничку воскреснуть, как помимо радости и чудовищного облегчения я испытал и серьезный укол стыда, за то что усомнился в живучести нашего дорогого Николая. Почему? У меня есть все основания полагать, что в этом пухловатом пройдохе помещается примерно вдвое больше отборной высокооктановой жизни, чем в любом другом человеке. Думаю, старухе с косой понадобилось бы еще вызывать спецбригаду чертей, чтобы дотащить Колянову душу по адресу. Может, поэтому он тогда и очухался? Весельчаки и жизнелюбы трудней рвут связи с этим миром. А наш Николай всегда был весельчаком от Бога, кем бы этот Бог ни оказался по результатам сегодняшней дискуссии. Проведший студенческие годы в непрерывном амфетаминовом угаре, наш пухлощекий товарищ более-менее остепенился только к двадцати семи годам, но и теперь уступать свое звание чемпиона Белоострова по курению травы не собирался, похоже, никому. Колян считал себя строителем, поэтому при любом удобном случае старался перевести разговор на архитектурную тему и вставить куда-нибудь слово «эпюра». Знавший наизусть абсолютно все анекдоты и шутки, этот «патологический» (по меткому выражению Кудряшова) молодой человек был желаннейшим гостем на любой вечеринке, где выполнял функцию, подобную той, что выполняет глютамат натрия в бульонном кубике «Магги». Если для кого-то эта метафора слишком сложна, поясню: глютамат натрия – это усилитель вкуса. Таков и Колян – универсальный катализатор веселья, сухой концентрат счастья, который, будучи разбавлен вискарем и колой, превращается в коктейль из радости и обожания для всех тех, кто окажется в радиусе действия его заразительного смеха.

– На, покури, чтобы отпустило, – с этими словами Дима протянул бонг нашему новоприбывшему товарищу. Сам Оскар Уайльд позавидовал бы столь изящному парадоксу в исполнении Миронова.

Коля затянулся и вопреки ожиданиям как будто бы действительно стал смотреть на нас чуть более осмысленно. Зато у меня появилось странное ощущение, будто он диверсифицировал функцию зрения и одним глазом смотрит только на меня, а другим только на Диму. Еще меня не покидало чувство, что Коляна тут быть вообще не должно. Что он оказался здесь случайно и вопреки естественному ходу событий. Я постоянно забывал о его присутствии, а сам он то и дело бился обо все углы, задевал предметы обстановки и дизайна, словно пространство сопротивлялось ему и пыталось исторгнуть. Несмотря на это, отважный, как Уильям Уоллас, и лысый, как Ксеркс, наш гость из гостиной нетвердо проследовал мимо дивана и уселся верхом на столе. Ни мне, ни Диме его вторжение не доставляло удовольствия, так как нарушало обстановку интимности и даже некоторой элитарности нашего общения. Все-таки не в каждом кабинете и даже не на каждой кухне строятся и рушатся инкарнационные теории. Колян меж тем принялся растирать лицо и череп ладонями, видимо, надеясь вернуть голове нормальное кровообращение. Я, хоть и не наделен добродетелью терпения, воспринимал ситуацию стоически и слегка отстраненно, как, например, орущего в самолете ребенка. Миронов же начал проявлять признаки нервозности. Я понял это по движениям его рук, которые стали какими-то дергаными и суматошными. Что он делал этими руками? О! Последние пятнадцать минут Дима лепил ими член из гашиша. Миронов вообще любил мастерить из всего, что попадалось под руку, детородные органы. Своей двоюродной сестре он выстругал письку из огурца для тренировки техники оральных ласк. На Алтае вытесал огромный срамной уд из здоровенного полена. Из пластилина моей семилетней племянницы Миронов налепил целую армию разноцветных пенисов, но лучше всего ему удавалось вырезать мужские причиндалы из цельного куска вареной колбасы.

Какое-то время сидели молча. Я у себя дома, как в монастыре, Дима, отбрасывающий на стену тень, чем-то похожую на дуб, и Колян, словно водрузившийся на столовую гору. Куда-то в центр нашего круга просилась говядина. Как жаль, что у меня только свиная корейка. Все-то у нас не по канону.

– Дима, зачем ты лепишь хуй? – Колян закончил массировать себя и, видимо, решил прояснить кое-что относительно окружающей реальности.

– Это лингам.

– Ну лингам. Зачем ты лепишь лингам?

– Ты знаешь, я пробовал лепить сиськи. Но сиська в отрыве от носительницы выглядит очень странно. А член самодостаточен и вполне может существовать сам по себе, что лишний раз подчеркивает превосходство мужчины над женщиной.

После такой вспышки скульптурного сексизма в нашем доселе толерантном обществе снова воцарилась тишина. Судорожный поиск темы для беседы дал неожиданные всходы.

– Коллеги, – начал я тоном декана философского факультета, – давайте проверим ваши когнитивные способности. Как вы считаете, что имел в виду Иосиф Бродский, говоря следующее: «Если першит в горле, можно рискнуть чечеткой»?

Как и следовало ожидать, мой вопрос не вызвал удивления у друзей. Они готовы были сейчас обсуждать любые темы, кроме сугубо обывательских и потребительских. Можно ли на основании этого факта сделать предположение, что уровень люциферичности мира конкретно здесь, в моей квартире, сейчас необыкновенно низок?

– Я думаю, что твой тунеядец Бродский, как всегда, имел в виду что-нибудь нравоучительное и мещанское, – неожиданно трезво начал Колян. – Мне кажется, что трактовка может быть, например, такая: «Если есть некая острая необходимость в чем-либо, можно пренебречь своими приоритетами».

– Браво, Николай! Я потрясен! – я и правда был потрясен. – Что скажешь ты, мой друг Дима?

– Мне кажется, все намного проще, – сказал Миронов. – Это внутренне противоречивое метавысказывание. И суть его в следующем: «Если есть возможность высказаться проще, высказывайся проще».

– И вновь браво! Итак, джентльмены. Мы имеем литературную фразу классика и две, казалось бы, принципиально разные трактовки. А теперь, господа, позвольте дать правильный ответ, и вы убедитесь, что гений поэта умудрился подставить такую шестеренку метафоры, которая примирит обе ваши версии. Бродский говорил об идее и рифме. Если есть что-то, раздирающее вам глотку, напирающее изнутри, как река Колорадо на дамбу Гувера, то плюньте вы на «чечетку». То есть на рифму. Шут с ней, с этой шлюхой рифмой. Каждая найденная вами уже давала – если не Пушкину, так Есенину, если не Есенину, так Высоцкому. Но вернемся к вашим интерпретациям, мои юные друзья. Николай говорил о возможности пренебречь собственными приоритетами ради некой высшей необходимости. И он полностью прав, ведь высказать, донести идею – вот главная задача автора. А первым приоритетом поэта, как ни крути, является рифма. Пренебречь рифмой ради идеи. Снайперское попадание, дорогой доктор.

– Мерси, – отозвался со стола Колян и изобразил что-то наподобие сидячего книксена.

– Дима же говорил о непролиферации сущностей без необходимости. О том, что без особой нужды нет смысла выражать свою мысль сложнее, чем этого требует ситуация. Иосиф Александрович с тобой согласен. Ведь что такое рифма, как не усложнение формы в ущерб точности передачи идеи? Поэзия в целом есть искусство, где форма (ergo sum) победила и отчасти заменила собой содержание. Поздравляю вас, господа, мы вскрыли эту метафору, извлекли внутренности, набили проформалиненной паклей наших версий и вновь зашили, будто так оно и было!

– Круто, – сказал Дима довольно сухо, продолжая совершенствовать свое срамное изделие.

– Это все хуйня – сказал Колян. – Знали бы вы, что мне сейчас приснилось, пока вы тут в два жала MDMA трескали.

Мне было совсем неинтересно, что там снилось Коляну, но ведь он выслушал нас с Иосифом Александровичем.

– И что же?

– Да пиздец. Мне приснился Доцент. Ну Костян Белькович, ты его знаешь, мы с ним учились вместе. Еще экзаменами банчили. Ну Доцент…

– Да-да, помню-помню. Еврейчик такой в очках. У него еще был минибас, на котором мы шмотки какой-то шлюшки перевозили с места на место.

– Ну все верно. Доцент. У него, кстати, сегодня день рождения. Мы всегда на его днюху за город гоняли. К нему на дачу в Орехово. Последние лет восемь.

– А чего в этом году не поехали? – мне было до фонаря, но излишки вежливости просто выкипали на огне эйфории.

– Так Костяна же приняли. Взяли с тысячей таблеток экстази. Его какие-то чурки попросили со «Звёздной» отвезти мешок в «Девяткино». Там его и повязали. Так что он уже полгода как на зоне чалится.

Удивительно было наблюдать в такие минуты за Колюней, потомственным питерским интеллигентом, сыном мамы-архитектора и папы-реставратора, человеком, который почти всю свою жизнь провел в квартире с видом на Финляндский вокзал и любил коротать вечера за партией в шахматы с заслуженным художником Советского Союза дядей Славой Васильевым. Насколько мне известно, Николай однажды побывал в обезьяннике. На этом его криминальные похождения как бы и заканчивались. Но по неизвестным причинам нашего жизнерадостного друга очень привлекали зэковские жаргон и быт, поэтому при случае он не упускал шанса приблатниться и примазаться к уголовной эстетике. Николай считал себя знатоком тюремных правил и укладов, а также фени, партаков и наколок. Он готов был начать спор по этому поводу с любым салагой и быстро всем вокруг объяснить, кто на хате главный. Дошло до абсурда: как-то раз Колян разошелся до такой степени, что вступил в нешуточную перепалку про тюремную жизнь с моим двоюродным братом Сашей, который и правда отсидел пять лет на зоне за наемничество.

– И что сказал во сне Доцент? – Дима, казалось, заинтересовался рассказом и даже перестал охаживать свое урологическое творение.

– А, так вот, приснился мне Доцент и говорит следующее: мол, знаю, что вы с Гошаном тусуетесь, так вот передай ему, что завтра, двадцать четвертого марта, во Франции разобьется самолет. Погибнут все пассажиры. А Никарагуа выиграет 5:0.

– У кого выиграет? – ошалело спросил я. Мне стало немного не по себе. С чего это Доценту вздумалось пророчить катастрофу устами угашенного Коляна.

– Не запомнил. У ангины какой-то.

– Это все? – очень серьезно спросил Димон.

– Нет. Еще он сказал, что в апреле будет землетрясение в Непале, в мае на Евровидении победит швед, в июле перевернется филиппинский паром, а в ноябре будет теракт во все той же Франции. Тринадцатого числа.

– И как ты это все запомнил?

– Сам в шоке. Очень четкий сон, и все слова прямо в память врезались. Такое ощущение, что я это всегда знал. Только вот про ангину смутно как-то…

– Коля, иди еще поспи, вдруг что-нибудь новое приснится, – неожиданно серьезно сказал Дима.

– Да я как бы не хочу пока, я бы покурил еще…

– Тем более. Сейчас, Коленька, ты пойдешь в гостиную, ляжешь там на диван и будешь спать, – на этот раз Миронов говорил очень медленно, как учитель на диктанте, и смотрел на Коляна пристально и не мигая, словно хамелеон на муху по Discovery.

Мой друг Валера однажды решил позабавиться и зачем-то засунул себе в рот целиком голову Пельменя, когда тот, правда, был совсем щеночком. Я искренне полагал, что ничего более странного в стенах своей квартиры уже не увижу. Но, видимо, я ошибся. Событие, происшедшее через секунду после зомбирующих слов Димы, было совершенно необъяснимо. А именно: обычно дерзкий и свободолюбивый Николай, который вообще-то по жизни имел обыкновение делать все ровно наоборот относительно того, чего от него пытались добиться, слез со стола и со словами: «Бляяя, ну так всегда, каждый раз одно и то же, вот хоть убейте меня» вышел из кабинета.

– Что это было? – мне нелегко признать, но, похоже, только что я стал свидетелем настоящего колдовства.

– Что именно «это»? Тут много чего сейчас случилось.

– Ну с Коляном. С чего это он тебя вдруг послушался?

– А… Ерунда. НЛП, вводный курс. Разрыв шаблона, потом мимикрирование под состояние, вход во вторую позицию и отыгрыш отца. Плюс к тому не забывай, что человек с более высокой точкой сборки всегда сможет управлять человеком с более низкой. Если умеет, конечно. Воля, вера и знание. Против копья из такого сплава не существует брони. Никакая кольчуга, будь даже она сплетена из надежнейших аргументов, никакой шлем скепсиса и ехидства, который ты вечно носишь на голове, не способны остановить волю, веру и знание. Религия основана на вере, философия основана на знании, а воля задает им вектор применения. Я знал и верил. И вот результат!

– Какой еще результат?

– Игорь, ты что? Ты не понял, что произошло? – Дима смотрел на меня так, будто я обмочился на торжественном приеме по случаю столетия английской королевы и сам этого не заметил.

– А что произошло?

– Только что ты хотел пророчество! Ты требовал доказать тебе существование инкарнации! Ты просил назвать счет завтрашнего матча! Тут приходит Колян и делает целую пачку предсказаний! Игорь! Дальше отрицать бессмысленно. Ты пытался взять систему на слабо?! Система тебе ответила!

– Погоди-погоди, – мне не хватало воздуха, чтобы начать возражать. Проблема любого закоренелого материалиста: он чувствует себя абсолютно беспомощным, когда сталкивается с чем-то таким, что не в состоянии объяснить. Верующий лишь укрепится в догмате, встретив Господа Бога на перекрестке Кировско-Выборгской линии и линии жизни. А если вы разучились верить в чудеса, то будьте готовы сойти с ума, когда окажетесь с ними лицом к лицу. Я все же нашел в себе силы для отчаянной контратаки: – Ну нанес Колян всякой пурги. Что это доказывает?! Приснился ему Доцент. Подумаешь, большое дело. Любой – сон это же просто какие-то пузыри природного газа, которые всплывают из глубин подсознания и будоражат гладь болотной воды, выделяя мерзостное зловоние… Хм, чего это я заговорил языком бульварного готического романа, не знаешь? О чем бишь я? А! Так вот! Сегодня у Доцента этого день рождения. Ты сам слышал. Колян вспомнил о нем, видимо, и тот ему приснился!

– Вот именно, Игорь! Через подсознание они и работают!

– Да кто «они»? Что ты несешь?

– Гиды… или не знаю кто, но ты же понимаешь, что таких совпадений не бывает! Может быть, это наши коллеги из будущего глаголят устами Коляна! А может, я сам себе передаю весточку из следующей жизни. Вселенная делает нам знаки столь могучей очевидности, что только слепой может их не заметить. Это все равно как если бы перед тобой голая девушка разлеглась в призывной позе, а ты бы стоял в недоумении и не понимал, чего же она от тебя хочет!

– Не знаю… – я все еще сопротивлялся, хотя моя кольчуга аргументов была уже пробита в нескольких местах, а шлемиль скепсиса съехал на уши.

– У тебя есть комп? – внезапным порывом Диму подкинуло вперед на диване, он променял расслабленную позу на какую-то взведенную и принялся напружиненно смотреть на меня.

– Да, конечно. Есть ноут.

– Тащи!

– Лень.

– Игорь, блядь! Тащи ноутбук. Ты же понимаешь, что это важно!

– Дима, на меня твою штучки не действуют! Не хочу я ничего тащить.

– Да какие штучки?! Я тебя как друга прошу. Принеси, пожалуйста, ноутбук.

– Не под влиянием ваших слов, а только лишь из уважения к Хоботову, – на помощь мне пришла классика. Подчиняясь древнему и могучему заклинанию дружбы, я покинул уют любимого дивана и отправился в микропроветренность спальни. Посмотрел из окна тринадцатого этажа на спящий город, который сейчас показался мне незнакомым и опасным – полным зла, недобрых совпадений и тревожных предзнаменований. Я оглядел здание женского общежития напротив. Там горело всего три окна. Вспомнив одного маленького мальчика из Гринтауна, я решил загадать про себя: на счет три я щелкну пальцами, и если загорится еще одно окно, значит, вся эта история про Коляново визионерство действительно имеет смысл. Она предстанет предо мной в виде монументальной связи весомых причин и значимых следствий, а не блудливой девкой дурацких случайностей и совпадений. На счет три я щелкнул пальцами и ничего не произошло. Это меня немного успокоило. Но разве могучие силы, управляющие токами жизни, опустятся до того, чтобы потакать мелким зарокам и проходить тесты на профпригодность, которые мы им подсовываем под видом молитвы? Взглянул на экран телефона. 4.04. Выходит, сейчас я наиболее близок к сумраку. Тени сгустились в углах спальни, я запаниковал и закрыл окно наглухо. Присел на кровать. Мне стало казаться, что маленькая, геометрически почти идеально кубическая спальня пульсирует в такт моему сердцу, создавая вибрации из углов в центр комнаты, подобные тем, что вы увидите, ударив палкой по квадратному ведру воды. А вот и ноутбук. Возня с проводом и розеткой, раздражающая до удушья. Наконец я снова в кабинете, и со мной рядом бесконечно сидящий тут, неподвижный, неизменный в пределах этой ночи Димон, который за все это время ни разу не покинул диван.

– Что там Колян говорил про Никарагуа?

– Что они выиграют у кого-то 5:0

– Ты можешь посмотреть расписание матчей на 24-е?

– Думаю, могу.

Искать долго не пришлось. Всезнайка Яндекс даже резвее, чем хотелось бы, выдал мне прямую ссылку на полный календарь международных матчей 24 октября 2015 года. Следующий клик оказался судьбоносным. Самой первой строкой в этом календаре гордо значился предстоящий только завтра матч квалификационного этапа Чемпионата мира по футболу в зоне КОНКАКАФ между сборными командами Никарагуа и Ангильи. Пришлось сообщить об этом Диме.

– Завтра играют Никарагуа и Ангилья.

– Ангилья! А Колян сказал: «Выиграют 5:0 у какой-то ангины». А это Ангилья! Понимаешь? Что еще за Ангилья?

– Сам впервые слышу про такую страну.

– Ну посмотри, у тебя же комп!

На этот раз на помощь мне пришла заучка Википедия. Она сообщила, что Ангилья есть самоуправляемая заморская территория Великобритании, затерянная где-то среди рифов Карибского моря, обладающая общей площадью в 102 квадратных километра и населением аж в 14 767 человек. Дима, получивший эту информацию в виде телеграфной сводки, сцеженной сквозь сжатые зубы, задумчиво сказал:

– То есть такая страна существует, ее название похоже на ангину, а завтра они играют с Никарагуа. И мы знаем точный счет. Игорек, это пиздец!

– Да что пиздец?! Да Колян мог сам посмотреть в Интернете, что будет такая игра! Или видел где-нибудь по телеку анонс бегущей строкой. А потом подсознание во сне выдало ему справку из песенки про Аргентину и Ямайку. Ангилья – это же просто прыщ на бархатном теле Атлантического океана. Команда у них любительская. Само собой, Никарагуа их распишет – вполне приличная сборная, кстати. Если бы меня спросили, какой будет счет в этом матче, я бы тоже сказал 5:0!

Дима посмотрел на меня своим фирменным взглядом картонного психоаналитика из американских фильмов и сказал медленно, хлестко, с расстановкой слов. Каждое из них звучало будто щелчок нагайки над ухом загнанной лошади.

– Игорь, йоб твою медь. Мы оба знаем, что это не совпадение. Что Коля не смотрел расписание матчей сраного Никарагуа на завтра. Он вообще индифферентен к футболу. Он не подслушивал наш разговор и понятия не имеет, о чем мы тут толкуем. Последние полтора часа он спал и видел сон, в котором ему были явлены ответы на те вопросы, которые ты с таким апломбом задал материи, времени, форме и субстанции. Просто давай признаем это, а потом подумаем, что нам делать дальше. Точка.

Я почувствовал во рту запах аниса, и кто-то неизвестный заговорил в голове гекзаметром. Мне показалось, что плоть обыденности дала трещину и оттуда со свистом сквозит иное. Я понял, что Дима прав. Что таких совпадений не бывает, а черт взял меня когтями за яйца. Ладно. Вдох – выдох. Завтра я просплюсь, и все необыкновенное обрядится в серую власяницу будней. Все эльфы превратятся в бледных торчков, а сумрак покинет углы моей спальни. Завтра всему найдется простое объяснение, и то, что сейчас выглядит невероятным, растеряет свой аристократический флер и отправится по рельсам пешком назад в Нарнию. Так уже бывало. Я ведь наркоман со стажем, и мне уже приходилось видывать полиэтиленовые облака над пластилиновыми волнами Индийского океана. Завтра все встанет на свои места. А сегодня мне оставалось лишь признать, что я попал в невероятный для преферанса расклад пять – ноль и сижу теперь без трех. Что аргументы мои в целом биты-перебиты, а Димина масть в прикупе.

– Да, ты прав. Это не может быть совпадением. Это нечто абсолютно необъяснимое и сверхъестественное. Доволен?

– Да, Игорек, я доволен! Я счастлив! Я чувствую, как шевелится каждая исчезающе редкая волосинка, – только тут я обратил внимание, что время и правда всерьез взялось за Димину макушку и уже успело оформить там аккуратный гуменец, от чего голова моего товарища стала напоминать место посадки НЛО в лесу, – вокруг моей лысины. Я переживаю необыкновенные эмоции, мой друг! Как Парацельс, который все-таки получил в тигле золото из свинца методом трансмутации. Как чернокнижник, призвавший наконец демона Мельхону с помощью мышиного говна и пентаклей! Как влюбленный грузчик, которому покорилась недоступная женщина, многократно отказывавшая банкирам и нефтяным магнатам. Я чувствую себя так, как и должен чувствовать себя человек, которому никто не верил, но он оставался истов в своих убеждениях и оказался в итоге прав. Да, я доволен!

– Хорошо, хорошо. Смотри только не обдуйся от радости, Циолковский ты наш. Предположим, ты на самом деле прав и вся эта херомантия действительно неспроста. Что посредством Коляна к нам обратились некие силы. То ли древние, то ли сверхновые, это не суть важно. И дальше что?

– Как это что? Ты же сам говорил. Мы используем эти предсказания в качестве доказательства существования инкарнации. Я пока не знаю как, но мы придумаем. Тогда наш фильм приобретет статус пророчества. Он станет глобальным явлением, о котором заговорит весь мир! Фильм посмотрят миллионы людей и задумаются. Не просто задумаются, а поверят. Ведь доказательства неопровержимы!

– Погоди, погоди. Ничего еще не случилось! Никарагуа еще не победила Ангилью, самолет не упал… и что там еще?

– В апреле будет землетрясение в Непале, в мае на Евровидении победит швед, в июле перевернется филиппинский паром, а в ноябре будет теракт во Франции. Тринадцатого числа.

– Офигеть. У тебя же память, как у влюбленной русалки, Миронов. Как ты это запомнил?

– А я могу быть очень внимательным, если мне нужно, Игорек. И это хорошо, что ничего пока не случилось. Когда случится, какой смысл в предсказаниях? Теперь надо просто придумать, как грамотно использовать полученную информацию.

С этими словами Дима закончил фаломорфировать гашиш и прилепил законченный половой член под прямым углом к оливковой стене кабинета. Осмотрел получившуюся инсталляцию критическим взглядом творца, а затем погрузился в медитативное раздумье, очевидно, пытаясь соединить в своем Я человеческое и божественное. Просовокупить, так сказать, внутреннего атмана и брахмана. Пельмень, устроившись у него на коленях, наслаждался неспешным почесыванием и массажем задних конечностей. Оба молчали. Колян, кажется, и правда уснул в гостиной, а я вдруг безудержно захотел услышать голос жены. Бывшей жены. Ни с того ни с сего. А может, просто взгляд упал на грустного плюшевого медведя, которого она почему-то оставила здесь одного при переезде. Медведь грустит оттого, что хозяйка уехала? Или оттого, что не забрала его с собой и он вынужден таращиться на мою волосатую задницу целыми днями со своей полки? Нет ответа. Где она сейчас? На кого смотрят ее карие глаза? Падает ли прядка на лицо? Поддувается ли эта прядка вверх невзначай уголком рта, словно соплом космического корабля «Восток»? Я захотел увидеть ее улыбку и поговорить с ней на том особом «цыплячьем языке», который был понятен лишь нам двоим. «Цыплячий язык» – это когда двое взрослых говорят, как четырехлетние дети, забавно коверкая слова и обильно интонируя. Нарочито простые фразы, неподдельная радость в каждом звуке. На таком языке могут общаться только влюбленные. Интересно, разговаривает ли она так со своим новым мужиком. Как она его называет? А как он ее? Зародившись где-то в устье живота, подавленная, казалось бы, тоска прокатилась снизу вверх до самого горла и встала там наглухо, подобно тромбу. Мне была необходима срочная медикаментозная помощь для предотвращения приступа депрессии. Принял перорально полстакана виски с колой и еще некоторое количество насыщенного каннабисом дыма в виде ингаляции.

– Пельмень, иди ко мне, – в конце концов, в качестве живого свидетеля счастливых деньков, которые когда-то знавала эта квартира, мне остался маленький песик, и сейчас я очень остро захотел, чтобы он был рядом со мной, в зоне моего тактильного голода. Как сравнить и сопоставить мою личную драму с глобальной катастрофой, о которой мы тут толкуем? Некоторым людям нравится решать масштабные задачи, а другие склонны лишь помечать основные вехи своей собственной судьбы на фоне полотна истории. Третьим все равно, и живут они самочинно вне какой-либо связи с общечеловеческим контекстом, размышляя лишь о дне сегодняшнем, не ведая ни прошлого, ни будущего, словно бабочки-однодневки. Бояться конца света разумно лишь тому, кто собрался жить вечно, а для тех из нас, чья судьба подобна взмаху крыла чайки, потеря любимого человека всяко страшнее грядущего Апокалипсиса. Я хотел обсудить эту важную мысль с Димой, но он продолжал безмолвствовать похлеще, чем народ Третьего Рима. Зацепившись верхней губой за крючок этой ассоциации, я сделал несколько логических шагов и наступил на ту идею, которая, подобно пехотной мине, уже давно расположилась на тропе нашей беседы. Сойти с этой мины без увечий нам уже было не суждено.

– Послушай, Дима, а ведь ты тоже проканаешь за пророка.

– В смысле? – Миронов вышел из своей летаргии.

– Ну как! У тебя есть учение, пророчества, чудеса. А твой фильм станет Писанием! Твой Коран, Библия, твоя Тора и твои Трипитаки, с позволения сказать. Ты же хочешь спасти человечество? Значит, мотив у тебя ничем не лучше и не хуже, чем у любого мессии. Ты – новый пророк. Пророк цифровой эры. За тобой постоянно таскается свита, точно так же как за Буддой, Иисусом и Мухаммедом. Ты творец и демиург – вон все время лингамы мастыришь, а ведь это же символ животворного начала. Жрешь всякое дерьмо. Ничем не лучше саранчи. Подобно Иисусу, проводишь странные манипуляции с жидкостями, когда шепчешь про «любовь и благодарность» над чашкой чая с лимоном. Уверен, если подумать, найдется еще масса сходств! Я же, пожалуй, сойду за евангелиста. Буду твоим главным апостолом, оплотом твоей сангхи… – тут меня аж подбросило. – Да я же натуральный тетраморф! Еперная калина! Сам посуди, я сам есть человек, по китайскому гороскопу – бык, по зодиаку – лев. Только орла не хватает… – на этих словах мы с Димой синхронно, не хуже Брусникиной и Киселевой, повернули головы к зеркальному шкафу, который занимал всю левую стену кабинета. Помимо наших накуренных лиц там отражался и мой изломанный стан, облаченный в серую футболку с изображением американского орлана и надписью Old Glory.