Текст книги "Спросите Сталина. Честный разговор о важном сегодня"

Влиял ли Сталин на ход дел против конкретных экономистов – Кондратьева, Юровского, Чаянова?

Да, влиял, и механизм этого влияния мы сейчас покажем. Однако, прежде чем обратиться к документам, которые этот факт подтверждают, немного предыстории.

1920-е годы для молодой Советской России были десятилетием напряженного поиска экономической модели развития. Пройдя через эксперименты «военного коммунизма», отшатнувшись от поползновений нэпа в сторону капитализма, страна к началу 1930-х гг. стремительно разворачивалась в сторону командно-мобилизационной экономики с отказом от рынка и норм классической экономики. Этот курс отстаивал Сталин. Почему?

Почему Сталин был против военного коммунизма и НЭПа?

Попробуем реконструировать логику Сталина.

Военный коммунизм – первая экономическая модель Советской России. Идеологически она была ближе большевикам, однако едва не привела страну к гибели. Надо сказать, что Сталин с самого начала не верил ни в победу мировой революции, ни в победу коммунизма в отдельно взятой стране. Мы помним его письмо Бухарину и Зиновьеву, написанное им еще в 1923 году по поводу революции в Германии. Тогда многие считали, что после победы революции в Германии этот процесс лавинообразно охватит весь мир, а вот Сталин так не считал. Его прогноз был скептическим:

«Если сейчас в Германии власть упадет, а коммунисты ее подхватят, они провалятся с треском»[84]84
  Письмо Сталина И.В.Зиновьеву Г.Е., Бухарину Н.И. РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 734. Л. 37–38. См. стр. 243, рис. 112.


[Закрыть].

Таким образом, победа мировой революции и политика военного коммунизма как первый этап бесклассового общества будущего (это когда от каждого по способностям, каждому по бесплатному куску хлеба и мыла) оказалась нежизнеспособной.

Другое дело – нэп!

Даже с фрагментарным возвратом к капиталистическим отношениям новая экономическая политика сумела и накормить страну, и запустить восстановление экономики. Все было хорошо в нэпе, только имелись две проблемы.

Первая проблема: новая экономическая политика несла в себе опасность реставрации капитализма.

Если нэп, основанный на законах рынка и капиталистических отношениях, даже в усеченном «коммунистическом» формате оказался столь эффективен, зачем вообще была нужна революция, отмена частной собственности? К чему были все эти катаклизмы? Разнести державу, поманить народ в коммунистическое будущее, где все равны, чтобы уже через десять лет все вернуть, фабрики – фабрикантам, землю – землевладельцам, власть – буржуям!

Уже к 1924 году, то есть через пару лет после введения нэпа, стало понятно: если двигаться этим путем дальше, реставрация капитализма в Советской России будет неизбежна.

Хотел Сталин реставрации капитализма в России? Нет, не хотел. Поэтому и был сторонником сворачивания нэпа, несмотря на уже достигнутые успехи в экономике.

Однако была и вторая причина отказа от нэпа и разворота в сторону командно-мобилизационной экономики Советской России.

Вторая проблема состояла в угрозе внешней военной агрессии.

Угроза нападения крупнейших держав, угроза расчленения Советской России, угроза окончательной ликвидации России как самостоятельного государства. Это не пустые страшилки. Напомню, в иностранной интервенции против Советской России в 1918–1922 гг. участвовали четырнадцать государств.

Вспомним:

• американцы во Владивостоке;

• англичане – в Мурманске и Севастополе;

• французы – в Одессе и Херсоне;

• немцы – на Украине.

Это все было. Пауза в расчленении бывшей Российской империи, купленная огромными территориальными уступками Брестского мира, никого не должна была вводить в заблуждение. Война против России и за раздел России была неизбежна.

Могла Советская Россия подготовиться к войне в условиях НЭПа?

Ответ – нет. Нэп, то есть движение страны в соответствии с законами рынка, хотя и решал вопрос поступательного развития российской экономики и роста благосостояния российского населения, но в перспективе не мог обеспечить главного – геополитического выживания Советской России.

Иными словами, для того, чтобы рыночным способом создать заново экономику, которая была бы в состоянии обеспечить развитие военно-промышленного комплекса, достаточного для обеспечения обороноспособности, нужно было время покоя. Его у России не было ни до, ни после революции. За подтверждением обращаемся к известным словам Столыпина:

Рис. 155.

Американские войска во Владивостоке проходят перед зданием, занятым штабом чехословаков. Сибирь, август 1918 года

Автор фотографии: Underwood and Underwood. (Военное ведомство). Точная дата съемки неизвестна. Номер файла Национального управления архивов и документации США: 165-WW-558C-4

«Дайте Государству двадцать лет покоя, внутреннего и внешнего, и вы не узнаете нынешней России»[85]85
  Из интервью П.А. Столыпина саратовской газете «Волга» 1(14) октября 1909 г.


[Закрыть].

А теперь обратимся к Сталину, который в 1931 году, еще за два года до прихода Гитлера к власти в Германии, со столыпинской обреченностью произнес вот такие слова:

«Мы отстали от передовых стран на 50–100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут» [86]86
  Сталин И.В. О задачах хозяйственников. Речь на Первой Всесоюзной конференции работников социалистической промышленности, 4 февраля 1931 г. Сталин И.В. Соч. Т. 13. М., 1951. с. 29–42.


[Закрыть].

Итак, главный дефицит – время! Его у Советской России не было. Можно ли было в условиях нэпа, то есть в условиях естественного экономического развития, уложить в десять лет то, на что классические законы экономики отводят пятьдесят? Нет, невозможно. Отсюда вывод: эту задачу возможно было решить только в условиях жесточайшей мобилизации экономики, общества – всех.

Инструменты сталинской мобилизационной экономики известны:

• отказ от экономических законов рынка;

• индустриализация за счет ограбления среднего класса крестьянства (кулаков);

• превращение страны в трудовой лагерь;

• создание трудовых армий (ГУЛАГ) для реализации больших инфраструктурных проектов, таких как Беломорканал и пр.

Таким образом, ставка высока: выживание страны, возможность Советской России остаться на политической карте мира. Цена нестрашная: разрушение страны, возможностей, прав личности, – всего, что можно было только разрушить. И все во имя достижения необходимого результата.

Во главе этого процесса и оказался Сталин.

Существовали ли более гуманные варианты обеспечить России геополитическое выживание в перспективе Второй Мировой войны?

Никакого ответа на этот вопрос, кроме умозрительных заключений, нет. Есть исторический факт: пытаясь обеспечить выживаемость страны, Сталин выбрал самый жестокий путь и, как показали последующие события, самый эффективный. Сегодня мы уже знаем точно: сколь бы ни были жестоки способы решения этой задачи, не подготовь Сталин страну к войне – «баварское» никто бы из наших предков не пил, и это точно (подробнее об этом – в главе «Почему Сталин – не Гитлер?»).

Таким образом, выбрав путь мобилизации государства на всех уровнях, Сталин выстраивал и систему принуждения общества к решению поставленной задачи. Частью этой системы и стали репрессии против тех, кто не вписывался в мобилизацию, а также против тех, кто мог этой мобилизации навредить.

В ряды «невписавшихся» как раз и встала часть советской элиты. А для того, чтобы понять, какими средствами и методами Сталин выводил «невписавшихся» из игры, мы и обратились к делу Промпартии.

Разбираемся с письмом Сталина Менжинскому дальше.

Почему Сталин приказал «пропустить сквозь строй» экономистов Кондратьева, Юровского, Чаянова?

Потому что Кондратьев, Юровский, Чаянов были представителями старой, дореволюционной экономической школы. Они знали, как следует строить промышленность, финансы, сельское хозяйство, опираясь на законы экономики. В этом была их сила. Но они не знали, как нужно строить мобилизационную экономику вопреки этим законам. Более того, они выступали против этого. Обратимся к фактам. В декабре 1929 года на Конференции аграрников-марксистов Чаянов, Кондратьев, Юровский выступили за рыночные формы развития сельхозкооперации. Они, конечно, были правы по поводу рыночных форм. Неправы они были только в одном: Сталин уже сделал свой выбор будущего развития страны, и в этом будущем «рыночные формы развития сельхозкооперации» были не нужны. Более того, они были вредны. Поэтому дальше включился механизм принуждения к выбранному экономическому курсу. Идеи экономистов во главе с Чаяновым получили ярлык «чаяновщина», а сами специалисты были объявлены «агентурой империализма». Надо сказать, что такие ярлыки до поры не считались опасными. На симпозиумах ученых-экономистов, от самих ученых можно было услышать и не такое. Однако зерна легли в подготовленную почву. Ровно через год, в 1930 году на стол Сталина легло дело о разоблачении «вредительской» организации «Трудовая крестьянская партия», согласно которому известные нам экономисты Кондратьев, Юровский и Чаянов были названы тайными членами этой партии. По делу были арестованы 1296 человек.

И теперь пришло время ответить на следующий вопрос.

Какую роль играл Сталин в организации уголовных процессов против советской элиты?

Чтобы ответить на этот вопрос, обратимся вначале к записке председателя ОГПУ Менжинского, в ответ на которую Сталин предлагает провести экономистов «через строй». В ней изложен ход предварительного следствия по делу Промпартии и объясняется, какое отношение к этому делу имеет экономист Кондратьев.

Итак, Менжинский – Сталину:

«…Хотя Кондратьев молчит о военной организации, но мы все-таки добираемся до нее по линии особого отдела. Арестованные им б[ывшие] колчаковцы – Буров (один из авторов переворота Колчака) и Коллегов, преподаватель Военной академии б. нач[альник] оперативного отд[ела] ставки Колчака, по их показаниям, возглавляли группу, ставившую себе целью “дворцовый переворот”.

Рис. 156 (1).

Записка председателя ОГПУ В. Р. Менжинского И. В. Сталину о ходе следствия по «делу Трудовой крестьянской партии» и возможных связях ее с Промпартией. 2 октября 1930 г.

РГАНИ. Ф. 3. On. 58. Д. 353. Л. 102–103.

Рис. 156 (2).

[…] Буров и Коллегов показывают, что их военное ядро связано с организацией, кот[орую] представлял Городисский. Организация Городисскаго намечала правительство в составе: Кондратьев – премьер, Юровский – министр финансов.

[…] Очень прошу Вас прочесть показания известного <проф.> Рамзина.

[…] благодаря перекрестным допросам участников «обработки» наших правых и дальнейшим уточнениям самого Рамзина продолжение должно дать не только полную картину право-вредительского переплета в советской работе, но и связей, разговоров, откровений – и, надо думать, некоего политического контакта.

[…] Но само собой разумеется, что и Кондратьев с Громаном, и Рамзин, и Ларичев понимают роковое значение для них этой темы и всячески от нее отвиливают, ссылаясь просто на общность установок с правыми, боясь друзей в компартии превратить в ярых врагов. Думаю, что в течение октября все-таки добьемся правды…»

О чем говорит этот доклад Менжинского Сталину? О том, что экономист Кондратьев уже арестован и ему задают вопросы о некой «военной организации» бывших колчаковцев, которые планировали «дворцовый переворот», в результате которого, по версии следствия, предполагалось сформировать правительство, в котором Кондратьев должен был стать премьером, а Юровский – министром финансов.

Как видно из письма, Кондратьев ни в чем не признается. Очевидно, что с бывшими колчаковцами Буровым и Коллеговым следователи уже «поработали», поэтому вся эта история пересказывается Сталину как бы с их слов. Очевидно также, что допросы Кондратьева пока проводятся без насилия, поэтому Кондратьев не подтверждает ни информацию о военной организации, ни о дворцовом перевороте, ни о своем гипотетическом премьерстве после.

Отдельный интерес в письме представляет упоминание профессора Рамзина, в отношении которого Менжинский намекает на то, что все подозреваемые могли иметь некие политические контакты с «заграницей».

Тон письма указывает на то, что Менжинский явно ждет от Сталина дальнейших указаний. А теперь обращаемся к ответу Сталина. Читаем:

«…Показания Рамзина очень интересны. По-моему, самое интересное в его показаниях – это вопрос об интервенции вообще, и особенно вопрос о сроке инт[ервен]ции. Выходит, что предполагали инт[ервен]цию в 1930 г., но отложили на 1931 или даже на 1932 г.».

Итак, судя по письму, пока главный источник информации по поводу «заговора» – только профессор Рамзин, который в своих показаниях признался, что Промпартия имела контакты с зарубежными центрами, а они планировали интервенцию против Советской России. Запомним! С этого момента показания об интервенции для Сталина становятся ключевым моментом процесса.

Однако читаем письмо Сталина дальше. Сталин напрямую ставит задачу следствию, фактически вручную конструируя этот процесс. Мы убедимся в этом прямо сейчас. Читаем дальше:

«Отсюда мои предложения.

а) Сделать одним из самых важных узловых пунктов новых (будущих) показаний верхушки ТКП, Промпартии, и особенно РАМЗИНА, вопрос об инт[ервен]ции и сроке инт[ервен]ции (1. Почему отложили инт[ервен]цию в 1930 г.? 2. Не потому ли, что Польша еще не готова? 3. Может быть потому, что Румыния не готова? 4. Может быть потому, что лимитрофы[87]87
  Лимитрофы – термин использовался для обозначения государств, образовавшихся из окраин бывшей царской России, главным образом, на месте ее западных губерний (Эстония, Латвия, Литва, Финляндия, отчасти Польша и Румыния).


[Закрыть] еще не сомкнулись с Польшей? 5. Почему отложили инт[ервен]цию на 1931 г.? 6. Почему «могут» отложить на 1932 г.? 7. И т. д. и т. п.).

б) Привлечь к делу ЛАРИЧЕВА и других членов ЦК Промпартии и допросить их строжайше о том же, дав им прочесть показания РАМЗИНА.

в) Строжайше допросить ГРОМАНА, который по показанию РАМЗИНА, заявил как-то в “Объединенном центре”, что “инт[ервен]ция отложена на 1932 г.”.

г) Провести сквозь строй гг. КОНДРАТЬЕВА, ЮРОВСКОГО, ЧАЯНОВА и т. д., хитро увиливающих от “тенденции к интервенции”, но являющихся (бесспорно!) интервенционистами, и строжайше допросить их о сроках инт[ервен]ции (КОНДРАТЬЕВ, ЮРОВСКИЙ И ЧАЯНОВ должны знать об этом так же, как знает об этом МИЛЮКОВ, к которому они ездили на беседу).

Если показания РАМЗИНА получат подтверждение и конкретизацию в показаниях других обвиняемых (ГРОМАН, ЛАРИЧЕВ, КОНДРАТЬЕВ и К° и т. д.), то это будет серьезным успехом ОГПУ, так как полученный таким образом материал сделаем в той или иной форме достоянием секций КИ и рабочих всех стран, поведем широчайшую кампанию против интервенционистов и добьемся того, что парализуем, подорвем попытки к интервенции на ближайшие 1–2 года, что для нас немаловажно.

Понятно?

Привет!

И. Сталин».

Надпись на конверте: «ОГПУ. Т. Менжинскому. Только лично. От Сталина».

Что можно сказать после прочтения этого письма? Складывается ощущение, будто с работающего двигателя сняли кожух, и мы видим, как ходят ходуном взад-вперед поршни, жужжат шестеренки, шипят раскаленные патрубки… Мы видим механизм организации уголовного процесса и то, как Сталин им управляет. Причем вручную. Обратите внимание на то, как он конструирует дело.

• Во-первых, Сталин сразу определяет главный тезис процесса. И это – не «дворцовый переворот», который подсовывает ему Менжинский. Главным тезисом будущего процесса Сталин определяет «интервенцию». То есть внешнюю агрессию. Сегодняшние политтехнологи знают, что этот тезис имеет абсолютную отдачу. Можно не любить действующую власть, но нельзя не любить Родину. Отчество в опасности! Точка.

• Во-вторых, определив главный тезис, Сталин ставит конкретную задачу: получить доказательства подготовки интервенции, то есть, получить нужные признания. Видите? Сталин так и пишет: «Сделать одним из самых важных узловых пунктов новых (будущих) показаний верхушки… «Промпартии»… вопрос об интервенции».

• В-третьих, для Сталина нет мелочей, поэтому он максимально подробно прописывает нюансы. Ему недостаточно просто признания самого факта интервенции. Он создает для этой конструкции глубину, материализуя тезис интервенции живыми подробностями, поэтому тут же прописывает многочисленные вопросы:

• Почему отложили интервенцию в 1930 году?

• Не потому ли, что Польша еще не готова?

• Может быть, потому что Румыния не готова?

• Может быть, потому что лимитрофы еще не сомкнулись с Польшей?

То есть, чтобы достичь максимального эффекта достоверности тезиса об иностранной интервенции, обвиняемых нужно заставить не просто признаться в том, что они ее готовили, а ответить на технические вопросы: почему отложили интервенцию, кто ее отложил?

Намотанные в один клубок Польша, Румыния, другие лимитрофы, гипотетические даты будущей агрессии – все это должно было превратить тезис об интервенции в факт, который уже не потребует доказательств.

• В-четвертых, Сталин ставит конкретную задачу: кого, по какому вопросу допросить. Как допрашивать, чтобы признались. Отсюда и фраза, с которой мы начали разбор этого процесса:

«…Провести сквозь строй Кондратьева, Юровского Чаянова…».

• В-пятых, процесс, который Сталин буквально лепит собственными руками – это больше чем устранение элиты, которая перестала представлять ценность для решения новых экономических задач. Он превращает процесс в фактор международной политики. Читаем:

«…полученный таким образом материал сделаем в той или иной форме достоянием секций КИ и рабочих всех стран, поведем широчайшую кампанию против интервенционистов и добьемся того, что парализуем, подорвем попытки к интервенции на ближайшие 1–2 года, что для нас немаловажно.

Понятно?»

Вот теперь действительно становится понятен истинный масштаб задач, которые Сталин собирался решить процессом Промпартии. Оцените ШИРОТУ конструкции: решая внутренние задачи, Сталин одновременно создает и возможность поднять этим процессом волну международной поддержки Советской России против готовящейся интервенции.

Кажется, теперь все встало на свои места. Чтобы обвинения против не устраивавшей его части советской элиты вызвали в народе максимальную ненависть, Сталин «шьет ей дело» об измене Родине, о том, что она якобы готовили интервенцию.

И вот теперь по поводу самой возможной интервенции. Была ли она выдумкой Сталина?

Интервенция – это прием, который Сталин придумал, чтобы оправдать репрессии против членов промпартии, или опасность действительно существовала?

Ответ на этот вопрос мы дадим, опираясь уже не на показания членов Промпартии, полученные, возможно, под пытками, а из недавно рассекреченных документов.

Вот два из них, отпечатанные после встречи посла Японии в Москве Хироты, военного атташе подполковника Касахары, и генерал-майора Харады, состоявшейся 1 июля 1931 года. Генерал был командирован в Европу японским Генштабом с особыми заданиями, связанными с подготовкой к выступлению Японии в Маньчжурии, и ехал транссибирским экспрессом Владивосток – Москва.

Рис. 157.

Записка ОГПУ о японских документах, касающихся войны с СССР от 19 декабря 1931 г.

РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 185. Л. l–9. Подлинник. Машинопись.

Первый документ – это резюме японского посла Хироты по поводу необходимости начать войну с СССР, переданное в японский Генеральный штаб.

Читаем.

«Посол Хирота просит передать его мнение начальнику Генштаба Японии относительно государственной политики Японии:

"По вопросу о том, следует ли Японии начать войну с Советским Союзом, считаю необходимым, чтобы Япония стала на путь твердой политики в отношении Советского Союза, будучи готовой начать войну в любой момент.

Кардинальная цель этой войны должна заключаться не столько в предохранении Японии от коммунизма, сколько в завладении Сов. Дальним Востоком и Восточной Сибирью"».

Вот и ответ на вопрос, была ли интервенция фантазией Сталина, надуманным поводом обвинить участников процесса Промпартии в измене, или опасность интервенции против Советской России действительно существовала.

Теперь читаем второй документ из этой папки – доклад японского военного атташе Касахары, направленный в Генеральный штаб и высшему руководству страны.

Это краткое описание внутреннего и внешнего положения Советского Союза. Анализируя проблемы Советской России во взаимоотношениях с европейскими странами, Касахара считает, что стоит предложить ей за небольшую цену продать Дальний Восток. В случае, если Москва откажется, – его оккупировать. А процесс захвата территории СССР координировать с захватом части советских территорий Польшей и Румынией. Читаем документ.

«Настоящий момент является исключительно благоприятным для того, чтобы наша Империя приступила к разрешению проблемы Дальнего Востока. Западные государства, граничащие с СССР (Польша, Румыния), имеют возможность сейчас выступить согласованно с нами, но эта возможность постепенно будет ослабевать с каждым годом.

Если мы сейчас, проникнутые готовностью воевать, приступим к разрешению проблемы Дальнего Востока, то мы сможем добиться поставленных целей, не открывая войны. Если же, паче чаяния, возникнет война, то она не представит для нас затруднений».

Видите, как просто японские военные рассуждают о захвате советских территорий. Для японцев этот вопрос практически решен. Правда, есть нюанс. В своем документе японский военный атташе Касахара указывает на то, что решить проблему Дальнего Востока необходимо как можно скорее. Индустриализация увеличивает возможности Советской России как в модернизации обороны Дальнего Востока, так и во взаимоотношениях с враждебными ему западными странами. Он считает, что с увеличением экономической мощи Советского Союза будут сокращаться возможности давления на него со стороны Запада и стран-лимитрофов. То есть со временем, делает вывод японский военный атташе, СССР будет достаточно силен, чтобы блокировать попытки Японии оккупировать советский Дальний Восток. Читаем первый абзац этого доклада:

«СССР в настоящий момент энергично проводит пятилетний план строительства социализма. Этот план ляжет в основу грядущего развития Советского государства. Центральное место в этом плане занимает тяжелая индустрия, в особенности те отрасли промышленности, которые связаны с увеличением обороноспособности страны…»

Как видим, японская разведка хорошо осведомлена о том, что происходит в СССР, потому и торопит свое руководство с решением вопроса отторжения Дальнего Востока.

Однако прямая угроза интервенции, как мы убедились из письма, существовала и в европейской части. Нападение на Советский Союз планировалось на конец лета 1929 года или, самое позднее, на лето 1930 года. Согласно опубликованным документам, в нападении на СССР должны были участвовать Польша, Румыния, Финляндия. Франция готова была предоставить своих военных инструкторов и, возможно, авиацию. В интервенции предполагалось также задействовать британский военно-морской флот.

План был таков: Польша и Румыния вместе с белогвардейскими армиями под командованием Врангеля и Краснова численностью более 100 тысяч человек должны были прорваться к Донбассу и Дону, лишив Центральную Россию поставок угля и топлива, а также привлечь на свою сторону недовольных коллективизацией крестьян Дона и Южной России, жителей Северного Кавказа. Британский флот собирался поддерживать операции в Черном море и Финском заливе. Нападение должно было совершиться без официального объявления войны.

Считалось, что под таким давлением Красная Армия быстро развалится и падение советского режима будет делом нескольких дней. Из документов известно, что к 1930 году СССР должен был потерять КВЖД[88]88
  Китайско-Восточная железная дорога. железнодорожная магистраль, проходившая по территории Маньчжурии и соединявшая Читу с Владивостоком и Порт-Артуром. Дорога построена в 1897–1903 годах как южная ветка Транссибирской магистрали. Де-факто КВЖД принадлежала Российской империи и обслуживалась ее подданными.


[Закрыть], должна была закончиться переброска двадцати дивизий японской армии, которые вместе с китайской армией собирались напасть на Приморье. В это же время СССР должен был потерять Среднюю Азию. И это была только часть планов в отношении СССР.

Вот и ответ на вопрос, была ли интервенция придумана Сталиным, чтобы обвинения против советской элиты выглядели более убедительными. Как мы видим, угроза была абсолютно реальной.

И вот сейчас тот случай, чтобы по ходу задать еще один важный вопрос, который время от времени всплывает по поводу планов Сталина о «мировом господстве».