Текст книги "Счастливые пчёлки. Философия осознанного образа жизни"

Я всецело поддерживаю это правило, однако же оно куда глубже, чем может показаться на первый взгляд. И у него есть практический смысл.

Представьте себя пешкой. Ваша цель совпадает с целью игрока – победить в партии. У вас, разумеется, есть и свои личные цели: выжить, убить как можно больше противников, добраться до другого края доски и стать ферзём и так далее. Вы будете чувствовать свою пользу в такие моменты, будете радоваться. Но эти цели – вторичны по отношению к целям игрока. Ведь если бы не они, не было бы никакой игры, не было бы фигур, и вас в том числе. И если в какой-то момент вы жертвуете собой ради спасения Короля, Офицера или даже другой Пешки, ваша полезность возрастает в разы даже при том, что вы мертвы и больше ничего не сделаете. И вы делаете это даже несмотря на то, что до края доски и статуса Ферзя (читай, индивидуальной победы) вам осталось всего пара ходов.

Такие ценности, как в предыдущем абзаце, – сформулированная человеческим языком логика, воспитываясь и руководствуясь которой, люди делают что-то во благо группы, повышая тем самым свою личную ценность.

Каждый раз, когда кто-то жертвует мной, я задаюсь вопросом: «а не для выигрыша ли в партии этот ход?». Каждый раз, когда я оцениваю целесообразность чьей-то чужой жертвы, я оцениваю её точно так же, с точки зрения победы Игрока по имени Человечество.

Выбор профессии, как выражение главной ценности.

Желание работать продиктовано мотивом спасти кого-то. Из детства тянется страх потерять родителей, которые объективно старше и слабее – им ресурсы приходят не из бездонного колодца, выполняющего желания, а с трудом: родителям нужно буквально класть свои жизни ради получения ресурсов для семьи. Привязанность к родителям и друзьям в детском возрасте задаёт людям вектор. Взрослея и развивая свои собственные силы и возможности, люди получают способность спасать, осознают это и реализуют в своих ценностях.

Выбирая профессию, человек выбирает ту сферу, которая лучше всего имитирует то самое спасение близких, которое он не мог совершить до начала работы, в детстве. Искренняя детская любовь и желание сохранить группу (заботящуюся о ребёнке семью) – это и есть позитивная форма золотого правила: относись к другим так же, как хотел бы, чтобы относились к тебе.

Проблемы, с которыми сталкиваются родные и близкие в глазах ребёнка, на мой взгляд, в самой большой степени определяют его модель поведения, когда он вырастет и будет реализовывать себя в качестве члена общества.

Важно при этом понимать, в отношении какой именно группы это является добром. Всего человечества? Или лишь какой-то подгруппы, составляющей «кормовую базу» какого-то отдельного человека? В этом практический смысл. Ценности, от которых ваша полезность возрастает вне зависимости от времени и места действия – так называемые вечные. Ценности, от соблюдения которых вас хвалят лишь в какой-то определённой локации, в какой-то определённой обстановке или группе – навязаны когда-то толпе каким-то умным человеком. Толпа слепо сохранила их в традициях, религии, культуре и законах, даже не осознавая, что в любой момент времени другие умные люди, пользуясь определёнными культурными шаблонами, занимают место выгодоприобретателя и живут за счёт толпы. Сменяются по мере старения, развития общества, изменения технологий и т. п., но всё же иерархия неизменна.

Это, конечно же, грубо – говорить о людях, как о «кормовой базе» отдельного человека, но суть ревизоров на практике именно в этом и состоит – в регуляции кормовой базы. Из перечня механизмов управления для людей разного уровня осознанности, который я описывал выше, можно сделать вывод, что для разного размера популяции подходят разные ценности.

Ещё большую роль, чем размер популяции, играет плотность населения. Чем выше плотность населения, тем выше вероятность пересечений и противоречий ценностей малых групп с ценностями больших групп, а ведь у них столько различий!

• Отношение к смерти разное.

• Отношение к морали разное.

• Отношение к цене жизни разное. В больших группах появляется статистика, которая позволяет не вникать в детали в каждом отдельном случае (не ценить личность), а ориентироваться на среднее счастье.

Для малых групп роль личности больше, и цена ошибки (жить человеку или умереть) так же выше. Соответственно, в ходу у малых групп будут такие ценности, которые отстаивают жизнь, развитие, важность мнения и статусов каждого отдельного человека, уникальность и наследуемость. Для больших групп относительная ценность каждого отдельного человека ниже, так как высок шанс «повторения» смысла человека в следующих поколениях. И основными ценностями тут будут смелость, героизм, творчество и вообще всё, что связано с потенциалом «выскочек», и в то же время все те ценности, которые проповедуют коллективизм, труд, жертвенность ради общего блага. Часть выскочек умрёт, и это приемлемая жертва. Другая часть даст группе более эффективные пути и инструменты. И общим коллективным трудом группа продвинется вперёд.

Как результат, в обществе с высокой плотностью населения существует серьёзная разница между законами и их применением. Разница в том, что даже самые утилитаристские законы, заботящиеся о большинстве, трактуются и исполняются потом конкретными людьми, с их эмоциями и рефлексией, неспособными мыслить понятиями группы вообще или мыслящими «малыми группами». И испытывающие в процессе вынесения и реализации приговора угрызения совести. Или осуждающие приговор в обсуждении со стороны.

О меньшинствах и их ценности.

Рассуждая об общем благе, меньшинства, на самом деле не о нём рассуждают, а эгоистично – о себе.

Общее благо на то и общее, чтобы отражать среднюю температуру по больнице – не равное счастье для всех, а равное среднее счастье для всех.

Правильной аналогией был бы Человек и его готовность жертвовать частью тела ради выживания всего организма в целом. Общее благо тут – выживание организма. Оторванная рука – это жертва меньшинством. Плохо ли меньшинству? Да.

Достигается ли общее благо? Да.

И это не противоречит друг другу. Это противоречит лишь эгоистичному желанию меньшинства выжить любой ценой. Даже ценой ухудшения среднего счастья.

Чтобы определить правильный этический подход, стоит задаться вопросом, почему именно организм был вынужден жертвовать рукой ради выживания? Действительно ли у организма не было другого пути? Действительно нужна ли была эта жертва?

Ведь зачастую мнение большинства определяет путь организма – как раз тот самый путь, который привёл к потере руки. Вероятно, подход к выбору пути должен быть другим, и тогда он не приведёт к вынужденности жертвовать. Например, путь может определяться не большинством (без учёта меньшинств), а как суперпозиция векторов.

На практике это сложно реализовать, но этически это принималось бы более лояльно.

Осуждая систему, толпу и государство, никаких принципиальных изменений не добиться. Переворот в восприятии ценностей должен случиться именно в этом понимании: свержение власти никогда не принесёт никаких изменений. Потому что нас угнетает не власть, а мы сами, толпой. А власть – это простоте избранные, которые стоят на нужном месте. И «место» здесь – это не какое-то конкретное место в пространстве, не должность и не чин, а место в социальной иерархии, комбинация статусов, трон в умах людей, голос в толпе, который звучит тише всего, но к которому вся эта толпа неизменно прислушивается, осознавая это или нет.

По сути, без изменения ценностей любой переворот – это просто передел ресурсов, но не изменение системы. И люди этого не понимают. Большинство из революционеров уж точно. Фантасты понимают, потому что их полёт мысли простирается дальше, чем приземлённые нити управления другими людьми. Нет, например, никакой разницы между капитализмом и коммунизмом – в том виде, в котором мы их видим в XX–XXI веках. Обе системы построены на одних и тех же моделях поведения отдельных людей, на одной и той же иерархии (что бы там ни постулировали на съездах и в парламенте), на одних и тех же стремлениях людей. Есть небольшая разница в формуле справедливости, и только.

У всего есть своя цена. Вопрос лишь в том, кто её платит – индивид или группа. В рассуждениях Ф. Ницше о природе морали милосердие – это пренебрежение наказанием, обоснованное тем, что преступление не приносит ощутимого вреда.

В этом ключ к пониманию влияния плотности населения на ценности. Когда смысл и эффект преступления не сконцентрированы на одном пострадавшем, а «размазываются» по большой по численности группе, легко быть милосердным.

«Вам только кажется, что вы мыслите, вы лишь стараетесь быть логичными»

Нильс Бор

Каждая отдельная пара (или группа) людей составляет свой отдельный социальный круг со своими собственными статусами. В такой паре всегда кто-то один является ревизором для другого, а иногда это вообще взаимно. Уважение – это высокая оценка мнения человека, признание того, что «мнение человека влияет на мою судьбу», что он в какой-то мере компетентнее меня в каком-то вопросе, связанного с моим смыслом (чаще всего, выживанием, развитием и достижениями), что человек является моим ревизором. Если я уважаю кого-то, это значит, что мне важны те статусы, которыми меня наделяет этот человек. Эта важность его мнения в моих глазах проистекает из зависимости решения моих жизненных задач от мнения, слов и действий этого человека, а значит, отего мнения обо мне и, соответственно, статусов, которыми он меня наделяет.

Причём люди могут даже не подозревать об этой связи (например, кумиры). Например, моё уважение какого-то философа – это моя оценка его учений как состоятельных, помогающих выжить, развиваться и достигать, признание этого человека более опытным в этих размышлениях. Соответственно, моё желание получить высокую оценку моих собственных мыслей этим человеком – это моё желание получить из его уст статус «правильный». Даже если я знаю, что никогда не увижусь в жизни с этим человеком и он никогда в реальности не будет меня оценивать, я предполагаю его оценку и подстраиваюсь под неё своим поведением и мыслями. Позже я более подробно разберу понятие ответственности и договоры с группой и Вселенной. Сейчас важно задать само определение «уважения» и понять его основообразующую роль для многих других отношений.

Зависимость от мнения ревизоров, которых мы никогда в глаза не видели и не увидим, и уважение к ним формируют так называемое общественное мнение, мораль, нравственность, порядочность, благородство и другие ценностные нормы поведения – мы уважаем некоего идеального человека и подстраиваемся под его оценку. Каждый из воображаемых уважаемых людей хорош в чём-то своём: кто-то генетически состоятелен, его дети всегда будут хороши, кто-то компетентен в какой-то важной для жизни сфере, кто-то силён, кто-то в течение жизни (неважно как) получил признание близкой мне группы и, соответственно, хорош во влиянии на них. И так далее. Все эти образы органично уживаются вместе и образуют внутренние голоса, внутренние стаи.

Если для индивида окружающее большинство представляет собой неважных и некомпетентных на его взгляд людей, «идеальным человеком» в обеих картинах мира (текущей и целевой) становится сам индивид, то есть его собственное мнение по всем этим вопросам.

В этом случае человек не обращает внимания на статусы, выдаваемые ему признанными остальным обществом ревизорами, и ведёт себя независимо. Если это поведение не мешает жизни окружающих людей, или мешает терпимо, в рамках общепринятых статусов (статусов, выдаваемых в больших социальных кругах, государстве, общей религии и т. п.), человека все члены социального круга заочно считают обладателем тех же статусов, что и у идеального человека. Его превозносят как мудреца, как самого хитрого и сильного, он становится эталоном для подражания (см. теорию социального научения). Что явно выделяет его из толпы на какую-то другую ступень, а если точнее, в другой ранг пирамиды стада.

Если поведение человека не приводит к каким-то фиксируемым со стороны значимым результатам или мешает окружающим, человека порицают. Клеймят и изгоняют, порой буквально.

То есть в любом случае независимый человек изгоняется – либо на психическом уровне в ранг «высших», либо на физическом уровне в ранг «низших».

Восхищение океаном, миллиардами звёзд или бурей снежинок, то есть всем тем, что мы называем непостижимым, происходит из страха «так и не постичь» и любви к тому, «кто способен постичь».

Восхищение само по себе имеет двойственную структуру, разрывая эмоции не просто на страх и любовь, а на их крайние точки на градиенте. Переживание одновременно двух противоположных максимумов вводит человека в ступор, поскольку нет возможности выбрать между ними какой-то приоритет, чтобы дать ход моделям реакций.

Замирание в ужасе – это то же самое, что и оцепенение от восторга или удивления. Смысл один. Только последствия разные.

Предтечей уважения является восхищение. Которое, в свою очередь, продиктовано генетикой и смыслом. Мы поговорим об этом подробнее в главах ниже, а пока я лишь опишу логику и последствия этого Смысла.

Глядя на другого человека и видя в нём какую-то чрезвычайно развитую черту или способность, мы испытываем восхищение. Можно представить это так: Вася,

глядя на Машу и видя её красоту, переживает восхищение её генами, Петя, глядя на принимаемые Васей решения, переживает восхищение его опытом, знаниями, гибкостью и приспособленностью. Маша, глядя на Петю, восхищается его положением в иерархии, как его личными способностями. Ведь и личные способности, как гены, и положение, – всё это влияет на жизнеспособность следующего поколения.

Восхищение тесно связано с этими самыми следующими поколениями и вообще человечеством. Именно в этом состоит Смысл. Восхищает то, что имеет высокий потенциал в продлении и благополучии человечества.

Именно поэтому бывает восхищение равными себе – если два человека одинаково сильны в какой-то черте, и имеют одинаковый потенциал, они будут чувствовать это по отношению друг к другу.

Восхищение – это внутреннее чувство, которое в переводе на обычный бытовой язык можно было бы трактовать, как желание, чтобы «этот человек» выжил, жил долго, и этой своей суперспособностью творил благо для всех. Уважение наследует это чувство, только примеряет это самое благо на самого уважающего. А какое благо будет мне от суперумного лидера? Правильный путь. Какое благо будет мне от участия в стае суперсильного лидера? Безопасность. Какое благо будет мне от суперхороших генов партнёра? Более высокие гарантии выживания детей.

Нет никакой мистики в этих чувствах, всё очень рационально, просто в большинстве случаев неосознанно и неявно.

Глядя на суперспособность в другом человеке, невольно задумываешься: а ведь это уже что-то такое нечеловеческое – на грани человеческих возможностей. А что было бы, если бы у человека была возможность развивать не один-два таланта за жизнь (правило 10 000 часов), а все свои качества развить на таком уровне? Это был бы всё ещё человек? Или уже нет?

Предполагаю, примерно из такого образа логики и когда-то давным-давно могли бы появиться легенды о полубогах. Ну а там и до богов недалеко.

Уважение, в свою очередь, является прототипом любви, причём всех его видов. Например, в любви страстной основа – это имитация стремления к лучшему потомству, а оно лучше с тем партнёром, у кого настолько хорошие гены, что, в принципе, всё равно, какие там гены у меня самого – потомство так и так будет качественным. В любви дружеской уважение – это признание в другом человеке творца, способного менять мир к лучшему.

В платонической люби человек уважает увлечения и взгляды на жизнь партнёра, считая важным имеющееся и потенциальное понимание. И так далее по всем семи видам (согласно Аристотелю и Роберту Стернбергу) – в них всех основой отношения является восхищение какими-то качествами, особенностями, способностями или достижениями партнёра.

А любовь является основой иерархии. Это проявление смысла через упорядоченность и направленность. Причисление к группам и наделение статусами производится на основании оценки компетентности человека в вопросах, решаемых группой, существование и развитие которой является для человека путём к смыслу и реализацией его показателей успеха жизни. Не реализуй человек свой смысл через группы, у него не было бы мотивации брать на себя ответственность за отыгрыш какой-либо роли в этих группах, не было бы принятия ограниченности выбора ролей, распределения благ и других параметров групп. Именно это принятие правил и даже восхищение ими каждым отдельным человеком, как дающими надежду на его отдельный частный смысл, обеспечивают общую упорядоченность и иерархию. Будьте группа из двух человек, десяти, тысячи или миллиардов, человек любит себя, реализовавшегося в группе, а также всех тех других членов группы (реально известных, усреднённых или выдуманных), которые помогли ему в этом отыгрышем своих ролей.

Подробнее мы разберём отношения с группами ниже.

Человеческие споры бесконечны не потому, что невозможно найти истину, а потому, что спорящие ищут не истину, а самоутверждение

Привычка не доверять, конечно же, метафора. Практически без потери смысла можно сказать и так: воспитание не доверять. А по сути, это внутренние и внешние факторы, подчиняясь которым без раздумий, человек считает стратегию «не доверять» более выигрышной чаще, чем стратегию «доверять». Тут и традиционные, и физиологические факторы, и принятые в культуре модели социальной адаптации, и инстинктивные реакции, и связанные с ними закономерности мышления.

Хоть речь в главе и идёт о взрослом человеке с устоявшимися жизненными взглядами, стратегия «не доверять» для всех возрастов, кроме, пожалуй, младенчества, является доминантной.

Для всех возрастов сохраняется один и тот же принцип формирования доверия, формула одна. Просто в разном возрасте выделяются определённые группы, принимаемые человеком по умолчанию, как заслуживающие доверия без дополнительных проверок. Также в разных возрастах люди по-разному определяют свою правильную стратегию.

По «уровню доверчивости» я бы выделил три возрастные группы. Способности доверять в них с годами снижаются.

Для людей до 15 лет (+-):

Отсутствие жизненных установок, регулирующих путь. Отсутствие пути как такового. Ввиду отсутствия установок наибольшее доверие вызывает масскультура, толпа и всё то, что может быть подтверждено простым голосованием большинства – инстинктивное желание примкнуть к сильному большинству, чтобы там найти своё место.

Для людей до 25 (+-):

У человека уже есть свои собственные критерии определения правильного пути и, соответственно, появляется эффект когнитивной лёгкости, когда человек просто копирует из раза в раз подобные действия. По принципу если сработало вчера, сработает и сегодня.

Доверие чему-то новому из масс-культуры или от толпы формируется только при отсутствии противоречий.

У человека есть убеждение в наличии «правильного пути» и в том, что именно он его нашёл.

Для людей старше 25 (+-):

К когнитивной лёгкости предыдущего этапа добавляется восприятие своих воспоминаний (большей частью связанных с периодом взросления и, соответственно, ошибок), неудовлетворённость взрослой жизнью и недоверие всему тому, что представляет собой новизну. Убеждение в правильности пути становится практически абсолютным.

Смысл этой главы в том, чтобы показать: если уж инстинктивные реакции отключить и не получится, их можно осознать и перевести в управляемое русло, а культурные причины не доверять – полностью в наших руках.

«Привычка» складывается сразу из нескольких пунктов:

1. Экономические отношения людей, конкуренция за выживание и размножение.

2. Отношение между поколениями + пик воспоминаний.

3. Злая шутка когнитивной лёгкости (повторяющиеся понятия = хорошо, уникальные = плохо). Мозг развивался, чтобы более эффективно выживать, а всё новое – потенциальная угроза.

4. Боязнь боли и связанные с этим страхом риски.

5. Разница в количестве знаний, создающая диссонанс в оценке рисков и открытости людей друг с другом.

6. Отсутствие принципов обучения в повседневной жизни – культура, построенная на принципах наследования и передачи далее правил наследования (гарантии ценнее развития).

7. Безопасность и комфорт в качестве ценностной основы.

Разберу их по порядку.

Наибольшее влияние на доверие оказывает то, в какой степени люди видят друг в друге конкурентов за выживание, иерархию и размножение.

Очевидно, что при прочих равных условиях, если Мише и Андрею нравится Настя и оба знают об этом, доверие между ними слабее, чем если бы такой «объединяющей» красавицы не существовало.

Не меньшую роль играет экономическая конкуренция и привычное в иерархическом обществе ожидание выбора: либо ты, либо тебя.

Если Андрей может без труда разрушить жизнь Миши, лишив его средств к существованию, статусов и путей заработка, а то и непосредственно навредить здоровью, доверие Миши к Андрею будет явно ниже, чем если бы они были примерно равны в возможностях. И наоборот, чувствуя свою безнаказанность, Андрей способен на большее доверие к Мише, чем если бы они были на одном уровне.

Общая формула тут такая: чем больше вероятность того, что человек поведёт себя эгоистично, тем меньше к нему будет доверие, даже если он совершенно не проявляет признаков эгоистичности. А в условиях конкуренции, какие бы милые и добропорядочные маски ни надевали люди, вероятность их эгоистичного поведения очень высока.

На втором месте по влиянию на доверие можно поставить такие механизмы формирования групп, как смена поколений и ювенойя. Ювенойя – страх родителей за своих детей или, обобщённо, страх старшего поколения за судьбу младшего из-за того, что они находятся под влиянием чего-то неизвестного.

Дело в том, что к «новинкам», будь то технологии или культурно-социальные изменения, не готовы именно сами родители. И именно эту свою неготовность они и транслируют на детей. Потому что воспринимают их более слабыми. В то время как движет ими скорее страх, а не забота.

Страх вызывает бегство, и родители начинают отрицать всё то, что связано с новинками, даже если это есть в их собственных детях. Эффект усиливается, если в какой-то момент дети неожиданно для родителей оказываются приспособленными к новому миру, это отчуждает. В свою очередь, дети со временем всё сильнее и сильнее отрицают всё то, что составляет материально-этическую базу предыдущего поколения, как неэффективную в новых условиях.

Получается, со стороны детей отрицание из-за эгоистичной мысли: «Что вы мне даёте? Это уже неактуально!».

Со стороны родителей страх и негатив усиливаются эгоистичными переживаниями в духе «я вот жизнь прожил, сколько всего хорошего сделал, и на кого я теперь это оставлю? Я что, жил зря?».

Истоки явления я вижу в том, что:

1. Во-первых, модель жизни родителей показала свою эволюционную успешность (на то они и родители), и любые отличия от этой модели воспринимаются негативно. В этом есть смысл, ведь с точки зрения старшего поколения ничто не мешает молодёжи отрицать любые новые явления и технологии, если они не являются адаптацией к изменившейся среде, и жить точно так же, как предыдущее поколение. А значит, с гарантией успеха.

2. Во-вторых, стоит вспомнить, как именно устроены воспоминания – они выборочны, они конструируются на лету на основе и опыта, и воображения, причём вне времени. Вспоминая себя в детстве, родители не могут объективно оценить свои собственные отличия от своих собственных родителей. И уж тем более не могут воспроизвести при помощи памяти ту модель мышления, которая была у них самих в этом возрасте. Восприятие своих собственных воспоминаний относительно и меняется по мере набора опыта. Повзрослев и пережив множество сложностей и проблем, родители более критично воспринимают те же самые глупости, которые сами творили когда-то, и сейчас видят в детях.

3. Больший опыт позволяет им оценить опасности более полно, а это, в свою очередь, помимо изменённой оценки, даёт ещё и повышенную уверенность в своей правоте, даже если в этот опыт и не входят знания о современности и других моделях поведения.

В результате эффекта ювенойи складывается стереотип восприятия, при котором люди разных поколений смотрят друг на друга с заведомо более низким доверием, чем на своих сверстников. Молодые ждут негатива, отрицания и ограничений (старшие всё же у власти и могут что-то просто взять и запретить), а старшие видят подрыв их мира и переживают как за мир, так и за самих себя – что будет с ними, «устаревшими», когда молодые окажутся у власти?

Пик эмоциональной активности приходится на возраст от 15 до 30 (в нашей культуре) – тот самый возраст, когда люди в репродуктивном возрасте, но при этом в большинстве своём не могут гарантировать себе выживание и нужное положение в иерархии. Именно в этот период человек сталкивается с самыми значимыми и острыми проблемами своей идентичности, справляется с ними и далее всю жизнь несёт в себе это готовое решение.

Всю дальнейшую жизнь большая часть мыслительных процессов и решений будет связана с ассоциациями, возникшими и окрепшими в эти годы.

Следующее – когнитивная лёгкость.

Когнитивная лёгкость может быть создана искусственно. Например, многократными повторениями. Если после нескольких повторений не происходит ничего плохого, то это становится признаком безопасности, а понятие «новизна» в этом конкретном случае приобретает смысл конкурентного преимущества. В результате человек стремится повторять снова и снова этот свой новый опыт. В отличие от всех тех, кто ещё ни разу не попробовал и ещё не принял эту мысль.

Именно в этом истоки лёгкого принятия и доверия к людям из «своей» группы. Под принятием я имею в виду такую линию поведения, при которой минимизируется острота и количество критики, а количество и качество комплиментов и инициативы к совместному решению проблем, наоборот, максимизируется.

Например, чем больше мы принимаем людей, поддерживающих определённые выдуманные конструкции (идеи, статусы и символы, по Ю. Н. Харари), тем сильнее привычка их принимать. И это продолжается и дальше, развивается и крепнет, даже если мы сами не разделяем эти выдуманные конструкции. Сами того не подозревая, мы становимся частью группы, несмотря на то что не поддерживаем принципов и установок, являющихся её основой. Просто из-за привычки доверять.

В то же время к другим группам и другим словам у нас формируется привычка не доверять. Когда встречаем в жизни какой-то «нестандартный» для нас подход (слово, действие, внешность, модель поведения или мышления и т. п.), нам требуется систематическое повторение и многократный опыт, чтобы его принять.

Культурные штампы многократно тиражируются и повторяются при помощи цифровой информационной среды. Они доступны для понимания, и как бы человек ни относился к ним ранее, многократное повторение делает своё дело – человек принимает какую-то идею, не задумываясь о ней критически. С этой особенностью мышления человека связывают явление «цифрового слабоумия» (см. М. Шпитцер), утрату умственных способностей.

И правда, зачем испытывать сложности, в чём-то преодолевать себя, получать свой собственный опыт, который поначалу будет практически гарантированно негативным?! Ведь можно без всего этого сразу получить готовую и проверенную установку. Задайся человек на самом деле вопросом «зачем?», ответ показал бы, что не все пути одинаковы, но чаще вместо вопроса и ответа срабатывает та самая когнитивная лёгкость.

Вряд ли стоит говорить о когнитивной лёгкости и боли, как о привычках, ведь это «встроенные» и базовые механизмы работы нашего мозга, а не приобретённые и выработанные условные рефлексы, которые мы называем привычками. Однако само по себе отношение людей к лёгкости и боли – это уже привычка.

Если рассмотреть двух взрослых людей, выросших в разных условиях, мы увидим в них разные привычки доверять. Человек, чей опыт был в большей степени связан с лишениями, ограничениями, трудностями и ежедневной борьбой с окружающим миром, будет доверять совсем не так, как человек, чей опыт наполнен достатком и отсутствием ограничений.

При прочих равных условиях (воспитание, текущие потребности, возраст, положение и т. п.), в первом случае человек будет изначально менее восприимчив к боли, и ему будет более привычно сталкиваться в жизни с когнитивной сложностью. Ведь в течение суровой, полной лишений жизни, для человека стала привычной нормой готовность к тому, чтобы наступить себе на горло и затратить на какой-то результат больше энергии, чем вчера. Для него привычна готовность не получить желаемого, даже когда, казалось бы, приложены все необходимые усилия. И моделирование будущего у такого человека построено с учётом того, что ожидания оправдываются в меньшем числе случаев, чем у человека, чья жизнь была без лишений. Если человек при оценке ситуации проявляет большую готовность к неудаче и отрицанию, то и доверие к этой ситуации будет выше.

Собственно, это составляет следующую причину привычки не доверять – принятие людьми за данность, что они имеют разный жизненный опыт, а значит, и стремления, цели и модели поведения у них тоже разные. Говорят даже: «чужая душа – потёмки».

Принятие как данности разного жизненного опыта приводит к двум логическим выводам (предположениям):

1. Понимание, что, воспитываясь в разных условиях, люди могут обладать совершенно разными ценностями и, следовательно, принадлежать к разным группам с разными целями. И если близкие мне люди вряд ли поведут себя со мной эгоистично, то «чужой человек» сделает это почти наверняка!

2. Разница в количестве знаний или просто недостаточный уровень знаний напрямую создают диссонанс в оценке рисков одних и тех же явлений и понятий, в том числе и открытости людей друг с другом.

И если первая причина – это вполне математически оправданное недоверие человека чему-то неизвестному, неизведанному и непредсказуемому, то второе – это результат глупости и недальновидности.

Хороший пример влияния разного жизненного опыта на доверие – в столкновении и восприятии друг друга двух людей, выросших в областях с разной плотностью населения. Их реакция на одно и то же событие будет совершенно по-разному отражаться в языке телодвижений.

Например, Маша родилась и до встречи с Петей жила в деревне, где на площади в несколько десятков гектаров приходится всего сто домов и двести-триста человек. Она привыкла к «простору», где абсолютно в любой ситуации есть возможность находиться с другим человеком на расстоянии как минимум метра-полутора. Именно такую дистанцию и составляет теперь интимная зона Маши. В этой зоне могут находиться только близкие и доверенные люди, иначе она будет испытывать вторжение и дискомфорт.