Текст книги "Утреннее шоссе"

– Считайте, так, – негостеприимно ответил Клямин. Он еще не знал, с кем разговаривает, но беспокойство не оставляло его, а, наоборот, увеличивалось. – С кем имею честь?

– Я скажу, скажу, – заторопился незнакомец. – Может, уделите мне минут пять? Я был так огорчен, что вас нет. – Он поглядывал на Гусарова и Ефрема, переминаясь с ноги на ногу и, по всей видимости, не решаясь на более открытый разговор.

Оборотясь к своим спутникам, Клямин натянуто усмехнулся:

– Что ж, приехали. Все по домам!

Гусаров приблизился к Клямину и, оттерев его в сторону напором рыхлого живота, проговорил негромко:

– Я уеду, а Ефрем останется, уж извините.

Клямин сузил глаза и посмотрел в глубокие от ночного света зрачки Гусарова:

– Не понял.

– Говорю, Ефрем у вас останется, – мялся Гусаров. – Ему далеко ехать.

– Охранять меня? – снова усмехнулся Клямин. – Вот что, Виталий, дружок. Мне охрана еще надоест… Не перегибай палку. Пока вы от меня зависите, а не наоборот.

Видимо, Гусаров колебался. Ему не хотелось новых волнений. Вместе с тем он был убежден, что Клямин вторично не сбежит.

– Не сбегу я, Параграф, – тихо произнес Клямин. – Я передумал. Понимаешь? Скажи хозяину, что надо встретиться лично – условия оговорить. Завтра же. Езжай, спи спокойно. – Клямин поправил на Гусарове клетчатую кепку и похлопал его ладонью по животу: – Езжай, езжай. И Плешивого прихвати. А то он с ног валится, служивый.

Гусаров оглядел стоявшего в стороне незнакомца:

– Кто такой?

– Езжай, Виталий, – повторил Клямин. – Езжай и ложись спать. И насчет встречи подумай – у меня есть претензии. Иначе это повлияет на ход следствия. – Клямин нагло улыбнулся и, прихватив Гусарова за плечи, развернул его в сторону дворовых ворот. Плечи у адвоката были мягкие, податливые, как у женщины.

– Завтра к восьми придет за вами Ефрем. Отвезет к хозяину. – Гусаров вздохнул и, сделав знак Плешивому, потащился со двора.

Когда Клямин вернулся к незнакомцу, тот раскуривал новую папиросу. Слабый огонь спички играл тенями на изнуренном лице, как бы сдвигая нос, губы, густо нависшие брови. Теперь Клямин не был уверен, что видит этого мужчину впервые. Во всяком случае, тот определенно кого-то собой напоминал.

– Мы знакомы? – спросил Клямин.

– Нет-нет… Что вы! – почему-то испуганно произнес мужчина и, перенося папиросу в левую руку, представился: – Геннадий Степанович Ильин… Вам это ни о чем не говорит?

– Нет, – решительно сказал Клямин.

– Я живу в Свердловске.

– В Свердловске? Ильин… Погодите! – Клямин развел руками и чуть отстранился, вглядываясь в лицо мужчины. – Вы…

– Да. Я отчим Наташи.

– Черт возьми! Ну конечно… Здравствуйте! – Клямин протянул ему руку.

Ильин ответил на пожатие вялой влажной своей ладонью.

– Вот теперь ясно, Геннадий Степанович… Так бы и сказали.

– Я и сказал, – медленно улыбнулся Ильин. Казалось, он пытался заплакать, но передумал.

Есть люди, которые одним своим видом наводят уныние. К числу их относился Ильин.

Пытаясь догадаться, что привело к нему этого человека, Клямин запер автомобиль.

– Ну а теперь поднимемся ко мне.

Они вошли в подъезд: впереди Клямин, позади Ильин.

– Судя по всему, вы не в курсе дела, – словами подталкивал Клямина Ильин. – Вас не было столько дней.

– Да. Я уезжал из города, – не оборачиваясь, ответил Клямин. По привычке он надавил на кнопку лифта. Раздался металлический щелчок, и кнопка вспыхнула гранатовым светом. – Работает? Это ж надо, – вслух удивился Клямин, глядя на Ильина сверху вниз. – Месяц не работал, отремонтировали наконец… Так я не в курсе чего, простите?

– Ну, что… с Талкой такое стряслось… – промямлил Ильин.

– Не понял, – перебил Клямин. И в то же мгновение ужас медленно, словно ржавая тяжелая пружина, сработал в нем. – С какой Талкой? С Натальей, что ли? – проговорил он непослушными губами.

Ильин кивнул:

– Вот… приехал я за ней.

– А что случилось-то? – быстрым шепотом проговорил Клямин. Видно, в его лице появилось нечто такое, что заставило робкого Ильина втянуть голову в плечи.

– Убили ее, – также шепотом ответил Ильин.

Белый свет пал из прибывшей кабины лифта на белое лицо Антона Клямина. Словно выворачиваясь наизнанку, медленно раздвинулись автоматические двери…

Лестничная гармошка стянулась к площадке, точно там, наверху, ослабло крепление и все ступеньки слились в одну.

– А! – издал короткий звериный рык Клямин и подогнул ноги в коленях, ловя эту единственную ступеньку.

Этот рык взметнулся по тихому колодцу уснувшего дома и замер где-то в переплетах чердака. А может, пробил и его, устремясь в ночное сырое небо, раскрытое над городом черным зонтом.

Руки Клямина плетьми обхватили согнутые колени. Над ними нависли перепутанные пряди волос.

Так Клямин просидел несколько минут. Ильин безмолвно топтался возле него. Потом осторожно присел рядом.

– Кто ее убил? – чуть слышно произнесли губы Клямина.

Но Ильин уловил вопрос.

– Неизвестно… Автомобиль сбил. Где-то на шоссе у пляжа. Несчастный случай.

– Где она сейчас?

– Уже в аэропорту…

Ильин стал подробно рассказывать, как он получил телеграмму, зайдя домой в обед. Хорошо еще – никого не было дома. Он сразу же отпросился с работы – и в Южноморск. Здесь бегал по разным учреждениям – не просто все это. Звонил Клямину, но телефон не отвечал. О Клямине ему рассказала сестра жены, Шура. Надеялись, что Антон Григорьевич поможет чем-нибудь…

– Я ведь и не знал, что Наталья к вам поехала. Думал, так – блажь в голову ударила, надоело с нами, – уже другим тоном вставил Ильин.

Потом он так же подробно рассказал о жене. Она ничего не знает. Там должны ее подготовить. Как она все это воспримет? У нее неважное сердце…

В подъезде появлялись соседи. Они настороженно останавливались, подходя к Клямину и Ильину.

– Проходите, проходите, – доброжелательно говорил Ильин. – Свои. Проходите, пожалуйста.

Люди осторожно обходили тяжело сидевшего на ступеньке Клямина. Узнавая его, укоризненно качали головой. Пьяный, мол, все ясно. Ильин достал платок, трубно высморкался, утер податливый нос и проговорил нерешительно:

– Я вот с чем, Антон Григорьевич… Не одолжите ли мне рублей тридцать, а? Приеду – вышлю… А то я совсем поиздержался с этой историей.

– С какой историей, Генаха? – переспросил Клямин и сам удивился тому, как из глубины памяти вдруг всплыло прозвище, которым наделила Наталья своего отчима. Как оно сохранилось незабытым во всех передрягах, постигших Клямина за последние дни, – непонятно.

Ильин сложил по складкам и сунул в карман платок.

– Как это – с какой историей? – растерялся он. – Со всеми этими делами я поиздержался. Такие расходы, куда ни повернись. Взял с собой четыре сотни – и как четыре копейки.

Клямин поднял с колен лицо, откинул назад волосы.

– Извините, Геннадий Степанович, – словно издалека проговорил он. – Извините, ради бога.

– Что извинить? – удивился Ильин.

– Расскажите мне о ней. Я так мало ее знал.

– Простудитесь… На камне-то. – В голосе Ильина слышалось нетерпение. Он украдкой взглянул на часы.

Клямин перехватил его взгляд и, цепляясь за перила, поднялся.

– Может, на лифте? – сказал Ильин.

Казалось, Клямин не слышал. Он добрался до площадки второго этажа. Остановился. Полез в карман, вытащил несколько купюр.

– Извините. Деньги-то со мной, извините. – Клямин обернулся и протянул Ильину скомканные бумажки.

– Многовато, – сказал Ильин, прикидывая сумму. – Больше сотни будет.

– Берите, – коротко сказал Клямин.

Ильин принял деньги, поблагодарил и, разгладив, спрятал во внутренний карман. Они молча постояли. Привалясь спиной к стене, Ильин достал папиросу, закурил.

– Знаете… Она всю жизнь меня ненавидела. За что – не знаю. А я любил ее, как дочь, честное слово…

Он стоял, низкорослый, в мятом костюме, с жирным пятном на лацкане, заметном даже при плохом освещении. С простуженным носом и покрасневшими, усталыми глазами. Напоминая своим обликом кого-то из знакомых Клямину людей. Но кого?

– Впрочем, она, вероятно, многое вам рассказала, – вздохнул Ильин с намеком. – Она была странная девочка. Такая красивая и такая беспомощная. Все искала чего-то, искала. Другой жизни. А жизнь-то везде одинаковая. Я пытался ей это внушить – нажил врага.

Маленькое лицо Ильина передернулось, брови набухли. Он заплакал, с шумом втягивая носом воздух и судорожно сжимая скулы.

– Геннадий Степанович, Геннадий Степанович… – повторял Клямин, не двигаясь с места.

Ильин махнул рукой и торопливо побежал вниз.

«Надо было предложить ему переночевать», – подумал Клямин, отпирая дверь своей квартиры.

Раскиданные повсюду вещи придавали комнате жилой вид. Если бы не тишина. И если бы не эти никчемные визитные карточки, что белели на полу. «Сколько сделано в жизни глупостей! – подумалось Клямину. – Сколько глупостей…» Он наступил на белый листочек и поелозил подошвой, словно желая втереть его в паркет. Но ничего не получалось. Прильнув к полу, карточка оставалась целехонькой. Заглянув зачем-то в ванную комнату и на кухню, Клямин опустился на табурет, посидел, вернулся в прихожую, снял туфли, принялся разыскивать шлепанцы, но вспомнил, что оставил их в машине. Он стянул с себя куртку, брюки, рубашку, влез в старый дырявый халат и, оставляя на полу следы волглых носков, прошел в спальню, повалился на кровать и закинул руки за голову.

В тишине из неплотно закрученного крана тюкала вода. Потом заурчал холодильник. Значит, он все же не выключил холодильник перед отъездом. Поторопился. А куда?! Вот и приехал Антон Григорьевич Клямин. На круги своя, как говорится. Как был одиноким псом, так и остался. Перед отсидкой за грехи чужие. Конечно, не только за чужие. Клямин это понимал. Но, во-первых, рядом с Серафимом он выглядел ангелом. Во-вторых, если он и имел какую-то выгоду, то это были всего ошметки от доходов Серафима… Клямин перевернулся на живот, ткнулся носом в подушку и снова издал короткий дикий рык. В радужных кругах, возникающих перед его глазами, рисовалось лицо Натальи. Круги цеплялись один за другой, раздувались, подобно мыльным пузырям, и в каждом из них, играя цветом, плыл лик на тонкой шее с родинкой на изгибе… Клямину почему-то представилось, что именно так возносятся на небо души покойных. Он резко опрокинулся на спину. Яркий свет люстры разорвал цепочку тихих ликов, швырнув к глазам Клямина контуры предметов, расставленных по комнате. Напольные часы с безжизненным маятником – кончился завод. Слепое окно телевизора, тумба с телефоном. Полупустые полки: почти весь хрусталь и серебро он упрятал в багажник автомобиля – запас на долгую жизнь…

Перенеся телефон к себе, Клямин поднял трубку. Он медленно прокрутил диск. Тотчас донесся чуть искаженный голос Леры. Услышав Клямина, она обрадовалась:

– Ты? Слава богу… Звоню, звоню – никого. Думала, загремел уже, а ты – вот он. Или оттуда звонишь?

– Нет. Я дома, – проговорил Клямин.

– Голос у тебя какой-то… Все плохо, да?

– Очень плохо, Лера.

Лера, видимо, была озадачена. Он редко признавался ей в своих неприятностях…

– Что же делать, Антон, – мягко проговорила она. – Так уж все складывается…

– Наталья погибла, – сказал Клямин.

Ему показалось, будто Лера положила трубку. Потом он сообразил, что нет сигнала отбоя…

– Алло! – крикнул Клямин.

– Да, я здесь, – прошуршало в трубке. – Не молчи, я слушаю тебя.

– Погибла. Нет ее… Несчастный случай, понимаешь. Наезд.

– Говори, не молчи.

– Я не молчу, Лера… Где-то у пляжа… Ко мне приходил ее отчим. Понимаешь? – В трубке слышались тихие шорохи, легкий треск. – Вот какие дела, Лера…

Не в силах больше сдержать себя, Клямин бросил трубку на рычаг и откинул голову.

Он плакал. Он всхлипывал, втягивая воздух открытым ртом… Люстра плавала в ореоле смазанного света лампочек подобно яркому пятну. Потолок казался куском раскаленной белой жести – он излучал жар. Клямин повернулся на бок и ощутил языком морской привкус слез…

Непонятно – спал он или провалился в дремоту. Сознание его растормошил звонок телефона. Неверной рукой Клямин дотянулся до аппарата, снял трубку.

– Антон! – говорила Лера. – Из-за меня все это, из-за меня, Антон. Я рассказала Наталье о Серафиме, о ваших отношениях. Я познакомилась с Натальей до того, как узнала, что она твоя дочь. Понимаешь? Так случилось…

Сознание Клямина крепло, хоть он и слушал Леру в той же расслабленной позе. Лишь пальцы руки, держа трубку, впились ногтями в ладонь. Он жадно вгонял в себя каждую ее фразу, прочно, словно навсегда.

– Я думала, Антон, надо ли мне признаться, раз все уже произошло. И решила – надо. Жить, как крыса в норе, не могу и не хочу… Четыре дня назад Наташа мне позвонила. Сказала, что виделась с Серафимом. Пригрозила ему, чтобы тот оставил тебя в покое… Потом ей позвонил какой-то мужчина и сказал, что может отвезти ее к тебе, повидаться. Назначил ей свидание на Южном шоссе, у пляжа. Я хотела поехать с ней, Антон. Но она заупрямилась. Она ревновала меня к тебе – так мне кажется… Обещала позвонить. И пропала. Я решила, что она уехала к себе, билет был куплен. Ждала ее письма… Вот и все, Антон…

– Зачем ты так себя вела? – через долгую тяжелую паузу проговорил Клямин.

– Ради тебя, Антон, – тихо ответила Лера.

– Вот еще! – Клямин старался подавить злобу.

– Ты должен был знать, что тебя ждут. Понимаешь? Год, два, пять. Ждут! Чтобы ты там держался, Антон… И она бы ждала, я знаю. Она была такой же одинокой, как и ты.

Во сне он стонал, вскидывался и, ослепленный светом невыключенной люстры, вновь падал навзничь, ненадолго затихая.

Под утро его разбудил шум первого трамвая. Клямин поднял руку с часами к глазам. Половина шестого. Он поднялся, с досадой вспомнил об оставленных в машине комнатных туфлях, в носках прошел в ванную комнату, приблизился к зеркалу и принялся рассматривать свое лицо. Припухлые от дурного сна глаза казались одинаковыми. Щетина упрямо пробивалась сквозь кожу, особенно густо засеяв широкий подбородок. Он включил бритву и долго, тщательно водил ею по лицу, пока не добился идеального результата. Повернул кран с красной нашлепкой. По утрам горячая вода сразу не появлялась. Надо было переждать, спустить остывшую за ночь воду…

Возвратясь в комнату, Клямин принялся расставлять по местам разбросанные вещи. Его удивил кавардак, который царил повсюду. Все удивляло, словно он впервые сюда попал. Раздражение вызывали визитные карточки: они проскальзывали между пальцами – никак не ухватить. Клямин не сразу сообразил, куда их сунуть. Рассердясь, он пихнул карточки в карман куртки, надеясь на улице выбросить…

К тому времени пошла горячая вода.

Он перемыл посуду, сваленную в раковину. Остатки еды на фаянсе засохли, и не так-то легко было довести тарелки до привычного блеска, а Клямин терпеть не мог нечистой посуды.

Включив газ, он поставил чайник. На завтрак он решил сделать яичницу с колбасой.

Стоя под прозрачным колпаком из быстрых горячих струй душа, Клямин прислушивался к стуку сердца. Он приложил ладонь к груди и ощутил ровные, тихие толчки. «Что же ты не болишь-то? – говорил он вслух. – Столько вокруг меня наворочено, а ты не болишь… Ты ведь болеть должно, имеешь право, а не болишь. Прошлый раз – помнишь, как ты меня напугало? Что же ты сейчас успокоилось? Или теперь ты уже не мое? Принадлежишь другому человеку, хотя и остаешься в моей оболочке, да? Разочаровалось во мне? Думаешь, что я только хулиган, подлец, сорвиголова и что нет у меня совести, да? Зачем же?! Кто, если не ты, знает меня до конца? Слабый человек, верно… Помнишь отца Андрея, священника из Терновки? Он сказал, что слабый по натуре человек легче живет. Не прав батюшка. Может, он и живет легче, зато труднее расплачивается за все, это точно… И еще самое ужасное – я почти не вспоминаю о ней, о своей дочери. Ты замечаешь? Не скажу, что заставляю себя не думать о ней, нет, просто не вспоминаю. Вот странная штука, да? Видно, я действительно совсем пропащий человек. А может быть, я живу уже в каком-то ином мире, а? Где все мне до фени хромой, а? – Клямин высунул голову из окутанного паром колпака и прислушался. – Звонят вроде… Пришли, значит. Не могли повременить, пока я приведу себя в порядок. Там хрен дождешься завтрака. Хлеба с водой разве что дадут, пока на довольствие не зачислят…»

Спокойно, неторопливо Клямин прикрутил кран, отряхнулся, набросил на мокрое тело халат и зашлепал к двери.

Звонок звонил не переставая.

«Не терпится им, не терпится». Клямин подошел к двери и крикнул:

– Женщина есть среди вас?

– Какие женщины, гад?! – донесся хриплый голос плешивого Ефрема. – Совсем свихнулся на этом деле?

Клямин открыл дверь.

– Тю, – сказал он разочарованно. – Думал, за мной пришли, а я голый.

– За тобой и пришел, – проговорил Ефрем. – Забыл, что ли? Сам хотел с хозяином повстречаться.

– Ах да… Ну проходи, Плешивый. Что, дождь идет?

Ефрем вошел в прихожую, сбросил мокрый плащ. Коренастый и крепкий, он был похож на бетонную уличную тумбу.

– Испугал ты меня: думал – опять сбежал… Здорово!

– Проходи, располагайся, я пойду оботрусь.

Оставляя на паркете влажные следы, Клямин прошлепал в ванную.

– Жрать будешь, Плешивый? – крикнул он, обтираясь мохнатой простыней.

– Буду! – крикнул в ответ Ефрем. – А что есть?

– Найдем. Я тебе яичницу могу сварганить. Из пяти яиц.

– Что я – слон? – возразил Ефрем. – Такое скажешь. Лучше всмятку парочку. У меня брюхо не в порядке.

– Ну! А я думал – ты железо жрешь.

Так они перекидывались сквозь дверь, пока Клямин не вышел из ванной.

– Брюхо, понимаешь, барахлит. Язву нажил. А был и точно как слон.

– Ты и сейчас вроде не цыпленок.

– Ну-у-у… Против прошлого – тьфу! – вздохнул Ефрем, приглаживая венчик коротких волос. – У меня тоже такой халат есть, только в полоску… А что ты босой-то?

– Шлепанцы в машине оставил. А старые не держу, выбрасываю. Сейчас оденусь.

– Давай, – согласился Ефрем. – Время еще есть. Нас к восьми ждут. На Южном шоссе, у пляжа.

Откинув створку шкафа, Клямин стал выбирать белье.

– Журнальчики у тебя есть – полистать? – спросил Ефрем.

– А ты грамотный?

– А то, – обиделся Ефрем. – Шесть классов одолел… Только мне журнальчики. Чтобы не читать, а смотреть.

– Таких не держим.

Ефрем недоверчиво хмыкнул:

– Конечно, тебе и так от баб покоя нет.

– А ты страдаешь?

– Почему страдаю? Деньги есть. – Ефрем поплелся за Кляминым на кухню. Оставаться в комнате ему было скучно.

Клямин привычно и уверенно принялся готовить завтрак. Все у него было под рукой…

– Красиво работаешь, – сказал Ефрем. – А я с маманей живу.

– С маманей, значит, – повторил Клямин.

– С ней. Семьдесят три года, а бегает, как девчонка. Хорошо у тебя тут. Слушай, впустишь меня к себе, а? Пока раскручивать срок будешь.

– Живи. Если не опечатают квартиру.

– Устроим как-нибудь. Хозяин провернет, я попрошу… А то маманя мне вот где сидит. Без конца скулит, жалеет, будто другие лучше меня, – вздохнул Ефрем.

– А ты ее прихлопни. Раз! Утюгом или что под рукой. Такую древнюю старушку можно и в форточку выдуть. Дело техники.

Ефрем какое-то мгновение оторопело смотрел на Клямина. Зрачки его маленьких глаз сузились, оледенели. Он встряхнул головой и хмыкнул раз, другой, потом засмеялся, показывая корявые зубы.

– Скажешь тоже… Маманю! Так она ж меня породила! – выкрикнул Ефрем. – Хоть и стерва, скажу честно. Из-за нее и с женой разошелся, хорошо, детей не было.

– И на стороне не было?

– А черт их знает, может, и бегают где. Я почти всю страну сгастролировал. Теперь стар стал, пятьдесят второй двинул. Всякого повидал… Ты ни разу не сидел?

– Нет. Впервые собираюсь.

– Привыкнешь. Я тоже вначале пугался. Привык… Курить есть?

– Возьми. В ящике. – Клямин кивнул, не отрываясь от работы.

– Вообще-то я не курю. Из-за язвы. Но что-то захотелось. – Ефрем выдвинул ящик и присвистнул с восхищением. – В глазах рябит. Не знаю, что выбрать.

Яркие разноцветные пачки устилали ящик, испуская тугой табачный аромат.

– Да бери хоть все, – отозвался Клямин.

Масло с шипением растекалось по днищу сковородки. Он добавил лука и поперчил. На соседней конфорке варились яйца – заказ Плешивого. Надо было поглядывать на часы, чтобы яйца не затвердели, а были в самый раз… В то же время Клямин исподтишка жадно рассматривал Ефрема. Тот держал сигарету в сильных коротких пальцах, поросших рыжим пушком, и, с наслаждением затягиваясь ею, прикрыл маленькие глазки толстыми припухлыми веками. Временами из лениво приоткрытого рта без усилий вываливался сиреневый дым. Антон обратил внимание на уши Ефрема. Крупные, островерхие, прижатые к круглой башке…

– Кто это к тебе вчера приходил? Гнида какая-то, – проговорил Ефрем. – Виталий беспокоился, что за человек. Вроде ты его впервые видел.

– Знакомые прислали денег одолжить.

– Одолжил?

– Одолжил, – признался Клямин.

– А мне так хрен кто одалживает, – хмыкнул Ефрем. – Если силой возьму, тогда одалживают.

Клямин усмехнулся, расставляя на столе тарелки.

– Пить будешь? Коньяк есть, водка, джин, – предложил Клямин.

Ефрем согласился на водку. Да и язва его к водке привычнее. Вот весной он не стал бы пить – боли бы начались. А осенью ничего, можно.

Клямин налил ему стакан водки. Сам пить отказался: ему сидеть за рулем, да и для разговора с Серафимом нужна трезвая голова.

– Слушай, откуда такие башковитые люди берутся, а? – проговорил Ефрем. – Года на два он меня старше. А кто я и кто он!

– Не в возрасте дело, – возразил Клямин. – Я младше тебя. А умнее раз в двадцать.

– Ох, скажешь! Раз в двадцать, – надулся Ефрем. – У тебя сколько классов?

– Ладно. Пей, ешь. Гость мой ненаглядный!

Ефрем поднес водку к своему толстому перебитому носу, понюхал, запрокинул голову, раскрыл рот колодцем и, придерживая стакан на расстоянии, стал медленно наклонять его. Гладкая струя подобно стеклянной палочке соединяла Ефрема со стаканом. Клямин не скрывал изумления. Он впервые видел, чтобы так пили водку.

– Ну и заправка! Где ты так насобачился, Плешивый?

Тот вернул на стол пустой стакан. Ни единый мускул не дрогнул на его лице. Снисходительным взглядом окинул он Клямина.

– Да, – признался Клямин. – Пожалуй, я не умнее тебя, беру слова обратно.

– То-то же! – самодовольно воскликнул Ефрем и тронул пальцем свой кадык: – Эта штука у меня двигалась?

– Нет вроде. Я не обратил внимания.

– Не обратил внимания, потому что не двигалась. Лил, как в раковину, на одном дыхании. Знаешь, сколько я тренировался? – Ефрем взял яйцо и разбил ногтем скорлупу. – Ты тоже молодец, сварил как надо, – милостиво обронил он, желая отметить что-то хорошее и в Клямине. – Хозяин очень любит этот фокус. – Ефрем кивнул на стакан. – Иногда специально вызывает меня к гостям – демонстрировать. А то и раза два за вечер вызывает, если гости требуют.

– И ты едешь? – Клямин уписывал яичницу.

– А то! Там такая жратва – про язву забываю.

– За что ты так предан Серафиму? На такие подвиги идешь ради него.

Ефрем повернул свою чугунную голову и посмотрел на Клямина. И вновь его зрачки оледенели.

– На какие такие подвиги? – проговорил он, придерживая ложечку у рта.

Приподняв пустой стакан, Клямин со значением тренькнул им по бутылке.

– А-а-а, – ухмыльнулся Ефрем. – Хитер ты, Антон, хитер. На слове не поймать.

– Ты что имел в виду? – прикинулся Клямин.

– Сам знаешь. Много болтаешь, Антон, я тебе скажу. Хозяин уже обратил внимание. Про Мишку горбоносого всех расспрашиваешь. Я к тебе хорошо отношусь… Попридержи язык, к добру не приведет, хуже будет.

– Куда уж хуже, – подмигнул Клямин. – Сесть должен на срок.

Просторная плешь Ефрема забурела от выпитой водки. Щеки покрылись красноватым налетом, сквозь который пробивалась паутина капилляров…

– Хуже? – хмыкнул Ефрем. – Можно там и остаться. У хозяина руки длинные. Зароют где-нибудь на далеком кладбище, под номером. Понял? Так что веди себя умно в разговоре. Раз ты умнее меня в двадцать раз. Понял? И поторопись. Через полчаса надо быть на Южном шоссе.

Выйдя из-за стола, Клямин прошел в комнату и стал переодеваться. Ноги, казалось, были набиты теплой ватой.

– А почему на Южном шоссе, Плешивый? – крикнул он.

– Хозяин так хочет. – Ефрем отзывался на свою кличку, как на имя. – На Южном шоссе сейчас и в будни никого, а в выходной и подавно.

«Сегодня же воскресенье, – подумал Клямин. – Воскресенье». И в этой детали ему вдруг почудился какой-то мистический смысл.

Он вернулся на кухню в джинсовых брюках и куртке, поигрывая брелоком в виде латунной буквы «К».

Ефрем оглядел стол, взял с тарелки кусок сыра, налил себе еще полстакана водки и, хитро подмигнув Клямину, указал на кадык.

– Молодец! – Клямин следил за кадыком Плешивого. И вправду кадык держался на месте, не двигался. – И через уши можешь?

– Нет, – ответил серьезно Ефрем. – Через нос могу. Но сейчас не получится: простуженный, чихать начну.

Клямин усмехнулся и присел на край табурета.

– Еще вернешься домой, переночуешь, – успокоил его Ефрем. – По выходным они не берут.

– Возьмут. Если дело пришло в Южноморск, возьмут. – Клямин хотел что-то еще сказать, но его опередил телефонный звонок, по-утреннему злой и резкий.

Подняв трубку, он услышал голос Леры. Нервный, истеричный, с каким-то повизгиванием.

– Это ты виноват во всем! – кричала в трубку Лера. – Ты! Подонок и негодяй! Я ненавижу тебя и всю твою кодлу. Ты слезы не стоишь этой девочки, мразь…

Клямин слушал прикрыв глаза. Равнодушный и немой.

– Я все продумала! – продолжала Лера. – Завтра пойду куда следует и все расскажу. И о тебе, и о твоей банде. Поеду в Москву, пробьюсь к Генеральному прокурору. Скажи своим друзьям – пусть поторопятся, пусть прибьют меня. Мерзавец, мерзавец! – Голос Леры прервали рыдания.

Клямин положил трубку. Но едва он дошел до дверей, как вновь зазвенел телефон. Пришлось вернуться.

– Алло, – проговорил он вяло. – Слушаю вас.

– Антон! – воскликнула Лера.

– Здесь такой не проживает. – Клямин положил трубку и, ухватив шнур телефона, вырвал его из гнезда.

С каждым поворотом руля дома как бы уступали дорогу машине.

Дождь приустал и падал лениво, крупными отвесными каплями. Ударяясь о лобовое стекло, капли плющились, раскидывая острые брызги. Щетки мягко разгоняли их в стороны, выгребая сизую, уходящую вдаль перспективу улицы. Пустая, она обнажала унылое однообразие домов, издерганных осенью деревьев, отлакированных дождем цветных скамеек, глухих киосков. Изредка попадалась фигура под зонтиком, еще острее подчеркивая пустоту утреннего воскресного города.

Море вдали густело сиреневым провалом.

Приближаясь, оно словно бы поднималось вверх, к небу.

Казалось, еще немного – и автомобиль ткнется упрямым лбом в самую середину этой стены.

Добравшись до бульвара, Клямин свернул направо.

– Весь город решил объездить? – сонно проворчал Ефрем. – Хозяин ждать не любит.

Клямин промолчал. Вообще он молчал с тех пор, как выехали из дому. И Ефрема не слушал. По салону автомобиля бродили бессвязные, полупьяные, грубые слова. То сами по себе, то соединяясь в корявые фразы. Еще на лестнице Клямину было сказано, что хозяин в восемь часов будет ехать по Южному шоссе. Он возвращается с дачи. Пропустив его «форд», Клямин должен развернуться и ехать следом, а там будет видно, что делать. Хозяин в машине будет не один, а с Параграфом…

Отлаженный двигатель тянул ровно и мощно. Временами колеса проваливались в затянутые водой колдобины. Капот орошали мутные потоки, и машина, казалось, отряхивалась, подобно большой собаке.

Утомленный Ефрем посапывал простуженным носом, склонив набок башку и мирно уложив на коленях руки. Клямин искоса поглядывал на его заросшие ржавым пушком кисти. Он не испытывал сейчас никакого волнения. Все прошло – и страх, и озноб. Равнодушие и слабость томили его тело.

У развилки, от которой начиналось Южное шоссе, размещался пост автоинспектора. Желтый мотоцикл, опустив баранью голову, покорно мок под дождем. Сам инспектор спрятался под навес и читал газету. Заслышав шум автомобиля, он вскинул глаза, узнал Клямина и дружески помахал ему рукой. Не получив ответа на приветствие, инспектор проводил автомобиль озабоченным взглядом.

Южное шоссе. Клямин выпрямил руки, откинулся на спинку сиденья и уперся затылком в высокую тулью подголовника.

Схваченная по краям сырыми деревьями, дорога летела вдоль берега моря. Сначала она касалась территории порта, потом – рыболовецкого совхоза и лишь после этого подбивала пятикилометровую линию пляжа, покрытую где песком, где галечником.

Дождь совсем перестал. Но Клямин, казалось, не замечал этого: щетки продолжали кланяться, скрежеща о сухое стекло. Этот звук и пробудил Ефрема. Какое-то мгновение он таращился в хрустальное стекло, потом протянул руку под рулевое колесо и передвинул рычажок. Щетки остановились.

– Чокнутый ты какой-то. Белый весь. – Ефрем коротко ругнулся. – Хозяина боишься! Все его боятся, суку. – Он похлопал себя по коленям, разыскивая курево. Разыскал. Вытащил сигарету и, придавив головку автомобильной зажигалки, прикурил…

Какое-то время он посасывал сигарету, сбрасывая пепел в откинутый кармашек пепельницы, искоса поглядывая на осунувшееся лицо Клямина. Потом перевел взгляд на его руки.

– Слушай, ты не заболел? Глаза как у психа, и разговаривать со мной не хочешь?

С трудом оторвавшись от стекла, Клямин протянул взгляд по пыльной панели, перевел на короткие, тупые колени Ефрема, потом выше – к его плоскому носу, прижатым ушам, к венчику жестких волос.

– На дорогу гляди! Еще врежемся. Я пил, а он под балдой, – забеспокоился Ефрем и ткнул пальцем Клямина в плечо. – Эй! Что с тобой?! Хочешь, я сяду за руль, а?

Клямин покачал головой. Так слабо, что Ефрем с трудом это уловил.

– Кажется, хозяин едет. – Ефрем вперил глаза в далекий силуэт автомобиля и, приглядевшись, добавил с уверенностью: – Едут. Я его танк где хочешь угадаю…

Далекий штрих на серой дороге уже принимал контуры автомобиля.

– Не забыл? Проскочим мимо – развернешься и двинешь следом за «фордягой». – Ефрем наклонился вперед, встречая взглядом приближающийся автомобиль.

Продолжая держать руль вытянутыми руками, Клямин прижался сутулыми плечами к спинке сиденья. А нога упрямо пригибала вниз рычаг акселератора. Стрелка спидометра миновала отметку «90» и дрожала в дурном предчувствии.

Шоссе вытянулось черной напряженной лентой.

Клямин что-то проговорил вялым, тающим голосом.

Ефрем не расслышал и переспросил, не отрывая взгляда от черного автомобиля, в котором уже различались два силуэта.

– Я говорю, – повысил голос Клямин, – ты в каком же месте тут придавил девчонку, плешивый холуй?

Ефрем отодвинул от стекла плоское лицо.

– Кто же тебе стучит? – Он и не пытался скрыть испуга. – Этот гад Виталий, да?! – Его маленькие глаза побелели.

Он ничего сейчас не видел, кроме бледного, опавшего на кости профиля Клямина. Не замечал он и стрелки спидометра, а она уже миновала цифру «100» и завалилась дальше.