Текст книги "ПЕРВАЯ студия. ВТОРОЙ мхат. Из практики театральных идей XX века"

Глава пятая
Праздник самоопределения

Распределение ролей в пьесе Гауптмана, которую в России называли то «Праздник мира», то «Праздник примирения», то «Больные люди», утвердил Станиславский:

«Фриц Шольц – Хмара

Фрау Шольц – Дейкун

Августа – Бирман

Роберт – Сушкевич

Вильгельм – Болеславский

Бухнер – Попова

Ида – Гиацинтова

Фрибэ – Чехов»[139]139
  Дневник репетиций «Праздника мира». Цит. по: Вахтангов. Т. 1. С. 340 и далее.
  Состав, утвержденный Станиславским, до премьеры не менялся; в том же виде он обозначен в режиссерском экземпляре (ГЦТМ. 48. 2), а затем в программе.


[Закрыть].

Работу поведет Вахтангов.

Все участвующие в пьесе Гауптмана заняты в пьесе Гейерманса. (Вильгельма Шольца играет поставивший «Гибель „Надежды“» Болеславский.)

Их имена входят в список на листке. Листок – в узком блокноте. Из блокнота вырваны все листки, кроме этого. Надписано: «Будущая труппа»[140]140
  КС. № 835.


[Закрыть]. Всего имен 39 (помнил ли К. С., что в труппе МХТ при открытии было 37). В числе тридцати девяти старших художественников восемь (считая Лилину – записана первой и вычеркнута). Можно перечислить: Адашев, Бурджалов, Косминская, Литовцева, Муратова, Павлова, Подгорный. По несложным выкладкам список датируется примерно мартом 1913 года. Если К. С. видит «Будущую труппу» вне дома в Камергерском, уход этих людей не стал бы для того дома разрушительным. И на тридцати одном разнообразно талантливом младшем дом в Камергерском тоже пока не стоит; сегодня с их отделением возникнут трудности, но дело не рухнет. Отделяться позже будет больнее.

В «Будущей труппе» нет имени Колина – Колина К. С., скорее всего, не исключил, а запамятовал, как не сразу вспомнил Хмару – приписал последним. Но повторим: в списке «Будущая труппа» – все, кого утвердил 18 января 1913 года как исполнителей «Праздника мира».

Даты рядом: премьера «Надежды» 15-го, решение насчет Гауптмана – 18-го.

Первый протокол репетиций «Праздника мира»: «24 января 1913. 1-я. 8 ч. Присутствуют все. Прочтена пьеса. Поговорили об образах.

Не удалось устроить первую репетицию раньше, так как ежедневно бывали репетиции „Федора“»[141]141
  «Царя Федора» не играли в течение сезона, поновляли к гастролям в Санкт-Петербурге и Одессе.


[Закрыть].

Задержка в каких-нибудь пять-шесть дней обидна.

Понятна реакция Вахтангова с его нетерпением. Но и Станиславский против задержек.

На большой сцене МХТ готовят к выпуску мольеровский спектакль, перед премьерой (она состоится 27 марта 1913 года) день и ночь компонуют великолепно забавные действа-шествия-картины, там заняты и Вахтангов, и пятеро из «Праздника…» (Болеславский, Попова, Сушкевич, Чехов, Гиацинтова). Но они пропустят только три занятия Гауптманом. Кто-то «Празднику…» ворожит (Василий Васильевич Лужский в сходном случае пошутил: тут уж не бабушка ворожила, а целый дедушка, красавец-дедушка).

К. С. торопится похвалиться своими. На репетицию «Праздника примирения» (раннюю, говорили еще шепотом) Станиславский приводит Любовь Гуревич. «Продолжайте, продолжайте, – пророкотал он и вместе со своей спутницей сел прямо перед нами…

Константин Сергеевич посматривал на Любовь Яковлевну, как любящий родитель на гостей, которым сейчас его необыкновенное дитя такое покажет… Он был влюблен в студию».

Рассказ (как конфузились и выкручивались) смешной.

«Не знаю, что подумал Станиславский, но Любовь Яковлевну он вскоре увел, и мы перевели дух»[142]142
  См.: Гиацинтова. С. 118–119.


[Закрыть].

Впечатление такое, будто К. С. хочет, чтоб не было задержек, чтоб спектакли «будущей труппы» создавались и воспринимались в их связи.

Вахтангов с конца января вошел в работу в полной готовности. Он хорошо знал пьесу Гауптмана. Без малого год назад, отвечая мечтающим о театре ученицам, с твердостью назвал «Праздник…» впереди всего, что хотел бы поставить.

Эту пьесу в первый раз он поставил, когда ему был 21 год. На давней афише он приписал: играли плохо, но нам казалось – великолепно.

Страница в его «Режиссерской тетради» соотносится с занятиями адашевцев 1909 года. Тут детализированный план сценической площадки, перечень обстановки столь же подробный.

Чертеж к постановке в Студии сокращен досуха.

Работа, начатая на репетиции 24 января 1913 года, заслуживает одобрения.

Известна приписка Станиславского насчет жалованья Вахтангову: «Крайне необходим в Студии. Может выработаться в хорошего педагога и режиссера… Прибавить». Проект штатного расписания МХТ на будущий год К. С. просматривает в конце февраля 1913-го. К этому времени состоялось уже 25 занятий «Праздником примирения».

3 апреля Гауптмана играют в костюмах и гримах. «Присутствуют К. С., Леопольд Антонович и пожелавшие прийти по извещению о публичности репетиций из труппы молодежи театра».

Станиславский об этой репетиции пишет, назвавши ее генеральной и оценивая: «Спектакль прошел хорошо». Так в письме Ольге Гзовской в Сан-Ремо, артистка проходила там nach-kur после серьезной болезни. Гзовская интересовалась Студией живо, К. С. рад сообщить ей приятное. «Все-таки молодцы, – несмотря на „Федора“ и Мольера (ежедневные репетиции и спектакли), сумели приготовить два хорошо срепетованных и поставленных спектакля. Оба спектакля поедут в Петербург и Одессу… Для первого года результат блестящий».

«Напишите, что бы Вы хотели сыграть в студии, то есть что внести в репертуар ее будущего года?»[143]143
  КС-9. Т. 8. С. 323.


[Закрыть]

Вышло не совсем так, как К. С. писал любимице, – «Праздник…» на гастроли той весной не повезли. Протокол последней в сезоне репетиции заключается: «К. С. делал свои замечания. В общем, одобрил то, что сделано до сих пор, и дал направление для дальнейшей работы».

Любовь Гуревич напишет годы спустя: «Ярко запомнилась мне среди других его критических замечаний одна сказанная Вахтангову фраза – итог его впечатлений от не готового еще спектакля. „В общем, вы шли в толковании пьесы от образа удушливого подвала, а надо было идти от образа порохового погреба“». Режиссерская корректива – мощная, направляющая, и понятно, что после нее придется работать месяц, и другой[144]144
  См.: О Станиславском. С. 127. «Летопись» Виноградской связывает запомнившееся Гуревич с днем осенней (окончательной) сдачи «Праздника…» 13 ноября 1913 г., но дата весенняя более вероятна (Гуревич приводит «итог его [Станиславского] впечатлений от не готового еще спектакля»).


[Закрыть].

В Петербург повезли только одну студийную премьеру. «Гибель „Надежды“» имела чудесный прием, маленький зал Заславского, где ее играли, всякий раз бывал переполнен. Дирекция МХТ сочла возможным поощрить студийцев – участникам спектакля начислили дивиденды, деньги выдали на руки тут же в Питере. Комическому рассказу, как носились с пачечками банкнот – свидетельством независимости их дела, предпослан пассаж патетичный: «О безмерный восторг первой робкой уверенности, что ты есть, не числишься, а есть в искусстве, – как его передать!»[145]145
  Гиацинтова. С. 116.


[Закрыть]

Радуются участники первого спектакля Студии, но и Вахтангов уходит в отпуск в хорошем настроении.

Летом он на Княжей горе под Каневом: правобережье Днепра – полосатые береговые обрывы, могильники скифов, славянские городища, светлый лиственный лес, великая река. По этой реке в свой час «ходил бичевой» – бурлачил – Сулер. Запомнил местность, завел жилье. Летом 1913 года на дачах рядом Москвин с семейством, Н. Г. Александров с женой и дочкой, Грибунин с Пашенной, Массалитинов. Наезжают студийцы.

На Княжей ведут жизнь-игру, похожую на игру в племя, которую сочинили в школе Адашева. Сейчас сочиняют военно-морской лагерь. С Москвиным играют в адмирала, адмиралу устраивают юбилей. Пародия чествования; адрес с изложением юбиляру его славной биографии: «В сегодняшний день величайшего торжества мы не можем не вспомнить». Текст, как его составил бы академик-маразматик. Всё в торжественную кучу – Малахов курган, Трафальгар, Цусима, спасение боцмана Данченко, открытие Америки, вскрик: «Зачем, зачем вы не убили вероломного Веспуччи», Новый свет должен был называться Москварикой.

Пародия смешная, но длинновата. Всего немного много, как трунят в подобных случаях.

Вахтангов сочинял охотно, вставал по ранней побудке неохотно, Сулер подымал колотушками.

Желания Сулера предполагали жизнь Княжей горы серьезней. Надо было колоть дрова, таскать воду, тут косили и жали, исполняли прочую деревенскую «справу». Деятельная проба общего труда на земле.

В связи с их крымскими планами Станиславский назначил Сулеру свиданье в Севастополе. Свиданье деловое, но и его соединили с игрой: встречать выехали в море под парусом; на борт парохода, на котором подплывали К. С. с сыном, Сулер поднялся как при абордаже. К. С. в письме все это обрисует с явным удовольствием. Как и последовавшую поездку из Севастополя к Батилиману.

Дорога прекрасная. «Как калейдоскоп меняющийся пейзаж на фоне моря, переливающегося самыми неожиданными красками и световыми пятнами». В Батилимане восхитительные деревья (К. С. называет их «земляничные»), они небольшие, розовая кора телесно нежна. Тут уже обжились знакомые: нравится дом Билибина, материалы – камень, дерево, черепица – роднят постройку с природой.

«Наш участок очень далеко от скученного места»[146]146
  КС-9. Т. 8. С. 335–336.


[Закрыть].

В Севастополе Станиславскому выдались просторные свободные дни – немногие, но просторные. Он выбирается посмотреть раскопки античного поселения, турецкие крепостные валы, дворец в Бахчисарае. Есть время написать наконец петербургскому другу-критику – в гастрольном дурмане (его слово) почти не видались. «…Начинаю только теперь по-настоящему ценить внимание и поощрения, оказанные мне за студию. Мне очень дорого, что мое детище, которым я так увлекаюсь, принято Петербургом»[147]147
  Там же. С. 338.


[Закрыть].

В Москве Студии придется обживаться на новом месте – с прежней квартиры вынудили съехать «пожарники»; сняли помещение на Скобелевской площади, наискосок от дома генерал-губернатора. Там ремонт, это немного меняет планы.

В студийной Административной тетради относительно спектакля по Гауптману зафиксировано:

«Работа должна быть доведена до конца.

„Праздник примирения“ – пьеса с такими достоинствами (и недостатками), как в ней есть, – может быть включена в репертуар Студии.

В смысле распределения ролей – в пьесе ошибок (грубых) нет.

Исполнение, даже если оно не будет лучше показанного весной, ни со стороны вкуса, ни со стороны толкования – не заключает в себе элементов, не допускающих показывания публике.

Закрытой баллотировкой решено открыть сезон „Праздником примирения“»[148]148
  Вероятно, при «закрытой баллотировке» как кандидат на открытие сезона рассматривался «Беррианский цирюльник» Мак Мелла, к минувшей весне, как и «Праздник…», доведенный до генеральной репетиции (в своем режиссерском опыте Валерий Бебутов занял Хмару, Афонина, Кемпер). К. С. нашел тогда: «Совсем сыро, нельзя еще судить».
  Речь могла идти также о «Шемякином суде», который готовил Н. А. Попов. Так что Гауптман выдержал некоторую конкуренцию. После просмотра К. С. в апреле обмолвился: «Сама пьеса тяжела, нудна и этой нудностью – устарела» (КС-9. Т. 8. С. 323). Но первое место все же осталось за «Праздником…».


[Закрыть].

После лета Вахтангов в выпуске своего спектакля был уверен и думал уже о следующей работе. 10 сентября он просил записать за ним как ближайшую постановку «Дядюшкин сон» Достоевского – записали.

Не ждали ничего, что могло бы омрачить завершение работы.

Сдачу спектакля 13 ноября 1913 года участники его (независимо от дальнейшей судьбы его) вспоминали с дрожью.

Что из происходившего с весны могло осенью дать грозовую атмосферу? Личные мотивы отпадают. О севастопольских встречах с Вахтанговым смотри в письмах К. С. – и о первой, под парусом, и о последней, на вокзале: Вахтангов и Сулер сопровождали Игоря, сына К. С., собравшегося на Княжую. «Поезд тронулся, и на платформе остались 2 седенькие папаши: то есть я и отец Вахтангова. Курьезно. Вахтангов (наш) 3 года не виделся ни с отцом (в Тифлисе), ни с сестрой (в СПб.). Они в ссоре. В Севастополе между пароходом и поездом садится в трамвай и на следующей станции по обе стороны его случайно садятся папа и сестра. Он видит себя окруженным родней, когда случайно, оторвавшись от чтения, осматривал соседей. Табло!»[149]149
  КС-9. Т. 8. С. 342–343.


[Закрыть]

Доехав до места, Игорь прочитает в письме от отца: «Кланяйся всем, обними Сулера, Москвина…Вахтангова обнимаю»[150]150
  Там же. С. 344.


[Закрыть].

При самом настороженном взгляде за этим не видать предсказания взрыва.

Ремонт нового помещения Студии затруднял доработку «Праздника примирения». Приходилось искать места в Театре, а там все было отдано Достоевскому. Студийцев отвлекали ради многолюдных «Паперти», «Бала», «Пожарища». Инсценировали «Бесов».

Репетиционное возвращение к Гауптману приходится день в день с появлением открытого письма Горького «О „карамазовщине“» (Русское слово. 1913. 22 сент.). 24 сентября (до открытия сезона) состоялось общее собрание труппы. Протестующий текст письма-ответа приняли единогласно. Были оскорблены, еще более – поражены. Станиславский, недавно готовый сосватать писателя со студией, кипел в недоумении: «Помнишь милого обаятельного Горького на Капри? Сравни его с этим узким, тупым и безграмотным эсдеком»[151]151
  Там же. С. 359.


[Закрыть].

Сулержицкий с Горьким в дружбе более долгой и более убежденной, да и отношения с эсдечеством, то есть с социал-демократией, у него не поверхностны. Что Сулер думал о «карамазовщине», нам интересно, но неизвестно.

Вахтангов в эти дни репетировал успешно. Работа была интересна участникам ее, повороты запомнились внезапностью. Вахтангов был повелителен, знал, чего хочет. «…Мы быстро признали Женю лидером. Это было важно, потому что старшие в театре относились к нему прохладно» (Гиацинтова добавляет: «сейчас даже трудно понять почему»)[152]152
  Гиацинтова. С. 118.


[Закрыть].

Причина, быть может, та, что «старшие в театре» улавливали непростоту в отношениях начинающего Вахтангова с тем, что составляло суть их дела.

Обращение к Гауптману так же обозначало, что Вахтангов ищет своего места в русле МХТ, как обозначало его неслиянность со здешним фарватером.

Сам выбор автора для первой постановки в Студии связывал Вахтангова с Художественным театром.

Умнейший Лужский остерегал Студию насчет постановок Чехова. По тем же мотивам он мог бы отсоветовать Гауптмана. Обращение к «знаковым» авторам МХТ – при всех плюсах в репертуаре – было для Студии опасно. Оно подводило или к повтору, или к конфликту.

Вахтангов своего выбора держался твердо, хотя не скажешь, что был покорен пьесой. Такое чувство ни в первые, ни в последние его годы ему не было свойственно. Да и пьеса не из тех, в какие влюбишься.

«Праздник примирения» написан вслед за драмой «Перед восходом солнца», с той Гауптман начинал. Сумрачный физиологизм, вязкий ритм, неприглядность положений и лиц ошарашили в этих дебютах. Пьесы на русской сцене не делали сборов, к ним обращались упрямо. МХТ за свои первые три года поставил по Гауптману пять спектаклей, считая один запрещенный.

Ни к кому другому с таким упорством тут не обращались. Здешнюю приверженность унес, уходя, Мейерхольд: повторил в провинции «Геншеля», «Одиноких», «Потонувший колокол», «Микаэля Крамера» и под конец «Ганнеле», самостоятельно поставил «До восхода солнца» (в своем переводе), «Коллегу Крамптона», «Красного петуха», «Шлюка и Яу», «Розу Берндт». Такая тяга, надо думать, шла через Антона Павловича. Антон Павлович этого тяжелого, отталкивающего Гауптмана любил.

Во всяком случае, не припомнить другой работы театра, которую А. П. хвалил столь убежденно, как мало кому нравившегося «Микаэля Крамера». К. С. там играл заглавную роль, Москвин – горбуна-самоубийцу Арнольда, невыносимого и затравленного.

На сцене МХТ эта постановка 1901 года не удержалась. Лет десять спустя Станиславский сожалел – не сохранили декораций, и нельзя попытать, не окажется ли нынче спектакль понятнее и нужнее залу[153]153
  Об этих сожалениях Станиславского мог знать Сулержицкий. Возможно, отсюда его обращение к «Микаэлю Крамеру» на курсах Адашева? По рассказу Лидии Дейкун, Вахтангов после поступления сюда (1909 г.) стал присутствовать на занятиях старшекурсников этой пьесой.


[Закрыть].

В режиссерском экземпляре К. С. сотни деталей помечают несчастное существование в общем доме, а можно сказать – в общем мире. Нет поводов вражды, да и нету вражды, только мука связей, исчерпанных и нерасторжимых, кровных. Связи рвут с болью, с постыдным криком, унизительно.

Мотив раздваивается, читается и как мотив неполноты жизни – мука отношений не между людьми только, но и между реальным и идеалом. Связь остается лишь в форме конфликта, конфликт унижается до скандала.

Ответвясь от мотива «одиночества всех и каждого», вплетался мотив доли художника, как доли чужака и изгоя (Марина Цветаева: «В сем христианнейшем из миров поэты – жиды»).

В первых драмах Гауптмана плетение не так сложно. Мотив больного дома, «больных людей», друг для друга нестерпимых, зависимых друг от друга, одиноких и одинаковых (авторский подсказ в «Празднике примирения» насчет гримов – пусть выйдут похожими) – мотив, ведущий и единственный, блюдет тут свою монотонность. Действие кончается случайной смертью, которая ничего не развязывает.

Тяжесть и монотонность так же свойственны изображаемому в пьесе, как и ее манере, достаточно властной. Ставя ее, эти свойства не одолеть; ими можно воздействовать. Сделавши ритм и атмосферу средствами создания формы, натуры пьесы не повторяющей.

При нетерпеливой энергичности пестрых работ истинный режиссерский дар Вахтангова вызревал медленно. В его режиссерском плане «Праздника примирения» зрелость профессионала куда ощутимей, чем самопознание дара.

Режиссерский экземпляр «Праздника примирения» кажется написанным в один прием (без поправок, без дополнений)[154]154
  Режиссер готовил свой текст, переплетя листы для записей вместе со страницами из шестого тома издания В. М. Саблина (Гауптман Г. ПСС: В 14 т. М., 1911–1912). Цитируя режиссерский план, будем называть страницы этого издания, к которым относятся указания Вахтангова (начиная со стр. 188).


[Закрыть]. Вероятно, планировки сопровождают ранние репетиции, если не предваряют их.

План стройный, как бы подсушивающий, разгружающий пьесу.

В ремарках Гауптмана вещественность густая, интерьер с причудами. Тесные лестницы винтом вверх и в подпол, бревенчатый потолок, люстра из оленьих рогов, чучело токующего глухаря над тяжелой резной дверью. Ремарка оговаривает все, вплоть до «болезненного ожирения» матери семейства Шольц. Лаконичные чертежи Вахтангова с ремаркой не считаются. Они разгружены не только по условиям студийной сцены, где лестниц не построишь.

Вахтангов в «Режиссерской тетради» (наброски к «Празднику…» 1909 года) еще составлял долгий перечень потребного ему реквизита. Но и при первом примеривании режиссер ухватывал: «Характер нежилой комнаты. Семья случайно собралась здесь. В комнате неуютно, странно. Не то гостиная, не то столовая, не то большая кладовая»[155]155
  Вахтангов. Т. 1. С. 151.


[Закрыть].

Дом в режиссерском прочтении важен.

В первой студийной постановке Вахтангова находят «личные мотивы». Биографы приписывают его дому во Владикавказе дух собственничества, а отца видят деспотом. Но Станиславскому при случайной встрече отец Вахтангова показался симпатичен. Увидел себя заодно с ним: «седенькие папаши». А главное, в режиссерском плане ни мотив деспотизма, ни мотив собственничества не проводятся.

В доме Шольцев не враждуют. Никто здесь не чужак своему окружению. Они лишь тяжелы друг другу. Чем ближе, тем тяжелее. Режиссер относится к этому с полным пониманием.

Формула «Ад – это другие» еще не предложена. Но ее можно проставить над неуютным, незаполненным жильем Шольцев. В жилье нарядили елку – не помогает.

При соприкосновении персонажей всякий раз могла бы повторяться режиссерская ремарка к реплике Августы «Не трогайте меня!» «Больно! Ярко. Крик» (С. 194). Не столкновение, всего лишь соприкосновение – «Больно!» Остается держать расстояние.

Тут режиссер мог «идти от себя». Вот письма Вахтангова к жене – ему нечего сказать, почему и это лето, как прошлое и позапрошлое, он не проведет с нею и с сыном. То есть он может сказать – и говорит – и то, и другое, и третье, причины называет, но ведь это не ответ.

Пьеса Гауптмана не дает материала для разделки с тиранством, как не дает материала против собственничества. Если мать раздражена дочерью, зачем подбросила в печку угля, дело не в том, что нет денег на топливо. Одной кажется, что в доме душно, другой кажется, что зябко. Нехорошо той и другой. Деньги ни при чем.

Вахтангов ищет: если не на этих мотивах, то на чем держать конструкцию. В режиссерском плане он наметил 25 членений.

«I. Рождество. Ждут.

II. Вильгельм каждую минуту может приехать.

III. Мамаши.

IV. Приход отца. Как снег на голову.

V. Впечатление приезда.

VI. Кавардак.

VII. [Фрау] Бухнер действует (взять Роберта).

VIII. [Обозначив членение, режиссер не дал куску названия.].

IX. Бухнеры вливают бодрость Вильгельму.

X. Рассказ Вильгельма.

XI. Встреча.

XII. Обморок.

XIII. Лед растаял.

XIV. Братья. Мир возможен.

XV. Весна.

XVI. Фрибэ обеспокоен (верная собака).

XVII. Выход на елку. Мир прочен.

XVIII. Призраки!

XIX. [Начало III акта.] В этом доме все кончено. Роберт прав.

XX. Мать не понимает сына.

XXI. Наверху беспокойство.

XXII. [Фрау] Бухнер разбита.

XXIII. Братья договорились.

XXIV. Ида верит в новый дом.

XXV. Кончилось!»

Разбивку на «куски», их стык, определение событий и задач в них Станиславский тогда полагал в основах режиссерской работы «по системе». Вахтангов эти основы получал из рук в руки буквально – пока ставили «Мнимого больного», у него на руках долго оставался режиссерский экземпляр К. С. К этому документу, к его воздействию на Вахтангова биографам следует обратиться, мы же сейчас только о том, как К. С. пользуется здесь разбивкой на «куски»: завязки и выходы изящны, куски сходятся один с другим, давая искру.

Найденное верно членение, по идее, должно обеспечить в конце работ прочную гибкость сквозного действия, его сценизм и лепку формы.

Вахтангов записал, чем занялся с осени при «доводке» своего спектакля: «Расширил задачи исполнителей. Ярче сделал переходы из куска в кусок. Старался добиться точки после каждого куска. Изменил толкование некоторых мест почти у всех исполнителей. Освежил новыми приспособлениями задачи.

Изменил „зерна“ у Сушкевича, Дейкун, Хмары, Бирман, Поповой. Стал искать зерно для Болеславского»[156]156
  Там же. С. 360–361.


[Закрыть].

Гиацинтова вспоминает о работе «внезапности».

Вахтангов на первых листах режиссерского экземпляра определял действие: «Бухнеры мирят. Твердо. Уверенно. В конце 1-го акта и в начале 2-го зритель должен доверять им. Когда все собрались у елки – зритель должен почувствовать благодарность Бухнерам за то, что они так хорошо сделали такое большое дело. Чтоб первая вспышка на елке заволновала меня – зрителя, испугала и поселила опасения, досаду. Зажгла желание броситься на помощь Бухнерам» (С. 188). Анне Поповой, которая играет фрау Бухнер, подсказ: «Делаю хорошее дело, оно удается» (С. 244).

Действие «мирить», как его ведет режиссерский план, не встречает противодействия ни в ком из персонажей. Пунктир указаний по роли фрау Шольц: «Ищет у Б. спасения» (С. 201); «Начинает преклоняться перед Б.» (С. 202); «Умилена до слез, готова преклониться» (С. 203); «Впилась в Бухнер. Ищет поддержки. Боится отпустить» (С. 206).

Усилиям фрау и фрейлейн Бухнер противостоит не вражда, что-то другое.

Один из несущих «кусков» называется с восклицательным знаком: «Призраки!»

Жизнь перегружена тем, что было, и есть, и не уходит. Заставлена переломанным, душным, ненужным.

К этому ощущению Вахтангов был близок уже тогда, когда представил на своем давнишнем чертеже к «Празднику примирения» «характер нежилой комнаты… Не то кладовая…».

Станиславский предложил: не подвал, не кладовая – «пороховой погреб».

Этот «пороховой погреб» – подсказ спектаклю почти уже сделанному – и увлекал, и сбивал.

В пороховом погребе зажигать рождественскую елку – идея опасная, если не фальшивая. Сквозное действие «мирят» в обстоятельствах порохового погреба рискует стать гротескным.

Иде Бухнер (Гиацинтовой) уже и в режиссерском плане по ходу событий сквозное действие «мирит» заменялось действием «спасает».

Бодрящие обращения-монологи Иды, обращенные к спасаемому Вильгельму, Вахтангов сокращал решительно. Но вычеркнутое делал подтекстом: «Для тебя я все-все смогу» (С. 244); «Я так рада, что у меня есть много дать тебе» (С. 252); «Ида радостная, очистившаяся. Бери, бери у меня все. Я отдам тебе все» (С. 253).

Предпоследний «кусок» в режиссерском экземпляре: «Ида верит в новый дом». Последний, 25-й – «Кончилось!» (С. 335). Восклицательный знак. На последнем листе – уже вне текста пьесы – Вахтангов дописал: «Старый дом разрушен. Каков будет новый. Его идут строить» (С. 337).

Судя по режиссерскому экземпляру, Вахтангову был нужен в «Празднике примирения» отзвук «Вишневого сада» («Прощай, дом! Прощай, старая жизнь! – Здравствуй, новая жизнь!»).

Но ближе к выпуску Вахтангов настаивал, разбирая роль Иды с исполнительницей: «Сентиментальная немочка, глупая, ходит мелкими шажками». Гиацинтова просила: «Позволь не думать о глупости». «Но он не позволял»[157]157
  Гиацинтова. С. 119.


[Закрыть].

Под самый конец работы начался поворот Вахтангова к своим подспудным темам, к своей глубинной протестности.

Ноябрьский вариант его спектакля отзвука «Вишневому саду», прощальной лирики и лирики надежды не давал. Рецензенты, которым довелось отозваться на премьеру Вахтангова, восприняли в ней жестокость взгляда, жестокость смысла, жестокость сближения актера-человека с человеком-ролью. Писали, что в инсценировке «Бесов» старшие художественники быть такими резкими не захотели или не умеют.

К. С. после премьеры запретил выпуск спектакля. Вахтангов, однако, добился разрешения играть.