Электронная библиотека » Инна Соловьева » » онлайн чтение - страница 5


  • Текст добавлен: 26 августа 2016, 14:20


Автор книги: Инна Соловьева


Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 5 (всего у книги 46 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Шрифт:
- 100% +
3

Пожалуй, оптимистичней остальных к лету 1912 года перспективу студии оценивал Немирович-Данченко.

Он постарался уточнить и закрепить роль Сулержицкого. Писал ему: «О Вас как о работнике в Художественном театре мои „советчики“ такого же высокого мнения, как и я. Но и в том, что Вы всё как-то не хотите совсем прилепиться к театру, тоже такого мнения, как я. В этом смысле есть легкая тень недоверия, плохо устраняемая.

Я повторяю, что и говорил Вам: очень дорожу Вами, готов дать Вам и хорошую работу, и гонорар, и беречь Ваши силы. Но Вам надо довериться театру, надо наконец сделать то, что следовало сделать 5 лет назад! Надо отдаться одному Художественному театру…». Владимир Иванович приносит извинения, что грубоват, но настойчив – как в доказательствах, что до сих пор его адресат напрасно глядел по сторонам, так и в уговорах, что МХТ и только МХТ даст должное употребление всем его силам.

Вл. Ив. закончит денежными подсчетами: «…4000 за все – лучше, чем большая, но случайная сумма, составленная из разных частей, – столько-то за режиссерство, столько-то за то, столько-то за студию, которой может и не быть, а, стало быть, часть суммы может отлететь, и Вы опять пойдете к Адашеву, в Большой театр, к Астрюку и т. д.

Понятно я написал? Убедительно? И отвечайте согласием. И отдыхайте до 15 августа.

Жалованье пойдет с 15 июня…

Обнимаю Вас»[99]99
  НД-4. Т. 2. С. 268–269.


[Закрыть]
.

Оставалось кивнуть: да, Владимир Иванович, написали вы понятно. Убедительно. Нелепо же, что пять лет Сулержицкому за его труды в МХТ платил Станиславский, а потом театр возмещал Станиславскому расход. И про «студию, которой может и не быть» после месяцев зимней работы с нею для Леопольда Антоновича тоже убедительно.

То, что студии не может не быть, не означилось как аксиома. Может и не быть. Но жилье для нее Немирович подыскал; вычертил план в письме к К. С. с припиской: «квартиру я наконец нанял лично». Адрес – угол Гнездниковского и Тверской.

В квартире студии можно будет заняться и «Мнимым больным». В письме об этой работе довольно много. Только что пришедшего в МХТ будущего студийца Михаила Чехова Немирович видит Валером («это, как в старину наши дворянские дети – в 17 лет уже офицер»). В предположенном на тот же мольеровский вечер «Тартюфе» Н. – Д. видит служанкой г-жи Пернель худышку-студийку Воробьеву («небось Пернель голодом ее морит»). Если возвращать «Чайку», кого бы пробовать на роль Треплева: Вырубова? Болеславского? Оба идут и по студии.

Сулержицкий в письме присутствует как один из «всяких наших комиков-буфф», кто в фарсе Мольера может играть Диафуаруса, Фому, Пургона, аптекаря, нотариуса и прочих.

На отдельном листке – к сведению К. С.

«Сулержицкий понадобится не раньше 1 сентября.

Он просмотрит и возобновит „Гамлета“ и „Синюю птицу“.

Поручим ему готовить постановку на будущее время (как Марджанову „Пер Гюнт“).

Нужен ли он Вам в Мольере?

Ему же я препоручу общее заведывание светом»[100]100
  Там же. С. 284.


[Закрыть]
.

В летних письмах 1912 года, связанных со студией, не проходит имя Вахтангова.

Так же в письмах и записях Вахтангова с весны не проходит имя Студии.

В начале марта 1912-го, когда очевидно глохнут «Просители», в личном блокноте Вахтангов записывает: «Сулер предложил ехать в Лондон ставить пьесу Беринга „Двойная игра“. Вознаграждение – 60 руб. в день с моей дорогой. Оплачивают только 10 дней».

Вахтангов в связи с этим предложением отпрашивался у Немировича.

Морис Беринг (Maurice Baring) был корреспондентом английских газет во время русско-японской войны, остался в России, умел сойтись с артистической Москвой. «Двойная игра» – мелодрама в кругу русских террористов, «борьба атмосфер» в декорации одной комнаты – уют московского деревянного ампира, либерализм по-старинке, страсти революционного подполья, провокаторы из сыскного, самоубийство героини. В ее монологе про начало ее любви – описание похорон Баумана. Бомбометатели назначают друг другу свидание у Художественного театра (извозчик должен ждать напротив подъезда).

Почему Вахтангова повело на эту пьесу – возможны разные версии.

Начиная с той, что дела, связанные с революцией, его вообще интересовали (по некоторым сведениям, был причастен к организации эсеров; в записной книжке 1911 года проходит имя «Зина» – в Париже Вахтангов встречался с московской курсисткой-эсеркой З. В. Клапиной, она после побега жила там в эмиграции; в Париже Вахтангов ходил на митинг памяти Е. С. Созонова – того Созонова, который по поручению боевой организации эсеров убил министра внутренних дел и покончил с собой на Нерчинской каторге).

Кончая той версией, что вообще хотелось уехать, отключиться, выйти из круга неудач. В Лондон так в Лондон.

«В Лондон не отпустили» (запись от 9 марта).

Запись от 17 марта: «Говорил с К. С. о Студии». Как шел разговор, о чем, неизвестно.

Четырьмя днями позже вместе со всем театром Вахтангов уезжал в Питер на гастроли. Первая запись, сделанная в Питере: «Был в „Бродячей собаке“. Просидели до 5 часов с Кокошей Петровым» (26 марта 1912 года).

Они были соученики по курсам Адашева. Н. В. Петров напишет в мемуарах: «Расставаясь с друзьями, я подарил Жене Вахтангову приложение к журналу „Театр и искусство“, который я выписывал»[101]101
  Петров Н. Годы молодые // Вахтангов Евг. С. 84.


[Закрыть]
. Но, думается, до пяти утра в «Бродячей собаке» однокашники говорили не о режиссерских перспективах «Потопа».

Вахтангову надо было отвести душу. Он прожил тяжелый год. Ему надо было заново понять себя, свои возможности на том месте, где оказался.

Может быть, надо менять себя. Может быть, менять место.

Год назад, в марте 1911 года, Вахтангов услышал от Станиславского похвалу за запись лекции («Вот молодец. Как же это вы успели? Вы стенограф»). Накануне, когда в МХТ обсуждали планы предстоявшего капустника, К. С. сказал ему приятное по другому поводу. «Вот, говорят, Вахтангов хорошо под Васю Качалова. Может, вы изобразите что-нибудь?»

Вахтангов показывал Качалова – Анатэму. Это было в самом деле замечательно – по мере сходства и не только. Показ клонился к пародии и не становился ею, за утрировкой была артистическая зараженность и восхищение, срабатывали закладки экспрессиониста, которого Вахтангов в себе еще не знал («Анатэму» припомнят все, кто годы спустя увидят «Гадибук» – вахтанговский спектакль в «Габиме»).

«Может, вы изобразите что-нибудь?» Отчего же нет. Можно.

Посетив летом 1910-го родной и нелюбимый свой Владикавказ, Вахтангов в здешнем Коммерческом клубе поставил «Вечер, чтобы смеяться!». В программе стояло:

«1. Тоска по сверхчеловеке

2. Пасхальный перезвон

3. Трагедия-миниатюра

4. Рапсодия Листа на кларнете

5. Имитация арт. худ. Качалова

6. Имитация Тито Руффо

7. Имитация Сары Бернар

8. Имитация Вари Паниной

9. Певцы-модерн

10. Синематограф без экрана

11. Наши таланты. Сценки

12. Шансонетки

13. Поэт-декадент

14. Без Шантеклера

15…

16. Ой-ра

17. Экспансивный декламатор

18. Песнь о чуде ХХ в.

19 Дуэт… Ромео и Джульетта

20. Общественный телефон

Кабаре поставлено Е. Вахтанговым…

Буфет кабаре по минимальным ценам.

По окончании всех номеров в саду с Клубной программой обществен. гулянье. Танцы. Лото и синематограф.

За вход в сад 20 коп. Взявшие билет в кабаре за вход в сад не платят»[102]102
  В программе Владикавказского кабаре четыре номера определены: «имитации». Имитация где-то в эстетическом интервале между копией и пародией. Вахтангов в ранние годы выступал и копиистом. Так, для заработочной поездки в Вязьму он талантливо, по отзывам режиссера Н. В. Петрова, скопировал (в сокращении) спектакль МХТ «У врат царства», сам как исполнитель роли Ивара Карено копируя Качалова.


[Закрыть]
.

В афише стояло: «Вечер, чтобы смеяться!». Такое название давали своим кабаре адашевцы (другое название: «Чтоб не плакать»). Варьировался номер «Экзамены в театральную школу»: кто поступает в актеры, забавная типология. Плюс усмешка над собой, каким был, поступая, над своим страхом, над своими желаниями. Легко, в одно касание.

Все остальное он еще должен был подкреплять (как строку от 25 августа 1911 года – «Основал Студию»), но легкую отзывчивую театральную природу в Вахтангове опознавали сходу. Сезон едва открылся, 6 сентября 1911 года Вахтангов записывает: «Балиев поручил мне поставить вещицу для кабаре „Летучая мышь“». 7-го – «Обсудил с художником Сапуновым постановку для „Летучей мыши“».

По правилам МХТ, сотрудникам от дел театра нельзя было отвлекаться; но пока театрик Балиева еще воспринимался как свое.

Спектакль Крэга набивался на пародийную («мышиную») репризу, при том что стоил восторга. Вахтангов знал спектакль извне и изнутри, замысел и работу (когда гастролировали в Киеве летом 1912-го, его заняли в «Убийстве Гонзага» – актер-королева: вторая в МХТ роль Вахтангова «со словами»). Память о «Гамлете» и Крэге отзовется в «чувстве дворца», в трагическом мире шведского короля Эрика XIV.

Для «Мыши» Вахтангов воспользовался своим приемом имитации-шаржа. В «Рампе и жизни» описывали: очередное кабаре у Балиева (14 января 1912 г.): «Вечер начался монологом одного из молодых артистов, изумительно пародирующего Качалова. Этот „Качалов“ в красивом монологе изложил свою тоску от необходимости играть Гамлета по-крэговски в ширмах. И с горечью вспоминал то время, когда он в Казани мог играть Гамлета, как чувствовал и хотел». Номер имел успех и был повторен.

27 января 1912 года запись: «Балиеву – „Солдатиков“».

Поставленную Вахтанговым стильную картинку (народные деревянные игрушки) будут играть и смотреть с удовольствием (исполнительницы менялись – среди них побывают Гиацинтова и Вера Соловьева). Между прочим, это первая режиссерская работа Вахтангова, показанная Москве (то есть первая работа на профессиональной сцене – спектаклей с любителями он показал к этому времени много).

В большеформатном «Дневнике занятий по системе» за ним (в числе троих) записана режиссура «Просителей». Официально никто с него не снимал обязанностей, но на репетициях он с начала февраля все реже, потом вообще не ходит. В личной записной книжке в эти дни он записывает как неотложное: «Поговорить с Коонен (исп.) опер., Болеславский (исп.), Хмара, Королев, Чебан, Жданова, Соловьева, Гиацинтова, Попова, Маручча [так называют М. А. Успенскую. – И. С. ] (исп.)».

Оперетта – еще одно сочинение для «Летучей мыши».

В программе объявлялось: «Оперетка из немецкой жизни в переводе с русского на немецкий» (см.: Рампа и жизнь. 1912. № 7).

Сохранилось пародийное вступительное слово, которое предваряло представление; доклад – как писали текст, зачем писали, зачем понадобилась музыка (прикрыть текст). Как искали композитора («нам нужен был такой, который был бы похож на всех…»).

Желание работать над опереттой Вахтангов еще испытает всерьез. В планы студии включат его идею ставить Оффенбаха[103]103
  См. в письме Станиславского от 27 августа 1913 г.: «Настроение бодрое. Начали репетиции двух пьес…Скоро начнут еще две: „Шоколадный солдатик“ Шоу (Болеславский) и оперетка (Оффенбах или другую) – Вахтангов» (КС-9. Т. 8. С. 355).


[Закрыть]
. Это близкий в ту пору Вахтангову материал – Оффенбах с его едким и далеко распространяющимся, смеющимся призвуком неприятия театра, который рядом, жизни, которой живешь.

В записной книжке Вахтангова 2 февраля 1912-го: «От 1 часу до вечера – оперетка».

«3 февраля… В 7 ч. репетиция оперетки.

4 февраля. От 12 до ½ 5-го – репетиция оперетки».

Наконец, 27 февраля (к этому времени, припомним, дела с «Просителями» вполне в тупике) запись: «Оперетку к Л. М.». То есть к Балиеву, в «Летучую мышь».

2 марта: «Напомнить Л. А. об уроке (оп.)».

Мы не знаем, как Леопольд Антонович оправдывает уклонение Вахтангова из занятий Щедриным в сторону Балиева. Не знаем, как выходит, что он готов содействовать лондонской поездке Вахтангова в момент, драматичный для общего дела (все находит одно на другое день в день – беда с «Просителями», оперетта «в переводе на немецкий с русского», «Двойная игра»).

С помянутой выше «Бродячей собакой» Вахтангов сближается во время питерских гастролей МХТ. «Собаке» первый год, это в большей мере артистический клуб, чем кабаре, московский посетитель легко осваивается в здешней атмосфере (пересказывают его экспромты). Бывал ли в Александринке? Смотрел ли «Дон Жуана» или оперы на Мариинской сцене? Если и хотел пойти, вряд ли мог: почти все вечера занят (незадолго до кончины Вахтангов напишет: Мейерхольда совсем не знал и сейчас поражен, узнавши).

Мы приводили письмо Любови Гуревич, она в апреле 1912 года уговаривала Станиславского начать неудавшееся заново, с новыми людьми. Но если кто после первого полугодия Студии собирался начинать заново, с другими людьми, то не Станиславский, а Вахтангов.

Находясь в Варшаве с гастролирующим там Художественным театром, Вахтангов получает письмо от двух молодых женщин – В. В. Соколовой и В. А. Алехиной. Он с ними занимался в минувшем сезоне. Молодые женщины мечтают о студии под его руководством; у них конкретные и денежно обеспеченные идеи.

Внимательный читатель (и кровный вахтанговец) Евгений Симонов заметил: ответ Вахтангов «пишет, как стихи, короткими фразами. Неважно, что нет рифмы, но само построение строк скорее напоминает стихотворное произведение…». Воздействует ритм. Дар воздействовать ритмом – едва ли не главная составляющая таланта режиссера, Вахтангов обнаружит его в высшей степени. Здесь ритм завораживает, успокаивает, укачивает. Разве что не гипнотизирует:

«Как подумаю:

У нас своя сцена.

Свое помещение…

Свой занавес…

Подумайте – ведь это свой театр.

Наш – маленький и уютный.

Где так отдохнешь в работе. Куда отдашь всю свою любовь.

Куда принесешь радости свои и слезы…».

В том же ритме – про то, какими мы там станем.

«Милые лица. Добрые глаза. Трепетные чувства. Все друг другу друзья…».

Словесные пассы заклинают того, кто пассы делает:

«И хочу быть аккуратным.

Хочу быть ласковым.

Хочу отдать то, что горит внутри.

Хочу зажечь.

Хочу, чтоб и меня увлекли».

Далее он скажет уже впрямую о себе:

«Хочется прийти не таким, какой я.

Надо быть другим.

Исправиться надо.

Я могу долго говорить. Нельзя».

Он переходит к деловой части. Девушки касались этой части попунктно, он попунктно и отвечает.

Внятные оценки пьес, которыми интересуются его корреспондентки (поздний Ибсен, Д’Аннунцио, Тетмайер): называет пьесы, которые интересны ему (первая из них – «Больные люди» Гауптмана, то есть «Праздник мира»).

Задерживается на «Чайке» – «подумаю. Много раз я собирался ее ставить». Фраза работает на образ режиссера с опытом долгим, утомившим. До того Вахтангов успел написать, что его зовут ставить и туда, и сюда («Вчера я получил предложение в Териоки, в театр Блока») – «Не увлекло меня». «Свой театр» – юная, нетронутая студия – иное дело.

Вахтангова конфузит в письме пункт 6 (о его жалованье). «Написать свои условия не могу. Сейчас мне стыдно об этом говорить… Бог мой, как нехорошо все устроено в этом смысле, но – 7.

7. Определенную сумму в месяц удобнее. Но как и что – мне стыдно сейчас об этом говорить. Да и не знаю я»[104]104
  Вахтангов. Т. 1. С. 296–297.


[Закрыть]
.

Это написано «в образе», каким Вахтангов сейчас себя завораживает (хранитель нежного театра-обители). В письмах той же поры, как и в дневниках, исписанных «вне образа», деньги – тема постоянная, не отпускающая. Связанная с бытом, с самолюбием, со страхом, что недооценен. Беспрерывные и нестыдливые подсчеты.

«Нежно, осторожно подходим к душе каждого. Бережем… Ничего грубого. Ничего резкого». Это – «в образе». «Вне образа» (или скорее в ином образе – богема!) ведет себя шокирующе (смотри рассказ Ольги Пыжовой о его визите в добропорядочный дом ее родни) или с шутливой наглостью (смотри у Гиацинтовой, как он ее наставлял: «Не отворачивай морду, когда мужчина тебя целует»).

В мыслях про Вахтангова надобно учитывать отношения художника и меняющихся образов «самого себя», в которые он себя так или иначе вписывал.

Как собирается Евгений Богратионович соотнести дело, в которое он год уже как вовлечен Станиславским, с руководством Студией, которую предлагает ему письмо Соколовой и Алехиной? Мало того, что там он был бы должен поставить пять спектаклей, но ведь туда, как он сам говорит, надо отнести всю свою любовь. Всю.

Заявления, чтоб его отчислили из сотрудников МХТ, Вахтангов не пишет. Он берет заграничный паспорт и время отпусков отдает путешествию по Скандинавии. Ни в письмах жене, ни в открытках, которые шлет Лидии Дейкун, про студийные дела не поминает. Правда, написал, что в Христиании посмотрел «Еву» (это оперетта Легара) – «играют изумительно. Я многому научился». В письме жене он описывает не то, что на сцене, а зал: «Уютно, приятно, чисто. Публика балкона раздевается здесь же, в зрительном зале, и сама вешает свою одежду. Никаких номерков не выдают». Описывает, как славно актеры выходят на поклоны.

В Копенгагене «был в Тиволи». Датское заведение под этим именем варьировало тогдашний общеевропейский тип театрика малых форм.

Первые встречи по возвращении в Россию – 13 августа 1912 года: «К Балиеву к 12 ч.».

Запись от 16-го: «Заключил с Балиевым контракт – 150 руб. в месяц с 15 сентября».

В биографиях режиссера (как и в биографии «Летучей мыши») не уточнено, как и сколь долго Вахтангов отрабатывал свои ежемесячные полтораста, состоял ли у Балиева «штатно».

В записях дел на день 15 августа у Вахтангова проставлено: «К 12 ч. быть в театре!» Строчка подчеркнута, и восклицательный знак. Речь о МХТ. Сбор труппы; впрочем, у многих (и у Станиславского) еще отпуск.

Станиславский продлил отдых в Кисловодске, в Москве он только с 31 августа; Лилиной в письме рассказывает, что в этот день его навестил Базилевский – «докладывал о студии, которая должна быть скоро готова» (речь о квартире на углу Тверской и Гнездниковского, где идут доделки)[105]105
  КС-9. Т. 8. С. 303.


[Закрыть]
.

На другой день К. С. с 12 часов в театре. Ему показалось, что работают там усердно, но скука. Побывал на репетиции «Пер Гюнта», «посидел полчаса в чайном фойе. Пришел Сулер, Болеславский и пр. по студии… Долго заседали в большом фойе по вопросам студии». Вечером к К. С. зашел Владимир Иванович: «Делал всякие авансы по студии»[106]106
  Там же.


[Закрыть]
.

У Вахтангова в этот день (1 сентября) записано: «1-е заседание о Студии».

«2 сентября 1912 г. II заседание на квартире Станиславского. Вырабатывали репертуар».

Письмо Вахтангова Сулержицкому: «Добрый мой, милый Леопольд Антонович, вчера Константин Сергеевич сказал, что я весь год был некорректным…».

Письмо рвущееся, бунтующее, письмо человека насмерть уязвленного. «Так он подвел итог моей работы, так определил и охарактеризовал всю мою деятельность в театре.

Ночь напролет я искал, в чем же проявилась эта моя некорректность».

Письмо опубликовано с неверной датой («4 августа 1912 г. Москва»). В этот день Вахтангов, как и накануне, 3-го, был в Стокгольме, а К. С. – в Кисловодске. Очевидно, написано письмо 3 или 4 сентября. После того как к К. С. пришли говорить о Студии «Сулер, Базилевский и пр.». И после заседания на квартире Станиславского.

Как вскрик: я не мог быть некорректным к театру, если бы даже захотел. Растравляющие фразы: «…слишком уж незначительное место занимал я там. Невозможно даже придумать такое положение, в котором статист может оказаться некорректным по отношению к такой организации, где он стоит в последних рядах и где его деятельность вне народных сцен совершенно игнорируется».

Некорректность с товарищами? Это отвергается с порога («по своей индивидуальности я не могу быть грубым и нечутким к людям вообще»). Невозможна его некорректность по отношению к Сулержицкому («слишком велики мое уважение, преданность, моя любовь к Вам…»).

«Остается Константин Сергеевич…».

Станиславский мог аргументировать свою резкость, поставив в вину сотруднику его холод к «Просителям», труды для Балиева, лондонский проект, шалости-экспромты в «Бродячей собаке», не в меру деятельные мечты о «своем театре» с ученицами, все то, чем были заполнены дни Вахтангова в дурную для Первой студии пору – в ущерб ее, Студии, делу. Но Станиславский – видно из реакции Вахтангова – гнева не аргументировал.

Жалуясь Сулеру, Вахтангов напоминает жертвы, принесенные им в стремлении идти за Станиславским («разве можно быть некорректным к тому, что любишь так много?» «Люди не могут быть некорректными к тому, на что они молятся»).

«Брошен упрек, такой тяжелый и большой…

Если я заслужил этот упрек, то я понесу достойную кару. Я прошу освободить меня от всех занятий.

Если я не заслужил, то ведь это большой грех: за любовь, за пылкость, за молодость, за веру, за безграничную преданность заплатить упреком в некорректности».

Мучительный звук письма должен был действовать на адресата, да и на нас действует. Но и смущает.

Хорошо ли меряться, кто больше предан, кто больше любит систему, кто лучше умеет привить любовь к ней другим? Пишущий захлебывается нескончаемой фразой: «Когда я, только что пришедший в театр, стал работать с людьми, которые до меня долго были в этом театре, и увидел, как превратно они всё понимают, как вовсе ничего не понимают, как смеются над всем, что дорого Вам и Константину Сергеевичу, то я понял, что этим людям не сумели привить любви к системе».

Всплывал «нежелательный конфликт», давно еще угаданный Станиславским (см. его ответ на письмо Сулера двухгодичной давности: КС-9. Т. 8. № 175). Всплывало то же имя.

«…Я осмелился вчера, – пишет Вахтангов, – заявить, что занятия г. Марджанова принесли молодежи меньше пользы, чем мои. Привить любовь можно тогда, когда сам любишь. И это не некорректность, если я утверждаю факт, что занятия Марджанова сделали меньше, чем мои, если я констатирую факт, что я нашел в театре людей, которые до моих занятий абсолютно ничего не понимали, а теперь кое-что чувствуют, увлечены и не высмеивают (за немногими исключениями)»[107]107
  Вахтангов. Т. 1. С. 317–319.


[Закрыть]
.

Вадим Васильевич Шверубович (сын Качалова) заметил: в их кругу не любили того, над чем нельзя смеяться. Смеялись и увлечениям Станиславского, его терминам, на капустнике огласили телеграмму, будто бы от Лилиной: «К. С. замкнулся в круг тчк пришлите слесаря». Отчего бы Вахтангову с его насмешливым блеском имитаций так убежденно опознавать за юмором нелюбовь. Занятия Марджанова с молодыми и в самом деле давали не очень много. Он готовил отрывки ролей Офелии и Любаши из «Царской невесты», Наташу в «На дне» с Гиацинтовой – доброго результата не получил, педагогика не была его призванием, как Художественный театр не был его местом жизненного назначения. К январю 1913 года Марджанов предупредит руководство МХТ о своем решении уйти. Впереди у него был Свободный театр и многое еще. Речь не о Марджанове.

Станиславский рано угадал и не мог предотвратить свары последователей, их некорректные споры не за то даже, кто любимец, а за то, кто преданней, кто неотступней шаг в шаг за учителем.

Вахтангов после выслушанного им от Станиславского не нашел сил выйти на работу, приносил за то извинение. На следующий день вышел.

Произошедшее реальных последствий не имело. Обязанности в студии Вахтангов сохранил. Вряд ли Сулер показывал его письмо Станиславскому – зачем бы.

В Студии с сентября 1912 года жилось славно.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации