Текст книги "Снайпер Великой Отечественной"

На обломках перекрытия

На восходе солнца я вышел из разрушенного двухэтажного кирпичного дома на окраине Урицка, на участке обороны комбата майора Огурцова. Здесь на обломках перекрытия второго этажа у нас было устроено снайперское гнездо для наблюдения за траншеей противника. Стреляли мы с этого места только по крайней необходимости.

Выйдя из траншеи, я быстро зашагал к развилке дорог, как вдруг раздалась пулеметная очередь. Пули забором ложились по краю лощины, преграждая мне путь. Я прыгнул в воронку, чтобы скрыться с глаз немецкого наблюдателя. Здесь, в воронке, мне пришлось пролежать больше часа. Солнце пригревало, и я незаметно уснул, а когда проснулся, солнце стояло в зените. Стрельба прекратилась. Откуда-то, словно из-под земли, доносились звуки девичьей песни. Осторожно выглянув из воронки, я увидел: на дне лощины, у ручья, на кустике лозы развешано чье-то выстиранное солдатское белье. На берегу ручья, опустив ноги в воду, сидит женщина в солдатской гимнастерке. Немцы ее здесь видеть не могли. Это она и напевала вполголоса. Чтобы лучше ее разглядеть, я снял чехол с оптического прицела и посмотрел в окуляр: это была Зина Строева, которая, напевая, что-то шила или вязала. Рядом, на противогазной сумке, лежал ее автомат.

Встреча с Зиной была для меня неожиданностью. С неделю назад ее вызвал к себе комбат, и с тех пор я ее не видел. Шли слухи, что Зина «приглянулась» начальству и ее оставили при штабе. Что же заставило Зину прийти сюда? Я продолжал наблюдать за ней. Вот неутомимая! Я не раз видел, как, выпустив из рук оружие, она принималась за стирку, штопку, вязанье… Зина отложила в сторону шитье, достала из кармана гимнастерки письмо и начала читать. Потом закрыла лицо ладонями, и ее узенькие плечи судорожно задергались. Зина плакала, и я знал причину ее слез: она оплакивала гибель любимого человека.

Я быстро встал и зашагал в хозяйственный взвод, чтобы не мешать ее горю. Но не успел я пройти и ста метров, как услышал позади быстрые шаги.

– Эй ты, бездомный! – окликнула меня Зина. – Куда шагаешь? Ты что, злишься?

– На тебя? Ты что, рехнулась? Я иду к ребятам поснедать. Очень рад, что встретил тебя!

Зина, глядя мне в глаза, укоризненно покачала головой:

– Зачем ты врешь? Я ведь все вижу. Ты думаешь, что девушке на фронте куда лучше сменить снайперскую винтовку на автомат и стать телохранительницей своего фронтового мужа… Жить в надежном укрытии, стучать на машинке, ведь это куда спокойнее, чем бить из винтовки по немецким стрелкам. – Строева схватила меня за руку, в ее глазах блеснули слезы. – Неужели ты, единственный человек, которому я верю, как себе, мог так обо мне подумать?!

– Успокойся, Зиночка, я ни минуты не думал о тебе плохо. Ты солдат и выполняешь приказ командира… А в чувствах своих ты сама разберешься.

– К черту философию. Один раз я послушалась своего сердца, а теперь очередь за рассудком. Я прошу тебя, дай мне винтовку.

– Зачем?

– Да ты что, ничего не знаешь? Ведь с утра немецкие снайперы закрыли доступ к передним постам роты лейтенанта Морозова. Троих наших убили. Нужно найти и прикончить этих снайперов, а то весь взвод перестреляют… А ты где-то гуляешь! Прихожу к тебе на перекрытие, а твой след простыл…

– Нет, Зина, винтовку не проси – не дам. Сам их найду.

Я быстро зашагал к траншее. Строева пошла за мной, наспех рассовывая по карманам платки, шитье и еще что-то.

– Все равно от тебя не отстану. Одного я тебя не отпущу, – дернув меня за рукав, сказала девушка. – Подожди меня здесь, пока схожу в свой блиндаж, а то мы больше не друзья. – Строева быстро побежала к штабному блиндажу, и не успел я свернуть самокрутку, как она вышла из укрытия со снайперской винтовкой в руке.

– Идем, – решительно сказала Зина, поравнявшись со мной.

Я мельком увидел, как выглянул из блиндажа майор Огурцов и нырнул обратно. Странный он был человек: даже спал, не снимая с головы стальной каски. Бойцы его не любили, считали трусом. Комбату явно не хотелось встречаться со мной. По приказу командира полка мне из-за ранения был в категорической форме запрещен доступ к траншее переднего края. Но в данном случае, когда взводу бойцов угрожала гибель от немецких снайперов, майор делал вид, что меня не замечает.

Когда мы вошли в траншею, нас догнал связной командира батальона и передал Зине приказ:

– Строева, срочно к комбату!

– Подожди, Иосиф, я сейчас.

Я присел на пенек. Мне вспомнилась рота Круглова, которую мы покинули с такой неохотой. Вспомнился майор Чистяков с его скупой улыбкой. Стало грустно…

Часто и глубоко дыша, ко мне подбежала Строева. Ее красивое лицо, раскрасневшись от быстрого бега, выражало твердую и какую-то злую решимость.

– Зачем тебя вызывал комбат?

– За неподчинение посулил штрафную – вот зачем.

Я посоветовал Зине вернуться.

– Никогда! Ты что, не понимаешь? Я снайпер и им останусь. Для этого и пошла на фронт…

Я уже успел изучить характер Зины. Строева не всегда бывала одинаковой. Иногда часами ходила задумчивая, молчаливая, а то начинала смеяться, шутить, петь, плясать. Нередко она часами просиживала, не поднимая глаз и не шевеля бровью, – и эта молчаливость сменялась каким-то бесшабашным настроением. Я любил видеть ее такой, когда в ней просыпалась настоящая русская удаль. Бывало, подойдет вплотную, прищурит глаза да так улыбнется, что кровь в жилах закипит. А только захочешь обнять ее – ускользнет, да еще пальцем погрозит… И вот снова рядом со мной стоит девушка, русский снайпер, строгий, отважный боец, готовый вступить в опасный поединок с врагом. За последний месяц мы как-то душевно сблизились. Я вспомнил, как однажды утром, когда мы приводили в порядок жилье, к нам в блиндаж пришла Зина. Она взяла меня за руку: «Осип, я была в Ленинграде, зашла к твоему сыну. Он очень хороший мальчик, и как обрадовался мне! – Она стояла рядом со мной, не поднимая глаз. – Ты знаешь, Володя принял меня за свою мать. Забрался ко мне на колени, обнял за шею и стал целовать: «Мама, ты теперь будешь ко мне приходить?» И я не могла отказать ему. А когда собралась уходить, Володя сказал: «Мамочка, принеси мне сахару». И я обещала…»

С этого дня Строева старалась как можно больше быть одна. При встрече со мной она опускала голову и стояла молча. Однажды утром, когда я зашел в снайперский окоп, там уже была Зина. Сидя у перископа, она распускала большую шерстяную варежку и вязала маленькие детские носочки. Каждую свободную минуту она что-нибудь мастерила Володе…

Прежде чем добраться до своего снайперского гнезда, нам пришлось проползти незамеченными по открытому месту метров сто пятьдесят. У западной стены разрушенного дома торчали к небу изогнутые взрывной волной железные балки, на которых и было устроено наше снайперское гнездо. Мы знали, что этот объект находится под непрерывным наблюдением противника. Если немцам удавалось заметить наше движение не только в развалинах дома, но даже вблизи его, они тут же начинали бросать мины, а иногда вызывали и артиллерийский огонь.

Я влез в гнездо первым, прикрыл амбразуру плащ-палаткой и до половины открыл стрелковую бойницу, затем подал руку Строевой. Зина быстро установила перископ, и мы тщательно осмотрели каждую складку местности: лощинку, бугорок, даже прутик, брошенный немцами на бруствер траншеи.

– Где же они? Ничего не видать. Откуда же они стреляют? – ворочаясь с боку на бок, проговорила Зина.

– Не спеши, скоро их не найдешь. Ведь сама знаешь, какие они дотошные, все делают без лишнего риска. Будем искать.

– Но в данном случае им без риска не обойтись, – усмехнулась Зина. – Они прекрасно знают, что безнаказанно стрелять в спины ползущих по дну траншеи русских долго не придется, встреча с нашими снайперами неизбежна.

Нейтральная зона казалась нам голой, как степная дорога. Висевшее над землей знойное марево мешало видеть на дальнее расстояние. Строева, повернувшись на спину, приподняла левую, а затем правую руку, пошевелила онемевшими пальцами и, морща лицо от боли, сказала:

– Отсюда нам их не найти.

– А ты еще раз поищи место, с которого они только и могут увидеть дно нашей траншеи на повороте. Не видя дна траншеи, немцы не могли бы убить наших.

Зина бросила на меня быстрый взгляд и припала к окуляру перископа. Затем аккуратно подобрала под себя ноги и притихла.

– Иосиф, посмотри на березку вблизи их траншеи, с теневой стороны. Не немцы ли это лежат?

Много раз я видел эту березу, вырванную с корнями из земли взрывной волной. Под лучами солнца ее корни высохли и шевелились на ветру, будто ища в воздухе опору. Но не успел я как следует осмотреть березу, как над нами с пронзительным скрежетом один за другим пронеслись несколько снарядов; к небу взвились столбы черного дыма и земли, закрыв от наших глаз расположение противника. Это наши артиллеристы пришли на выручку пехотинцам.

– Эх! Медвежья услуга, – сказала Зина, морщась от досады. – Спугнуть зверя не велика честь, а вот найти его… Где надо – там их нет, а тут полезли.

С вершины до корней осматривал я каждый сучок березы, каждый кустик побуревшей травы, отыскивая притаившегося врага.

– Есть! – вдруг радостно воскликнула Строева. – Смотри сюда: вон они, с теневой стороны ствола притаились. Артиллеристы лупят по траншее, а они вон где лежат… А костюмы как разукрасили! Ишь, какой камуфляж напустили! Здорово, а? – Зина потянулась к винтовке. – Иосиф, ты на меня не обижайся, ведь это моя находка.

Я удержал ее руку:

– Зина, расчеты у нас с ними одни. А отсюда стрелять нельзя, ты ведь знаешь. Давай на запасную точку.

– Ты иди, а я буду следить за ними. Если попытаются улизнуть, я их живыми с нейтралки не выпущу.

– Я пойду, но ты не стреляй. Жизнью рискуешь…

Я спустился вниз. Ко мне подскочил связной комбата:

– Ну что? Застрелили? Где Зина?

Я быстро побежал по траншее. Тяжело сопя и ругаясь, за мной бежал связной.

Не отвечая и не глядя на него, я спешил к снайперскому окопу. Послышались один за другим два выстрела. С чьей стороны прозвучали они, я на бегу расслышать не мог, но почему-то сильно защемило сердце.

Вбежав в окоп, я быстро приоткрыл бойницу и взглянул в нейтральную зону, туда, где находились вражеские снайперы. Две серо-зеленые фигуры, уткнувшись в землю, лежали неподвижно. Строева пристрелила фашистов, пока я менял позицию.

Я быстро закрыл бойницу и выбежал из окопа в траншею, где меня опять встретил связной комбата:

– Что, немцы опять в наших стреляли?

– Уйдите отсюда. За каким вы чертом здесь болтаетесь? – крикнул я в сердцах.

– Приказано узнать, застрелили вы немцев или нет.

– Передайте майору, что Строева застрелила двух немцев в нейтральной зоне, а сколько их еще там и где они укрываются – не знаю.

– Ложись!!!

Я упал на дно траншеи вниз лицом и не успел оглянуться, как взрыв, второй, третий последовали один за другим. Укрываясь за поворотами от осколков и комьев земли, я пополз к снайперскому окопу. В углу уже сидел связной комбата, покрытый серой пылью; его нижняя челюсть мелко дрожала. Он молча водил по сторонам выпученными, как у филина, глазами.

Как только кончился артиллерийский обстрел, я бросился к развалинам дома – узнать, что случилось с Зиной. В воронках еще дымились остатки селитры, пыль и дым застилали глаза. Задыхаясь от волнения, я с трудом вскарабкался на обломки досок. Строева лежала, свернувшись по-детски калачиком, и правой рукой зажимала рану на левой. Между пальцами струилась кровь.

– Иосиф, не ругай меня, я не успела уйти, вот оцарапало… – только и сказала Зина.

Старопановская операция

Июль 1942 года… С наступлением темноты по приказу начальника штаба полка курсантам школы снайперов был выдан трехдневный сухой паек, и мы ушли на передовую.

Белая ночь угасала. Огромная луна вышла на середину неба, но не успело выглянуть солнце, как земля глухо ахнула и затряслась. Пронизывая дымку утреннего тумана, проносились над нами раскаленные стрелы. Это «катюши» обрушили свои снаряды на голову врага. На нашем участке фронта началась Старопановская операция. Буквально за несколько часов наступления были изломаны все укрепленные рубежи противника. И хотя развить начальный успех операции мы не сумели, это было серьезным предупреждением врагу.

Более часа наша артиллерия обрабатывала рубежи противника. Первый раз с начала обороны я увидел такой мощный огонь советской артиллерии. Все это время я с группой своих курсантов-снайперов стоял в траншее на правом фланге батальона, которому мы были приданы.

Трудно передать состояние людей перед атакой. Большинство солдат старается чем-то занять себя. Некоторые ковыряют штыком лунку в стене траншеи, а другие, присев на корточки, тщательно счищают ржавчину с затвора и штыка, как будто только теперь ее увидели. Бойцы помоложе стараются быть вместе. А «старички», уже не раз побывавшие в атаках, обжигают самокрутками губы, сплевывают и вновь закуривают, не сводя глаз с расположения врага.

Тревожная минута. Мы ждем команды…

К нам подошел широкогрудый низкорослый майор – командир батальона. Он был чисто выбрит и даже надушен.

– Кто здесь старший группы снайперов?

– Я, товарищ капитан.

– Менять огневой рубеж только по моей команде, условный знак – желтая ракета. Следите за флангом. Не в силах будете удержать натиск противника – доложите, я буду в 1-й роте.

Разом все утихло. Люди стояли в молчании, держа наготове оружие, выжидая сигнала. Вдруг одиноко прозвучал винтовочный выстрел. Никто не обратил на него внимания, словно кто-то кашлянул. Все мы знали, что это выстрел немецкого снайпера и что он стоит жизни человеку, но в эту минуту мы не думали об этом.

Прошло минут десять. Мы в недоумении смотрели друг на друга: неужели атака сорвалась? И вдруг наша артиллерия снова обрушилась на противника. Не успели отгреметь последние артиллерийские раскаты, как в небо взвились сигнальные ракеты. Атака! Люди прыгали на бруствер, перебросив через него ноги, выскакивали в нейтральную зону и, очутившись на открытом месте, охваченные внезапным оцепенением, застывали как изваяния. Но это длилось только мгновение, какую-то долю секунды, и мы уже мчались к рубежам врага. А в небе ревели моторами наши штурмовики.

Сколько раз я ни ходил в атаку, меня всегда охватывала такая ярость, что я почти не отдавал себе отчета в своих поступках! Слева и справа слышатся разрывы ручных гранат, автоматные очереди, винтовочные выстрелы, сливающиеся с криками людей, повелительными голосами командиров. И вот вражеская траншея – здесь разом приходишь в себя.

На бруствере траншеи залегли два молодых снайпера, прикрывая своим огнем товарищей, ведущих атаку на второй рубеж противника: великан Сергей Найденов и щуплый, ловкий, как бес, Николай Смирнов. Как-то раз ребята попросили Найденова встать на весы: 116 килограммов потянул! А легкость его движений изумительна. Винтовка у него в руках казалась игрушечной. Заряжал он ее осторожно, рукоятку затвора брал двумя пальцами, боясь, как бы чего не сломать. Хороший парень: спокойный, уступчивый и отважный.

– Сергей! Здорово получилось, а? Только вчера вечером гитлеровцы орали: «Рус! Сдавайсь, идем на Ленинград!» – сказал Смирнов. – А сегодня уже мы бьем им морды. Да ты, Сережа, глянь, как они тикают, легавой так не успеть!

– А ты не любуйся, а стреляй!

Рядом со мной лежал низкорослый силач снайпер Пузанов. Говорили, что он с двухпудовой гирей играет, как ребенок с мячом.

– Товарищ командир, глянь сюда. Вон в развалинах станции позади наших немцы объявились. Видишь?

– Вижу.

Я неотрывно стал следить за немецким офицером, который с небольшой группой солдат пробирался к развалинам вокзала станции Лигово. Прежде чем открыть по ним огонь, нужно было установить количество немцев и их намерения.

К кирпичным развалинам станции, переползая от воронки к воронке, пробирались все новые и новые группы вражеских автоматчиков. Мне было ясно, что враг накапливал силы с расчетом внезапно ударить во фланг нашим атакующим частям. Чтобы сорвать этот план, я подал снайперам команду открыть огонь. Смирнов даже языком прищелкивал от удовольствия, опустошая обойму за обоймой. Найденов не спеша, с толком посылал пулю за пулей; глаза его блестели, на кончике носа висела капелька пота.

Попав под губительный огонь снайперов, гитлеровцы прекратили продвижение вперед, залегли. И вдруг лежавший рядом со мной снайпер Пузанов молча прижал к груди колени и медленно скатился на дно траншеи. Послышался его тихий голос:

– Пить! Пить! Пить!

Вскоре к раненому подбежал санитар:

– Нельзя тебе пить, браток: брюхо прострелили.

Немцы, укрывшиеся в развалинах, открыли по нам бешеную автоматную стрельбу. Но хотя их было в несколько раз больше, чем нас, бой с вражескими автоматчиками мы вели не больше пяти минут. Долго состязаться с нами в стрелковой дуэли они не могли. Все реже и реже раздавались их автоматные очереди – и вскоре совсем утихли.

Опасность флангового удара была ликвидирована, и наш батальон продолжал наступление по развалинам станции Лигово. Это была первая пядь нашей земли, вырванная из кровавых лап фашистских палачей у стен Ленинграда. Девять месяцев за эту полосу земли шла битва, – и вот она опять наша. Воодушевленные первым успехом, мы заняли новые рубежи.

На кромке разрушенного вражеского дзота Сергей Найденов и Николай Смирнов орудовали лопаткой, устраивая новый снайперский окоп. Остальные залегли уступом. Теперь наше расположение напоминало журавлиный клин.

– Сергей, их траншею видел? – спросил кто-то.

– А то как же, неплохо устроили, даже стенки плетнем оплели, но такое развели у себя… Фу ты, поганцы!

– Артиллерия наша поработала на славу!

– Да, потрудилась, ничего не скажешь, по-русски, – подал кто-то реплику из дзота.

– Только так их и выкуривать, гляди, как глубоко зарылись.

– Дорого начало, а там и до Берлина тропку сыщем.

Мимо нас проходили легко раненные товарищи. Один из них присел на бревне возле бойницы Найденова:

– Ну как тут у вас, ребята? Крепко жмут фрицы?

– Жмут-то жмут, да вон, гляди, успокоили их прыть.

Раненый подал Найденову кисет и бумагу, Сергей достал кресало и с силой ударил узкой полоской железа по камню. Брызнули искры, и фитиль задымил. Раненый не торопясь раскурил папиросу, встал:

– Эх, сил не хватает наступать… Не отдавайте, ребята, немцам назад хотя то, что уже отвоевано!..

Вечером группе снайперов было приказано конвоировать пленных. Проходя мимо русских, они изгибались в поклоне и робко улыбались, оглядываясь по сторонам. По улицам Ленинграда фашисты шли медленно, понурив головы, засунув руки в карманы. На улицах города стояло много женщин, детей и стариков. Немцы искоса поглядывали на зеленые грядки овощей, посаженных вместо цветов на газонах. Помню, как на углу улиц Майорова и Садовой мальчуган лет семи, дергая молодую женщину за руку, спрашивал:

– Мама, почему фашисты прячут руки в карманах? Что, они у них грязные?

Я запомнил, как женщина, не отвечая на вопросы сына, бросила презрительный взгляд на гитлеровских солдат и прошла мимо. Мальчуган же несколько раз оглянулся на пленных, которые шли лениво, словно каторжане, гремя коваными сапожищами по булыжной мостовой, и погрозил им кулаком.

Во второй половине ночи мы вернулись на передовую, а спустя несколько минут к нам пришел Василий Ершов. Под мышкой он держал корпус станкового пулемета. Ершов обрадовался мне и тут же насупился. Его густые широкие брови прикрыли глаза, и, не глядя на меня, он строго спросил:

– Ты как сюда попал?

– С учениками, Василий Дмитриевич. Как говорится, практические занятия провожу.

– Не делом, брат, занимаешься! С одним глазом в этакую игру ввязался! Тут кроме своих двух во лбу не помеха бы другая пара на затылке. А он…

– А ты куда тащишь пулемет?

– Ремонтировал, осколком прицел испортило. Узнал, что ты тут со своими курсантами, зашел поругаться!

Я промолчал. Василий Дмитриевич был не в духе, и причина этого стала мне ясной несколько позднее. Неодобрительно качая головой, он положил пулемет на нары и стал его старательно протирать и чистить, шумно сопя носом.

Я вышел в траншею. Стояло тихое летнее утро. На небе – ни облачка. Откуда-то четко донеслись крики артиллеристов, которые на руках тащили свои пушки на новую позицию, готовясь к продолжению боя. Наступление наших частей под Старопановом принесло нам первые победы. В первые часы нашего наступления немецкие танки, артиллерия и авиация бездействовали, настолько они были парализованы внезапным ударом наших войск. Лишь во второй половине дня немецкая артиллерия повела ответный огонь, но, к счастью, неточно. Бой с яростно сопротивлявшейся вражеской пехотой продолжался. Наше продвижение в глубь обороны немцев сдерживали только противопехотные минные поля и уцелевшие пулеметные дзоты. Оборонявшиеся в них немцы оказывали нам упорное сопротивление.

Послушав в соседнем блиндаже (его дверь была вырвана взрывной волной вместе с косяками) рассказы солдат о только что закончившемся бое, я вернулся в свой блиндаж. Здесь неторопливо вел рассказ дядя Вася:

– Бывало, в первые дни войны я чистил вот этот пулемет со своим юным дружком Гришей Стрельцовым. Поначалу он робел в бою, а потом свыкся – и ничего, отчаянным стал. Иной раз возле меня ляжет, прижмется ко мне и говорит про всякую всячину, а затем свернется по-ребячьи и уснет… Ох, как он шибко ненавидел оккупантов! – Ершов вздохнул всей грудью. – Бывало, где уж очень опасно, оберегал я его, да случилось так, что не сумел уберечь, убили Гришу… А он был мне ровно родной сын… – Дядя Вася похлопал ладонью по крышке пулемета. – Сколько я перестрелял вот из этого «максима» фашистов, а все мало только за одну Гришину жизнь!

Василий Дмитриевич закашлялся и, отвернувшись, быстро утер ладонью глаза. Несколько раз он пытался свернуть самокрутку, но не мог: руки дрожали, рвали бумагу, табак сыпался на колени…

– Дядя Вася, дозволь мне, – сказал Найденов, – я сделаю.

– Спасибо, дорогой, мне сегодня что-то не по себе. – Ершов с жадностью затянулся и покачал головой. – Руки устали от пулемета, и уснуть, как видите, не довелось. Немцы небось захотят отобрать у нас то, что мы у них взяли, хотя и наше это, кровное, свое!..

Василий Дмитриевич заторопился уходить, и, прощаясь, дядя Вася крепче всех пожал руку Найденову:

– Будет нужда в огоньке – своим дружком выручить могу, только дайте знать.

– Благодарствуем. Поможем и мы, когда у вас в этом будет нужда, – хором ответили мои снайперы.

Я вышел проводить старого друга. В траншее Ершов мне сказал:

– Давеча я из дому получил письмо. Моя баба пишет, что секретарь райкома дровами и хлебом пособил. Спасибо ему. Да ведь вот горе какое, и говорить не хотел: младший сынишка помер. – Дядя Вася с минуту потоптался на одном месте, словно припоминая, куда ему идти, а затем горестно махнул рукой и тихо добавил: – Малыша тоже Гришей звали…

Пулеметчик круто повернулся и, не простившись со мной, зашагал в сторону станции Горелово. Вскоре его высокая, чуть сутулая фигура затерялась в траншее. Глядя вслед боевому товарищу, я думал и о своем малыше…

Иногда на передовой на несколько часов все утихает. Но фронтовики знают, как опасно это желанное затишье: зорким должен быть глаз и острым слух часовых, иначе мгновенно можно очутиться в руках врага или получить нож в сердце.

Когда взошло солнце, я подошел к работающим саперам. Они умело и быстро перестраивали бывшие огневые точки врага, переориентируя их бойницы с востока на запад. Вдруг земля вздрогнула от мощного орудийного залпа, и тут же ко мне подбежал связной комбата:

– Мне приказано показать вам новый огневой рубеж. – Понизив голос, связной добавил: – Предполагается танковая контратака немцев. Надо спешить!

Новый огневой рубеж мы заняли юго-восточнее станции Лигово, вблизи шоссейной дороги. Орудийная стрельба с обеих сторон усиливалась с каждой минутой. У подножия невысокого холмика уже заняли позиции бронебойщики. На краю лощины хлопотали у противотанковых пушек артиллеристы. Несмотря на частые разрывы снарядов, они не укрывались.

Мы лежали, плотно прижавшись к земле. Впереди нас в трехстах метрах – «ничейная» полоса. Справа, слева, несмотря на сильный огонь вражеской артиллерии, дружно и гулко захлопали выстрелы противотанковых ружей, близко бабахнули пушки. Вдруг из облака пыли и дыма появился танк. Он вел огонь из пушки и пулеметов. Над нашими головами с устрашающим визгом пронеслись снаряды. Серая бронированная машина вздрогнула всем корпусом и осела.

Фашисты, густой цепью перебегая от укрытия к укрытию, шли в атаку. В начале атаки слышались дружные винтовочные залпы, и с приближением вражеской пехоты стрельба еще более усилилась. Все смешалось. Теперь винтовочные выстрелы захлопали вразнобой: «Пах-пах-пах». Снайперы расстреливали бегущую по полю немецкую пехоту. Яростнее стали и пулеметные очереди.

На некоторое время артиллерийский обстрел прекратился, давая возможность пехоте завершить начатый бой. Стук пулеметов слышался все явственнее; кое-где чавкнули разрывы мин. Еще минута-другая – и мы бросились врукопашную.

Найденов ударом приклада выбил из рук гитлеровца автомат, схватил немца за шиворот и бросил на землю так, что тот покатился кубарем.

– Вон с нашей земли, жаба! – Сергей наотмашь ударил прикладом фашиста по голове.

Рукопашная схватка прекратилась так же внезапно, как и началась: враг, не выдержав стремительного натиска наших бойцов, побежал. Ряды серо-зеленых солдат таяли. Все реже и реже я мог поймать в окуляр спину убегающего немца.

Ко мне подбежал Сергей Найденов:

– Товарищ командир, пулемет Василия Ершова что-то замолчал. Дозволь, я дойду, узнаю, что с ним?

– Где пулемет Ершова? – спросил я снайпера.

– Вот он: у бугорка слева от дороги.

«Неужели дядя Вася погиб?» Отгоняя от себя эту страшную мысль, я следил за каждым движением Найденова. Вот Сергей вполз в воронку, остановился, вытер лицо рукавом гимнастерки и опять пополз. И тут почти рядом с ним разорвалась мина. На минуту я потерял Найденова из виду, а когда рассеялся дым, Сергей неподвижно лежал на боку.

– Ребята! – крикнул Смирнов. – Найденова убило!

Но Сергей был жив. Я видел, как он осторожно левой рукой отстегнул от ремня флягу с водой и поднес ее ко рту.

– Жив! – вырвалось разом у всех.

Ему оставалось метров 100–150 до пулемета Ершова. Найденов, полежав минуту на месте, быстро пополз вперед, неестественно загребая правой ногой и рукой.

– Ранен. Хватит ли сил?

Совершенно неожиданно открылся люк подбитого танка. Показались руки, а затем выглянула голова в шлеме и плечи танкиста. Гитлеровец собирался выстрелить в ползущего русского солдата, но я опередил его. Через мгновение вражеский танкист вывалился из люка на землю, люк танка захлопнулся. «Внутри танка еще кто-то есть, надо следить», – подумал я. Найденов же, видимо, ничего не заметил, иначе остановился бы возле танка. Он безостановочно полз вперед к намеченной цели. И вот Сергей скрылся, а спустя минуту я увидел его перед входом в траншею: он стоял, опираясь левой рукой о стенку, с кем-то разговаривая, затем взглянул в нашу сторону и опять скрылся.

Было пасмурно и душно: тучи висели низко. К полудню бой прекратился. Снайперы сели обедать в открытой траншее. Кто-то громко крикнул:

– Воздух!

Я осмотрелся. Позади нас солдаты-артиллеристы накрывали пушки и ящики брезентом, плащ-палатками и шинелями. Навстречу серой туче, прижимаясь к ее кромке, летели вражеские бомбардировщики. От корпусов трех первых самолетов оторвались черные капли, и грохот падающих бомб и их разрывов заслонил собой все. Мы лежали точно в гамаке, качаясь из стороны в сторону. Над землей стояло сплошное облако дыма и пыли.

Бомбовозы, освободившись от смертоносного груза, улетели, но в моей голове все еще стоял страшный гул. Протирая глаза, я дышал ртом, как вдруг кто-то потянул меня за ногу. Это был Сергей Найденов:

– Товарищ командир, вы живы? Я принес Ершова. Ему ноги перешибло. Артиллерийский доктор его осматривает.

– Сережка, и ты ранен?

– Я-то что, малость оцарапало, – а вот дядю Васю больно зашибло, в бреду он. Не узнал меня, когда я за ним пришел, и всю дорогу то крепко с немцами бранился, то с женой разговаривал.

Я побежал к месту, где лежал дядя Вася. Он непрерывно шарил вокруг себя руками.

– Ищет свой пулемет, – сказал Сергей и, отвернувшись, засморкался, вытирая ладонью глаза.

– Ребята, а пулемет наш где? – в бреду шептал Ершов. – Артем, ленту живей сюда! Митя, ты где? Санюша, ты сходи… к секретарю райкома, поблагодари… за помощь, а я ему… солдатское спасибо. Гляди за ребятами, пускай учатся, обо мне не тревожься, я здоров…

Пять суток мы вели бой с врагом на отвоеванной земле у стен Ленинграда. На шестые сутки немцы ввели в бой свежие силы и оттеснили нас к станции Лигово, где мы и закрепились. Так закончилась Старопановская операция.