Текст книги "Снайпер Великой Отечественной"

День Советской Армии

Враг по-прежнему угрожал городу, но его защитники были непоколебимы. Годы труда и борьбы закалили людей: перелом чувствовался во всем. Сила защитников города заключалась не только в том, сколько было отремонтировано танков, пушек, построено дзотов, сколько вырыто километров рвов или хитро сплетенных траншей. Она была и в звоне наковальни, и в стрекотании швейной машины, и в новых заплатах на фасадах и крышах домов.

На зимний период курсы снайперов прекращали свои занятия. Мы уходили в подразделения на передовую, где совершенствовали свое мастерство в стрельбе по живым целям.

Осторожно ступая по узенькой ледяной дорожке на дне траншеи, я подошел к пулеметному доту и остановился, чтобы прислушаться, с какого места ведет огонь вражеский станковый пулемет. Прежде немцы для ночной стрельбы ставили в ленту трассирующие пули для контроля точности обстрела. Это облегчало нам возможность заметить, с какого места ведется огонь, и без особого риска посылать пулю в амбразуру вражеского дота. Но гитлеровцы учли тактику советских стрелков и перестали ставить в ленту трассирующие пули. Это до крайности усложнило ночную охоту за немецкими пулеметчиками. Теперь их можно было обнаружить лишь по вспышкам выстрелов, а человеку, увидев перед глазами такую вспышку, трудно сдержать себя и не ткнуться лицом в землю. И в этом вопросе на помощь нам пришли друзья-ленинградцы. Они изготовили для нас специальные бронированные щитки с узкой щелью. Ночная борьба с вражескими пулеметчиками возобновилась, но немцы учли и этот наш прием. Они повели ночную перестрелку из ручных пулеметов, при этом часто меняли свои позиции. Вот тут-то и сыграли решающую роль ружейные гранаты. Многие из моих товарищей мастерски забрасывали их в траншею к гитлеровцам.

Близился рассвет… Мороз крепчал. Я по-прежнему стоял у бронированного щитка, не отрывая глаз от рубежа противника. Вдруг слух уловил тихий напев; кто-то недалеко пел, повторяя один и тот же куплет песни:

 
Темная ночь, ты, любимая, знаю, не спишь…
И у детской кроватки тайком…
Ты слезу утираешь…
 

Эта песня, тогда широко распространенная, волновала душу каждого фронтовика. Вдруг песня оборвалась, и через некоторое время я услышал быстрые шаги, приближавшиеся по траншее. Это был Найденов. Увидев меня, он, улыбаясь, сказал:

– Осип, из города пришла Зина, говорит, что твоего сына навестила. Иди, я за тебя покараулю.

Из кармана ватной куртки Найденова торчал краешек голубого конверта.

– Из дому письмо?

– Нет, от Светланы.

– Где она?

– На фронте. Хотя и не пишет, в каком госпитале, но из слов видно – в полевом.

Найденов, переминаясь с ноги на ногу, взглянул на меня, досадливо махнул рукой и отвернулся.

В этот момент к нам подбежал запыхавшийся связной из штаба полка. С его лица градом катился пот. Он спросил:

– Ребята, кто из вас знает, где найти снайпера Пилюшина?

– Я Пилюшин, а что?

Связной вытер рукавом стеганки дышащее жаром лицо и сказал:

– А я все траншеи 1-го батальона облазил, вас ищу. Идем быстрее к командиру полка.

– А что случилось?

– Откуда мне знать? Приказано вас найти, и все тут.

Три километра связной и я бежали без передышки. Часовой, стоявший у штабной землянки, еще издали увидел нас и крикнул:

– Опоздали! Гусь-то улетел, не стал вас ждать.

– Какой гусь? – спросил я, оторопев.

– Натуральный гусь, какой же еще, только дикий. Повредил себе летом крыло, вот и остался у нас зимовать. Пролетит метров 20–30, присядет на снег передохнуть и опять летит подальше от человеческого глаза. – Часовой понизил голос: – Понимаешь, у самого носа полковника пролетел. Вот тут-то ему гусятинки и захотелось. «Кто здесь известный снайпер?» – спрашивает. «Пилюшин», – говорят. Вот он и послал за тобой. Ну а гусь-то не стал тебя дожидаться, потихоньку да полегоньку улетел. Вон туда – к шоссейке.

– Какой полковник? Какой гусь? Ты что мелешь?

Я зашел в землянку командира полка Путятина. Меня встретил незнакомый мне полковник, которого, впрочем, я где-то встречал.

– Ты снайпер? – спросил он меня.

– Так точно.

– А сколько у тебя на счету убитых немцев?

– В обороне 62. При отступлении не считал.

– Значит, не знаешь, сколько убил немцев?

– Нет, знаю, товарищ полковник.

– Я вызвал тебя, чтобы проверить, действительно ли ты такой меткий, как мне докладывали, – бьешь немца в глаз.

Полковник снял с руки часы и повертел ими у моего носа:

– Вот мишень, понимаешь?

– Понятно, товарищ командир.

– Я поставлю эту мишень на 200 метров, попадешь – твое счастье, не попадешь – отниму снайперскую винтовку! Понимаешь?

– Ясно, товарищ полковник.

Только теперь я увидел, что он не особенно твердо держится на ногах. Полковник накинул на плечи дубленый белый овчинный полушубок, взял шапку-ушанку. Выйдя из землянки, он отшагал вдоль насыпи железной дороги 250 шагов, положил на снег шапку, а на нее часы.

– Разрешаю стрелять с любого положения. Понятно?

– Понятно, товарищ полковник.

– Ну, стреляй!..

Из блиндажей автоматчиков, разведчиков, штабных сотрудников повысовывались головы, стали выходить любопытствующие люди. Послышались приглушенный смех, голоса:

– Неужели Пилюшин станет стрелять в часы?

– Станет. Для него часы – большая мишень.

– Часов жалко. Глянь, никак золотые, да еще и светящийся циферблат.

В другое время я не стал бы стрелять в часы. Но полковник, глядя на меня исподлобья, продолжал твердить:

– Стреляй, стреляй, тебе говорят!..

Я выстрелил. Связной бросился к шапке. Он взял ее, как тарелку с супом, и осторожно понес на вытянутых руках к полковнику.

– А где часы? – спросил полковник.

– Все тут, товарищ командир: вот ремешок, ушки и кусочки стекла…

– Вот те раз! – Полковник развел руками в стороны и с силой хлопнул себя по ляжкам. – И гусятины не отведал, и часов лишился! Ну, спасибо, снайпер!..

В передовой траншее меня поджидал все тот же неутомимый и верный друг Найденов. Я знал, что Сергей не любил, когда его жалели. Случалось, кто-нибудь из товарищей говорил: «Сережа, прилег бы ты на минуту, глаза у тебя стали как у мышонка». – «Вот еще, нашел чем укорять, – отвечал он. – Когда к матери солдата в окошко фашист стучится, до сна ли солдату?»

Он был смел и неутомим. Днем, притаясь у ледяной глыбы, подстерегал вражеского офицера или наблюдателя, а ночью мастерски обстреливал траншею немцев ружейными гранатами. За годы войны я многое научился понимать и твердо усвоил, что храбрый человек не рассуждает и не кричит об опасности – он молча ищет встречи с врагом и бьет его. Именно таким был Сергей.

Начиналось утро: спокойное и тихое. Войдя в блиндаж, я остановился у порога, чтобы присмотреться к полумраку. Зина бросилась ко мне. Не помню, что со мной случилось, но, прежде чем поздороваться, мне пришлось глотнуть воздуха и опереться плечом о стойку нар. Встреча с Зиной меня как-то по-особому взволновала.

– Иосиф, что с тобой? – с тревогой спросила Зина. – Ты ранен? На тебе лица нет.

– Нет, нет, Зиночка, я совершенно здоров… Как Володя?

– За сына не волнуйся, он чудесный крепыш.

Строева хотела еще что-то сказать, но не успела. В землянку вбежал Найденов и закричал:

– Ребята! Немцы что-то затевают. – Отдышавшись, он объявил: – Они поставили на бруствер кусок фанеры, на котором большими черными буквами что-то написано. Я не успел прочитать, как кто-то из немцев столкнул фанеру в нейтралку. В их траншее поднялись шум, крик. Кто-то из немцев даже по-русски ругнулся. Вдруг один из фрицев приподнялся над бруствером и ну махать руками. Сам что-то громко кричит. Я крикнул: «Эй! Иди к нам, стрелять не стану!» Немец помахал рукой: мол, «не могу», – и скрылся.

Втроем мы побежали в снайперский окоп.

– Немец тебя не видел? – спросила Строева.

– Нет, я крикнул через амбразуру.

– А по таким мишеням все-таки надо стрелять, Сережа.

– А политрук роты что недавно говорил? Что среди немецких солдат есть разные люди. Вот и разберись тут…

Случай, рассказанный Найденовым, сильно заинтересовал нас. Что могло стрястись там, у немцев? Что за щит лежит в нейтралке?

Строева приоткрыла бойницу и взглянула в перископ на то место, где валялась фанера.

До наступления темноты мы не сводили глаз с траншеи противника, но, несмотря на усиленное наблюдение, не обнаружили ничего серьезного. В траншее врага – обычная картина, а лист фанеры так и остался лежать на снегу в нейтральной зоне. Загадка со щитом прояснилась несколько дней спустя, когда мы взяли пленного. Об этом будет рассказано ниже.

В тот день, когда немцы выбросили щит (это был День Советской Армии), нас накормили хорошим праздничным обедом. К нам в блиндаж зашел какой-то незнакомый сержант в артиллерийских погонах. Он был до того белобрысый, что казалось, нет у него ни бровей, ни ресниц. Его большие голубые глаза дерзко оглядывали нас из-под крутого лба. Присмотревшись ко всему в полумраке землянки, он заявил:

– Хе-хе! Братки, да у вас тут словно на курорте!

– А ты, дружище, по какой путевке к нам на «курорт» прибыл? – тонким голосом спросила Строева.

– По волжской, барышня, по волжской. Там мы хорошего перцу фашистам дали. Ну а теперь к вам, конечно, на помощь пришли.

– За помощь спасибо, а с «курортом» неладно получилось: опоздал немного, мы его, понимаешь, прикрыли на ремонт…

– Дорога дальняя, сами знаете; где шли, где ехали – вот малость и задержались.

– Ишь ты, сержант, какой занозистый! Тебе палец в рот не клади, – вмешался Найденов, усаживаясь рядом с артиллеристом. – На, закуривай, да толком расскажи, как вы там отличились. Может, пообедаешь с нами?

– За обед спасибо. Но я больше насчет водочки… За «курорт», дружище, не серчай, знаем, как вы тут жили и живете. Но почему никакого фронтового говора не слышу? Да и часовые в траншее через версту стоят, вроде телеграфных столбов.

– Столб столбу рознь, – прищурясь, сказала Строева, – гнилых и сотню поставь, не выдержат, повалятся, а здоровый один держит!

Зина, убирая со столика посуду, испытующе следила за артиллеристом. Я тоже с большим интересом наблюдал за каждым его движением, за каждым словом, ибо от этого человека пахло порохом. Сержант встал и, как хозяин в своем доме, стал мерить блиндаж шагами, держась за лямку вещевого мешка широченной пятерней.

– Ты никак один пришел к нам на помощь? – спросил Найденов.

– Нет, не один, а со своей батареей. Корректировщик я, Семен Корчнов, а ребята попросту зовут, Сибиряк. Я к вам на минуту забежал поспрашивать, где и какие огневые точки расположены у немцев. Скоро мы начнем их гасить. Да вот еще от наших батарейцев гостинца вам принес.

Сибиряк снял с плеч тяжелый вещевой мешок:

– Все это для вас припасено, в пути приберегли.

Корчнов стал доставать из мешка, из карманов полушубка пачки махорки, сухари, сахар, плитки горохового и гречневого концентрата, пайки шпика, приговаривая:

– Знаем, все знаем, как вы тут дистрофиками стали…

– За гостинцы спасибо, но мы сейчас не голодные, – сказал Найденов, усиленно протирая затвор винтовки.

– Вижу вашу сытость: кожа да кости… Вот и надо поправляться сейчас.

– Нам жир не нужен, были бы сильные мышцы, – ответила Зина.

– Ох! И колючая же ты, барышня, – процедил сквозь зубы артиллерист. – Увидеть бы, какая ты в бою.

– В армии барышень нет, товарищ сержант, есть храбрые бойцы. К сожалению, встречаются и трусишки.

Корчнов не ответил. Он, как боевая лошадь, насторожился, прислушиваясь к далеким орудийным выстрелам.

– Что это за стрельба? – быстро спросил Сибиряк.

– Фрицы из дальнобойных Ленинград обстреливают. А ты разве в городе не был? – спросил Найденов.

– Нет, не довелось, мы ночью пригородами прошли.

Артиллерист задумчиво уставился на Сергея, который по-прежнему протирал винтовку, и заторопился в траншею.

– Не спеши, сержант! Позиции немцев отсюда не увидишь, это они из Красного Села стреляют. Ты лучше расскажи, что на Волге видел, – попросила его Строева.

– В другой раз поговорим об этом, а теперь покажите вражеские доты на передовой.

Найденов, Корчнов и я взяли бронированные щитки и отправились в траншею; Строева же осталась в блиндаже. Проходя по нашим позициям, мы знакомили артиллерийского корректировщика с расположением огневых точек и жилых блиндажей немцев. Этот парень мне здорово понравился!

– На память трудно все запомнить, хорошо бы схему посмотреть, – сказал Корчнов, заходя в снайперское гнездо.

Найденов зажег свечу, я указал Сибиряку на лист бумаги, приколотый к стенке окопа:

– Смотрите, такая схема вам не подойдет?

– Вот это толково. Кто из вас додумался?

– Наша Зина.

– Хорошая девушка, да уж больно остра.

– Это лучший снайпер нашей дивизии, – сказал Сергей, вороша золотистые угольки в печурке.

Артиллерист пропустил эти слова мимо ушей, не сводя глаз со схемы.

– А это что?

– Немцы днем выбросили в нейтралку лист фанеры. – Найденов подробно пересказал историю со щитом.

– Вот как? – оживленно ответил корректировщик. – Знакомый трюк! Мне, ребята, довелось наблюдать эту хитрость еще раньше на Волге. Это же всего-навсего маскировка. Они прикрыли фанерой то место своего дота, где прорезали в стенке амбразуру. За этим листом фанеры дуло пулемета укрыто или другое что-нибудь. Будьте осторожны!

Слова сержанта заставили нас насторожиться. Мы решили сообщить о них командиру взвода и усилить наблюдение за противником.

Вскоре к нам в гнездо пришла Зина. Она остановилась у входа и, улыбаясь, сказала:

– Ну, ребята, у меня все готово, прошу к столу.

Никто из нас не знал, что она затевает. Мы молча ждали объяснения, но Зина не сказала больше ничего, а, увидев в руках артиллериста свою схему, спросила:

– Пригодится схема?

– Еще как! Разреши воспользоваться! Я верну ее через несколько дней, – попросил Корчнов.

– Возьми, только обязательно верни.

– Будьте уверены.

Корректировщик, получивший столь важный для него план участка обороны немцев, заторопился к себе на батарею, но Зина преградила ему путь:

– Нет, дорогой товарищ, в такой день ни один добрый хозяин не отпустит гостя из дому, не угостив чем бог послал. Изволь вместе с нами отпраздновать День Советской Армии.

В блиндаже мы увидели празднично накрытый стол. На нем стоял дымящийся алюминиевый чайник, в крышке солдатского котелка – ломтики колбасы, на большущей чугунной сковородке – поджаренный шпик, в каске – куски хлеба. Возле каждой из стоявших на столе шести кружек на листке бумаги лежало по два кусочка сахару и по дольке шоколаду. Зина широким жестом пригласила нас к столу.

– Только, чур, пока ничего не трогать, – улыбаясь, сказала она. – Сейчас придут еще два товарища, а Корчнов вам расскажет, как они перцу давали фашистам на Волге.

Вскоре пришли Романов и Андреев. Мы шумно уселись за праздничный стол. Зина села со мной рядом. Улучив момент, когда на нас никто не смотрел, она крепко-крепко пожала мне руку.

– Володя просил… – Она опустила голову.

Рурский шахтер

Утром мы увидели, что фанера из нейтральной зоны исчезла. Ночью немцы ее убрали. На том месте, где она лежала, ничего не изменилось. Значит, предположения Корчнова на этот раз не оправдались. По-прежнему как валялись, так и валяются за бруствером ржавые банки, ведра, мотки колючей проволоки… Что было написано на этом листе фанеры? Кто этот немец, который, рискуя жизнью, высовывался из укрытия?

Фронтовые дни и недели шли своим чередом. Мы стали забывать о фанере и забыли бы, если бы нам не напомнил о ней один неожиданный фронтовой эпизод.

Ночью в первой половине марта мы узнали, что к нам вернулся после длительного отсутствия наш бывший командир роты Виктор Владимирович Круглов. Как только Зине стало известно, что он находится на КП[34]34
  Командный пункт. (Прим. ред.)


[Закрыть], она силком утащила меня и Андреева в блиндаж Романова. Но мы не успели даже обменяться приветствием с боевым другом, как дверь блиндажа распахнулась и к нам, съежившись, в изорванном маскировочном халате влетел немец, а вслед за ним в дверях появился рассерженный чем-то Сергей Найденов. Где, когда он успел взять этого пленного – никто не знал. Немец, увидев советского офицера, что-то быстро-быстро залопотал.

– Петя, скажи ему, чтобы помолчал, – обратился Круглов к Романову. – Нужно будет, мы его спросим.

– Вот и мне он всю дорогу покоя не давал, как пулемет строчит, – буркнул Найденов.

Немец притих, втянул голову в плечи, но не без интереса ощупывал нас своими холодными голубыми глазами.

– Где вы его взяли? – спросил Круглов Найденова.

– Двое их, товарищ майор. Ползали в нейтральной зоне. Мы с отделенным командиром следили за ними, а когда они приблизились к нашей траншее, мы их и поймали. Одного сержант при себе оставил, а этого велел отвести на КП роты.

– Передайте сержанту, чтобы и другого привели сюда.

Найденов быстро скрылся в темноте траншеи.

– Петя, спроси у него, что они делали в нейтральной зоне?

– Он говорит: они пришли предупредить нас, что к ним прибыли свежие силы. Они будто готовятся к штурму города.

– Скажи ему, что эта песенка старая, пусть выкладывают все начистоту. Дай ему лист бумаги – пусть напишет, что знает.

Романов подал пленному лист бумаги и карандаш. Немец обрадовался и начал быстро строчить.

Скоро в блиндаж ввели другого пленного. Это был рыжий, с бычьей головой, рослый немец, на вид ему было лет 35–40. Толстая короткая шея распирала воротник грязного, обветшалого солдатского мундира. Большие глаза немца смотрели на нас без всякой робости. Он молча уселся на край нар, широко поставив ноги, одну огромную ручищу положил на колено, а другой тер загривок, искоса поглядывая на Найденова. Увидев своего товарища, склонившегося над листом бумаги, рыжий великан громовым басом сказал:

– Штрек, ты что пишешь? Завещание сыну или жалобу фон Леебу? Брось, Штрек, это дело. Мы влипли. Если не хватило своего ума, то знай: русские взаймы ума не дадут. Мы с тобой отвоевали, и слава богу.

Романов подошел к рыжему немцу:

– Твоя фамилия?

Пленный, увидев перед собой русского офицера, вскочил на ноги, но ответил просто, не заискивая:

– Артур Гольдрин, рурский шахтер, воюю с 1939 года. – И, помахав рукой своему товарищу, весело рассмеялся: – Я что тебе сказал, Штрек? Влипли! Но дай бог каждому так выйти из игры!

– Что вы делали в нейтральной зоне?

– Мины выуживали, расчищали проход для наших разведчиков. Но раз мы вляпались, наши не придут. – Гольдрин озадаченно развел руками и продолжил: – Надо же, четыре года ползал по нейтральным зонам, и ничего, а тут попался. Ну что ж, пускай кто-нибудь займет мою должность, а я кончил игру со смертью.

Романов, увидев, что у немца прострелена ладонь левой руки, спросил:

– Где это тебя царапнуло?

Артур Гольдрин хитровато улыбнулся:

– Было такое дело… Месяц отдыха в госпитале, да три месяца дома. Но теперь это дельце эсэсовцы пронюхали. Вместо отпуска таких солдат отправляют в штрафной батальон. А то и еще подальше…

Некоторое время никто из нас не обращал внимания на другого немца; он все еще что-то писал, прислушиваясь в то же время к разговору своего товарища с русским офицером. Романов, подойдя к нему, сказал:

– Постарайтесь припомнить, кто из ваших солдат в феврале выставлял лист фанеры на бруствер и что на ней было написано.

– Га-га-га! – прогоготал рыжий немец. – Фанера! Да это же один наш чудак вздумал над русскими пошутить. Он взял лист фанеры и написал черной краской: «Поздравляю Иванов с Днем Советской Армии». Шутник!

– Ну и что же?

– У нас таких шуток не любят. Этот солдат, говорят, за свое чудачество получил пулю в затылок. Жалко хорошего парня!

– А это правда, что к вам на оборону пришли свежие силы?

– Да какие там к черту свежие, все они давно протухли. Все вот с такими заплатками, как у меня на руке, а у Штрека на ляжке. Ха-ха!

– А много таких пришло?

– У нас теперь все надо уменьшать в десять раз. Судите сами: если пришла дивизия, сколько это будет?

Пленных стали уводить в штаб полка. Гольдрин шумно попрощался с Романовым, а в дверях обернулся и шутливо помахал всем своей ручищей:

– Будете в Германии, мой привет фюреру.

Когда немцев увели, мы окружили Круглова, наперебой поздравляли его с присвоением звания майора, просили рассказать, где он в это время воевал и как опять попал к нам.

– До ранения я был на Карельском перешейке, а из госпиталя попросился на старое место. Соскучился, – улыбаясь, скупо, как обычно, отвечал Круглов.

– Товарищ майор, а как ведут себя финны?

– Что финские фашисты, что немецкие – цена одна, одного поля ягода. Но финский солдат, так же как и немецкий, перестал верить в обещания своих командиров… И там есть вот такие Артуры Гольдрины.

Круглов подошел ко мне и спросил:

– Рассказывай, старина, как живет твой малыш?

– Три месяца не виделся с ним. Зина на днях была у Володи, говорит, что парень растет хороший.

Круглов внимательно посмотрел на Строеву.

– А как ваша семья поживает, Виктор Владимирович? – немного смутившись, спросила Зина.

– Все живы, еще летом эвакуировались на Большую землю.

Круглов помолчал.

– Ну а теперь, ребята, я принял ваш батальон. Будем воевать вместе.