Текст книги "Снайпер Великой Отечественной"

– Спасибо тебе, родная, за помощь.

Наша команда заняла первое место в соревновании. И в этом помогли нам ленинградские женщины, – как и во всех наших боевых успехах на рубежах обороны.

Неизвестный гость

На закате наша команда покинула стрелковый полигон. Машины шли по улицам города не торопясь и увеличили скорость, только выйдя на Краснокабацкое шоссе. Все мы смотрели на любимый город, который особенно красив в сумерки. По берегам покрывающейся легким туманом Невы к небу лениво подымались столбы дыма заводских и фабричных труб. По улицам, позванивая и разбрасывая искры, шли трамваи. В этот час ленинградцы возвращались домой со своих огородов. Они останавливались на улицах и на обочине шоссе, молчаливым взглядом провожая нас туда, где в воздухе появлялись и исчезали ракеты. Наша машина круто повернула налево и, уменьшив скорость, пошла к линии фронта.

Первым, кого я встретил в передовой траншее, был Сергей Найденов. Он шел навстречу мне улыбаясь, подтянутый, посвежевший, его чисто выбритое лицо дышало здоровьем, из-под стоячего воротника новенькой гимнастерки виднелась узенькая белая полоска, окаймлявшая загорелую шею. Сергей держал новенький карабин с облегченным оптическим прицелом. Подойдя ко мне, он молча взял меня за плечи и поднял на руках, словно трехлетнего мальчугана:

– А ну, учитель, определяй пригодность ученика к строевой.

– Пусти, чертяка, кости поломаешь.

– Письмо отдашь – пущу! Ребята сказали, что оно у тебя, Осип. Не мучь, душа изболелась!

Я отдал Сергею письмо, переданное мне для него в штабе дивизии. Он осмотрел со всех сторон и осторожно вскрыл конверт. Глаза жадно забегали по строчкам листка, исписанного карандашом. Листик бумаги слегка дрожал в его сильной руке. Сергей несколько раз перечитал письмо, затем опустил руки, глубоко вздохнул всей грудью и стал смотреть вдаль, забыв о моем присутствии.

– Что пишут из дому?..

– На, читай.

«Здравствуй, родной ты наш. Вчера получили от тебя письмо. Читаю, а сама смеюсь и плачу от радости, что ты жив и здоров… Отец как ушел воевать, два письма прислал и больше не пишет. Я с Костей работаю в колхозе, а Надюшка дома. Она в этом году пойдет в школу. Вот радости будет! Часто берет она твою фотографию, ставит ее посредине своих игрушек и все-то с тобой разговаривает. Ложится спать, а карточку кладет себе под подушку. Сама задует лампу, обнимет меня за шею и скажет: «Мамочка, спи, мы с Сережей уже спим». Отца она не помнит. Сынок, мы каждый день и ночь живем мыслями и сердцем с вами».

Далекий, но живой голос чужой семьи сильно взволновал меня. Я снова пережил всю глубину своего горя. В эту минуту мне страстно захотелось увидеть сына, побыть с ним вместе хоть одну минуту…

– Осип, я лежал в одном госпитале с Андреевым.

– Как он себя чувствует? Скоро ли вернется?

– Плохо. Иной раз узнавал меня и говорил нормально, а другой раз вроде и смотрит на тебя, а говорит разную чушь. Крепко его гады стукнули по голове, никак не может прийти в себя…

– А Зина?

– Я ее встретил в канцелярии, когда выписывался. – Сергей подал мне угольничек от Строевой. – Она просилась на выписку, но врач ее задержал: с ногой у нее все еще неладно.

Найденов досадливо махнул рукой, взял под мышку ящик гранат и ушел в глубь траншеи. Я же отправился в блиндаж, лег на нары и пролежал с открытыми глазами до утренней зари.

Утром в землянку пришел Найденов:

– Вставай, Осип, послушай, что я хочу предложить.

Обращаясь ко всем присутствующим, он сказал:

– Ребята, завтра 1 сентября, большой праздник всех учителей. А моя сестренка первый раз пойдет в школу. Давайте поздравим с праздником нашего командира роты – учителя Романова!

Предложение Найденова было встречено с восторгом. В блиндаже разом все зашумели, засуетились, будто мы сами собирались идти в школу. Правда, новеньких тетрадей и карандашей у нас не оказалось, но это никого не смущало. Мы заготовили листочки, огрызки карандашей – что нашлось. К вечеру все приготовления были закончены. Все это делалось в глубокой тайне от Романова. Утром 1 сентября мы побрились, переменили подворотнички, взяли сумки и цветы, которые где-то раздобыли ребята, и гуськом по траншее направились к землянке командира роты.

Остановившись за последним поворотом, мы направили на разведку в командирский блиндаж сержанта Базанова.

– Ребята! Идите скорее! Лейтенанта нет, телефонист сказал, что он ушел в 1-й взвод и вот-вот должен вернуться.

Мы расселись кто где: на ящиках, на нарах, на гранатной нише. На стол поставили в консервной банке цветы, зажгли две свечи, положили на колени сумки, на них листки бумаги и карандаши. Бойцы сидели в торжественных позах. Базанову было поручено преподнести лейтенанту цветы и поздравить с началом учебного года.

Романов, войдя в блиндаж и увидев нас с листками бумаги и карандашами в руках, в недоумении остановился. Мы встали. Базанов подал командиру букет подсохших полевых ромашек и торжественно провозгласил:

– Товарищ командир роты! Поздравляем вас с началом учебного года!

В первую минуту Романов не понял, о чем идет речь. Потом я увидел, как заискрились его глаза. Широко улыбаясь, он прижал левой рукой к груди букет поблекших цветов, а пальцами правой руки то обшаривал пуговицы гимнастерки, то в смущении приглаживал волосы…

– Спасибо вам, мои боевые друзья, что вы не забыли этот радостный для всех учителей день. Какие вы молодцы, что вспомнили!

Немного успокоившись, он осторожно положил цветы на стол и открыл планшет.

– Сегодня, товарищи, – сказал Романов, по-учительски растягивая слова, – школьный урок у нас начинается необычно – с политинформации. Я сообщу вам радостную весть: наши войска завершили разгром гитлеровцев под Орлом и Белгородом. Контрнаступление наших войск началось в двух направлениях: из района севернее Орла на юг и из района восточнее Орла на запад. За месяц боев враг потерял 4605 танков, 1623 орудия, 2492 самолета и свыше 132 000 солдат и офицеров убитыми и пленными… Остатки разбитых гитлеровцев наши войска гонят на запад. Думаю, что и мы не дадим зимовать фашистам под Ленинградом. Этот урок запомнится немцам!..

Зазуммерил телефон. Лейтенант взял трубку. Через минуту он положил ее на место и сказал:

– Сейчас мне передали, что к нам в батальон приехал высокий гость. Он может появиться и в нашей роте. Поэтому я прошу всех вернуться в подразделения и занять свои боевые места… Еще раз спасибо за ваше внимание, за цветы.

Базанов подал нам условный знак: «Сгинь!» – и мы быстро покинули командирский блиндаж.

* * *

В снайперском гнезде, куда я зашел, Найденов уже сидел у перископа.

– Заметил какие-нибудь изменения на рубеже противника за время моего отсутствия? – спросил я.

– Нет, все та же маскировка: банки, тряпье и разный хлам.

Найденов прикрыл бойницу, уселся прямо на земляной пол.

– Жарко сегодня что-то. – Сергей сердито сдернул с головы пилотку, вытер влажное лицо. – Как назло, ни один фриц не высовывается!

Я уселся у перископа, чтобы просмотреть знакомые места, где иногда появлялись самодельные перископы немцев. Не найдя ничего подозрительного, я остался сидеть у стрелковой амбразуры, выслеживая вражеского наблюдателя или офицера, которые обычно в это время проверяли свои посты. Они высовывались, чтобы взглянуть в нашу сторону.

Временами, когда сидишь у перископа, делается не по себе от тошнотворного трупного запаха, и ничто не может отвлечь от него. Везде, куда ни глянешь, одно и то же: обожженная земля, избитые осколками и пулями стволы деревьев, ямы, проволочные заграждения.

Вдруг откуда-то со стороны противника донеслись звуки музыки. Я старался определить направление этих звуков, но так и не нашел их источника. И вдруг я увидел, как маскировочный щиток на амбразуре вражеского снайперского окопа осторожно отодвинулся в сторону. С такой же осторожностью стрелок установил винтовку и притаился. Медлить было нельзя, так как немец мог в любую минуту убить кого-либо из наших бойцов. Я выстрелил в черную пасть бойницы, не видя лица противника. Винтовка в руках немца дернулась кверху, стукнувшись о верхнюю часть амбразуры, и упала назад в окоп. Я убрал свою винтовку, прикрыл стрелковую щель, взглянул на Найденова. Прислонившись к стенке окопа, он безмятежно спал. Уйти в другое место и продолжать наблюдение я не мог – нельзя оставить спящего товарища. Проснувшись, он обязательно откроет бойницу, за которой, возможно, следят немецкие стрелки. Ведь ни один снайперский выстрел, с чьей бы стороны он ни прозвучал, не оставался незамеченным. Я тронул спящего Найденова за плечо. Сергей мигом вскочил на ноги, схватил винтовку и страшными глазами уставился на меня:

– А? Что? Немцы?

– Проснись! Немцы на своем месте, я разбудил тебя, чтобы предупредить, что стрелял.

– А-а! И как это я уснул? Извини. Ночью пришлось повозиться с одной огневой точкой. – Сергей, судорожно зевнув, уселся на прежнее место.

– Пойду завтракать, Сергей. Потом пойдешь ты. Смотри, чтобы все было в порядке. Придет гость – доложи.

По пути я заглянул в землянку пулеметчиков – навестить Максимова. Солдаты завтракали и внимательно слушали товарища, вслух читавшего газету.

– Осип, я тут думаю, как бы наладить нам ночную стрельбу из пулемета по тылам немцев, – сказал он мне.

– Очень хорошо, только надо установить угломер-квадрант.

– Но, видимо, это не простая штуковина: ни у кого из пулеметчиков ее не видал.

– А ты, Максимыч, видел монокулярный пулеметный прицел? Он позволяет бить на дальнее расстояние.

– Видеть-то видел на стрельбище, да где мне в нем разобраться? Уж больно там много всяких колесиков да винтиков. А угломер – это попроще, по памяти можно установить необходимый угол прицела.

– Это такой же оптический прицел, как и у снайперской винтовки, только больше по размеру и по-другому устроенный. Он тоже укрепляется на угломерном столе. С его помощью можно определить прицел до 1/1000. Понимаешь, как это важно при стрельбе с закрытой позиции по открытой цели?

– Осип, будь другом, помоги мне его раздобыть!

Максимов взял пилотку и надел ее, стараясь прикрыть правое ухо. Я увидел на нем глубокий рубец и спросил:

– Когда тебя покалечило?

– Это рубец-то? – переспросил Максимов, усиленно задымил трубочкой и осторожно погладил правое ухо. – Память мальчишеских лет, упал с лошади…

– Не верьте ему, старшина, это его выдрали: в чужом огороде морковь воровал, – ехидно сказал набивающий пулеметную ленту пулеметчик Гаврила, не любивший Максимова.

Но пулеметчик словно и не слышал шутки. Он спокойно чистил своего тезку: взял в руку запасной ствол пулемета, смазал его и вставил в чехол. Чувствуя на себе мой вопрошающий взгляд, сказал:

– Я на него не сержусь: у человека дурной характер. Впрочем, солдат он славный. В доброе время боялся даже курице голову отсечь, а на фронте ко всему привык. Давеча застрелил фрица и улыбается, словно зрелую ягоду проглотил.

Провожая меня, Максимов еще раз напомнил:

– Осип, надолго не откладывай, если сможешь, раздобудь угломер-квадрант.

На другой день все нужные приготовления к стрельбе с открытой позиции по закрытым целям были закончены еще до наступления темноты. По нашим расчетам, под огонь пулемета должна была попасть грунтовая дорога, идущая от городского парка Пушкина в сторону фронта.

С наступлением сумерек Максимов пришел к нам в блиндаж и присел рядом со мной на нарах.

– Осип, у меня все готово, идем постреляем, – предложил он.

Не торопясь, Максимов подошел к пулемету, установленному на открытой позиции, ладонями протер глаза, тщательно проверил прицел, затем поплевал на ладони и потер их одну о другую. Пристально взглянув в сторону противника, он взялся за рукоятки пулемета, затем решительно приподнял предохранительную щеколду и нажал двумя пальцами на спуск. Послушный механизм мгновенно пришел в движение, патронная лента, дергаясь, торопливо поползла к окну приемника, рукоятка отбивала счет выстрелов.

Максимов дал длинную очередь по невидимой цели и замер, не снимая рук с пулемета. Он весь превратился в слух. В расположении противника все было тихо: ни звука, ни шороха. Как проверишь результат стрельбы? Мы видели эту извилистую грунтовую дорогу только на карте. Она проходила по склону холмика, затем пересекала мелколесье и по полю тянулась к линии фронта.

Вечером к нам в блиндаж пришел начальник дивизионной разведки и спросил:

– Кто из вас ведет ночной обстрел из пулемета тылов противника?

Максимов встал:

– Я, товарищ капитан.

– Молодчина! Заставил немцев искать другую дорогу на передовую. – Капитан достал карту. – А теперь вот эту тропинку возьми под обстрел, по ней тоже ходят гансы.

Воодушевленный результатами своей стрельбы, Максимов всю ночь вел периодический обстрел дороги и тропы в тылу врага: опустошая одну за другой ленты, меняя установку прицела.

Под утро нас разыскал Найденов. Он был чем-то взволнован:

– Ребята, у меня сейчас были гости – комбат Круглов и с ним тот самый большой начальник. Бородатый, любит пошутить… Гость поинтересовался, как я забрасываю к немцам в траншею ружейные гранаты, потом сам проделал всю подготовку к выстрелу и даже раз стрельнул. Затем они отошли от меня в сторону и заговорили о чем-то своем. Я только расслышал, как гость говорил, что к немцам на помощь пригнали из Франции две дивизии отъявленных живоглотов: одна дивизия в районе Стрельны, а другая где-то около поселка Горелово. Они будто хотят атаковать нас с суши и одновременно на шлюпках по заливу прорваться в город с десантниками. Вишь что, гады, замышляют!

– А комбат что? – спросил Максимов.

– Об этом, говорит, могут мечтать только сумасшедшие.

– В каком чине гость? – спросил я Сергея.

– Погон нет, а на груди орденов не счесть…

Желание увидеть этого человека не давало мне покоя, но ни Круглов, ни Романов не появлялись в нашей траншее. Всех заинтересовал таинственный гость: «начальство», но при этом без погон, грудь в орденах… Кто бы это мог быть?.. Вскоре все разъяснилось. На следующий день утром во время политбеседы к нам в бомбоубежище пришел майор Круглов и с ним человек в защитном плаще без погон. Круглов поздоровался с нами, сел на лавку при входе в укрытие и попросил замполита Перова продолжать беседу. Гость тоже сел на лавку, снял фуражку и положил ее на колени, а сам небольшими карими глазами проницательно всматривался в лица бойцов и командиров. Найденов ткнул меня локтем в бок, шепнул:

– Тот самый…

Когда беседа закончилась, Круглов познакомил нас с гостем. Это был командир партизанского отряда, действующего в тылу врага в Ленинградской области.

– Степан Афанасьевич, – обратился Круглов к партизану, – расскажите нам, пожалуйста, о боевых делах вашего отряда и о том, как живут советские люди на оккупированной территории.

В укрытии водворилась такая тишина, что мы услышали шуршание мыши; все смотрели на гостя.

Партизан, держа в руках фуражку, не спеша вышел на середину укрытия. Стройный, с приподнятой лысеющей головой, он оглядел нас темными, глубоко сидящими глазами, как бы оценивая каждого. На его продолговатом лице появилась добродушная и хитрая улыбка. Когда он заговорил, его приятный, звонкий голос отчетливо зазвучал в нашем убежище:

– Когда я улетал в Ленинград, наши партизаны и партизанки просили передать защитникам Ленинграда братский привет и пожелание боевых успехов. Вот я и пришел к вам… Дорогие товарищи! Мы, партизаны, помогаем вам воевать. Наши враги – не только фашисты, а и предатели. Иногда нам приходится жить с этой сворой в одной деревне, а то и спать под одной крышей. Вот на днях наши партизаны украли из штаба германской 18-й армии одного офицерика по фамилии Рекэ. Он не захотел с нами разговаривать. Партизаны, по его словам, «бандиты», и он требовал отправить его за линию фронта к «русским», и баста. Что же с такой тварью прикажете делать? А мы знали его и раньше, это был страшный зверь: не одну сотню советских людей истребил. Но есть и пострашнее его. Он – открытый враг, а вот когда человек носит русское имя, а тайком выдает гестаповцам стоянку партизан или наших связных, вот тут-то по-настоящему страшно делается. На одном суку приходится другой раз вешать фашиста и предателя. Но самое мучительное, дорогие товарищи, когда приходится присутствовать во время казни советских граждан. В груди бешено стучит сердце, а ты не можешь спасти жизнь своему человеку. Трудно, очень трудно удержаться, чтобы не броситься на фашистского палача… А приходится улыбаться, когда на тебя глядит эсэсовский офицер. Нас, партизан, немцы в плен берут очень редко, да и то раненых или спящих. Они нас пытают… Замучают, изобьют до полусмерти и сунут в петлю. Иногда расстреливают, но это они делают только с пожилыми женщинами и подростками, а молодых партизанок и нас, мужчин, вешают. Но мы в долгу не остаемся, у нас для фашистов и их сообщников всегда находится конец веревки да крепкий сук! Специальные, так называемые экспедиционные войска под командованием гитлеровца Штелькера действуют по ликвидации партизан и еврейского населения в Прибалтике. Этот нацист Штелькер страшный и хитрый человек. Он все делает чужими руками. Расстреливают, вешают, в огне жгут советских граждан его сообщники: местные нацисты и полицаи, им помогают и наши предатели: украинцы, русские и белорусы, эстонцы, латыши, литовцы. Этим людишкам гитлеровцы поручают заполнять братские могилы советскими людьми.

– Что это за люди, полицаи? – спросил кто-то из товарищей.

– Полицаи? – переспросил гость. – Это не просто люди, которых гитлеровцы силой заставляют им служить. Многие из них добровольно пошли на службу к фашистам, чтобы совершить вполне осмысленное преступление перед своими соотечественниками. Полицаи действуют в знакомой им местности, где они знают каждого человека, каждую лесную тропинку. С их помощью гестаповцы узнают, где живут коммунисты, комсомольцы, семьи партизан. Правда, среди полицаев есть и наши товарищи, они помогают нам вылавливать предателей, ну а суд над этими людишками у нас короткий – на сук, и делу конец.

Каждое сказанное партизаном слово, как капля раскаленного металла, падало на сердце советских солдат. А Степан Афанасьевич называл имена погибших людей, перечислял сожженные врагами села, деревни. Он призывал нас не к жестокости, а к возмездию. Голос его звучал спокойно, неторопливо и уверенно, как речь прокурора.

Бойцы слушали партизанского командира, опустив головы. Никто не задавал ему больше вопросов, но с этого дня каждый из нас с какой-то особой неутолимой жадностью искал встреч с врагом в открытом бою.

Когда партизанский командир уходил от нас, Максимов протянул ему свою молчаливую подругу-трубочку:

– Передайте эту забаву от меня вашему лучшему пулеметчику.

«Неизвестный гость» обнял Максимова.

Последнее свидание с сыном

В сентябре и октябре 1943 года батальон майора Круглова находился во втором эшелоне. Мы учились штурмовать и блокировать вражеские укрепления, пулеметные, орудийные доты и дзоты, преодолевать водные преграды, минные поля, вести уличные бои.

Я неотлучно находился на тактических и стрелковых занятиях, на моих глазах происходило перевооружение стрелковых частей: старое оружие заменялось новым, более совершенным. К ноябрю батальон Круглова был полностью укомплектован и подготовлен к наступательным боям.

Перед уходом на передовую мне был предоставлен отпуск для свидания с сыном. Это был один из самых радостных дней в моей жизни. Побыть вместе с Володей несколько часов, услышать его голос, обнадежить сынишку, что он не одинок, поблагодарить тех, кто оберегает жизнь осиротевших детей, – это ли не радость!

Проходя по улицам города, я видел, с какой заботливостью горожане готовились к третьей военной зиме: они заколачивали досками и листами фанеры выбитые разрывами снарядов окна, двери, ставили заплатки на крышах и фасадах домов. На окраинах города, где еще сохранились деревянные дома, ленинградцы разбирали их, заготовляя топливо на зиму. Из окна каждого жилого дома на улицы, словно руки, изогнутые в локте, высовывались железные рукава дымоотводных труб, а рядом с трубами виднелись вставленные в фанеру в виде форточек кусочки стекла для дневного освещения жилья. На улицах и во дворах – ни соринки. Придерживаясь северной стороны, настороженно шагали вдоль стен домов жители города[38]38
  Артиллерийский обстрел города велся с расположенных на юге высот. Таким образом, здания предоставляли некоторую защиту при движении по одной из сторон каждой улицы. Информационные надписи «Граждане! При артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна!» сохраняются в Санкт-Петербурге (Ленинграде) до сих пор. (Прим. ред.)


[Закрыть].

В детском доме, где жил Володя, горел электрический свет, дети в теплых костюмчиках бегали по чистому, теплому полуподвалу. Я посадил сына на колени и увидел, что пальчики на левой руке у него разжаты. Значит, тетя Катя жива и невредима.

– Папочка, бабушка принесла мне вот этого мишку. Он пищит, только нажми ему на животик. А еще бабушка сказала, что скоро мы все – мама, ты, бабушка и я – будем жить вместе. Правда, папа?

Отвечать на такие вопросы ребенка было трудно, и я лгал, только бы успокоить его сердце:

– Верно, сынок. А это кто тебе такие хорошие ботиночки купил, а?

– Мама! – с восторгом ответил Володя. – Она сама не может прийти – у нее ножка болит, с сестричкой прислала.

Володя с детской гордостью показал и новенькие шерстяные носочки.

– Это тоже мама прислала, – добавил он.

На обратном пути к фронту я зашел в госпиталь навестить Зину, но встретиться с ней мне не удалось: госпиталь был на карантине.

Вернувшись и проходя по траншее, я заглянул в свой снайперский окоп. Там уже сидел у бойницы Сергей Найденов:

– Как сынишка?

– Растет.

– К Зине заходил?

– Карантин в госпитале, не пустили.

Сергей дернул меня за рукав:

– Глянь, как он, сукин сын, бежит!

Я увидел немца, бегущего по открытому полю к развалинам кирпичного дома. Найденов не успел выстрелить, но немец на мгновение приостановился, выбросил вперед руки, а затем всем корпусом наклонился вперед и, не сгибаясь, ткнулся лицом в землю. С некоторым опозданием до слуха долетел одинокий винтовочный выстрел.

– Фу ты, дьявол! Сидишь, сидишь, ждешь, а появится – так на тебе, из-под носа вырвут…

Найденов закрыл бойницу, взялся за кисет.

– Корчнова ты на обороне не встречал? – спросил Сергей.

– Нет, а что?

– В газете о нем напечатали: мол, здорово Сибиряк воюет. И фотография есть, во весь рост стоит Семен возле своей хлопушки.

Найденов полез в сумку за газетой, но не успел достать ее, как к нам в окоп пришел Бодров:

– Я за помощью: одному не найти немецкого снайпера. Он где-то пригнездился так, что держит под прицелом два траншейных поворота: днем нельзя пройти, ходим только ночью.

– А ты прислушался к звуку выстрелов, откуда он стреляет?

– Нет, а что?

– Как же мы его найдем, если не знаем даже, откуда он стреляет?

– Сережа, ты ведь знаешь волчью повадку фашистов: они в одиночку на охоту не ходят, а целой стаей.

– А у тебя что, нет напарника?

– Нет. Захаров ранен в прошлом бою, еще из госпиталя не вернулся.

Втроем мы ушли в роту Акимова. До наступления полной темноты не сводили глаз с рубежа противника, осматривали внимательно каждую ржавую банку, лохмотья, которые валялись на бруствере немецкой траншеи, но ничто не вызывало подозрения. Где же мог притаиться вражеский стрелок?

В канун годовщины Октябрьской революции всю ночь шел ледяной дождь. Хотелось прижаться к чему-то теплому, согреться… Мы дрожали от холода, но были начеку. На заре дождь прекратился, подул морозный северный ветер. Это было первое ясное морозное утро. Не хотелось думать о том, что в красоте наступающего дня может пролиться кровь, овдоветь женщина, осиротеть ребенок…

– Осип, идем завтракать! Хочется есть, да и варежки как дубленые стали, посушить надо, а то винтовку не удержать, – сказал Найденов и, сняв рукавицы, сунул их под ремень, дыханием согревая покрасневшие руки.

После завтрака Найденов полез на второй ярус нар отдыхать, а я отправился к Романову. В блиндаже командира было тепло и уютно: земляной пол чисто выметен, на столе горела свеча. Романов лежал на деревянном топчане. На груди Петра лежала раскрытая книга. Романов долгим, тоскующим взглядом уставился на меня. Такой взгляд я видел не раз – у тяжело раненных товарищей.

– Иосиф, будь мужественным. Выслушай меня. Вчера Круглов был на торжественном вечере в Доме Красной Армии в Ленинграде, по пути зашел навестить твоего сына… Володеньки больше нет, он убит осколком снаряда 22 октября…

В блиндаже мне стало душно. Не помня себя, я выбежал в траншею… Я не могу об этом писать…