Текст книги "Снайпер Великой Отечественной"

Ожидание

В первых числах декабря, уже по снегу, несколько дней кряду незнакомые мне офицеры тщательно осматривали наши рубежи и позиции противника. На наш вопрос: «Когда начнем наступать?» – командиры отвечали неопределенно: «Зимовать, ребята, под Ленинградом не будем» – и больше ни слова.

Чаще обычного к нам в траншею стали наведываться корректировщики и офицеры-артиллеристы. Они просили показать, какие и где расположены огневые средства немцев. Найденов в свою очередь побывал в гостях у гвардейцев-минометчиков[39]39
  Помимо частей, получивших гвардейское звание за заслуги на поле боя, гвардейскими являлись и все части реактивных минометов. (Прим. ред.)


[Закрыть], которые облюбовали для себя местечко на склоне Пулковских высот.

Все было готово к долгожданному дню – дню наступления. Каждая огневая точка, каждый блиндаж противника были на прицеле наших пушек и минометов.

В ночь на 20 декабря 1943 года к нам на оборону пришли свежие силы; в основном это были молодые бойцы. Они выглядели очень нарядными в своих белых овчинных полушубках, в новеньких серых валенках, с воронеными автоматами. У многих были пулеметы-пистолеты. Повстречались земляки, завязывались дружеские беседы. На помощь защитникам Ленинграда пришли металлурги Урала, оружейные мастера Тулы, автомобилестроители Горького, хлеборобы тверских и вологодских колхозных и совхозных полей. Знакомясь ближе, мы при свете осветительных ракет показывали прибывающим товарищам расположение огневых точек врага, а потом и постреляли вместе. А на рассвете неожиданно пришел приказ: нашему 602-му полку отойти на второй рубеж обороны. Вечером мы уже были в Ленинграде.

Когда мы шли по проспектам города, я видел, как иногда солдаты или командиры внезапно выходили из строя, ненадолго останавливались возле обгорелой коробки дома, из которой торчали согнутые огнем железные балки, или просто у груды кирпича. Я тоже остановился у большой груды кирпичей и железного лома на Нижегородской улице.

– Ты что стоишь? – спросил Найденов, поравнявшись со мной.

– Здесь погибли мои жена и сын…

Сергей снял ушанку, молча постоял рядом со мной.

– Сережа, ты иди, я догоню, мне необходимо побывать еще в одном месте, – сказал я.

– Осип, позволь, я пойду с тобой, – не желая оставлять меня одного, попросил Найденов. Он, конечно, понял, куда я собирался идти.

Мы быстро пробежали по Аптекарскому переулку и вышли на проспект Карла Маркса.

– В каком доме жил Володя?

– Дом 34, напротив церкви.

Входная дверь и окна фасада дома были наглухо заколочены. Мы прошли во двор, но вместо двора увидели глубокую воронку от разрыва крупнокалиберного артиллерийского снаряда… Дальше я не мог сделать ни шагу. У меня вдруг что-то случилось с коленками, они перестали сгибаться. Я сел на скамейку у двери. Через эту дверь мы вместе с Володей когда-то входили в дом… Шли минуты, и вот я услышал голос Сергея:

– Осип, пора идти, а то не догнать будет наших.

– Да, пора. Пойдем.

Мы догнали свою роту, когда она вышла на проспект Энгельса. К утру мы уже были в Лисьем Носу, где остановились на кратковременный отдых. В эту спокойную ночь, проведенную в натопленном доме, мне захотелось остаться одному. Товарищи, после того как днем помылись в бане, побрились, очистились от густой траншейной грязи, спали крепко, глубоким сном, разметав руки. Заразителен сон здоровых людей – не помню, как уснул и я. Очнулся я от прикосновения чьей-то руки и по привычке быстро вскочил на ноги. Передо мной стоял Сергей с двумя котелками в руках:

– Давай завтракать, потом тебе надо идти в штаб дивизии, вызывает какой-то Черепуха.

– Кто сказал?

– Ротный велел передать.

Вскоре я зашагал к отдаленному домику на окраине Лисьего Носа, где расквартировался штаб 109-й дивизии 42-й армии.

Начальник штаба полковник Черепуха сразу приступил к делу:

– Есть полторы сотни новеньких снайперских винтовок, их необходимо пристрелять. Сейчас должен прийти начальник артснабжения, с ним вместе и решим, где лучше заняться этим делом.

В дверь постучали. Вошел майор Ражнов, начальник артснабжения дивизии.

– А мы вас и поджидаем, – сказал ему полковник. – Надеюсь, вы знакомы со снайпером-инструктором Пилюшиным?

– Еще бы! Горло мне перегрыз из-за снайперских винтовок.

– Вот и хорошо, что перегрыз. Если бы вас не тормошили, вы бы проморгали эти полтораста винтовочек. Где организуете пристрелку, решите сами, но винтовки не позднее 1 января должны быть направлены в подразделения.

В этот день я не мог заняться пристрелкой, только нашел место для стрельбы, приготовил мишени и ушел к себе, чтобы отдохнуть и попросить товарищей помочь мне. За пять дней все полученные новенькие снайперские винтовки были пристреляны и отправлены в полки.

Среди бойцов и командиров на тактических занятиях в поле, у костра, в доме возле печки-времянки – повсюду мы слышали разговоры о том, когда и как начнем наступать. Про оборону теперь не было и речи. Некоторые утверждали, что, как только покрепче станет лед на Финском заливе, мы пойдем на помощь ломоносовской группировке. Другие доказывали, что именно нашей дивизии, дравшейся в 1941 году на Финском фронте, пришло время взять обратно то, что отдали врагу.

Все эти солдатские высказывания были далеки от истины, да и мог ли знать рядовой боец о стратегическом плане командования фронта? Но было ясно одно: наступательный порыв в частях созрел.

Днем 11 января 1944 года тактические занятия не велись. Командир батальона майор Круглов вместе с замполитом и начальником штаба обошли все подразделения батальона, тщательно проверили нашу боевую готовность – все, вплоть до портянок. Без приказа стало ясно, что мы идем в бой: но куда, на какой участок фронта? В этот день раньше обычного старшины накормили нас ужином, выдали трехдневный НЗ. С наступлением темноты батальон снялся с места отдыха и по шоссейной дороге двинулся в сторону Ленинграда. По колонне пробежал вздох облегчения: идем на прежний участок фронта.

Шли мы с песнями, с духовым оркестром. Под ногами похрустывал снег. Но как только мы вступили на улицы Ленинграда, песня оборвалась, оркестр умолк. Солдаты и командиры шагали торопливо, как будто желая поскорее уйти от разрушенных и сожженных домов, спешили пройти по заснеженным опустевшим улицам города. Глядя на сосредоточенные лица идущих рядом товарищей, я думал: «Скоро, скоро кончится сидение под Ленинградом. По всему видно – дни немцев сочтены». Эта мысль доставила мне радость.

Утром, на заре, мы остановились на отдых в Автово в ожидании дальнейшего приказа. Послышалась команда, батальон быстро свернул с дороги во двор опустевшего дома. Ветер играл оторванными листами кровли, то поднимал их кверху, как полу солдатской шинели, то с грохотом бросал вниз, ударяя о карниз дома. Бойцы, укрываясь от ветра, разошлись по комнатам, и спустя несколько минут послышались их голоса со второго и третьего этажей: «Ребята! Давай сюда! Здесь как в гостинице!»

Двор опустел. Лишь ездовые грелись, прыгая на одном месте возле повозок и ударяя себя по лопаткам руками. Лошади, покрытые инеем, фыркая, переминаясь с ноги на ногу, хрупали сено.

Рота Романова в ожидании приказа разошлась по квартирам дома, но никто не снимал с себя снаряжения: ждали команды. Прошло полчаса, час. Романов не появлялся. Люди, утомленные большим и быстрым переходом, как только голова касалась пола, сразу же засыпали. С дороги подходили новые и новые подразделения, и вскоре весь дом, наполненный человеческими голосами, топотом сапог, похрапыванием спящих людей, гудел как улей. Я поплотнее прижался к спине Найденова, пытаясь уснуть, но сон не приходил: мороз все крепче пронизывал тело, вызывая мелкую дрожь. Мы заледенели, хотелось есть, и Найденов предложил вскипятить чай. Он взял котелок и, осторожно шагая через спящих, стал пробираться к выходу. Я же нашел кусок кровельного железа и на нем зажег спиртовку. Сергей вместо воды принес плотно набитые снегом котелки. Нашему примеру последовали и другие бойцы.

Вдруг где-то совсем близко от дома гулко прогремели орудийные выстрелы, под ногами задрожал пол.

– Никак началось? – встревожились солдаты, протирая кулаками глаза и присаживаясь к закипевшему котелку. – Скорее бы!

Артиллерийская пальба усиливалась. Теперь выстрелы слышались уже справа, слева, позади, словно наш дом стоял в самой гуще орудийных стволов, выплевывавших очередь за очередью болванки металла, снопы огня и дыма.

– Вот дают! Крепко! Куда-то далеко швыряют, разрывов не слышно, – заметил пулеметчик Гаврила, осторожно вытягивая губы к обжигающей кромке алюминиевой кружки.

Никто уже не спал, все были возбуждены, каждый спешил выпить кружку горячего чая, прежде чем тронуться в желанный и трудный путь.

Потом кто-то из бойцов громко крикнул:

– Ребята, наша Зина пришла!

Найденов вскочил с пола с легкостью балерины. Я видел, как настороженность слетела с лиц товарищей, они засияли улыбками, навстречу Зине потянулись десятки дружеских рук. Она шла как бы по живому коридору. Для меня это была самая трудная встреча в моей жизни… Все наши товарищи знали, что Зина заменила Володе погибшую мать, знали и то, что Володи больше нет. И, как бы отдаляя эту неожиданную встречу, чтобы дать нам опомниться, они окружили Строеву, засыпая ее вопросами. Но, подойдя ко мне, Зина молча ткнулась лицом в мою грудь.

Жизнь неумолимо идет своим чередом, и, чтобы отдаваться личным переживаниям, у нас сейчас не было времени. В тот же день, 13 января, как только сгустились сумерки, батальон майора Круглова, соблюдая все меры предосторожности, подошел к передовой линии фронта и занял позиции вблизи станции Лигово.

Счастливый день

7 часов утра 16 января 1944 года… На востоке загорелась заря. Ночная перестрелка затихла, все реже и реже звучали ружейные выстрелы и пулеметные очереди. Но никто из солдат не покидал своего места в траншее, чтобы уйти в блиндаж выпить кружку горячего чая, согреть застывшие на морозе руки. Все чего-то ждали, не сводя глаз с обороны противника.

Найденов и я зашли в снайперский окоп вблизи насыпи железной дороги Ленинград – Лигово. Я открыл бойницу, Сергей стал разжигать в печурке дрова. В условиях обороны мы разучились ценить эти минуты затишья. А как они дороги человеку в затяжных боях!

К нам в окоп пришли Романов и Строева:

– Здорово, снайперы! Какие новости?

– Хвастаться нечем. Ни одна фашистская морда не высовывается, – ответил Найденов, поднимаясь, чтобы уступить место на скамейке гостям.

Строева молча тронула меня за руку, я уступил ей место у перископа. Романов достал из кармана вышитый бархатный кисет:

– Закурим, ребята.

– Кто это вам, товарищ командир, такой шикарный кисет смастерил? Ты, Зина? – спросил Сергей. Строева отрицательно покачала головой.

– Одна незнакомая сибирячка подарила…[40]40
  Весьма распространенная практика в годы войны: дети и девушки высылали на фронт подарки (сухофрукты, табак, сладости, писчие принадлежности), адресованные, к примеру, «неизвестному бойцу» или «лучшему солдату роты». (Прим. ред.)


[Закрыть]

Найденов бережно взял кисет, осторожно запустил в него два пальца, достал щепотку табаку и, возвращая подарок командиру, осторожно провел пальцами по темно-голубому шнурку, на концах которого висели две розовые кисточки. Казалось, что он гладил натруженной солдатской рукой нежную девичью руку. Не обращаясь ни к кому из нас, он сказал:

– Доброе сердце у русских женщин, спасибо им за все.

Вдруг Строева предупреждающе подняла руку:

– Слышите? – Напряженно вслушиваясь, она склонила голову набок.

Мы насторожились, уловив отдаленные орудийные выстрелы. Я думал, что это очередной обстрел Ленинграда, но разрывов в нашем тылу не было. Романов взглянул на часы:

– 08.20. Это форты береговой обороны Кронштадта проводят очередную «дезинфекцию» тылов противника.

Командир роты заторопился уходить:

– Заговорился я с вами, ребята, а мне еще нужно заглянуть к пулеметчикам, все ли у них в порядке. Сергей, проводи меня.

Это была уловка Романова: он уводил с собой Найденова для того, чтобы оставить Зину и меня наедине. Строева тоже это поняла. Когда мы остались одни, она тихо сказала:

– Иосиф, прости меня, если можешь; у меня не хватило сил сразу, как узнала о гибели Володеньки, сообщить тебе об этом.

– Что ты, Зина, могу ли я на тебя обижаться?

Тихонько утирая слезы, Зина села на скамейку возле печурки и стала греть руки. Я занял ее место у перископа и продолжал наблюдать за траншеей немцев. Понаблюдав некоторое время и не видя ничего подозрительного, я оглянулся на затихшую Зину. Ярко горели в печурке дрова, а Строева сладко спала на скамейке, положив под голову обе ладони.

Я не мог оторвать глаз от родного мне лица, с которого стерлись черты горя. Черные длинные ресницы ее сомкнувшихся по-детски век вздрагивали…

Чтобы не нарушить минуты отдыха подруги, я на носках осторожно отошел от бойницы и стал греть руки у огня. Теперь уже ясно была слышна орудийная канонада в направлении Ломоносова.

Это и было началом разгрома немецких войск под Ленинградом. Первые выстрелы, возвестившие о начале полного изгнания гитлеровцев из-под Ленинграда, были предоставлены ломоносовской группировке, а спустя несколько минут началась общая артиллерийская подготовка наступления. В эту торжественную и суровую минуту я не мог не разбудить Зину. Мне хотелось, чтобы и она увидела ту силу огня, с какой обрушилась на противника советская артиллерия. Глаза Зины заискрились радостью.

– Наступление!.. – порывисто крикнула она. Мы вдвоем выбежали в траншею.

От передовой линии фронта до Ленинграда все поле было окутано дымом от орудийных залпов. К нам подбежал Найденов:

– Ребята! Началось! Когда же наш черед будет? Как бы нам не прозевать танки!

– Увидим, Сережа, мимо нас не пройдут.

Один за другим красноармейцы выходили из укрытий. Все они, как по команде, глядели сначала в сторону Ленинграда, а затем на траншеи немцев, над которыми все выше поднимались к небу волны дыма. Был здесь и пулеметчик Гаврила. Солдаты любили его за мужество и острую шутку. В пулеметном расчете он заменял теперь Максимова, раненного в ночной перестрелке. Хотя Гаврила и хорошо ориентировался в обстановке, он все же спросил:

– Интересно, почему немцы не стреляют?

Сергей удивленно взглянул на него:

– Да ты никак очумел? Не видишь, что ли, как оглушила их, чертей, наша артиллерия? Подожди, очухаются – начнут.

– Тогда, чего же мы ждем, не идем в атаку?

– У ротного командира спрашивай.

Над нашими головами совсем близко проносились снаряды. Приходилось двумя руками держать шапку-ушанку, чтобы ее не сорвала с головы воздушная волна. Земля судорожно встряхивалась и звонко гудела.

– Идем к пулеметчикам в дот, – предложила Зина. – А то здесь, чего доброго, осколком пристукнет.

Но в это время через линию фронта совсем низко пролетели наши штурмовики; повыше в небе появилась добрая сотня бомбардировщиков, сопровождаемых большим числом истребителей. Небо гудело, озаряясь вспышками разрывов снарядов. Бомбовозы летели не торопясь, словно любуясь суровой панорамой боя наземных войск, высматривая какую-то важную для исхода боя цель.

Где-то совсем близко послышались сильные взрывы. Со стенок траншей откалывались кусочки мерзлого грунта, падали на дно. В ушах стоял сплошной шум, едкий дым мешал дышать, а чтобы устоять на одном месте, нужно было за что-то держаться. В дыму мы добрались до дота, и пулеметчики встретили нас возгласами:

– А-а! Сергей привел своих снайперов на подмогу!

Они играли в карты.

– Сергею у нас не везет: не успеет сесть, опять в штрафники попадает. – По условиям игры проигравшая пара товарищей не имела права садиться, а стоя выжидала своей очереди, чтобы еще раз сразиться.

Солдаты всячески старались отвлечься от грохота, заглушить душевное волнение в азарте игры. Они смеялись, подтрунивая друг над другом, хотя бледные лица и дрожащие руки выдавали их волнение.

Вдруг взрывная волна сорвала в тамбуре дверь с петель и ударила о стенку дота. Карты, словно галки, взлетели на воздух, а затем попадали на пол. Но карты собрали с пола, дверь была навешена, словесная перестрелка кончилась, и игра возобновилась. Время – 11.10. Где-то рядом с дотом разорвался снаряд, с потолка посыпался песок. Теперь земля больше не звенела, а, словно тяжело больной человек, протяжно стонала.

– Фу ты, какие неосторожные люди эти артиллеристы: моей даме запорошили глаза, – сказал Гаврила, стирая рукой пыль с карт.

Зина, усевшись на коробки с пулеметными лентами, пришивала пуговицу на полушубок. Рядом с ней сидел пожилой солдат в гимнастерке, густо дымя самокруткой. На его лице застыла глубокая задумчивость. Зина пришила пуговицу, завязала узелок, затем быстро перекусила нитку зубами:

– На, надевай, а то ходишь с распахнутыми полами.

– Спасибо, Зиночка. Глядя, как ты шьешь, я дочь вспомнил. – Солдат надел полушубок, застегнул его на все пуговицы и взял в руки автомат.

Вдруг в дверь дота просунулась голова часового:

– Ребята! На Пулковских наши пошли в атаку.

– Хе-хе! Братцы, вот оно, веселье, началось, а ты, Сережа, скучаешь! – вскакивая с места, прокричал Гаврила. – Пулемет к бою!

Сталкиваясь друг с другом в узком проходе двери, солдаты спешили выйти в траншею. Каждому из нас хотелось скорее пережить волнующие минуты атаки, к которой мы так упорно и долго готовились. Но увидеть что-либо даже в непосредственной близости от места атаки было невозможно – мешал дым. Слышался все нарастающий гул человеческих голосов и ружейно-пулеметная стрельба. В дыму стайками, как бы обгоняя друг друга, проносились огненные стрелы. Это наши гвардейцы-минометчики вели огонь по тылам противника.

– Гвардейцы Масленникова пошли в атаку! – послышался чей-то восторженный возглас.

Каждому хотелось запечатлеть в памяти эту торжественную, долгожданную минуту. Никто из бойцов не обращал внимания на близкие разрывы снарядов и мин. Все как зачарованные смотрели в сторону Пулкова, где, по-видимому, уже шла рукопашная схватка.

До позднего вечера мы простояли в траншее в ожидании приказа для атаки, но его не последовало, и бойцы и командиры, разочарованные, разошлись по укрытиям.

– Черт возьми, что же это получается? Мы тут отсиживаемся, а соседи дерутся?! – в недоумении воскликнул Найденов, доставая из кармана кисет.

– Они гвардейцы, вот им первым и поручили начать атаку, – ответила Зина, разливая по кружкам чай.

– Что же, по-твоему, гвардейцы не такие люди, как мы? Им – честь и слава, а мы – подожди?…

– Командованию лучше знать, кому и где начать атаку. Зачем спорить?

– Обидно, Осип, ведь мы тоже готовились.

– До Берлина еще далеко! – заметил на это Гаврила.

Найденов, не отвечая товарищу, держал в своих ручищах кружку и, шумно хлюпая, пил. Глаза снайпера поблескивали недобрым огоньком. Он торопливо допил чай, молча сунул кружку в вещевой мешок, взял из пирамиды винтовку, сунул в противогазную сумку несколько гранат-«лимонок» и ушел в траншею.

– Вот еще дал бог мне беспокойного ребеночка, того и гляди, один на фрицев полезет, – сказал Гаврила, уходя вслед за Найденовым.

Во второй половине ночи 17 января вражеская крупнокалиберная артиллерия прекратила обстрел наших рубежей. Продолжали вести огонь лишь мелкие пушки и пятиствольные минометы[41]41
  Вероятно, 21-cm Nebelwerfer 42 (21-cm Nb.W. 42). (Прим. ред.)


[Закрыть]. Всю ночь до наступления рассвета наша артиллерия вела с ними артиллерийскую дуэль. На Пулковских высотах шум боя медленно уходил все глубже и глубже в расположение противника. У нас же все чаще и громче слышались выкрики бойцов: «Почему мы не начинаем атаки?»

Днем 17 января в батальоне состоялось партийное собрание. Майор Круглов объяснил нам, что по замыслу нашего командования ломоносовская группировка при поддержке моряков Кронштадта должна взломать оборону противника в районе Старого Петергофа и станции Котлы, развивать наступление по направлению Русско-Высоцкое, где и должна произойти встреча с войсками корпуса Масленникова, ведущими наступление на Красное Село – Ропшу. Когда эта встреча произойдет, нам будет известно. Окруженную группу вражеских войск на побережье Финского залива надлежит уничтожить нам. Остается только ждать приказа.

В течение дня 18 января обстановка накалилась до предела. То в одном, то в другом месте вспыхивала горячая ружейно-пулеметная перестрелка. Вражеская артиллерия изредка отвечала на огонь наших пушек и «катюш». Наши артиллеристы с неумолимой силой обрабатывали рубежи обороны противника, да и было над чем поработать: мы знали по Старопановской операции, что у немцев 18 траншей полного профиля, перед каждым рубежом 5–6 рядов проволочного заграждения, через каждые 100–150 метров траншеи – дот или дзот, связанные меж собой ходами сообщения. Вся эта десятикилометровая полоса в глубь обороны противника была усеяна противопехотными и противотанковыми минами. А со дня Старопановской операции прошло полтора года – все это время немцы ведь что-то делали…

Артиллеристы переносили огонь своих батарей с одного рубежа противника на другой. Как женщины на огороде, закончив прополку одной грядки, переходят на другую, третью, так и наша артиллерия обрабатывала эту укрепленную полосу земли.

День подходил к концу. Сумерки незаметно перешли в ночь. Найденов, Строева и я ужинали вместе с пулеметчиками в их доте. Два заряженных станковых пулемета стояли в амбразуре наготове. Мы переживали: а что, если наша артиллерия попусту тратит снаряды? Что, если немцы ушли, оставив свои рубежи? Почуяли, что их окружают, вот и ушли!

Кто может лучше знать повадки врага, как не солдат, годами находящийся с ним лицом к лицу? Каждый из нас знал весь распорядок дня немецких солдат. Малейшее изменение в их поведении мы сразу замечали. Знали также, что немцы страшно боятся окружения во время боя. И вот теперь, когда советские войска ведут бой у них в тылу, могли ли они остаться на своих прежних рубежах? Этот вопрос занимал наши мысли в те дни, когда мы ждали приказа к атаке…

Утром 20 января во время завтрака дверь в блиндаж вдруг настежь распахнулась. Вместе с белым морозным облаком влетел связной командира роты рыжий сержант Базанов.

– Ребята! Ребята! – выкрикивал он одно и то же слово и, подняв над головой руки, кружился посередине блиндажа.

– Да ты никак, бежавши к нам, потерял мозги? Одно слово только и помнишь. Скажи толком, что случилось? – спросил Гаврила.

– Эх вы, люди затяжного действия! – завопил сержант. – Ведь наши войска сегодня утром встретились с ломоносовской группировкой в поселке Русско-Высоцкое. Красное Село и Ропша наши!

Слова Базанова потрясли всех нас. Бойцы тискали в своих объятиях рыжего парня, как будто это он осуществил на деле замысел нашего командования по окружению фашистских войск на побережье Финского залива.

В эти сутки никто из солдат даже не пытался лечь уснуть хотя бы на один час. Все ждали зари нового дня, чтобы наконец приступить к ликвидации окруженных вражеских войск в поселках и городах на побережье Финского залива. Со стороны противника всю ночь строчили станковые и ручные пулеметы, но не слышно было ни одного винтовочного или автоматного выстрела.

– Из пулеметов стреляют, а выйти в траншею боятся, – сказал Найденов, устанавливая на бруствер бронированный щиток.

– Зачем тебе щиток понадобился, Сережа? – спросила Зина.

– Хочу осмотреть место, чтобы лучше добраться до их траншеи.

В бледных лучах позднего январского рассвета из мглы начинали выступать очертания предметов. Морозный восточный ветер шевелил оголенные ветки деревьев, гнал по насту мелкими волнами крупицы снега, забрасывая их в воронки, на дно траншеи, в стрелковые щели солдатского окопа. С приближением рассвета все сильнее и сильнее стучала в висках кровь. Сердце томилось жаждой мщения. Хотелось отплатить врагу за все страдания, пережитые защитниками Ленинграда, за мою семью! Слух ловил любой звук или шорох на рубеже противника. Мы все ждали команды к атаке. Слева от станции Лигово, у самого подножия Пулковских высот, части 189-й дивизии уже вели бой. В нашей траншее чувствовалось заметное оживление. Бойцы и командиры в последний раз проверяли, все ли готово к решающему броску вперед.

Рядом со мной, привалившись плечом к стенке траншеи, стояла Зина. Она сосредоточенно смотрела на Ленинград, озаренный лучами утреннего солнца. Затем энергично встряхнула головой, выпрямилась и спросила, обращаясь к Найденову:

– О чем, Сергей, призадумался?

– Мыслями дома был, Зиночка. С мамой и сестренкой разговаривал. Ведь сама знаешь, когда уходил на войну, сестра была маленькой. А теперь сама пишет: «Приходи скорей домой».

Строева вздрогнула, поспешно закрыла руками лицо и глухо сказала:

– А у меня нет больше Володеньки…

– Снайперы! Живо к командиру роты! – раздался вдруг громкий окрик связного.

Базанов скрылся так же внезапно, как и появился. Смятение, только что охватившее Зину, сразу исчезло, точно его сдуло ветром…

Романова мы встретили возле командного пункта роты. Несмотря на подчеркнутую собранность и даже некоторую резкость в движениях перед началом боя, взгляд командира был по-прежнему мягким, почти ласковым. Теперь на возбужденном, зардевшемся от мороза лице явственнее выделялся белый шрам, который пролегал поперек левой челюсти, пересекал наискось левую бровь и скрывался под шапкой-ушанкой.

– Ни шагу, ни выстрела без моей команды, – отчеканил Романов, глядя на часы. – Оборона кончилась! Через несколько минут идем в наступление. А в наступлении, товарищи, сами знаете, тактика снайпера резко меняется. Следите за вражескими пулеметчиками и снайперами, а с остальными мы сами справимся. В общем, будете находиться при мне.

И вот она, долгожданная минута! Сперва одна, за ней другая, потом третья зеленые ракеты взвились к небу. Без единого крика бросились мы на рубежи немцев и взяли первую и вторую траншеи с небывалой быстротой. Никто из нас не останавливался; мы рвались в глубь обороны гитлеровцев, разрушая на своем пути все, что вызывало у нас малейшее подозрение.

Немцы выползали из укрытий с широко открытыми перекошенными ртами, некоторые из них плакали. Находились и такие, которые бросали оружие и, ухватившись руками за голову, бежали в глубь своей обороны. Но куда уйдешь от меткой пули мстителя? Мы убивали всех…

На четвертом рубеже Найденов, остановившись у вражеского дота, крикнул:

– Ребята! Глядите, что делают гитлеровцы со своими солдатами!

У станкового пулемета стоял совсем молодой на вид солдат с седой головой. Он был прикован цепью за левую кисть руки к пулемету; стальная лента с патронами была нетронутой. Найденов штыком сломал звено цепи и освободил немца от пулемета. Смертник с благодарностью глядел на русского солдата, что-то говоря на своем языке.

– Кто он? – спросил Сергей командира.

– Это их смертники.

– А за какое преступление они прикованы? – спросил Найденов.

– Он говорит, его приковали за то, что вслух сказал: «Нам коммунистов не победить».

Вечером, когда укрепленные рубежи противника остались позади, мы собрались перекусить у поселка Горелово. Кто-то из товарищей притащил ящик немецкого рома. Гаврила налил кружку красной жидкости и подал Найденову:

– Сергей, на, выпей. Ребята хвалят.

– Спасибо, хлебай сам, коль принес эту гадость, а я на всякий случай приберег нашей русской горькой. Выпьешь кружечку, аж душа задымит, крякнешь от удовольствия. А от этой дряни только за кустом лишний раз остановишься. На, Гаврила, закуси, чтобы душа этой дрянью не провоняла!

К этому часу дивизии 42-й армии очистили от гитлеровских оккупантов побережье Финского залива и вышли на шоссейную дорогу.