Текст книги "Влечение. Истории любви"

Ким не ожидал ее оценок, он молча и с любовью смотрел на полотно.

– Чудо что за портрет, – произнесла черноволосая девушка, – пожалуй, ты был прав. Я в восхищении. Спасибо. Теперь я буду жить вечно. Точнее, могла бы жить вечно.

Она шагнула поближе, подняла руку и изо всех сил разрезала портрет осколком. Один раз по диагонали. И другой раз. И еще – для верности. Натянутый холст радостно поддавался, распадаясь на почти равные раскрашенные лоскуты.

– Тварь, чудовище! – закричала она. – Обожаешь свои картинки, извращенец, да? И за каждую убиваешь человека?! Тупой ублюдок, да они все не стоят и кончика пальца живой девушки!

Вряд ли Ким ее слышал. Рухнув на колени перед картиной, он поглаживал пальцами разрезанное полотно. Его бессвязное бормотание постепенно перерастало в тонкий, захлебывающийся, истерический плач.

Каблуки черноволосой девушки гулко процокали по галерее. Входная дверь оказалась не заперта. За воротами ее ожидала ночь. Жадно вдохнув летний горячий воздух, она быстро пошла прочь, прочь. Минут через пять рядом с ней остановилось маршрутное такси, и грубоватый водитель в клетчатой рубашке, расстегнутой наполовину, открыл автоматическую дверь.

– Эй, красотка! Хорошая погодка! На таких каблуках поди до города не доковыляешь!..

– Спасибо, – расплакалась черноволосая девушка, – неужели вы меня довезете?.. У меня и денег-то с собой нетууу…

– Садись давай, – ответил шофер, – поехали уже. Не надо только реветь. Пожалуйста.

Но черноволосая девушка плакала долго, и в маршрутном такси рядом с веселым клетчатым водителем, и в собственном нечистом подъезде, и в квартире. Не зажигая света, она плакала в чисто убранной комнате. Потом она снова плакала, плакала и снова плакала, потом перестала и даже немного забыла. А потом просто жила.

«Иногда любовь как-то совсем по-особенному проявляется в таланте, и не всегда нам дано ее понять. Поэтому мы выбрали другой путь – мы осуждаем ее…»

Сажусь на корточки, прислоняюсь спиной к больничной стене, выкрашенной желтой масляной краской. Ужасная усталость, и откуда? Еле заставляю себя открыть глаза. Хотя сегодня мне, по всему, надлежит испытывать счастье, близкое к эйфории, – я забираю домой сына, последние исследования показали стойкую ремиссию. Вместо того чтобы прыгать от радости и целовать медсестер, я с усилием поднимаюсь и разлепляю губы, чтобы произнести необходимые слова благодарности доктору. До него надо еще дойти.

Делаю шаг. Другой.

Ординаторская.

Стучу.

Минуточку, говорит лечащий врач, не отрываясь от бумаг, одну минуточку.

Поднимает голову, улыбается мне, встает с места, протягивает руку, хвалит сына за стойкость, потом морщит лоб и немного даже виновато признается, что не успел оформить документы, рекомендации для поликлиники и что там положено еще.

Это еще часа полтора-два, предупреждает он, а то и больше, учитывая надвигающийся обход. Итого, примерно к двум часам дня будет готово. Подождете? Или позже заедете?

Пожимаю плечами, мечтаю о том, что упаду сейчас на голую панцирную сетку больничной кровати и посплю, укрывшись пуховиком, а сын пусть читает себе «Пятнадцатилетнего капитана», караулит выписку.

И тут звонит телефон, диспетчер Танечка жалобным голосом: «Знаю, все знаю, что в больнице, но тут вызов буквально по соседству, на Крестовском, и никого на районе, представляешь? Вызов-то пустяковый, минималка, может быть, возьмешь? А я тебе не забуду…»

Я вздыхаю, растираю лоб ладонью, отгоняя сонную одурь, соглашаюсь со вздохом. С диспетчером нужно дружить, это закон.

Захожу в палату, сын вскидывается навстречу, ловлю его лоб в ладонь, дую в затылок и обещаю вернуться через час.

Вот оно, счастье. Его личико порозовело, и мне на душе тоже становится светло.

Есть такое хорошее время не только летними днями, но и зимними, когда каждый предмет подсвечен солнцем так ярко, что и сам кажется источником света.

На кровати лежат наушники, плеер, надкусанное яблоко, все переполнено оранжевым свечением и теплом.

Диспетчер Танечка нисколько не обманула, нужный дом располагается действительно ровно в трех минутах езды, требуется отвезти пожилую осанистую даму к Приморскому парку Победы – прекрасный день для прогулки, и через час ровно мы уже выходим с сыном из больницы, ничего не забыли, десять раз проверили – такая примета, чтобы не возвращаться.

Просто жить

«Вера, – говорит мне по телефону непосредственный начальник, – Вера, ну вот что ты со мной делаешь? У меня людей нет, некого в смену сажать. А ты что надумала? Не могу я тебе отпуска дать. Неделю максимум. Неделю».

«Две», – торгуюсь я, балансируя на одной ноге, надеваю сапог. Начальник громко стонет и чем-то стучит, неужели головой о стол?

«Хорошо, – горестно соглашается он, – хорошо, только сегодня возьми клиентов? На четыре часа хотят, или даже шесть, по городу, отличный заказ!»

Я соглашаюсь, все-таки умудряюсь застегнуть молнию. Быстро надеваю пуховик, застегиваю молнию, поднимаю воротник, сегодня минус двадцать два градуса, экстремальные морозы для Питера, чего уж там.

Сейчас очень смеялись, сын с небольшой оравой друзей в коридоре натягивает шубы-шапки и пальто, один мальчик громко выкрикивает:

– Ну, психи! Ну, психи!

Другой отзывается, выныривая из-под завалов одежды – Ты меня звал?

Мальчишки уже носятся по двору и ждут, когда я вывезу их кататься на лыжах, санках, ватрушках и коньках – кому как больше нравится. Хорошее зимнее утро, солнце, и снег приятно скрипит. Спускаюсь и немного огорчаю их, сообщая о некоторой отсрочке: поездка состоится завтра, так даже и лучше, поскольку будет несколько теплее, а сегодня мне придется поработать.

Ожидаю клиента в неухоженном еще дворе нового дома в паре кварталов от Ледового дворца, несуразная детская площадка, редкие скамейки, многие автомобили, мешки из-под цемента, битый кирпич и почему-то старая чугунная ванна, полная песка.

Проходит добрых пятнадцать минут, соединяюсь с диспетчером Юлечкой и ябедничаю:

– Юля, никого нет!

Юлечка отвечает, чуть запыхавшись:

– Вера, прости, только что хотела тебе сообщить, да тут воду в офис привезли, расплачивалась. Клиент звонил, сказал, чуть опоздает. Что-то там с дверью входной, то ли не открывается, то ли не закрывается. Чуть ли не МЧС вызвали. Я ему сказала, пусть не торопится. Время-то пошло. И ты не переживай. Отдохни, поспи.

Включаю новый диск Бреговича, салон наполняет великолепное цыганское многоголосье, закрываю глаза и настраиваюсь на длительное ожидание. Передняя дверь вдруг открывается не с первой попытки, и я вижу девочку лет десяти – двенадцати в смешной шапке с заячьими ушками, более уместной на ребенке помладше.

– Здравствуйте! – звонко говорит девочка и громко чихает. – Ой, простите! Это ведь вы – наше такси? Папа велел спуститься и сказать, что мы сможем стартовать уже через несколько минут. Он сейчас быстро меняет замок. Мы на прошлой неделе только переехали и сначала даже не могли смотреть телевизор, потому что какие-то перепады напряжения и не было электричества, а я нечаянно сломала в нем ключ. То есть в замке, конечно, сломала. Не в электричестве.

С удивлением рассматриваю незнакомую общительную девочку-зайчика. Она в ярко-красном пальто с большим воротником, горло укутано полосатым шарфом ручной вязки, на ногах высокие сапоги и шерстяные ярко-зеленые брюки. Она следит за моим взглядом и вздыхает:

– Знаю! Знаю! Дурацкие зеленые штаны! Папа заставляет надевать, для тепла! Папа, кстати, всегда говорил, что в Санкт-Петербурге мягкая погода и не бывает морозов, а тут просто какой-то Северный полюс…

– Ага, – соглашаюсь я, – это зима совсем нетипичная для города. Ты бы садилась сюда, погрелась. У меня хорошо, даже жарко.

– Ух ты, здорово! – Девочка живо забирается на переднее сиденье и хлопает дверью. – А вы, конечно же, не знаете, куда мы поедем сейчас с папой! Мы-то собирались сначала, понятно, на его машине, но там что-то люто поломалось, и теперь папа «безлошадный» – это он так говорит, «безлошадный», смешно, правда?

Я соглашаюсь. Девочка смеется и снимает шапочку с заячьими ушками; густые темно-рыжие волосы редкого оттенка рассыпаются по плечам. Она сообщает, что ее зовут Лидия, надо непременно произносить именно полное имя: «Лидия», потому что Лида ей совсем не нравится, какое-то старушечье, папа всегда называет ее Лидия.

– Лидия! – раздается снаружи встревоженный мужской голос. – Лидия!

Девочка мгновенно натягивает шапку и выпрыгивает из автомобиля. К ней торопливо подходит высокий мужчина спортивного типа в распахнутой короткой куртке, в руке обширный пластиковый конверт, заполненный основательно. Что-то говорит, сопровождая речь выразительной жестикуляцией свободной руки, дергает девочку слегка за ухо на шапке. Наверное, ругает за несанкционированную посадку в чужой автомобиль. Девочка подпрыгивает на тонких ножках, что-то жарко отвечает, мужчина сердито хмурит высокий лоб и завязывает ей полосатый шарфик потуже.

Выхожу на улицу и приближаюсь к забавной паре:

– Не ругайте, пожалуйста, свою чудесную дочку, это я ее пригласила к себе погреться, не подумала, что вы будете недовольны и не одобрите этого…

Мужчина замолкает и внимательно смотрит на меня – приятный взгляд, какой-то особый, я чувствую себя под ним комфортно и удивительно привольно.

– Здравствуйте, – произносит он и приглаживает короткостриженые волосы, – я не особенно ее ругаю, день просто сегодня как-то не задался. Замок, ключи, нет подходящей отвертки, не хватает основных деталей для крепежа… А тут еще выхожу – дочь пропала.

– Куда едем? – спрашиваю с улыбкой; дочка устроилась сзади, папа пристегивает ремень и спрашивает, не хочу ли я угоститься конфетой. Достает из кармана куртки несколько шоколадных конфет, я беру одну, разворачиваю и откусываю по кусочку. Лидия подпрыгивает и показывает рукой в окно:

– Папа! Папа! Смотри, вот наши соседи с маленькой такой собачкой! А помнишь, ты мне обещал на новом месте завести маленькую собачку?

– Подожди, Лидия, – поворачивается к ней отец, – мы сами еще толком не переехали. А ты уже собачку тащишь.

– Почему это мы толком не переехали? – возмущается девочка, опять стягивает шапку и мотает головой, волосы весело летают вокруг ее личика, – мы очень даже толком переехали, даже и домашний телефон подключили вчера, даже и Интернет провели! Даже и полку с книгами установили… даже и одеяло из разноцветных кусочков распаковали! Ватное! Стеганое!

Лоскутная техника, вспоминаю я. Одна из подруг Аделаиды Семеновны была одержима этим самым «пэчворком», дарила ей каждый Новый год то покрывало, то скатерть ручной работы. Еще коврики, ковриков было больше всего. Вспоминаю, что через месяц будет год со дня ее смерти, и надо принять людей, и принять хорошо. Продумать меню, подобрать музыку, Аделаида Семеновна очень серьезно относилась ко всему этому, для нее не существовало мелочей.

«Вера, – говорила она мне, – вы незавершенная женщина», – и очень работала над этим завершением. Иногда я даже думаю, что у нее что-то вышло из этого.

– И подушку напольную распаковали, красную! А ты ее брать не хотел, говорил: выкинуть этот хлам! А она не хлам, я обожаю эту подушку, она похожа на мягкую черепаху…

Я слушаю их милую болтовню, она мне приятна. Мужчина поворачивается ко мне, смотрит тем самым особым взглядом и говорит:

– Мы, вообще, планировали проехаться по школам. Посмотрел на блогах отзывы о ваших школах, надо вот дочку определить. Понимаю, конечно, мы посреди учебного года, и все такое…

– Ничего страшного, – я трогаюсь с места, – новый район, как раз идет массовое заселение. Думаю, все привыкли к таким моментам.

– Очень приятно, – вдруг говорит мне мужчина.

– И мне, – отвечаю удивленно, – а что именно вам приятно?

– Познакомиться, – он кивает на бедж с моим именем и фамилией, я улыбаюсь и спрашиваю:

– Представьтесь и вы, пожалуйста.

– Игорь, – мужчина наклоняет голову.

– Вам очень подходит имя, почему-то сразу и предполагаешь, что вас будут звать Игорь.

– Да? – удивляется он. – Не уверен, один раз мы путешествовали с товарищами по Монголии, так местные жители называли нас единым именем Борис, не знаю, почему.

Я смеюсь, выезжаем из двора, хорошее зимнее утро превращается в хороший зимний день, солнце и небо удивительно высокое.

Через несколько минут останавливаемся у типового школьного здания в три этажа; Игорь проверяет в конверте какие-то документы, я рассматриваю его лицо. Оно устроено очень причудливо – ямочка на подбородке, ямочка на щеке, только не в обычном месте для таких вещей, а как-то ближе к уху. Преувеличенное расстояние между носом и верхней губой, а сами губы чуть вывернуты наружу, и скорее лиловые. Лидия шумно выбирается из машины и топает сапогами по утрамбованному снегу, отец распахивает дверь и велит ей сесть на место:

– Я сам сначала поговорю. Не суетись.

Уходит, я внезапно ощущаю странный холод правым коленом с правой стороны и растираю его ладонью в перчатке. Девочка с шуршанием разворачивает конфету, и вторую тоже, произносит с набитым ртом:

– Знаю, что папа там будет без меня рассказывать. Все думает, что я маленькая. Скажет, что мама умерла полгода назад, и мы убежали из Москвы, чтобы не так больно. Продали там все, квартиру и еще дачу бабушкину. Бабушка сразу после мамы умерла. Папа с работы уволился. Его начальник не отпускал сначала. А потом отпустил и даже помог устроиться на работу здесь. На очень хорошую. В аэропорту Пулково. Мы там были вчера, какие-то отвозили бумаги и медкомиссия еще. Папа – авиационный диспетчер на самом деле, такой, главный. Типа отвечает за всех других авиационных диспетчеров, понимаете?

Я киваю, я понимаю. Девочка роется в своей маленькой сумочке, что-то ищет напряженно; господи, сколько горя ей уже пришлось вынести, такой маленькой, отворачиваюсь, на глазах слезы, вынимаю бумажный платок и некрасиво сморкаюсь.

– Вот она, мама, – девочка протягивает мне сзади цветную небольшую фотографию, обрамленную аккуратно в пластиковый чехол; на фотографии смеется красивая женщина с темно-рыжими волосами редкого оттенка. Благодарю девочку, надеюсь, что голос не дрожит так уж заметно.

Возвращается девочкин папа, рассказывает:

– Какая-то малопонятная это школа. Говорят мне: «Вы в какой класс желаете ребенка определить, в милицейский или обыкновенный?» Уточняю: «А что такое милицейский класс?» «Ну как что, – отвечают, – с углубленным изучением милицейского дела». Что-то я не хочу, чтобы Лидия углубленно изучала милицейское дело…

Вытряхивает из бело-синей пачки короткую сигарету без фильтра и спохватывается:

– Пойду, покурю на улице, хорошо? Чтобы вас не травить.

Выходит, стоит на тротуаре, забавно держит сигарету, как бы утаивая ее в кулаке, я приоткрываю окно, жадно втягиваю ноздрями холодный вкусный воздух. Игорь обходит автомобиль спереди и встает рядом, опускается на корточки и сообщает:

– Удивительные глаза у вас. Занимают ровно половину лица. Как на фаюмском портрете.

Я краснею и прикусываю от смущения губу:

– Спасибо.

– Вам, должно быть, уже много раз такое говорили. Простите, я неоригинален, конечно.

– Ни разу.

– Не может быть.

– Тем не менее.

– Тогда я могу повторить еще раз?

– Наверное. Не знаю. Наверное…

– Вы очень красивая. И очень грустная. И очень усталая.

Четвертая школа маршрута оказывается удачным вариантом для папы с дочкой, они вдвоем скрываются за высокой массивной дверью, я нашариваю косметичку и вынимаю зеркало, посмотреть на «фаюмский портрет». Ничего нового, конечно, не вижу – бледная до зелени кожа, обычные серые глаза, зато под ними – впечатляющие круги. Как он сказал? «И очень усталая». Это точно. Выхожу на улицу. Щурюсь от солнца, преумноженного в белизне сугробов и замерзших нешироких дорожек.

Лидия возвращается радостными прыжками, взмахивает руками и красными полами пальто, кричит мне:

– Представляете! Представляете! Тут так здорово! Есть настоящий хор и музыкальная школа! И фотокружок еще! И я прямо сейчас могу остаться и заниматься уже! Так директорша сказала, она добрая и похожая на Снегурочку, только немного постаревшую.

– Лидия, прыгай в машину. – Отец открывает перед ней дверцу, она взбудораженно устраивается и снова высовывает голову: – Папа, папочка, ну можно я пойду сейчас все-таки на хор? Честное слово, обещаю потом дома не петь!

* * *

Нам почему-то смешно это вспоминать через полтора часа, мы пьем чай у меня дома, на столе мятные пряники и пряники шоколадные. Лидии куплен форменный костюм – темно-синий жакет, белая блузка, юбка в складку и еще узкие брюки, она все это примеривает, удалившись в комнату сына. Кричит оттуда, что блузку надо было купить лучше голубую, и нет ли у меня случайно резиночки для волос. Сын немного снисходительно наблюдает за этой женской возней, он впечатлился информацией о сложной профессии нашего гостя, задает на удивление толковые вопросы. Игорь обстоятельно отвечает.

Нам смешно, мы смеемся, завтра начнется мой короткий отпуск, и кататься на санках, лыжах и коньках мы поедем вместе с Игорем и Лидией. «Ничего страшного, – говорит она с готовностью, – если я пропущу еще какую-то несчастную неделю учебы». «Ты, главное, не пой», – шутит Игорь. Лидия прыгает на одной ноге и показывает розовый язык. Мне это смешно, и я откладываю подальше в ящик комода свитер с горлом, дополнительный свитер и штаны на байковой подкладке. Потому что, когда человек счастлив, ему тепло и даже жарко.

«Чтобы почувствовать себя абсолютно счастливым, нужно пережить абсолютное несчастье».

Ты закрываешь толстую тетрадь, листы в клетку скреплены крупной спиралью, чтобы удобнее было писать и перелистывать; тетрадь исписана до последней страницы твоим мелким разборчивым почерком, каждая буковка обособлена от другой, читать легко, но никому не позволено. Открываешь книжный шкаф, нижнюю дверку, целиком из дерева, рассматриваешь на аккуратных полках стопку подобных тетрадей. В среднем получается четыре в год истории девушек, истории женщин, длинноволосых и остриженных необычайно коротко, плачущих и смеющихся, кричащих и молчаливых – таких разных, с которыми жизнь столкнула тебя на дороге. Иногда тебе кажется, что ты сочиняешь эти истории, иногда тебе кажется, что ты и есть эта разная девушка, длинноволосая, плачущая, кричащая. Иногда придумывать не приходится, и ты считываешь их судьбы с мелькания света и тени перед рыльцем автомобиля.

© И. Вовненко

© Н. Сафронов

© ООО «Издательство Астрель»