Текст книги "Влечение. Истории любви"

Женщина в короткой куртке с пушистым воротником бросается к машине, молниеносно забирается вперед, и я чувствую, вернее слышу, как стучат ее зубы.

– Холодно?

Не дожидаясь ответа, включаю подогрев сиденья. Женщина благодарно пытается улыбнуться, сжимает и разжимает пальцы в кожаных перчатках редкого оттенка – темно-зеленого.

Называет адрес в Купчино – это другой конец города.

– Навещали кого-то? – спрашиваю я, не могу удержаться, потому что больницы – мой больной вопрос, наверное, это каламбур? Аделаида Семеновна сказала бы наверняка. Она хорошо в этом разбиралась. Структуральный лингвист-любитель.

– Нет, – отвечает женщина, ее глаза тоже редкого темно-зеленого цвета, – тут раньше работал мой муж, и я приезжала забрать его личные вещи. Блокноты, много книг… У них в восемь утра смена, так что никому не помешала…

– Он доктор? – Голос мой немного вздрагивает, надеюсь, это не слишком заметно.

– Да, – она слегка склоняет голову, – терапевт…

Я перевожу дух, потому что терапевты пока не входят в сферу моих интересов.

Согревшись, женщина снимает вязаную шапку, ее темные волосы падают на меховой воротник, она поправляет прическу рукой, морщится и говорит весело:

– Надо бы постричься, просто необходимо, но времени нету, просто двух часов не могу в городе выкроить… А на новом месте пока еще не разобралась с парикмахерскими услугами, и что характерно – тоже из-за нехватки времени. Недавно дошла до того, что закручивалась на бигуди. Нелегкое занятие оказалось…

– Зато очень симпатично, – искренне говорю я, – мне нравится.

– Знаете, перед Новым годом я непременно подстригусь. У меня намечается совершенно необыкновенный праздник, например, елку мы решили украсить непосредственно во дворе, причем настоящими свечами. Подсчитали с мужем, что пятнадцать – идеальное число, и красиво, и пожаробезопасно. И еще я сама выпеку ржаного хлеба, я прочитала рецепт столетней давности, этот хлеб выпекается за три дня до подачи. Увязывается в тряпицу, хранится в холодильнике. А ночью я буду тонко-тонко его нарезать и подавать гостям вместе с селедкой…

– Вы так вкусно рассказываете, – восхищаюсь я, – что просто ужасно хочется есть!

– Если хочется, то обязательно надо поесть, – серьезно отвечает женщина, – это я вам как биолог говорю.

Нина. Настоящий биолог

Нина постоянно мерзла – зимой и летом, в любых ста одежках, хоть с застежками, хоть без застежек. Нининому мужу, Алеше, напротив, было всегда жарко, он презирал зимнюю обувь, шерстяные кашне, головные уборы и гулял щеголем, не нарушая аккуратной прически с ровным пробором. Неудивительно, что одним слякотным ноябрем Алеша нагулял себе пневмонию, простую, абсолютно без всякой атипии, но Нина – заботливая жена – немедленно положила его в больницу, в изрядно оплачиваемый бокс.

В боксе, кроме Алеши, не было более пациентов, и он роскошествовал в окружении ноутбука и переносного телевизора. Кроме всего прочего, Алеша очень серьезно подходил к формированию меню для себя, как серьезно больного человека. Своей жене он выдавал вечером текущего дня список необходимых блюд на следующие больничные сутки. Нина соответствовала.

Два раза приносила ему разной еды, обязательно свежеприготовленной. Предварительно пробежавшись по рынку и закупив свежего розового мяса, темно-красной печени, крупной нарядной кураги и сладких гранатов, повышающих гемоглобин. Таким образом, утром она варила золотистый бульон из настоящих рыночных куриц, протирала нежную телячью печень и выжимала из рыжих морковок полезный сок. А вечером кормила всем этим великолепием мужа, сервируя фарфоровые семейные тарелочки на льняной салфетке в неброских узорах.

Но Алеша все-таки был не очень доволен. Он бы предпочел, чтобы Нина просто оставляла продукты питания и немедленно выходила из его отдельного бокса.

Более он ценил время в больнице без навязчивой опеки жены, а в обществе медицинской сестры Оксаны. Медицинская сестра Оксана виртуозно ставила ему внутримышечные инъекции, а также отслеживала протокольное проведение инфуззионной терапии, регулируя плавно колесико капельницы.

Нина несколько раз встречала медицинскую сестру Оксану в больничных щедро хлорированных коридорах и весело улыбалась ей вслед – уж очень она напоминала классический образ американских медсестер – общей статью, пухлыми красными губами и южным горячим «ххгге», взамен прохладного среднерусского. Халат Оксана носила предельно короткий, туфли на каблуках невозможно высоких, причем – алого цвета. Нине все это казалось забавным. И только.

Но все-таки она оказалась немного взволнована, когда, заглянув в Алешин изрядно оплачиваемый бокс, застала их с Оксаной слившимися в страстнейшем из поцелуев – чуть прикрытых трубчатой тенью капельницы.

Руки Оксаны были глубоко под одеялом больного, белый халат кокетливо расстегнут, нижнее белье в большом беспорядке. Муж громко и учащенно дышал пораженными пневмонией легкими, свободная от капельницы сильная рука ритмично сжимала Оксанину пышную грудь. Оксанина пышная грудь была прекрасна – молочной белизны.

Нина деликатно покашляла; она была хорошо воспитана, она просто сказала:

– Холодно тут очень, – и прошла прикрыть распахнутое настежь окно.

– Ничего страшного, – пропела в ответ медицинская сестра Оксана, слегка запахнув халат и изящно поправляя форменный чепец, – на холоде нормализуются всяческие процессы в организме.

Нина случайно по образованию была биолог и могла бы многое рассказать Оксане про всяческие процессы в организме, но почему-то не захотела. Поставила на крашеную тумбочку из древесностружечной плиты пластиковые контейнеры с пищей, две упаковки активного йогурта и минеральную французскую воду в стеклянных пупырчатых пузырьках.

И вышла вон. Муж напряженно молчал, Оксана красиво качала гладкой голой ногой в алой остроносой туфле.

У Нины немного закружилась голова, она прекрасно знала об особенностях поведения самцов в популяциях, о стремлении их к интересной новизне, сопровождающейся выдающимся бюстом, но попробуй объяснить это надпочечникам, заботливо впрыскивающим в ее кровь адреналин.

На время Нина прислонилась к серо-желтой отделенческой стене, ее небольшая черная сумочка несложного фасона скользнула по плечу на истертый линолеум с легким стуком.

Постояла пару минут, более предметно вспомнила о генотипе альфа-самцов, пожалела о своей несдержанности и шагнула в палату обратно. Нина была полна добрых намерений: ну подумаешь, кто-то кого-то зачем-то поцеловал по ошибке, находясь под побочным действием лекарственных средств, о чем ужасно жалеет. Дверь за Ниной не успела закрыться, как она разглядела, что ошибки никакой не было и никто ни о чем не жалеет. Медицинская сестра Оксана сидела верхом на Алеше, нижнее белье в сиреневых цветочках победными флагами болталось на капельнице.

Муж воскликнул что-то среднее между традиционным набором нецензурных ругательств, медицинская сестра ухмыльнулась остатками красной помады в уголках большого рта и не двинулась с места.

Нина выскочила обратно как ужаленная. Она была раздавлена. На ее глазах, в ее присутствии ломалась ее жизнь. Разрыв проходил через Нину. Где-то в районе горла и чуть ниже. Было больно.

– Что это с вами? – сказал кто-то рядом. – Так дрожите. Вроде бы у вашего больного все в порядке уже?

Нина молчала. Она не могла ничего ответить. Но это было совсем неудобно по отношению к кому-то рядом, заботливо справляющемуся о ее самочувствии.

– Все в порядке, – ответила Нина, как только смогла, – в большом порядке. Просто мне холодно. Холодно. Я всегда мерзну. – И добавила: – Простите, – она была вежлива.

– Чаю, может? – сказал кто-то рядом. – Согреетесь.

«Кто-то рядом» был Иван Петрович, лечащий врач Алеши. Алеши, который еще совсем недавно был близким и родным человек, всего лишь пятнадцать минут назад ей хотелось заботиться об этом человеке и жить для него. Ради него!!! Какие-то пятнадцать минут, полностью перевернувшие жизнь.

Иван Петрович никогда не обращал внимания на родственников своих пациентов, не вглядывался в их лица, не отыскивал фамильного сходства, ему было некогда. Помимо работы в отделении он принимал по четным числам во вторую смену в частной клинике и читал лекции в медицинском университете. Студенты его любили, блестящие лекции записывали скопом – вместе с шутками, всегда уместными, и отступлениями вроде бы не по делу. Но все-таки слова «с вашим больным все в порядке» – были немного неискренними, потому что Иван Петрович совершенно не помнил, какого именно больного можно причислить к очень бледной женщине с прокушенной губой и руками, отчего-то сомкнутыми на тонкой шее. Но надо же было что-то сказать, чтобы она порозовела, разорвала кольцо рук, вернула себе дыхание и улыбнулась. Иван Петрович был прекрасный врач, он считал, что возвращать людям дыхание – его главная задача. Не дождавшись ответа, он повторил мягко:

– Так как насчет чаю? Имеется колотый сахар. Коллеге презентовали настоящую сахарную голову, килограммов на пять, всю из себя сувенирную, была обвязана лентами с надписью: «Торговый дом купца первой гильдии Елпидифора Зимина». Мы ее потихоньку осваиваем. Приглашаю и вас.

Раньше Нина считала лечащего врача лысым и сильно пожилым, правда, внимательно слушала его полезные рассказы о перекрестной устойчивости пневмококков к антибиотикам. А сейчас увидела, что он не старый. Просто очень усталый. И не лысый. А нарядно выбритый. А еще она поразилась глубине его серых, очень внимательных глаз.

Чаю Нина не хотела. Сахар старалась не употреблять вообще. Но все-таки немного выпила из щербатой фарфоровой кружки с надписью вязью: «Совет – не деньги, отчего не дать» – и с удовольствием сгрызла белоснежный сладкий кубик. Иван Петрович очень смутился надписи на чашке и подробно рассказал, что это подарок одного студента, очень способного, интересующегося; этот студент сейчас подтверждает свой диплом в Израиле и уже отслужил в тамошней армии, но вот только с чувством юмора у него не очень. Нина даже улыбнулась, правда, немного кривовато.

Иван Петрович мог рассказывать не только о пневмонии.

Правда, он все время убегал, увлекаемый пациентами, но Нина нисколько не обижалась, она согрелась, наконец. И успокоилась. И ниже горла перестало болеть как-то само по себе, естественно. Не надо думать, что, увлекаемая жаждой мести, Нина кинулась в объятия лечащего доктора, и они принялись неистово любить друг друга на списанном больничном белье с принтами «Минздрав», вовсе нет. Она допила чай, поблагодарила доктора за буквально возвращение к жизни, он сильно смутился и что-то такое пробормотал: «дело привычное», – это было смешно, и Нина рассмеялась.

Направляясь домой, она спокойно прошла мимо палаты Алеши, даже не заглянув к нему, даже не забрав по обыкновению вместительные судочки для завтрашнего обеда.

Никакого обеда завтра для Алеши Нина не приготовила. Иван Петрович сказал, что больничный диетический стол много полезнее для выздоравливающих.

Для себя Нина отчетливо поняла, что ее жизнь изменилась. Просто раз – и все. А самое главное – изменилось ее отношение к себе. С доктором они стали хорошими друзьями, и приятно, даже уютно, общались около года, чуть больше. Ходили в театры, филармонию и на выставки. Гуляли по улицам. Много разговаривали. В один из дней февраля Нина сообщила, что сегодня окончательно оформила развод с Алешей. Иван Петрович задохнулся на миг и крепко сжал ее руку в перчатке.

И тогда они стали любить друг друга на списанном больничном белье с синими принтами «Минздрав», любить страстно, даже восторженно. И это оказалось так же здорово, как и дружить, но немного иначе и даже лучше, душевней.

Через три месяца Иван Петрович вступит в должность врача общей практики в далеком селе на севере губернии, получит в пользование полкоттеджа для личного заселения и десять соток земли – под огород. На второй коттеджной половине проживает акушер-гинеколог Тамарочка, недавняя выпускница медицинского университета, восторженная девочка, большая любительница восточной кухни и душевных разговоров. Восхитившись Нининой оригинальной прической, она безжалостно острижет длинные темные волосы, и они будут фотографироваться вместе, отчего-то похожие.

Вообще, Нина будет счастлива, наконец примется за давно задуманную научную работу, неожиданно для себя полюбит размеренную полудеревенскую жизнь.

Автономная система отопления позволяет поддерживать ровное тепло круглый год, только огородом Нина немного пренебрегает, засадив земельные сотки штамбовыми сортами роз – настоящий биолог.

«Важно не то, что из нас сделали, а то, что мы еще сами способны из себя сделать…»

Юлечка смотрит на меня сочувственно и протягивает чистый лист. Я устраиваюсь за столом, как-то неловко, боком придвинутому к диспетчерскому; напротив оказывается спящий монитор, в нем кружатся геометрические фигуры. Неприятно большой квадрат почти сталкивается с аккуратным треугольником, кажется, такие называются равнобедренными. Слева высокое окно, старинный переплет, в окне кусок серого неба и дом напротив. Это Танечкино место, Танечка отдыхает сегодня, поехала с дочерью кататься на лошадях в Ропшу, об этом уже несколько дней судачат все водители на линии – просто надо разговаривать о чем-то позитивном и объединяющем.

– Все в порядке? – интересуется Юлечка, добрая душа.

Спохватываюсь, что уже довольно долго сижу, таращась в мерцающий кругами и прямоугольниками монитор, и повторяю: «Ропша», «Ропша», – хоть думаю совсем не об этом.

Чистый лист мне понадобился, чтобы написать прошение о материальной помощи или кредите для покупки необходимых сыну медикаментов. Так что подумать есть о чем.

Стукает дверь, и стремительно входит крупноватая женщина средних лет – яркая куртка, рыжий лисий мех на объемном капюшоне, голова непокрыта, и на ней тают снежинки. На днях выпал первый снег, а мне было даже недосуг заметить, пах ли он арбузом, как всегда.

Женщина громко объявляет, что она – та самая клиентка, звонившая насчет забытого в салоне мобильного телефона; Юлечка просит ее подождать несколько минут – обеденное время, человек, занимающийся этим вопросом, как раз отошел.

Женщина со вздохом просто падает на стул для посетителей, говорит громко:

– Я все понимаю, но нельзя ли побыстрее, я и так без телефона за сутки просто извелась…

Я перевожу на нее вопросительно взгляд.

– Да-да, – кивает она быстро головой, – для меня теперь каждая минута разлуки с телефоном равносильна личной драме! И вот надо же было такому приключиться! Как человеку становится необходим телефон, человек его немедленно теряет!

Женщина молчит и барабанит пальцами по пухлому колену. Внезапно поворачивается ко мне всем корпусом и спрашивает совсем неожиданное:

– Доводилось ли вам испытывать удивительное чувство, когда несколько случайных слов полностью переворачивали ваши представления о чем-то очень важном?

Я молчу. Как ни удивительно, но у меня есть ответ на этот вопрос, причем утвердительный. Судя по торжественному и горделивому виду женщины, обрамленной рыжей лисицей, она тоже испытала это удивительное чувство. Мне показалось, совсем недавно.

Совсем недавно

Официантка Лада была похожа на куклу Барби в оригинальном исполнении и хорошо знала это. Волосы ее были светлые, как луна, глаза – голубые, как море, грудь – высокая, как небо, ноги – длинные, как полноценный рабочий день. Еще Лада умела наивно улыбаться и красиво взмахивать ресницами, что ставило ее много выше Барби, глаза которой не закрывались в принципе.

Охотно пообщавшись с крепким мужчиной в дорогом темном костюме – он упросил ее заказать себе кофе за его счет, выбрала большой латте и классический чизкейк, ничего лишнего, шоколадная глазурь и творожный крем, – Лада выдула розовый пузырь из жвачки и переместилась к соседнему столику.

За ним сидела, как и каждое утро, полноватая женщина со скучным узлом волос неопределенного цвета – темно-русого? Светло-пепельного? Ладе было безразлично.

Женщина пила эспрессо, пренебрегая сахаром. «А толку-то, – презрительно усмехалась Лада, – все одно толстушка». Еще она постоянно что-то записывала в объемный блокнот из дорогих, Лада разбиралась в статусных вещах, а глянцевые нелинованные листы даже на вид выглядели статусно.

«Стихи пишет, – иногда думала Лада, – о любви мечтает». Но чаще Лада ни о чем не думала, а уж о странных посетителях кофейни тем более.

Полноватая женщина называлась Вероникой, блокнот она купила в Амстердаме, действительно дорогой, любила хорошие канцелярские принадлежности, но стихов в нем не писала. Вероника опустила глаза. Сделала еще глоток горького кофе. Крепкий, обжигающий.

Это превратилось в необходимый ритуал, перед тем как она открывала дверь рабочего кабинета. Ей было необходимо с утра задать четкий план новому дню, осмыслить прошедший день. И мечтала Вероника не о любви. Она допила кофе, звякнула чашечкой о белое блюдце и записала в блокноте.

Сладкий Бог, белоснежный сахарный идол в шапке из взбитых сливок, украшенной бутонами кремовых роз. Постамент твой сложен из ванильного пломбира с изюмом, уста твои заполнены горячим питьем из бобов какао, дыхание твое благоухает корицей и немного вишней. Время твое – время сливочной помадки, рассыпающейся маслянисто халвы и клубничной карамели, твои деньги – марципановые монетки, считать – не пересчитать. Твое шоколадное полое сердце плотно упаковано в золоченую фольгу и изящно перевязано алой и кудрявой лентой.

Твоя блаженная Вселенная имеет центр – он везде, он нигде. Никуда не выйдешь из хрустящей глазурованной оболочки, никогда не избавишься от засахаренного отштампованного сознания.

Не благоухая ванилью, ты выпадаешь из жизни. И никому нет до этого дела в кондитерском мире. Мужчины смотрят сквозь тебя или мимо, выхватывая жадным взглядом юных леденцовых красавиц, припадают к их гладким ногам, целуют в зефирные щеки, ласкают клюквенные соски, строят пряничные замки на сахарном песке.

Вероника подняла голову от записной книжки, привлеченная нежным разговором за соседним столиком. Краснолицый коротконогий мужчина лет пятидесяти, с характерным «пивным» брюшком и остатками седоватых волос на голове интимно склонился над девушкой двадцати лет в ярко-красной блузке, туго натянутой на массивном бюсте.

– Что будешь кушать, дорогая? – бархатно проворковал мужчина, краснея еще пуще; такая опасная краснота наводит на мысли об апоплексическом ударе, тонометре и инфузионной терапии.

– Капучино, корзиночку с клубникой и творожный эклер, – промурлыкала девушка и быстро-быстро облизала языком капризно надутые губы в перламутровом помадном сиянии. Вероника вздохнула, взяла ручку снова.

Написала: эти с…

Ей было сорок, она ни разу не была замужем и не имела детей.

Двадцать лет назад казалось, что интеллект и неординарность могут сделать женщину обворожительной, интересной и в конечном итоге – любимой.

Вероника, отставив внешнюю непрочную оболочку, работала над внутренним содержанием. Ничего сладкого. Музыкальная школа. Симфонические утренники. Театральные постановки. Публичная библиотека, читальный зал. Лекции общества «Знание». Шахматный клуб. Уроки французского. Вероника усердно трудилась, начиная с юного возраста, в надежде встретить единственного и неповторимого.

Где-то на полпути вспомнила про неохваченное вниманием домоводство. Спохватилась. Курсы кройки и шитья. Европейской кухни. И русской, и соседствующих народов. Немного экзотики: китайская, японская. Но ничего сладкого.

– Еще кофе, женщина? – небрежно поинтересовалась у Вероники официантка, бедж на пышной груди сообщал, что ее зовут Лада.

– Нет, спасибо, – Вероника оторвалась от своих записей и поизучала немного девушку, – спасибо, Лада.

Лада равнодушно пожала плечами и забрала грязную чашку себе на поднос. Нераспечатанные пакетики с сахаром весьма уместны. Удивительно, до чего опытная официантка может сократить свои расходы на разную бакалею и кондитерские изделия! У Лады в хрустальной конфетнице резным ведерком – горы неиспользованного клиентами, аккуратно упакованного сахара.

Два года назад Вероника рассталась со своим предпоследним на сегодняшний день мужчиной. Он – крупный государственный чиновник, – разумеется, был женат, разумеется, воспитывал взрослеющих детей, старших школьников, предпочитал, чтобы его называли по фамилии – Бучин. Они познакомились на каком-то официальном мероприятии, и Вероника записала несколькими часами позже в свой блокнот того времени:

«Бучин… Удивительно, но, описывая его, мне так и хочется использовать частицу „не“: он не молодой, не старый, не высокий, не низкий, не злой, не жадный, не красавец, не уродлив… Превосходно разбирается в винах, гурман и ценитель хорошей еды, полчаса рассказывал о непревзойденном вкусе настоящего тирамису и съел несколько пирожных, получая несказанное удовольствие».

Сладкий Бог красоты! Твои верховные жрецы прекрасны: молодые мужчины с глазами цвета горького шоколада, матовой корочкой загара и широкими медовыми улыбками. Их губы имеют вкус яичного ликера, их кожа пахнет несочетаемо – молоко и виски, – но притягательно, так притягательно.

Они не хотят любви, а только служить тебе, только восходить к твоему пряничному храму тропами, мощенными жареным арахисом, минуя темные озера из патоки и вафельные невысокие горы.

Расстались они с Бучиным очень просто, очень буднично – жена устраивает мне сцены, спокойно сказал он и перестал звонить, приезжать и появляться. Вероника даже ездила в его крупную государственную организацию, поджидала его за углом, у газетного киоска.

Он появился, должно быть, со своей законной чиновницей под руку, она сердито выговаривала по поводу неоформленного страхового полиса, он вяло оправдывался, на Веронику не взглянул. Почти не взглянул.

Вероника еще долго пребывала бы в размышлениях, если бы не раздался телефонный звонок. Голос руководителя вернул ее к реальности:

– Вероника, добрый день!

Только тут она поняла, что уже почти двенадцать, и виновато захлопнула записную книжку.

– У меня к тебе просьба. Я что-то ужасно себя чувствую, температура тридцать девять, горло, голова… А сегодня день рождения у Алексея Петровича, директора крупного завода и моего большого друга. Мне необходимо его поздравить, ну, сама понимаешь… Сделай доброе дело, возьми эту миссию на себя. Деньги на расходы тебе выдадут в бухгалтерии. В пределах десяти тысяч. Только быстрее, пожалуйста, а то он к двум уже уезжает куда-то… Этот Алексей Петрович – он очень, очень важная персона… Не подведи, голубушка.

– Без проблем, – ответила Вероника и широко улыбнулась, довольная оказанным доверием.

Лада через какое-то время принесла счет, Вероника поспешно расплатилась и почти выбежала из кафе; времени оставалось мало.

Ну что же, необходимо приобрести излюбленный мужской набор: дорогой коньяк и сдержанный букет: неброские ирисы, декоративный папоротник, темная глянцевая зелень.

Был редкий день. Уже давно в Питере не видели настоящей зимы. Вчерашний снегопад заботливо замел все улицы, как бы стараясь впрок, и передвигаться приходилось с трудом. Но главное – сегодня светило солнце. Яркое, желтое и дерзкое. Словно оно прекрасно понимало свое очевидное великолепие.

Вероника шагала по Невскому и радовалась солнцу, подставляя свои румяные щеки под его поцелуи. Навстречу шли сдержанные питерцы, и никто не скакал на белом коне. Вероника вздохнула и рассмеялась.

В конце концов, можно прекрасно прожить и одной, живет же она, и ничего, или вот ребенка взять в детском доме. А что? Это тоже очень хорошо и правильно.

Миновав трудный в преодолении сугроб, она зашла в дорогую лавку – купить подарочную бутылку «Хеннесси», приятно тяжелую. Неподалеку отыскался классический строгий букет цветов в темно-синих сдержанных тонах.

Завод действительно оказался серьезным и ошеломил бедняжку Веронику своими размерами. Заглядевшись на ровные ряды цехов, Вероника неосторожно зацепила колготки, когда выбиралась из автомобиля. Возвращаться в город за новыми не было ни времени, ни возможности. «Сколько раз я себе говорила, что настоящая женщина должна иметь при себе вторую пару», – расстроенно произнесла она вслух и чуть не заплакала от обиды. Дыра на бедре была довольно большая и уже предательски пустила вниз быстрые нежные стрелки.

Сладкий Бог красоты! Кому не знакомо твое причастие, твоя кровь вкуса вишневого бренди, твоя плоть – венецианская сдоба; на губах остается мельчайшая пудра, она тонко жжет нежные десны, стеклянной пылью раздирает розовое горло, давно скучающее по ромашке и шалфею.

Вероника криво улыбнулась, разорванные колготки отчего-то напомнили, что она не занималась сексом уже более четырех месяцев, после того как окончательно рассталась с юным и эгоистичным красавцем Владимиром, великолепным образчиком самца обыкновенного.

Владимир предпочитал, чтобы она называла его Лодей, и они расстались так же стремительно, как и сошлись. Критически оценивая ситуацию, Вероника записала в блокнот: «Секс без отношений механически скучен, как работа на конвейере. И все».

Вероника горестно вздохнула и все-таки вышла из машины. Если отказаться снять пальто, имитирововав озноб? Да, пожалуй, так она и поступит. Рядом проехал смешной электромобиль, крашенный в ярко-оранжевый цвет; водитель, пожилой рабочий в комбинезоне и вязаной шапке с помпоном, прокричал ей приветливо:

– Ай заблудилась? Может, подвезу куда?

Вероника рассмеялась от удовольствия и, придерживая полы одежд, забралась на транспортное средство:

– Мне к вашему директору надо! – Она постучала в спину пожилого рабочего согнутым пальцем, он обернулся и серьезно кивнул.

До нужного корпуса они добрались за пять минут, и Вероника никогда бы не отыскала его одна, среди многих заводских построек. Дорожки были расчищены, будто бы снег и не шел весь вчерашний день и еще немного ночью.

– А ты хотела бы жить вечно? – пристально глядя ей в глаза, спросил пожилой рабочий, припарковав электромобиль около нарядно оформленного гранитом и мрамором главного подъезда.

Вероника растерянно округлила глаза и отрицательно помотала головой. Неожиданный вопрос.

– И я вот нет, – пожилой рабочий сдал назад и вскоре петлял уже вдалеке, среди газонов, занесенных снегом.

Вероника некоторое время постояла в каком-то недоумении; занятные же здесь люди работают, подумала она и шагнула к высокой двери из дерева красных тонов. Каблук ее синего сапога из тонкой замши застрял в трещине меж серыми бетонными плитами, которыми была вымощена небольшая площадка перед административным зданием.

– Да что же это такое! – выкрикнула в никуда Вероника и дернула ногу, желая высвободить из асфальтового плена.

Жалобно хрустнув, каблук сломался, Вероника покачнулась и упала, не сумев удержать равновесие – все-таки она до обидного мало уделяла внимания именно спорту на пути становления себя как личности.

Сахарный Бог! Каких только молитв не возносят к тебе прихожане твоих храмов из шоколадных плиток, моля тебя об одном и том же, об одном и том же: даровать вечную сладкую жизнь.

Вероника не умела молиться, она в отчаянии рассматривала осколки разбитой нарядной бутылки дорогого «Хеннесси» и блестящие коньячные лужицы на снегу. Что-то нужно было делать, но что? Может быть, позвонить кому-то, но кому? Попросить помощи, но какой?

«Пожалуй, мне остается только отползти в сугроб, и плакать», – мельком, как о постороннем человеке, подумала Вероника и беспомощно закрыла глаза.

С характерным шорохом неподалеку притормозил автомобиль, через несколько секунд и чьих-то тяжелых шагов раздался вполне закономерный вопрос:

– Что-то случилось? Вы в порядке?

Вероника с тягостным тревожным чувством отчего-то уже поняла, что низкий голос принадлежит директору завода, очень важной персоне, подарок для которого она только что расплескала на промерзшие бетонные плиты.

Иногда хочется как-то отстраниться от событий, происходящих с тобой. Посмотреть со стороны, с достаточно большого расстояния. Вероника, заливаясь жарким румянцем стыда, представила, что она стоит у блестящего черной эмалью начальственного автомобиля.

Высокий, очень высокий седовласый мужчина, он в черном пальто, ярком шелковом кашне, гладковыбритый подбородок решительно выдвинут вперед. Мужчина склонился над нелепо сидящей в снегу женщиной с плотно сомкнутыми веками.

Щеки ее красны, холодны, головной убор, когда-то заботливо пристроенный на голове, сбился, и кудрявые волосы неаккуратно обрамляют несчастное лицо.

Женщина приоткрывает один глаз, мужчина резким движением приподнимает ее и пытается установить на ноги, но она обмякает в его руках и пытается скользнуть вниз, вниз. Мужчина не позволяет ей этого, из черного автомобиля поспешно выбирается водитель и подхватывает женщину с другой стороны.

Двое мужчин заводят ее в роскошно отделанный вестибюль, седовласый жестом останавливает охранника в синеватом камуфляже.

Женщина пытается высвободиться из крепких рук, но ее безмолвно транспортируют по длинному коридору.

Вероника, еще со времени учебы в университете, по-особому относится к длинным коридорам; они вводят ее в особое, медитативное состояние, что-то есть волнующее в монотонном мелькании стен, резких поворотах и еще этих дверях.

Женщина в испачканном пальто некрасиво прихрамывает, правая ладонь порезана острым темным стеклом и кровоточит, женщина по-детски слизывает кровь.

Водитель ловко распахивает солидную дубовую дверь, странная компания минует взволнованно вскочившую секретаршу – лучезарную блондинку в очках на округлом лице, и входит в большую комнату с тремя квадратными окнами, огромным письменным столом и кожаным диваном, светло-светло-кофейным.

На этот роскошнейший диван и усаживают женщину в синих замшевых сапогах, и она с явным усилием произносит какие-то небольшие слова извинения:

– Простите, пожалуйста, так неудобно получилось, – бормочет Вероника, быстро вытирая глаза, не хватало еще устроить истерику.

– Розочка, будь добра, нам чайку и антистрессовую вазочку, будь добра, – отдал распоряжение седовласый мужчина, и через минуту лучезарная блондинка вкатила с приятным хрустальным дребезжанием столик на колесиках и установила его перед потерянной Вероникой. На столике находился чайник красной глины, прикрытый полосатым полотенцем, две белые кружки, серебряная невысокая вазочка, полная шоколадных конфет. Также догадливая и расторопная секретарша протянула Веронике пачку влажных салфеток и стакан воды, приятно пахнущей каким-то лекарством, знакомо, но не узнаваемо.

– Пион уклоняющийся, – прошептала Розочка в малиновое от смущения ухо Вероники, – больше ничего успокаивающего не нашла… – И добавила громко, обращаясь к седовласому: – Алексей Петрович, Мартынов полчаса уже дожидается, приехали из мэрии и префектуры, а еще надо срочно утвердить сметы по второй очереди гардеробной, главный инженер просто скачет уже в нетерпении, что сказать?