Текст книги "Влечение. Истории любви"

«Сладкий день».

И все. Больше ни слова. Сладкий день. Что за выражение? Эрика содрогнулась. После этого сообщения он пропал. Исчез.

Она ходила на работу, встречалась с подругами, играла роль внимательной жены. Но что бы она ни делала, ей казалось, что это не она. Голем. Пустая оболочка.

Шло время. Как-то утром сев за руль, Эрика включила диск с его песнями. Услышав первые аккорды, вдруг поняла, что больше не может и не хочет их слушать. Все, хватит, сказала себе жестко. У тебя отличная жизнь, прекрасная семья, замечательный муж и любимая работа. Перестань немедленно.

Эрика глубоко вздохнула, отрицательно ответила официантке со светлыми косами на предложение заказать что-либо еще, попросила счет. Нету смысла дожидаться Инну, все равно разговор не получается таким, как хотелось бы Эрике, – приносящим долгожданное облегчение.

Был прекрасный вечер. Один из немногих вечеров, когда Питер балует своих жителей погодой. Закат завораживал оттенками, напоминая полотна Ван Гога.

Эрика, открыв окно в маленьком синем автомобиле, долго не трогалась с места. Уже давно отшумел вечер, и на исходе свежей белой ночи город казался вечно молодым. Великолепный секс с кумиром юности на клетчатом пледе и на деревянном полу студии оказался не веской причиной изменить жизнь взрослым людям. Но можно ведь отыскать и другие причины изменить жизнь, вдруг ясно понимает она и смеется громко, чуть пугая стайку воробьев и еще большую рыжую собаку, вместе с ней встречающих новое утро.

«Не всегда то, что оказывается столь желанным и недосягаемым, оправдывает уровень нашего желания и пути, которыми мы идем к поставленной цели».

Диспетчер Юлечка интересуется, есть ли кто близ Московского вокзала, принимаю заказ в удивлении – близ Московского вокзала такси несчитано.

– Особый случай, – объясняет Юлечка, – транзитный пассажир, машина нужна на несколько часов, и хотят гарантий…

Она объясняет, где нужно ожидать транзитного пассажира, и через несколько минут я впускаю в салон крепкую, как белый гриб, светловолосую девушку; она бросает тонкую недокуренную сигарету и тщательно растирает окурок удобным и добротным зимним ботинком ECCO.

– Здравствуйте, – бодро говорит девушка, а я с удивлением отмечаю, что для путешественницы у нее категорически не хватает багажа. Вместительная, но довольно плоская светло-коричневая сумка в форме планшета через плечо, и все.

Она замечает мой взгляд и смеется:

– Да-да, я в Питер ненадолго и налегке. У вас можно курить, простите?

Согласно киваю головой. Она немедленно выуживает из накладного кармана куртки пачку сигарет, нетерпеливо затягивается, улыбается снова:

– Извините, просто я волнуюсь. Так. Надо по порядку. Скажите, пожалуйста, где находятся у вас издательства? Самые крупные. И не самые.

– Издательства? – глупо переспрашиваю я.

– Ну да, или как это принято называть – издательские дома? Не считайте меня идиоткой, пожалуйста!

Девушка приоткрывает окно, стряхивает пушистый пепел.

– Правда. Это выглядит глупо – притащиться в Питер из Москвы, даже не «нагуглив» нужные тебе адреса! Просто вчера так получилось, безумный день…

Мы все еще никуда не едем, девушка блестит голубыми глазами и рассказывает возбужденно о том, как вчера с ней обошлись в крупном столичном издательстве, точнее, с ее рукописью:

– Вручили четыре листа редакционной правки с предложениями поменять не только место и время действия, но и вообще – общую идею! Представляете! Добавить зловещих подробностей, кровавых деталей – да-да, я буквально цитирую! Будто бы это вампирский роман…

– А это не вампирский роман? – спрашиваю я. – Вроде бы сейчас это в книжной моде, вампиры и члены их семей…

– Ну что вы! – Голубоглазая девушка от возмущения даже ломает сигарету, нервно выбрасывает ее в окно, впуская в салон тяжелые мокрые снежинки.

– Ничуть не вампирский, это маленькая повесть о любви, искусстве и большом обмане… Или самообмане.

Она вынимает сигарету еще и закуривает, трет левой рукой высокий лоб, светлые легкие волосы стоят над ее головой серпом луны.

– Ничего, если я в двух словах расскажу? Я же все равно оплачиваю время, да? И мы можем просто постоять здесь пяток лишних минут?

– Конечно. – Я достаю из сумки на заднем сиденье плитку бельгийского шоколада; именно бельгийский шоколад всегда предпочитала Аделаида Семеновна, по ее мнению, отечественные «Вдохновение» или «Балет» подходили только для изготовления глазури. Когда-то бельгийский шоколад ей привозили чуть не контрабандой, а теперь я покупаю в магазине около дома. Сыну во время химиотерапии нельзя шоколад, нельзя вообще никаких продуктов, не обработанных в микроволновой печи, но он просил меня купить для него несколько плиток – положить на тумбочку рядом. «Я нюхаю его, такой домашний запах», – сказал он вчера, улыбался весело, он сам всегда поддерживает меня, мой любимый смелый мальчик. Смогу ли рассказать тебе когда-нибудь о своей вине перед тобой, необъятной, как Мировой океан?

Аделаида Семеновна считала, что рассказывать не стоит. Помню, как она отреагировала на мое признание, запоздавшее на десять лет: «А я знаю, – проговорила она и похлопала меня по руке, – всегда знала. Можно мне еще того самого замечательного печенья?»

Сын одно время очень увлекся изготовлением печенья. Разыскивал рецепты в Интернете, экспериментировал на кухне, был счастлив, растирая яйца с сахаром.

Оказывается, я отвлекаюсь довольно надолго, и транзитная пассажирка смотрит удивленно. Предлагаю ей угоститься шоколадом, отказывается:

– Большое спасибо. Не хочется сейчас. Эта рукопись мне очень важна, поймите! В ней живет реальная девочка, она страдает, она боится, она с трудом и болью трансформирует себя в новую личность. И я не собираюсь переселять ее в Антарктиду или Экваториальную Африку по прихоти редактора! Да вы бы видели этого редактора! Самовлюбленная бесцветная малограмотная мымра! Да я уверена, она даже не посоветовалась ни с кем! Кровавых деталей ей побольше!

Девушка замолкает, вдыхает и выдыхает несколько раз перенасыщенный никотином воздух:

– Простите, пожалуйста. В общем, я решила, что если меня где-нибудь поймут, то только в Питере. Культурные традиции, белые ночи, улицы как театральные декорации и все такое. Иные люди. Поедемте в издательство! Как вы думаете, там работают с девяти утра? С десяти? В любом случае, уже половина одиннадцатого…

Я для начала вспоминаю о Лениздате на Фонтанке, рядом с Большим драматическим театром – туда любила ходить Аделаида Семеновна, и мягко трогаюсь с места, по привычке мысленно прокладываю маршрут.

Голубоглазая девушка забывает в автомобиле один из экземпляров рукописи, она тревожно называется «Сжечь бабочек!», и я прочитываю ее в одну из ночей, дежуря у больничной койки сына.

Рукопись, забытая в автомобиле

Ким проснулся, по своему обыкновению, поздно. Лениво потянулся, демонстрируя пластику холеного кота. Ночная тусовка благополучно стерлась из его памяти. Осталась только головная боль от тупой, бьющей по мозгам музыки. Накинув шелковый халат на голое тело, он спокойным и ровным шагом прошелся по гостиной. Тонкая и нервная рука потянулась к шампанскому, стоящему на маленьком сервировочном столике изысканной формы. Превосходное французское шампанское за ночь выдохлось, превратившись в кислую тепловатую жидкость.

Сделал несколько больших глотков, пристально разглядывая объемную фотографию собора Парижской Богоматери на противоположной стене, оставшуюся как воспоминание о давнишнем увлечении медиевистикой. Тогда Киму казались верхом совершенства мерзкие горгульи и ранняя готика.

Как давно это было, подумал он и удивленно нахмурил ровные густые брови.

Наконец Ким с наслаждением почувствовал, что алкоголь начинает действовать. В голове немного прояснилось, и даже получилось вспомнить, по какому поводу вчера было так много текилы. По довольно приятному поводу. Вчера он обрел новую любовь.

За окном садовник громко чиркал специальными ножницами, обрезая роскошные кусты роз. Ким не начинал завтрака без свежесрезанного букета на столе, это так, но неужели нельзя как-то потише вот это клац-клац?!

В унисон с назойливыми звуками что-то в его душе оборвалась, и он с тоской преисполнился привычной враждебностью окружающего мира. И только через какое-то время в наступившей тьме болезненным проблеском возникло неясное предчувствие приближающегося счастья.

* * *

«Дорогая мамочка, извини, что редко пишу тебе. Рада бы делать это чаще, но абсолютно нет времени: у нашей хозяйки, Кристины Вовк, готовится новая коллекция, зимний сезон, и мы с девочками заняты с утра до ночи. В редкие свободные минуты я стараюсь сбегать в библиотеку, потому что ты же знаешь свою дочку – хочу быть самой грамотной, самой профессиональной в команде, а для этого мне пока не хватает многого.

Дорогая мамочка, очень огорчило меня твое сообщение о визите к врачу. Напиши, пожалуйста, подробнее, в чем дело, и не вздумай отказываться – в случае необходимости приедешь ко мне, все-таки Москва это тебе не Саратов, и уж здесь-то тебе точно помогут. Не волнуйся!

Ты спрашиваешь, как мои творческие успехи. Мамочка, похвалиться пока нечем. Так устаю, что иногда не имею сил даже разогреть себе сосиски, поедаю их сырыми и чуть не в целлофановой упаковке. Мысленно я, конечно же, уже сочинила тысячи прекрасных туалетов, но вот взяться за карандаш – никак не получается… Алина передает тебе привет, сегодня мы обедали в пиццерии, нас обслуживал очень забавный официант, весь в пирсинге. Только в одной брови у него я насчитала семь разных колечек, Алина, конечно же, не преминула ему высказать свое мнение. Иногда она очень резка, а уж насколько прямолинейна! Целую, твоя Жанна».

Парковка была переполнена, шикарные лимузины стояли на подъездных дорожках за высокой оградой особняка, а новые машины все подъезжали и подъезжали. Все броско называющие себя московским бомондом собрались сегодня на вернисаж модного художника Ивана Кима «Грезы любви».

Авторское отношение к теме любви недвусмысленно иллюстрировала афиша, на которой весьма натурально совокуплялись два хомячка. Рельефно выписанные мордочки наседавшего самца и беспомощно распластанной самки своими злобными оскалами более напоминали тигриные. Возможно, именно за эту неординарность художником восторгались гламурные издания, называя его гениальным творцом и последователем Уорхолла.

В просторном холле гостям предлагалось дорогое шампанское и тарталетки с икрой. Вино на сияющих круглых подносах разносили красивые девушки в коротких черных платьях.

Ким, вызывающе одетый в фиолетовую блузу с вышитой цветным шелком на рукаве колибри, небрежно принимал поздравления, равнодушно скользил взглядом по взволнованным, взбудораженным лицам гостей, отворачивался от вспышек фотокамер. Количество светских репортеров превышало пределы разумного; разряженные гости принимали соответствующие позы, надеясь наутро любоваться собой со страницы газеты.

Ким переходил от стола к столу, от одной прекрасной дамы к другой прекрасной даме, целуя пальцы, пожимая руки.

Всего он представлял двадцать полотен, и к каждому были удачно подобраны отрывки из сонетов Шекспира.

Изображение двух страстно целующихся юношей сопровождалось строками: «А карлица в объятиях мускулистого красавца так и излучала неземную радость…»

Обнаженного мастурбирующего дауна с отвисшим животом сопровождала подпись: «Ты полюби сперва мое прозванье, тогда меня полюбишь. Я – желанье!»

Ким усмехался. Эпатировать и интриговать – что может быть увлекательнее! Какая чудная игра, и как хорошо он знаком с ее правилами!

Вечер подходил к концу. Шампанское выпито, икра съедена, гости пресытились рассуждениями о композиции рисунка и друг другом, многие уже собирались прощаться – заскучали. Будто бы порывом ветра распахнулась дверь, и в зал стремительно вошла девушка, невольно обращающая на себя внимание, как неожиданный во тьме всполох огня. Ее прямые длинные волосы отлетали, как черная мантия, белая кожа казалась подсвеченной изнутри, большой капризный рот чуть изгибался в насмешливой улыбке. Она провела рукой по бедру, оправляя платье из кружев цвета теплых сливок, взяла предложенный бокал шампанского, поблагодарила, сделала небольшой глоток и медленно принялась обходить выставку. Оборвав на полуслове светский разговор, Ким с улыбкой подошел к ней и поинтересовался:

– Каково ваше мнение, похоже все это на любовь?

– На желание любви – может быть, но не на любовь, – неторопливо произнесла черноволосая девушка.

– Неужели? – искренне удивился Ким.

– Блестящее мастерство живописца. Но, кажется, гениальный художник просто никого не любил.

– Ну, я бы не стал торопиться с выводами, – Ким подошел еще ближе, чуть наклонился к ней, – кстати, позвольте представиться – гениальный художник…

От волнения ее матовые щеки разгорелись ярко:

– Простите мою дерзость… Давно мечтала познакомиться с вами.

– И я, милая, и я!

– Мы видимся впервые.

– Неважно, – эффектно отмахнул рукой Ким, – ничего не важно. Кроме одного. Я должен написать ваш портрет.

«Дорогая мамочка, сегодня для меня одновременно очень плохой и очень хороший день… Ты, наверное, помнишь, как я полгода назад показывала своему бывшему шефу, владельцу дома мод, альбом с эскизами своих моделей. Он в тот раз еще выгнал меня из кабинета, обозвав лимитой. Так вот, сегодня я обнаружила в маленьком магазинчике при доме – как думаешь, что? – костюмы, платья и юбки, сшитые строго по моим наброскам. Слезы обиды брызнули у меня из глаз. Зато, мамочка, ведь это означает, что модели на самом деле хороши, правда? Когда-нибудь я непременно заведу свое собственное ателье, пусть самое маленькое из возможных.

Алина меня очень поддерживает, мамочка; рада, что у меня есть настоящая подруга в Москве, когда она закуривает неизменный „Вог“, чуть щуря глаза, мне кажется, что все будет очень хорошо…

Целую, твоя Жанна».

Черноволосая девушка возвратилась на съемную квартиру, мгновенно сняла кружевное платье, убрала его в обшарпанный шкаф, босоногая прошла к телевизору и включила его. В вечерние выпуски новостей должны были попасть репортажи с вернисажа, любопытно будет посмотреть на себя с экрана. Но вместо картинок с модной вечеринки на экране под назойливые звуки милицейской сирены появилась знакомая заставка криминальных новостей и почти сразу за ней – труп рыжеволосой девушки, похожей на заснувшую нимфу. Ее длинные волосы разметались по асфальту. Нежное, совсем еще детское лицо, чувственный рот. Испуганно схватив пульт, черноволосая девушка прибавила звук и услышала конец фразы: «Умершая найдена на улице без видимых следов насилия, узнавших ее просим обратиться в милицию…»

Совершенно неожиданно Жанна очень разволновалась. Она не знала маленькую нимфу, но отчего же сердце забилось где-то в горле?

Чтобы отвлечься, черноволосая девушка написала в строке поисковика «КИМ». Сотни ссылок.

Сирота… Детский дом… Дар замечен преподавателем рисования… Готовил мальчика по особой методике… Картины – в лучших художественных музеях мира…

Закрыв глаза, она в волнении продолжала думать о предстоящей работе натурщицей.

«Дорогая мамочка, вот мои новости: нашему дому предложили организовать показ в Париже на Неделе моды, представляешь?! Хозяйка разбудила меня звонком, велела немедленно ехать в офис и начинать подготовку. Сама понимаешь, мамочка, мы не можем ударить в грязь лицом, а дел еще очень, очень много… Так что сегодня весь день работала, буквально не поднимая головы.

Еле выкроила полчаса в обед, чтобы встретиться с Алиной… Она много занимается, надеется в следующем году все же поступить на свой юридический…»

Субботний звонок не застал черноволосую девушку врасплох. Она помнила, что художник просил не опаздывать. Быстро спустившись, у подъезда обнаружила такси. Спросила, волнуясь: «Вы от Кима? От Ивана?» – села и мягко захлопнула дверь.

Хозяин встречал ее у ворот, мило поцеловал в щеку и провел в дом. На низком столике было сервировано: легкий завтрак, вино, минеральная вода, фрукты. С трудом черноволосая девушка заставила себя выпить кофе.

Ким взял ее под руку и повел по коридору в другой конец дома. Открыл своим ключом небольшую дверь, ведущую в закрытую галерею из стекла. Черноволосая девушка с испугом почувствовала себя рыбой в аквариуме. Со стороны улицы галерею почти полностью скрывал густой колючий кустарник, напоминающий можжевельник. Еще одна дверь, еще один замок, поворот ключа, и они оказались внутри прозрачного цилиндрического сооружения с затененными стенами и высоким куполом. Сквозь купол было видно небо, по небу быстро-быстро неслись облака.

– Прошу в мою мастерскую.

Черноволосую девушку немного удивило, что такой любитель старины и ценитель антиквариата, как Ким, выбрал для своей студии стиль хай-тек, яркий свет, холодное стекло, металл.

Лаконичный интерьер немного оживляли цветные удобные кресла. На низких стеклянных столиках стояли квадратные керамические вазоны с кистями и плоские сосуды с какими-то жидкостями. Вокруг были раскиданы необычной формы карандаши, тюбики с краской, мелки. На треножнике возвышался натянутый холст, развернутый к стене. Ким взял в руки пульт и нажал несколько кнопок. Половина стен и купола студии затемнились, на освещенной солнцем стороне прямо из пола поднялся небольшой подиум.

Ким поставил на подиум одно из кресел, выбрал фиолетовое, бросил на него оранжевый мягкий плед.

– Прошу привыкать. Никогда не знаю, сколько продлятся сеансы, да и от меня это не зависит. Поэтому устраивайтесь, походите вокруг. Видите эти двери? Правая – туалет, левая – ванная, она же джакузи. Свежие халаты и полотенца.

На противоположной стене черноволосая девушка с любопытством разглядела большой серый экран, задумалась было о его предназначении, но скоро ей стало совсем не до этого.

Новые, необычные впечатления лавиной обрушились на нее. Она догадывалась, что труд натурщицы – не из легких, но сейчас сама почувствовала, насколько он сложен. И дело даже не в том, что трудно было часами находиться неподвижно – скорее, она привыкла работать на результат, а его не было. Ким делал наброски в этюднике, перемещался по студии, садился рядом, пультом менял освещенность подиума. Иногда он с треском вырывал из альбома и комкал лист, над которым работал весь день. Потом черноволосая девушка тайком поднимала эти листы, разглаживала, приносила домой. Пыталась разобрать хоть что-то в хаотичных ломаных линиях. Нервное напряжение так выматывало ее, что она потеряла счет времени и забывала, сколько отработала у Кима – недели, месяцы, всегда?

Наскоро пила кофе, падала на кровать и забывалась тяжелым сном. Иногда, надеясь разобраться в себе, своих чувствах и эмоциях, записывала в дневнике.

«Опять весь вечер не отвечала на звонки. Ким просит выключать телефон в студии. Настроения никакого нет, думаю, еще неделя – и он меня выгонит. Не знаю, может, так и должен творить настоящий художник – мучительно и с болью? Только тогда выходит что-нибудь настоящее».

«Ким не перестает удивлять меня. Он оказался вовсе не букой и не напыщенным снобом, как я боялась и думала. Сегодня весь день рассказывал смешные милые истории, показывал альбом своих пейзажей, изданный в Лондоне. Какая красота! А я не знаю и половины тех мест, где он побывал. Заметив, что я устала, сам предложил сделать перерыв, долго и с удовольствием показывал свой сад. Сад огромный, какой-то дикий, на первый взгляд заброшенный, а на самом деле это жутко модно и называется „пейзажный стиль“».

«Всю эту неделю у меня продолжался костюмированный бал. С утра у Кима меня встречали костюмер, парикмахер, визажист. Каждый день мне подбирали новое одеяние и обувь, делали прическу и макияж, и я гордо восседала на подиуме, изображая то приближенную византийской императрицы, то средневековую знатную даму в сюрко и котте – это такие верхнее и нижнее платья. Ким суетился, куда-то уходил и приносил аксессуары того времени – расшитые жемчугом перчатки, кошелек на пояс, ленту для волос из тисненого бархата.

На следующий день мы будто бы переместились во Францию. Как же сложно носить настоящий корсет! Мне еще закручивали локоны, поднимали волосы вверх и приклеивали мушки – маленькие шарики из черного шелка и бархата. Потом я разгуливала в полосатом платье якобинки, в воздушном одеянии эпохи рококо, закутанная кашмирской шалью, носила кринолины, турнюры, платье англез с облегающим лифом.

А выбрал Ким обычную белую сорочку со шнуровкой, расшитую итальянским шелком; кажется, костюмер называла ее соркани».

Жанну не вполне устраивали деловые, рабочие отношения, установившиеся между ней и Кимом. Она выполняла все его требования, старалась не мешать, когда он был занят или чем-то озабочен. Случалось, Ким подходил к девушке близко-близко и брал ее за руку. Сначала она волновалась, но потом поняла, что и это – тоже часть работы. Он пытается глубже понять ее, осязая теплую кожу, биение пульса на тонком запястье. Она видела, как мучительно Ким ищет, сколько энергии затрачивает на каждую мелочь, и не могла не восхищаться его талантом.

Во время работы он то часами молчал, готовый разразиться руганью от любого неосторожного слова или движения ее бровей, то обволакивал нежностью, угадывал заранее каждое малейшее желание.

Черноволосая девушка во время сеансов принимала соблазнительные позы, обнажала гладкие бедра, не до конца затягивала шнуровку сорочки. Ким чувствительными пальцами художника оглаживал ее, приводя в невиданное волнение.

Черноволосая девушка хорошо знала о своей привлекательности, ее всегда сопровождали восхищенные взгляды мужчин. И лишь в Киме она не ощущала ответного желания, это было обидно, это было досадно.

В один из вечеров Ким пригласил ее посмотреть, что он за сегодня сделал; она подошла к мольберту. Сердце стучало громко. Ей казалось, что воздух вокруг гудит от напряжения. Не помня себя от сильнейшего возбуждения, приподнялась на цыпочки, осторожно тронула распухшими губами его открытую шею, обвила руками, прильнула всем телом. Задыхаясь от желания.

Ким спокойно взял ее за руки и опустил их, также спокойно:

– Я такой вас еще не знал, обворожительная. Когда-нибудь обсудим это более подробно.

Пылая щеками, черноволосая девушка выбежала из студии. У ворот дожидалось такси.

Непростительно громко хлопнув дверью автомобиля, она забралась в темноватый салон, пахнущий дешевой кокосовой отдушкой, и расплакалась от стыда и горя.

Открывая дверь своей квартиры, она услышала знакомый хрипловатый голос:

– Милая!..

Ким сбежал с верхней площадки, держа в руках охапку незнакомых черноволосой девушке цветов с тонким ароматом.

Он подхватил ее на руки вместе с огромным букетом и внес в квартиру.

«Дорогая мамочка, извини, что долго не отвечала, поверишь – нет ни минуты свободной… Алина обижается тоже, я не видела ее уже более месяца, впрочем, даже не помню точно. Может быть, и дольше. Не хватает времени и на телефонные разговоры. Госпожа Кристина загоняла на работе совсем… И еще, мамочка, очень хочу поделиться с тобой своей огромной радостью, переполняющей меня, прямо-таки выплескивающейся через край… Я влюблена, влюблена, до безумия влюблена в необыкновенного, волшебного человека, настоящего мужчину, талантливого во всем. Надеюсь, мамочка, когда-нибудь вас познакомить, а сейчас я счастлива, счастлива!..»

Почти ничего не изменилось, только после каждого сеанса Ким приносил шкатулку, ставил черноволосой девушке на колени и доставал оттуда, не глядя, что попадется. Чаще это были броши, серьги или перстни. Некоторые из них пришлись черноволосой девушке к лицу, другие – нет, но она принимала от него любой подарок.

От него, своего гения, ангела, мучителя. Часто он овладевал черноволосой девушкой прямо на подиуме. Потом относил ее на руках в ванную, или они вместе шли через сад в бассейн и плавали в красиво подсвеченной зеленовато-синей воде.

Судя по всему, портрет был почти закончен. Ким изредка подходил к холсту, кое-что подправлял, но чаще садился рядом с черноволосой девушкой на подиум и зарисовывал ее, как он называл, «истекающие любовью» глаза. Все это было чудесно; черноволосую девушку нисколько не удивляло, что Ким ни разу не предложил ей остаться у себя, не показывал дом, не выводил в свет.

В один из выходных Ким предложил отпраздновать завершение работы над портретом.

Девушка готовилась, сделала прическу, классически уложив черные волосы, купила новые туфли. Подготовила свое лучшее платье цвета теплых сливок, то самое, кружевное, в котором была на вернисаже.

Студия и галерея были украшены цветами, в серебряном ведерке стояло шампанское во льду. Мольберт с портретом был занавешен синим шелковым платком.

Ким протянул черноволосой девушке чуть потертый кожаный футляр; на нем были вытеснены золотом три лилии. Внутри лежали колье, серьги и кольцо.

– Когда-то все это принадлежало семье Медичи.

Неожиданно раздался телефонный звонок, Ким раздраженно наморщился:

– Да. Да. Я же просил не беспокоить меня сегодня. Что? Подождите, мне надо поднять документы, договор с галереей, отвечу через несколько минут. – Он резко захлопнул крышку телефона. – Любимая, извини, если сможешь, я должен буду тебя оставить, дойти до компьютера. Это не займет много времени.

Черноволосая девушка осталась одна. Горели спиртовки, подогревая судки, в которых скворчало что-то аппетитное. Она взяла в руки подарок. «Красиво, – подумала равнодушно, – стоит, наверное, целое состояние. Как же называются эти малюсенькие проволочки? Финифть, филигрань, скань?..»

Она налила себе минеральной воды. Было весьма жарко. Кондиционер не работал. «Ким не успел включить. Попробую-ка сама. Думаю, сегодня хозяин не будет меня ругать за самоуправство. А если будет, сумею заслужить его прощение». Она горделиво улыбнулась и взяла пульт управления. Первые попытки были неудачны. Черноволосая девушка, отважный экспериментатор, нажала еще одну кнопку, и за ее спиной вдруг послышался негромкий шорох. Обернувшись, она увидела, как уходит в стену серый экран, за которым скрывается несколько картин. Блестяще выполненные женские портреты.

Жанна сразу узнала руку Кима. Взгляд ее остановился на крайнем справа полотне. Зеленые глаза, рыжие волосы, чувственные губы… В висках тревожно застучал пульс, взмокли от ужаса ладони. Она вспомнила криминальные новости, просмотренные в другой, казалось бы, жизни: заснувшая нимфа, празднично яркие волосы на сером асфальте.

Девушка была убита. Без видимых следов повреждения…

– Воистину твое любопытство сравнимо только с твоей красотой.

Ким стоял за ее спиной, губы его кривились в усмешке. Он рывком выхватил пульт из дрожащих рук черноволосой девушки. Бокал с водой со звоном разбился о стеклянный столик.

«Доброе утро, дорогая мамочка, меня очень порадовало твое сообщение о визите к доктору; это очень хорошо, что диагноз наконец-то поставлен, а о деньгах на лечение можешь не беспокоиться. Я сейчас зарабатываю очень хорошо, а в случае крайней необходимости уверена в помощи своего возлюбленного, он бесконечно щедрый и очень состоятельный человек…

Знаешь, мы с Алиной окончательно рассорились из-за него, она оказалась такой клушей, ты себе представить не можешь! Просто настоящая наседка, да. Уверена, она просто завидует. Ну ничего страшного, кроме моего возлюбленного мне никто и не интересен и не нужен… твоя Жанна».

– Боюсь, праздника не получится. Жаль. А он был бы замечательным, уверяю тебя!.. После ужина ты бы увидела свой прекрасный портрет и пришла от него в восхищение. Рядом с ним мы бы любили друг друга много-много раз. А потом я бы налил тебе шампанского, и через несколько минут ты заснула, и никогда, никогда не проснулась. Разве это не великолепно?

– Ты шутишь… – пролепетала черноволосая девушка, пряча ладони за спину, – это неправда… Ты не сделаешь…

– Сделаю. Отчего же не сделать? Тем более, не в первый раз, – Ким коротко хохотнул, – кажется, ты оценила мой сад? Неплохое место для вечного упокоения, не правда ли? Ну, по крайне мере, никто еще не возражал – из моих деток… Видишь ли, милая, я тоже хочу любить. С тобой мне было очень хорошо, но это не любовь. Уж так я, прости, устроен: могу любить только Совершенство. Слышала о Пигмалионе? Так вот я наоборот: живые Галатеи мне не в радость. Вот эти лица на портретах – и есть мои возлюбленные. Только рядом с ними я счастлив. С такими идеальными. Совершенными…

Черноволосая девушка пятилась назад, закрывая тонкими руками лицо, не желая видеть, не желая слышать.

– Живые любить не умеют. Меня любят они. И я люблю их. Куда же ты, дорогая?

Ким схватил ее за плечи и швырнул в кресло.

– Ты только попробуй понять! Эта красавица на холсте совершенна, а ты – нет. Ты родилась только для того, чтобы стать оболочкой, моделью для моего творения. Твое изображение попадет в Лувр или музей Гуггенхайма, будет храниться в частной коллекции японского миллионера или арабского шейха; ты проживешь сотни, быть может, тысячи лет! Разве это не прекрасно?! Разве это не предел мечтаний?!

Черноволосая девушка его почти не слушала, она лихорадочно пыталась найти выход, собраться с силами. Страх почти покинул ее, уступив место решимости действовать, и она с отвращением вглядывалась в безумное лицо человека, перед которым лишь недавно благоговела.

– Я не хочу причинять тебе боль, милая. Давай покончим с этим поскорее, у меня на сегодня еще большие планы…

Ким с любовью оглядел галерею портретов мертвых женщин.

– Надо будет познакомить их с новым прекрасным лицом. Твоим.

Черноволосая девушка напряженно рассчитывала: может быть, выбежать в сад? Отбросить Кима, скинуть обувь и убежать. Взгляд ее окинул столики, столовые приборы, серебряное ведерко, вазоны с кистями и карандашами.

Усмехнувшись, Ким собрал ножи и вилки и швырнул их себе за спину.

– Не стоит баловаться, милая. Ну, ты готова?

Когда-то он так же приглашал ее на подиум. Черноволосая девушка решилась. Ее голос был спокоен, нисколько не дрожал:

– Неужели ты не покажешь мой портрет?

– Охотно.

Ким аккуратно снял покрывало и бережно развернул картину.

Черноволосая девушка встала и подошла к мольберту. На ее пути попался столик с разбитым бокалом, его отбитая ножка щерилась острым осколком. Она незаметно и быстро схватила его в руку.

И все-таки Ким был гением.

Жизнерадостная незнакомка смотрела на нее лукавыми, чуть раскосыми глазами, в которых скрывалась таинственная из тайн. Лучи заходящего солнца создавали вокруг гладких черных волос золотистый нимб. Художник великолепно передал матовый оттенок ее белой кожи, тщательно выписал роскошный пейзаж на заднем плане. Живи он шесть столетий тому назад, наверняка мог соперничать и с голландцами, и с итальянцами. И как знать, возможно, именно ему поручил бы римский папа расписывать Сикстинскую капеллу. Хотя нет, для этого нужна частица Божией благодати, подумала черноволосая девушка.