Текст книги "Культурология: Дайджест №3 / 2009"

Как оценивать параллельную реальность? Является ли она заслуживающим осуждения отклонением от нормы или знаком наступающего будущего глобальной цивилизации? Не есть ли это путь, снимающий духовную несовместимость Запада и России, путь глобального духовного универсализма? Но это значит, что цивилизационное воссоздание современного человека требует качественно новых правил. Как в этом контексте оценивать правила, которые предлагает Кари Коулмен? Кари Коулмен приходит к выводу, что для универсального цивилизационного воссоздания современного человека необходимо и достаточно следовать методологии решения универсальных проблем компьютерной этики. Вместе с тем Коулмен не считает правильной позицию, согласно которой современный человек должен выбросить за борт цивилизационные традиции. Однако сохранение традиции рассматривается под углом зрения овладения механизмами высокой казуистики и их модернизации в соответствии с новыми требованиями информационных технологий. При таком рассмотрении вопроса в стороне оказывается ключевая проблема, проблема коммуникации исторически сложившихся цивилизаций, создания всеохватывающей информационно-технической инфраструктуры, трансформирующей потенциал столкновения цивилизаций в юридические и нравственные условия позитивного творческого взаимодействия и нейтрализации произвола в международной политике. Если следовать буму цивилизационной памяти, акцентирующему внимание на правилах поведения таких имперских образований, как Рим, полагающих в качестве высших целей верховную власть и наибольшее богатство, то открывается единственный путь создания однородного глобального мира. Это – путь войны. Война – это зло, но это и реальность истории. Исторически утвердилась точка зрения, что однородный мир может быть создан только как империя, через войну: хочешь мира, готовься к войне. Однако в современной предельной ситуации однородный мир через войну – это не империя, а мир общей братской могилы.

Делаются попытки найти решение этого парадокса путем умения управлять предельной ситуацией. Это управление осуществляется с помощью запугивания всех своей превосходящей силой. Военную силу можно приводить в действие по отдельным ограниченным целям, демонстрируя всем, какое будущее их может ожидать. Так создается путь к однородному миру, избегая братской могилы. Однако что случится, если в силу реальности фактора свободы появятся «изгои», не принимающие идею однородного мира, отказывающиеся вести себя в соответствии с заданным образцом? Не возникает ли ситуация смертельной глобализации?

В современной ситуации установки онтологии прошлого и традиционные механизмы воссоздания человека как цивилизационного субъекта, определяющие единственность цивилизационной истины, не могут служить в качестве стратегических ориентиров. Эти установки должны корректироваться цивилизационной культурой. Цивилизационная культура, обращаясь к истории, включает в себя исходные начала первобытной мудрости, которая была утрачена историческим прогрессом, потерявшим способность видеть в качестве приоритетной задачи сохранность человеческого рода и его цивилизационных ценностей.

В чем сущность первобытной мудрости? В том, что она давала конкретные образцы решения парадоксов жизни, используя образно-схематический подход, который конкретным примером давал ключ к решению всего многообразия цивилизационных парадоксов.

В качестве поясняющего примера достаточно взять две известные иллюстрации из Гомера. Одиссей получает наставление мудрости от Цирцеи: как услышать сладкое пение сирен и не погибнуть. Для этого необходимо товарищам заклеить уши воском и приказать им привязать Одиссея к корабельной мачте крепчайшей веревкой. Так находит решение дилемма: услышать пение сирен и не вернуться домой живым либо заклеить уши воском, остаться живым, но не услышать пения сирен7676
  См.: Гомер. Одиссея. Песнь двенадцатая. Гомер. Илиада. Одиссея. – М., 1967. – С. 556–557.


[Закрыть]. Дилемма находит свое решение через свободно принятое решение об ограничении своей собственной свободы. Истина решения достигается посредством парадокса. Одиссей сталкивается и с другой проблемой – как провести корабль между Сциллой и Харибдой и не погубить команду. Для ее решения он вынужден сделать выбор между двумя возможностями: погибнуть всей команде и кораблю либо принести в жертву шестерых товарищей, которых пожирает Харибда, но при этом успеть избежать опасности гибели всех7777
  См.: Гомер. Одиссея. Песнь двенадцатая. Гомер. Илиада. Одиссея. – М., 1967. – С. 561–562.


[Закрыть].

Можно, конечно, рассматривать эти иллюстрации как продукт воображения, как сказку, которую интересно послушать в часы досуга. Но более глубокий подход позволяет увидеть в этих иллюстрациях своеобразную форму научения цивилизационной культуре как механизму самоограничения для получения добра в парадоксальной ситуации и признания неизбежности жертвы как допущения частичного зла ради общего блага.

Таким образом, сохранение традиции, цивилизационной памяти можно рассматривать как необходимый элемент формирования современной цивилизационной культуры, необходимой для практического разрешения современных парадоксов жизни. Попытки решать эту проблему, утверждая единообразие и для реализации этой цели прибегая к услугам фантастического сверхчеловека, представленного в многочисленных кино– и телесериалах, нельзя признать эффективными. Они следуют манихейскому разделению добра и зла, истины и не-истины. Такое разделение сегодня катастрофично по своим последствиям. Парадоксальные ситуации современной жизни подталкивают к выходу за пределы манихейского понимания добра и зла, истины и не-истины. Необходимо находить объяснения перехода одного в другое как парадоксального соответствия реалиям современной жизни. Одним из таких парадоксальных переходов следует считать самоограничение.

Высокая казуистика не могла допустить такого самоограничения, поскольку она следовала истине традиционного принципа, исключающего параллелизм существования истин. Казуистика допускает различие мнений, но лишь при подготовке окончательного решения. Может казаться, что она следует принципу толерантности. Но это не так. Однозначность оценки определяет принципиальную догматичность позиций казуистики. И чем реже становится нахождение такой однозначной оценки, тем слабее оказываются позиции казуистики. Казуист неизбежно должен оказаться перед дилеммой: либо признать, что универсальной истины, обязательной для всех, не существует, либо она недоступна обычному человеческому рассудку. Как принципиальный ученый, не испытывающий страха перед скрытыми трудностями, Коулмен объективно излагает обвинения, направленные Блезом Паскалем в адрес казуистики. Блез Паскаль обвинял ее в «лаксизме», т.е. в пустоте, имея в виду ее неспособность принимать решения по наиболее сложным, парадоксальным вопросам. Как возникли такие обвинения? Они возникли как следствие абсолютизации доказательной силы традиционного принципа. Когда в отношении оценки явления сталкиваются друг с другом два различных принципа, то получается, что либо обе стороны правы, либо обе стороны неправы. Принципы не работают. Тогда приходится обращаться к эмпирической достоверности ситуации. Но как ее оценивать вне универсальной истины принципа? Так возникает проблема определенности оценки в казуистике. Неопределенность конечного заключения оказалась фатальной для казуистики. Согласно казуистам, действие при сомневающемся сознании, т.е. не достигнув окончательного заключения о моральности данного акта, само по себе аморально. И поскольку ни один обсуждаемый случай не может получить окончательной оценки, а значит и практической определенности вывода о его моральном смысле, то эта ситуация превращается в камень преткновения для казуиста. Даже самый лучший совет все еще может оставлять пространство для сомнений. Поэтому высокая казуистика становится методологическим путем, ведущим в НИКУДА. Это и есть «лаксизм».

Как решает эту проблему Кари Коулмен? Он делает ставку на волевой принцип, на способность человека взять на себя ответственность за принятие решений в сомнительной ситуации. Иными словами, сомнение не должно парализовать волю в принятии решения. Охраняя себя от возможных ошибок, занимая ригористическую позицию, которую трудно покинуть, человек совершает ошибку, поскольку не использует возможности своей свободы. Если нет определенного запрета для действия, то тогда остается фактом, что оно возможно и допустимо и вы свободны свершить его. Это – пробаблистская позиция, отражающая реальность того, что действие было возможно. Но вы при этом отдаете себе отчет в том, что будете вознаграждены в случае положительных результатов решения и наказаны, если результат будет отрицательным. Но как эта неопределенность результата влияет на судьбу казуистики в современном обществе? Коулмен полагает, что казуистика может сохранить и даже укрепить свое влияние и авторитет, если воспримет концепцию экзистенциализма, смысл которой выявление истины в свободе, в самостоятельности человека в принятии решений. Экзистенциалистская казуистика удерживает определенность, без которой казуистика вообще невозможна. Но это – не та определенность, которой следовала высокая казуистика. Определенность здесь выражается не в соответствии принятого решения исходному принципу, а лишь в том, что с краткосрочными и долгосрочными последствиями волевого выбора придется жить самому субъекту, а также в понимании, что принимаемое решение может играть роль прецедента, образца для принятия решения другими субъектами в будущем. В этом смысле образец – это не догматически и фактически обоснованный результат, а практическая «истина», полученная в итоге волевого решения и реального действия. Очевидно, что позиция Коулмена может соответствовать лишь ограниченной ситуации, в которой отсутствует тот абсолютный предел, за которым уже не имеют смысла ни поощрения, ни наказания за принимаемые решения.

В предельной ситуации ошибочное решение недопустимо, поскольку оно оказывается фатальным для цивилизации.

В историческом прошлом отсутствовали предельные ситуации, поэтому ориентация только на образцы прошлого для постижения истины оказывается недостаточной. Критерием истины применительно к современному цивилизационному выбору оказывается адекватно понятая ситуация виртуального будущего. Цивилизационная истина может обретать эмпирически видимую форму как habitus исторического субъекта, который своими решениями, действиями и образом жизни реально предвосхищает цивилизационное будущее.

Гегель в свое время сформулировал этот вывод на примере Наполеона, въезжавшего на белом коне в захваченный немецкий город. Исторические субъекты с точки зрения их функциональной роли в отношении цивилизационной истины получают различное качество, в зависимости от приближения к цивилизационной истине. Крайние образцы такого приближения выражаются виртуальным идеальным типом субъекта как позитивной творческой силы и виртуальным типом субъекта – носителя зла, который воспринимается как стихийное бедствие. Реальные субъекты располагаются между этими полюсами.

Утверждение цивилизационных истин в качестве виртуальных образцов затрагивает не только оценку персоналий исторических субъектов, но и исторически складывающиеся образцы цивилизаций. Исторический опыт свидетельствует о том, что единого универсального «идеального» цивилизационного образца быть не может.

Исторический опыт показывает, что все исторически предлагавшиеся образцы релятивны и судьба их неоднозначна. И не случайно на основе исторического опыта, подъема и упадка таких цивилизационных образований, как Вавилон, Египет, Ассирия, Персия, Греция, империя Александра Македонского и Рим, сложился эволюционный подход к пониманию смены временных фаз цивилизации, ее рождения, созревания, расцвета, старения и умирания. Если сущность цивилизации заключается в ее органической эволюции, то тем самым утверждается неизбежность и необходимость изменения цивилизационных констант для перехода в новую цивилизационную стадию жизни общества. Но при этом цивилизация сохраняет свою сущность. В противном случае она исчезает, хороня вместе с собой и этнос – ее носитель.

Таким образом, истина образца каким-то странным образом содержит в себе не-истину, требующую перехода к новой истине. В этом обнаруживается поразительное сходство цивилизационной эволюции с эволюцией естественной. На самом деле гусеница меняет свою сущность, превращаясь в бабочку, головастик качественно меняет свою форму, становится лягушкой. Соответственно и цивилизация совершает качественный скачок, переходя в новую фазу своей эволюции.

Но как обстоит дело с качественными изменениями цивилизационных ориентаций в информационном обществе? Информационное общество – это цивилизационное явление, поскольку информация оказывает влияние на основные сферы общественной жизни – экономику, политику, сферу социальных и международных коммуникаций, культуру. Коль скоро информация обретает характер научного знания, она создает водораздел между традиционными формами духовной жизни, придающими цивилизации очевидное своеобразие, и современным самосознанием, как следствием универсальности научного знания. Это подталкивает к тому, чтобы изменить взгляд на сущность цивилизационной памяти: возникает вопрос, не утрачивает ли она свою детерминирующую силу? Теперь вместо духовной эволюция переходит в информационную стадию, так что поведение детерминируется нарастанием фактического знания, превращающегося в информацию, а не цивилизационными константами. Соответственно, можно допустить, что мир вступил в такую фазу своей эволюции, когда возможно появление цивилизации, олицетворяющей реализацию универсального знания и поэтому играющей роль универсального образца для всего мира. На эту роль и стали претендовать политические руководители Соединенных Штатов Америки.

Эта подспудная логика определяла и этос российских реформаторов в 90-е годы прошлого века. Они исходили из того, что фактические успехи американской цивилизации могут быть «перенесены» в Россию. Ключевое значение в таком «перенесении» стала играть сфера экономики. И не случайно детерминирующую функцию перестройки российской экономики стали играть американские советники. В итоге начался процесс распада национального производства в России – промышленного и сельскохозяйственного.

Духовным же следствием процесса «переноса» и информационной рационализации стала реальная десакрализация всех сторон общественной жизни – семьи и человеческих отношений на производстве, в экономических отношениях, политике и культуре. В итоге на Россию обрушилась волна криминала, коррупции и продажной любви. О цивилизационном воссоздании человека в этой ситуации было говорить проблематично. Эта проблема не снята до сих пор.

Универсальность информации как формы фактического знания должна определять и универсальность современного исторического субъекта. В действительности, однако, здесь и теперь реальные субъекты с их волевыми устремлениями противостоят друг другу, каждый с пониманием своей истины как очевидной, поскольку эта истина определяет персональное удобство жизни. И эта истина должна быть безусловно признана другим субъектом. Если этого не происходит, то другой субъект становится носителем не-истины. Тезис – одна истина, один цивилизационный субъект входит в современную глобальную жизнь, порождая одного жандарма, который по своему усмотрению устанавливает мировой порядок. Это – истина мира сего. Но может ли один субъект принимать решения о мировом порядке, которые способны отправить в небытие всех? И как вообще возможно принятие решения одним субъектом, когда он находится в смертельной связке с другим субъектом? Философский тезис, согласно которому «другой – это ад», здесь действует в полной мере, поскольку содержит в себе через посредство другого возможность прямого попадания в ад, если он реально существует.

Поскольку современная ситуация является предельной в своей глубинной сущности, то принимать решения в этой ситуации, не отдавая себе отчета в их конкретных последствиях, – значит играть в русскую рулетку. Но как выглядит цивилизационная истина применительно к предельной ситуации? Путь к этой истине открывается на основе исторически сформированной духовной культуры, возвышающейся над узкими расчетами «мира сего». Диктат истины «мира сего» и взгляд цивилизационной культуры, поднимающий субъекта истории над узкими расчетами к видению и своей истины и истины другого, требуют специфического одновременного видения двух истин и возможности их совпадения. Современная цивилизационная культура требует от субъекта видеть свою истину бытия и истину бытия другого. Соединение двух истин в одну есть путь самоограничения и вместе с тем самореализации в нравственном самовозвышении.

Здесь существует гносеологическая проблема возможности одновременного и пространственного параллельного существования двух истин и возможности их соединения в одну истину.

К ответу на этот вопрос подводит расшифровка внутреннего содержания такой формы цивилизационной памяти, как увековечение. На самом деле увековечение – это соединение двух истин – истины факта и истины принципа. Органическое слияние того и другого и есть подлинное увековечение. Отступление от подлинности – это факт в отрыве от принципа, или принцип без реального фактического основания. Такие неистинные формы увековечения явление нередкое и без соответствующего теоретического основания трудно дать им адекватную оценку.

Адекватная оценка исторического творчества также оказывается невозможной вне анализа двух истин – истины мудрости прошлого и истины жизни будущего. Мудрость прошлого открывает исторически сложившуюся фактическую парадигму разрешения цивилизационных конфликтов. Истина жизни будущего открывает реальные следствия использования этой парадигмы в предельной ситуации. В соединении этих двух истин и открывается истина пути как практический императив для культуры цивилизационного субъекта. Таким образом, движение к цивилизационной истине в своей общей форме определяется реальностью слияния в единое целое действительного и идеального. Поскольку такое слияние есть процесс, процесс приближения к тождеству идеального и действительного, то оно требует соответствующего уровня цивилизационной культуры, открывающей возможность и необходимость диалога, корректирующего односторонность истин. Этот процесс связан с переоценкой стереотипов памяти, но это не клиотравматизм, сущность которого состоит в тривиальном искажении фактов, фальсификации истории.

Стереотипы памяти основаны на представлении о реальности абсолютных целей, ради достижения которых человек совершал героические поступки, которые расценивались как подвиг. Однако в предельной ситуации такой подвиг утрачивает смысл, поскольку его следствием уже не может быть ни добыча максимально возможного богатства, ни получение абсолютной власти. Без сохранения человека и жизни сами по себе ни власть, ни богатство смысла не имеют. Практическое стремление к достижению абсолютных целей никогда не достигает своего конечного пункта. И в этом смысле они иллюзорны. Аналогичное воздействие на поведение человека оказывают и универсальные принципы. Однако именно они заставляют человека свершить наибольшее на этом пути. Этим объясняется и приверженность человека абсолютным целям и универсальным принципам, какой бы разрушительной теоретической критике они ни подвергались.

Как с этих позиций следует рассматривать точку зрения Коулмена? Коулмен декларативно встает на позиции казуистики. Для казуиста истина известна и она заключается в сакральных принципах, применение которых может лишь корректироваться своеобразием фактических ситуаций. Для Коулмена истина сокрыта и ее тайна раскрывается лишь после того, как субъект реализовал свое волевое решение, имея только догадку о возможной истине, но не зная ее. Таким образом, субъект решения, согласно Коулмену, не знает истину. Он действует как волюнтарист, опираясь лишь на свою субъективную волю. А это значит, что, согласно казуистике, он действует аморально. Казуистика может рассматриваться как методологическое основание волевого формирования цивилизационной однородности современного мира. Процессы глобализации, по видимости, подкрепляют эту позицию. Но можно ли считать, что в формировании цивилизационной однородности современного мира и происходит воссоздание человека как субъекта? Очевидно, что однородность современного мира означает деструкцию в той или иной форме его цивилизационного многообразия. А это значит, что цивилизационного воссоздания будет лишено абсолютное большинство людей, населяющих планету. Это будет не воссоздание, а в лучшем случае обращение в иную веру.

Цивилизационная однородность мира имеет виртуальный характер. Виртуальная однородность – это цель экспансии цивилизации, субъект которой обладает либо техническим, финансовым, информационным превосходством, либо делает ставку на свое моральное и численное превосходство. Столкновение фактической и нравственной истины само по себе не имеет логического разрешения. Его разрешением может стать лишь массовое жертвоприношение. Поскольку жертвоприношение осуществляется во имя сохранения и процветания эксклюзивного социума, полагаемого носителем цивилизационной истины, то цивилизация сохраняется лишь как внешнее обличие нового варварства. Как свидетельствует исторический опыт, в результате самоутверждения универсальности «истинного» социума и происходит эрозия цивилизационного субъекта.

Манифестацией этой эрозии оказывается нарушение основополагающего принципа цивилизации как гармонии различного. В XX в. это наглядно проявилось в исторической практике нацизма. Мир стал свидетелем цивилизационного самораспада целой нации.

В контексте исторического опыта во весь рост встает проблема адекватного истолкования цивилизационной истины. Лишь на основе теории цивилизационной истины может быть сформировано новое целостное видение истории, а вместе с тем родиться цивилизационная онтология, соответствующая современной ситуации. В современной предельной ситуации языческая мудрость должна претерпевать своеобразную метаморфозу, превращающую ее в механизм самоограничения субъекта, обладающего превосходящей технической или численной мощью. Практика обладающего превосходящей мощью субъекта, свободно использующего силу и склонного руководствоваться идеей жертвоприношения, не ведет к сохранению цивилизации. Это путь, в котором гибнут все.

Позитивный путь эволюции цивилизации в условиях глобализации – это адаптация к взаимодействию через постоянно действующие механизмы компромиссов. Соответственно и механизм цивилизационной памяти определяет духовное преображение субъекта, формирует его способность видеть текущие события и обстоятельства жизни через призму тысячелетних опытов жизни человечества. Парадоксы эпох в этом опыте предстают в своей ясности как извечное противоречие добра и зла полноты цивилизационной жизни, как возможности гармоничного бытия и его постоянной деструкции силами дисгармонии, стремящимися к своему частному самоутверждению. Это извечный процесс, характеризующий рождение цивилизационных событий, определяющих новые направления цивилизационной эволюции, попадающей, однако, в конечном счете в свое извечное русло. Каждая эпоха имеет своего цивилизационного субъекта, с его индивидуальными особенностями и качествами. Его путь к историческому творчеству и постижению сущности истории в практическом смысле уникален. И вместе с тем он оказывается вневременным и универсальным. Дело в том, что цивилизационный субъект находится перед виртуальной реальностью цивилизационной истины, которую образуют три распределенных луча: это истина факта, истина универсальных принципов и истина исторического творчества как его достижение успешного результата.

Каждый исторический субъект соприкасается с ипостасями цивилизационной истины. И в этом его универсальность. Однако сочетание этих истин в нем зависит от его субъективных решений. И в этом он уникален. Парадоксальность соединения субъекта с цивилизационной истиной заключается в том, что абсолютное следование каждой ее составной части порождает «забвение» другой ее части. Так, признание истины факта во всей ее полноте порождает забвение истины принципа: исторически рождаются фактические истины, противоречащие истине универсальных принципов.

С другой стороны, истина универсального принципа требует внутренней погруженности в себя, и эта истина в своей идеальной завершенности может вступать в противоречие как с истиной факта, так и с истиной другого универсального принципа.

Истина исторического творчества, находящая свое выражение в его успешной реализации, может быть связана с игнорированием истины факта и истины универсальных принципов.

Соответственно исторический субъект может быть парадоксальным олицетворением истины – не-истины. Адекватная оценка исторического субъекта требует учета специфики цивилизационной истины. Цивилизационная истина имеет сложную структуру, которую образуют три ее ипостаси; они определяют стереоскопическое видение исторической реальности. Соответственно требуют своей коррекции и сложившиеся формы цивилизационной онтологии.

Манихейский подход к историческим субъектам, видение себя в качестве носителя цивилизованности и универсального блага, а другого как варвара и олицетворения зла, внесение в политический лексикон понятий «империя зла», «изгои» свидетельствуют о неадекватности цивилизационного мышления, чреватого тяжкими, если не катастрофическими последствиями. Такое примитивное мышление порождается полным непониманием специфики цивилизационной истины.

Три составляющие цивилизационной истины образуют ее виртуальное единство, которое является основанием исторической оценки и критики цивилизационного субъекта. Они, подобно языкам пламени, сжигают все, что казалось отступлением от них в историческом творчестве субъекта.

Это значит, что цивилизационный субъект всегда находится в точке пересечения трех истин, в которой он и вынужден делать свой выбор. Он – демиург решения, но правильность или неправильность этого решения может зависеть не только от принятия или игнорирования истины вообще, а от того, в какой комбинации трех истин субъект реализует свое решение и практическое действие. Характер исторической эпохи определяет приоритетную роль ипостасей цивилизационной истины. Величие исторического субъекта определяется его способностью угадывать эту приоритетную роль в своей исторической практике.

В предельной ситуации объективно приоритетную роль начинает играть истина универсального нравственного принципа, формулу которого дал Иммануил Кант в качестве категорического императива.

В категорическом императиве заключена теоретическая предпосылка, определяющая исходный пункт соединения истины факта и истины исторического творчества. Вне такого соединения категорический императив оборачивается абстрактным пожеланием, каким в свое время стала идея перестройки для всего мира.

Соединение ипостасей в единую цивилизационную истину на основе верно понятного приоритета одной из них и есть историческая мудрость как знак великой личности. Историческая мудрость – это тот рычаг, с помощью которого человек может нейтрализовать или хотя бы ограничить грозящие цивилизации катастрофы. Угрозы катастроф рукотворных и нерукотворных существовали всегда и их не избежать и в будущем хотя бы потому, что человек не может «выскочить» из природы в иную, потустороннюю реальность: история происходит в природе. Природа же предстает перед человеком в своей парадоксальной странности. С одной стороны, она является образцом гармонии – гармонии цветов, запахов, звуков. Она дает человеку свет, тепло, пищу, создает бесконечное разнообразие возможностей новых открытий, новых практических достижений. И вместе с тем природа – это источник катаклизмов – землетрясений, извержений вулканов, наводнений, засух, ледниковых периодов, столкновений с космическими телами.

Гармония и катастрофы логически несовместимы друг с другом, но они существуют в одном и том же пространстве – в природе. Феномен сосуществования в одном несовместимого можно считать специфическим парадоксом природы.

Но такой же парадокс присутствует и в истории. Парадокс, с которым столкнулась современная цивилизация, – это лишь одно из проявлений парадоксальности исторической эволюции. Кажется странным параллелизм, существующий между катастрофическими событиями в цивилизационной жизни и в природе. Такой параллелизм можно рассматривать как статистическую случайность совпадений или как наличие непознанных человеком зависимостей, коренящихся в сущности универсума. Это – проблема метафизики универсума, требующая специального рассмотрения.

Цивилизационный субъект на собственном опыте постигает реальность общего основания цивилизационной истины через ее расщепленные лучи. Тройственность цивилизационной истины является потенциальной возможностью гармонии и дисгармоничности цивилизационной реальности. Превращение возможности в определенную действительность зависит от уровня духовной культуры цивилизационного субъекта, проявленного в его исторической практике. Взаимодействующий и взаимоотталкивающий характер трех истин определяет сложность и противоречивость процесса воссоздания цивилизационного субъекта. Его выбор может превращаться в страдание, связанное с осознанием неизбежного нарушения всей полноты цивилизационной истины во имя утверждения во всей полноте какой-то отдельной ее части. Цивилизационная истина – это не абстрактное представление, которому можно дать оценку с позиций принципа или обстоятельств ситуации, а реальность действующего в истории субъекта. В зависимости от того, как, с какой полнотой реализуются в его действиях три истины и в каком конкретном сочетании, зависит и оценка субъекта.

Тот шум, восхваляющий или осуждающий, который поднимается вокруг жизни и деятельности исторических субъектов, как правило, не столько фиксирует объективную цивилизационную истину, сколько отражает некие субъективные чувства. Качество этого отражения зависит от литературного дарования автора, но в историческую память и науку, как праило, вносит солидную дозу дезинформации и фактической путаницы.