Текст книги "Легкой жизни мне не обещали"

– Разумеется, не имеет, – согласилась я и осторожно заглянула в коляску. Ничего толком не разглядев в полумраке, состроила умиленное выражение на лице: – А кто это, мальчик или девочка?

– Мальчик, – Светлана сразу успокоилась, и лицо ее осветилось улыбкой. – Сашенька.

– Может, все-таки, поговорим, – мягко предложила я. – Расставим окончательно, все точки над «i»?

– Хорошо, – покорно сказала она. – Пойдем, расставим. Иначе, вы ведь, все равно не отвяжетесь.

– Не отвяжусь, – весело подтвердила я. – Давайте, я вам с коляской помогу.

Невеликий это труд, поднять коляску с ребенком на второй этаж, тем более, вдвоем. Но когда мы добрались до дверей квартиры, Светлана привалилась к стене, отдышаться. Объяснила мне, виновато улыбаясь:

– Устала сегодня. И потом, я действительно, всю дорогу бегом бежала. Свекровь у меня строгая, за каждую лишнюю минуточку отчитает.

– Свекровь? – изумилась я. – Я думала это у вас няня приходящая.

– Что вы, – Светлана, наконец, отперла замок и вкатила коляску в узкий коридор. – С моими доходами няню не наймешь. Знаете, сколько они берут? Сейчас я свет зажгу.

– Не знаю, – ответила я. – Мне это как-то не было нужно до сих пор. Но ваша свекровь тоже про деньги говорила. Вы что, ей платите?

– Так ведь Елена Владимировна почти целый день с Сашенькой. И потом, она пожилая женщина, и в общем-то, не обязана… – под моим недоумевающим взглядом, Светлана покраснела и сказала с упреком: – Вы просто не представляете себе! Это совершенно несравнимые деньги! На настоящую хорошую няню и на неделю не хватило бы. А тут, все-таки, Сашенька не с чужим человеком, а с родной бабушкой.

– Это, конечно, другое дело, – я согласилась только потому, что спорить в этой ситуации было нелепо. На мой взгляд, родная бабушка могла бы… впрочем, это не мое дело.

– Да вы раздевайтесь. Вот вешалка и тапочки есть. Руки помоете?

Разумеется, я не отказалась. В ванной стоял большой таз с мыльной водой, в которой мокли какие-то детские вещички – стирка явно не входила в обязанности Елены Владимировны. Светлана, тшательно, по-хирургически, намыливая каждый палец, покосилась на замоченное белье и подавила вздох.

Я оглянулась на коляску. Ребенок совсем маленький, таких даже в ясли еще не берут.

– А почему вы работаете? Я точно не знаю, но до полутора лет, кажется, вы можете с ребенком сидеть. Имеете право – закон есть.

– Закон-то есть, – усмехнулась она. – Вот только там не написано, как на детское пособие прожить. Так что я работу стала искать сразу, как только Сашенька до детского питания дорос. Слава Богу, Елена Владимировна не отказывается помогать.

Ребенок в коляске заворочался и закряхтел. Светлана оглянулась и включила воду посильнее, торопливо смывая обильную пену. Когда раздался первый недовольный вопль, она уже вытирала руки.

– Бегу, бегу, мой маленький!

Я проделала необходимые в присутствии маленького ребенка гигиенические процедуры, гораздо медленнее и менее старательно. А когда вышла из ванной комнаты, спросила:

– Светлана, извините меня за бестактность, но раз есть свекровь, значит, и муж должен быть. Где он?

– В армии, – она раздевала ребенка и отвечала не столько мне, сколько ему. – В армии наш папа, дослуживает. Скоро уже вернется.

– Контрактник, – понимающе кивнула я.

– Если бы контрактник, – она вздохнула. – У них зарплата, все полегче было бы. Нет, у нас папа срочную служит. Конечно, когда Сашенька родился, мы все справки собрали, в военкомат отнесли. Но вы же знаете, как у нас бумаги ходят. Правда, в последний раз, мне сказали, что документы уже до его части дошли. Еще немного и отпустят.

Светлана поцеловала малыша в носик и проворковала:

– Нам бы только папку домой дождаться, правда, маленький?

Ребенок открыл крохотный ротик и издал звук, совершенно не похожий на классическое, описанное во всех книжках, «агу». Больше всего это походило на «пф-з-с-фф» и сопровождалось обильными слюнями.

– Ах, ты моя умница, – восхитилась Светлана. – А ведь он на вас смотрит, видите?

К маленьким детям я отношусь довольно равнодушно. Как-то так получилось, что в ближайшем моем окружении, среди родных и близких, малышей нет. С подругами, которые успели обзавестись детьми, я встречаюсь не часто, а материнский инстинкт, который, если верить общепринятому суждению, присущ каждой женщине, у меня, очевидно, крепко спит. Я не хочу сказать, что малыши меня раздражают, нет! Они мне даже нравятся, при условии, конечно, что меня не оставят с ними наедине и не заставят нянчить. Но ребенок, находящийся на расстоянии вытянутой руки, не вызывает у меня желания потискать его, посюсюкать и поцеловать в нежную розовую попку. Младенцы, впрочем, отвечают мне тем же спокойным равнодушием – не вопят от ужаса, если вдруг оказываются у меня на руках, но и восторга не проявляют. Чаще всего, они просто сучат ножками и терпеливо ждут, когда можно будет снова вернуться к маме. Только однажды, дочь моей подруги, решив, что слишком задержалась у этой тети, решила ускорить события, причем самым радикальным способом. Да, совершенно верно, вы правильно догадались. Наверняка, и сами попадали в подобную ситуацию.

Вот и сейчас, только чуткий материнский взгляд, мог углядеть признаки интереса ко мне, в этих крохотных серых пуговках. Но если я и не умею обращаться с младенцами, то с их мамашами управляюсь без труда.

– И правда, смотрит, молодец какой! А сколько ему сейчас? На вид, около года. – то, что малыш явно младше, не вызывало у меня сомнений, но это как раз та ситуация, когда больше – не меньше, хуже не будет.

– Что вы, – Светлана зарделась от удовольствия и посмотрела на меня с искренней симпатией. – Нам только восемь месяцев.

– И такой большой? Ну, богатырь будет! И глазки какие смышленые. Так и ждешь, что он сейчас скажет что-нибудь.

– Да, мне тоже все время кажется, что он сейчас заговорит, – горячо подтвердила Светлана. – А знаете, он ведь однажды сказал «мама»! Прямо так, посмотрел и сказал. И улыбнулся еще. А мне никто не верит, говорят рано.

– И ничего не рано! – уверенно сказала я.

Разумеется, я понятия не имею, когда ребенок должен начинать говорить «мама», но почему бы и не в восемь месяцев? Мне, лично, не жалко.

– А знаете, я ведь учу Сашеньку говорить «папа». Представляете, как было бы хорошо – Володя приедет, возьмет его на руки, а он и скажет: «папа»! Правда, здорово было бы?

– Конечно, здорово. А что, получается?

– Как вам сказать? Говорить он пока не хочет. Зато сразу начинает улыбаться.

– Я думаю, это вашему мужу тоже очень приятно будет.

– Вот и я так думаю. А хотите чая? – с надеждой спросила Светлана. – Если не торопитесь никуда, конечно?

– Ни-ни, никуда не тороплюсь, – заверила я ее. – До пятницы, я совершенно свободна!

Она удивленно моргнула, но переспрашивать не стала. А я, в очередной раз, обругала себя и пообещала, что не буду больше пользоваться в разговорах с посторонними этой фразой. Даже странно, что большинство людей ее не помнят – так говорил Пятачок Винни-Пуху. Впрочем, может быть они не читали книгу, а есть ли это место в мультфильме, я не помню.

Даже если Светлана и засомневалась, не собираюсь ли я остаться, погостить у нее до конца недели, отменять приглашение она не стала, и мы прошли на кухню.

– Вы извините, я сначала Сашеньку покормлю, – она посадила ребенка в высокий деревянный стульчик, облезлый и кое-где обмотанный скотчем. Сашенька явно был не первым, а точнее – далеко не первым его владельцем.

– Конечно, конечно. Я пока хоть отогреюсь. У вас хорошо топят.

– Да, слава Богу! У нашего дома своя котельная. Это же сколько было нервотрепки, сколько денег мы туда вбухали, но зато у нас и тепло и горячая вода круглый год.

Разговаривая, Светлана быстро и аккуратно двигалась по крохотной кухне. Достала из холодильника початый пакет молока, из шкафчика маленький ковшик, потом коробку детского питания – гречневая каша. Включила газ, отмеряла молоко в ковшик…

Я, тем временем, осматривалась. Настоящий детектив должен действовать именно так, правда? Осмотреться на месте и сделать выводы. Надо сказать, что мне это не составило труда. Я имею в виду и осмотр, и выводы. Бедность. Не нищета, безнадежная и отчаянная, но явная и откровенная бедность. Дело было не в дешевой посуде – чай не графья, нам китайский фарфор и ни к чему – из фаянсовых чашек чай пить удобнее. И не в поцарапанных, с перекосившимися от старости дверками, шкафчиках – наш кухонный гарнитур выглядит ненамного лучше. И занавески на окне висели – не дорогие, но вполне приличные, и даже цветочек на подоконнике присутствовал, очень миленькая геранька. Но вот в холодильнике (узком, достаточно преклонных лет «Саратове») – я успела туда заглянуть – полки были практически пусты. У нас дома тоже случаются перебои и тогда, Маринка, разочарованно захлопывая дверцу холодильника, сообщает:

– Смотреть страшно. Просто ужасы нашего городка!

Но у нас такое бывает не каждый месяц, ненадолго и чаще, из-за нехватки времени, а не денег. То есть мы, конечно, семья учительская, значит, по определению, не богатая, но на самые необходимые продукты, как правило, хватает.

А в холодильнике Светланы, «ужасы нашего городка», похоже, постоянно прописались. Да, деньги, которыми Светлана оплачивала непосильный труд бабушки, Елены Владимировны, явно были у нее не лишними.

– Так вы действительно, считаете, что Сашенька может начать говорить раньше других?

– А почему нет? – живо откликнулась я. – Если с ребенком занимаются, если он чувствует, что его любят, то вполне возможно ускоренное развитие. Это я вам, как педагог говорю.

– Педагог? – Светлана посмотрела на меня и изумлением, и ложечка с кашей застыла в воздухе. – Но разве вы не частный детектив? Вы так говорили.

– Частный детектив я совсем недавно. А до этого закончила пединститут и работала в школе.

– Что вы говорите! А знаете, мне одна девчонка сказала, что ему уже сейчас можно буквы показывать. Говорит, это полезно, чтобы к школе его подготовить. А Елена Владимировна надо мной смеется.

– Это она не совсем права, – солидно покачала головой я. – Конечно, показывать ребенку буквы и рассчитывать, что он выучится читать, в этом возрасте, несерьезно. Но само то, что вы с ним занимаетесь, разговариваете, показываете картинки, называете буквы – все это очень полезно для развития малыша.

Я излагала Светлане самые нехитрые педагогические истины, а она слушала меня, словно ее удостоил беседы, по меньшей мере, член-корреспондент академии педагогических наук. Дружеский контакт был установлен, да такой, что Гоше и не снилось! Конечно, мне пришлось значительную часть времени потратить на разговор о том, что может современная педагогика предложить восьмимесячному ребенку. Но зато потом, когда я мягко перевела разговор на интересующую меня тему, Светлана была полностью готова к сотрудничеству.

– Андрей Николаевич, конечно, человек не очень приятный, но тут ведь выбирать не приходится. Сами понимаете, мне сейчас работу найти не так просто. А Андрей Николаевич, он строгий, но в мое положение входит. Сердится, конечно, когда я отпрашиваюсь: а мне то в поликлинику с Сашенькой, то Елена Владимировна занята… Сердится, иной раз поругает, но отпускает. И даже из зарплаты не вычитает, если меня меньше половины дня на работе нет.

– А если больше половины дня?

– Тогда вычитает. Но тоже, не как за целый день, а только половину. И знаете, на Новый Год, он Сашеньке подарок купил. Коробка красивая, домиком, а в ней конфеты хорошие и елочная игрушка. Сказал, всем детям на Новый Год положено, от профкома. Какой профком, сроду у нас ничего такого не было! Сам купил. А я его даже поблагодарить толком не сумела. Знаете, его очень трудно благодарить – он так смотрит и так губы складывает… у меня просто все слова в горле застряли. А дома я потом плакала.

– Странный он, Андрей Николаевич, – покачала я головой. – То, вроде, такой славный, а то – просто хам трамвайный.

– Так и есть, – согласилась Светлана. – Вы же слышали, ребята его Носорогом прозвали. И есть за что. Очень точная кличка, если хотите знать.

– Да, мне тоже так показалось. И показалось, что Дима с Леней не очень-то его любят.

– Его вообще мало кто любит.

– А вы?

Светлана посмотрела на меня с удивлением:

– И я тоже. С ним ведь очень тяжело работать – никогда не угадаешь, в каком он настроении. В кабинет к нему захожу – валерьянку пью через раз. Нет, если бы у меня была возможность найти место получше, в ту же минуту убежала бы, не оглядываясь.

– А по поводу этих записок дурацких? Как вы думаете, мог он сам этим заниматься?

– В каком смысле? – не поняла она.

– Может, он сам эти записки писал? И в стол себе подкладывал?

– Нет, – уверенно ответила Светлана. – Зачем ему? Нет, только не он. Я ведь видела его, когда он первую записку нашел, видела, какие у него глаза были. Он никак не мог понять, в чем дело. А когда понял, обиделся.

– Обиделся?

– Да, очень. Понимаете, он ведь считает себя очень хорошим руководителем. И мы должны от счастья плакать, что нам повезло у него работать и свечки за его здоровье через день, во всех церквях, ставить. И вдруг такое… ясно, что он обиделся.

– Хорошо. А от такой сильной обиды, мог он взрывчатку в свой стол подложить? Чтобы отомстить шутнику.

Светлана ответила не сразу. Опустив голову, она некоторое время царапала ногтем столешницу, вытерла Сашеньке подбородок (этот идеальный ребенок совершенно нам не мешал – сидел себе в стульчике, тряс погремушкой, да гукал о чем-то о своем), потом, наконец, посмотрела мне в глаза.

– Что вы хотите услышать? Я ведь ему не жена, я не знаю, что он мог, чего не мог. Рассержен он был сильно, обижен тоже. Узнать хотел, кто этим занимается, очень хотел. Но убийство? Да еще так, взрывом? Не знаю. Не хочется мне на него думать.

– А как вы вообще считаете, это один и тот же человек сделал? Я имею в виду, записки, приколы и взрывчатку?

– Да откуда же мне знать? Один, двое, трое или целая толпа? Главное, я ведь и караулила уже, в последнее время, старалась глаз с кабинета не спускать. Двери в офис заперты постоянно. И все равно… – она безнадежно махнула рукой.

– Это говорит о том, что шутками, по крайне мере, занимался кто-то из своих, – мудро заметила я. – Посторонний человек не сумел бы столько раз незаметно пробраться в кабинет Гордеева.

– Да кто же?! – воскликнула она, чуть ли не с отчаянием. – Это не я, клянусь вам! Вы же сами видите, я никак не могу сейчас работой рисковать! Зачем мне какие-то шутки, если Андрей Николаевич меня выгонит?

– Успокойтесь, Светлана, я вовсе не вас имею в виду. Но что вы скажете, например, о Диме?

– Ой, да ладно вам, – на лице ее снова появилась улыбка. – Придумали тоже, Дима! Ему и в голову не придет такая глупость.

– Ему не придет, – согласилась я. – А если его попросит Кристина Гордеева?

– О… – Светлана опустила глаза и замолчала.

– И все-таки? Если она попросит его подложить в стол мужа пару забавных пустячков? Неужели откажется?

– Не знаю, – неохотно сказала она. – Если Кристина попросит… эта дамочка умеет своего добиваться. А Димка хороший парень, но тюфячок. Он женщинам вообще отказывать не умеет. Влипнет когда-нибудь в историю, балбес.

– Влипнет или уже влип?

– Я же сказала, не знаю, – в голосе Светланы появились нотки раздражения.

– Ну, хорошо. А про Леню, что вы можете сказать? Уж его-то никак нельзя назвать тюфячком.

– А что Леня? Леня, конечно, мальчик шустрый, он и не такое может устроить. Только ему лишняя суета в офисе тоже ни к чему. При его заботах, наоборот, тишина нужна, спокойствие.

– При его заботах?

– Ага. Он мухлюет с договорами. Не слишком нагло и я не настолько хорошо разбираюсь в делах, чтобы все понять, но копеечку он себе с каждой сделки отстегивает.

– А подобный мухлеж предусматривает, по-вашему, тишину и спокойствие?

– Ну да. Когда страсти кипят, как у нас, легко можно ошибку сделать и попасться.

У меня, лично, другое мнение на этот счет. Я думаю, что кипение страстей, а также суета и неразбериха, очень способствуют всякого рода мухлежу и надувательству. В этом я на примере нашей школы убедилась – самый пик разборок и скандалов внутри коллектива, пришелся на момент самого большого воровства. Хотя, возможно все было наоборот – самое наглое воровство прошло в пик разборов и скандалов. Но обсуждать со Светланой эту тему я не стала – зачем? Просто перешла к следующему вопросу.

Говорить про Кристину, Светлана сначала отказалась и очень решительно. Но на мое, осторожно высказанное предположение, что супруга начальника добрых чувств не вызывает, язвительно фыркнула:

– А с чего им вдруг появиться, добрым-то чувствам? Она, когда заходит, головы лишний раз не повернет в мою сторону. Да что там, я простого «здравствуйте» от нее ни разу не слышала. Воображает себя светской дамой, а на самом деле – никто, ничто и звать неизвестно как. Просто повезло ей, за Андрея Николаевича выскочила замуж.

– Вы что, завидуете ей?

– А скажете, нечему завидовать? Квартира, машина, денег сколько хочешь и никаких хлопот! Разгуливает себе на шпилечках! А попробовала бы она вот так, как я, – Светлана взмахнула рукой, словно очерчивая все, что составляло ее жизнь – маленькую квартиру, постоянные заботы, безденежье, зависимость от множества людей, начиная от чиновников в военкомате и заканчивая свекровью, Еленой Владимировной. – Вот тогда бы я на нее посмотрела!

Я только головой покачала. С моей точки зрения, сравнение Светланы не было корректным. Она помнила о плохом, и отбрасывала в сторону хорошее.

– Светлана, а вы бы поменялись с Кристиной местами?

– Что? – моргнула она. – В каком смысле?

– В самом прямом. Махнуть, не глядя: вам – ее жизнь с деньгами, машиной и Андреем Николаевичем в качестве мужа, а ей – все ваши проблемы, но к ним Сашеньку и вашего Володю. Поменялись бы?

– Да вы что? – лицо Светланы осветилось улыбкой. – А, я поняла! Это вы хотите сказать, что из нас двоих, счастливая как раз я. А ее еще и пожалеть надо.

– Положим, жалеть ее я бы не торопилась, – рассудительно заметила я, – но и завидовать там, по-моему, тоже нечему.

Светлана склонила голову на плечо и посмотрела на меня с почти детской радостью.

– А знаете, помогает, – сообщила она. – Действительно, вся злость сразу прошла. – И повернулась к загукавшему малышу: – Правда, Сашенька, все правильно говоришь! Бог с ними, с деньгами, а замуж за Андрея Николаевича мы не хотим!

– Вот и хорошо, – я тоже заулыбалась, – вот и договорились. А теперь, если отвлечься от того, что Кристина сумела хорошо устроиться в жизни, что вы про нее можете сказать?

– На самом деле – ничего. Я ведь ее не знаю совсем. Ну заходит она в офис, так сразу мимо меня, в кабинет к мужу. С нами она почти не разговаривает – разве только с Димкой пошепчется в уголке. А то что она мне не нравится… не знаю, кроме того, что никогда от нее ни здрассьте, ни до свидания, не дождешься, больше причин, вроде бы нет.

Я еще немного попытала ее, но больше ничего нового не узнала. Собственно, конференцию можно было заканчивать – все, что я могла, я из Светланы вытянула, а человек после работы, уставший, да и ребенок уже начал кукситься. Одним словом, самое время поблагодарить за приятно и с пользой проведенное время и распрощаться. Что я и сделала.

Уже в коридоре, застегивая сапоги, я вспомнила о своем решении поговорить с уборщицей.

– Кстати, Светлана, а как найти женщину, которая у вас в офисе убирает?

– А чего искать? – простодушно удивилась Светлана, – вот она я.

– Как? Вы и есть уборщица?! – я была почти шокирована.

Светлана посмотрела на меня с недоумением:

– Ну да. Я всегда за день выберу время прибраться – то в обед, а то прибегу пораньше. Очень удобно и работа не тяжелая – нас немного и грязь мы не разводим. А Андрей Николаевич мне доплачивает. Всем хорошо.

Глава девятая

От Светланы я вышла в половине восьмого. Можно было, со спокойной совестью, отправляться домой, но очень уж хотелось обсудить то, что я узнала от нее, со старшими, более опытными товарищами. Поэтому я позвонила в офис, убедилась, что упомянутые товарищи имеются в наличии (точнее, Нина уже ушла, но Гоша с Бариновым оставались на месте) и готовы дожидаться моего прибытия со свежими оперативными данными.

– А знаете, кто в «Апреле» работает уборщицей? – выпалила я, едва переступив через порог нашей комнаты – Александр Сергеевич с Гошкой ждали меня именно там. – Светлана Поликарпова, вот кто!

Шеф моргнул – он явно не ожидал такого громкого вступления.

– И что из этого следует?

– Если Гоша прав, то из этого следует, что за всеми событиями в фирме, включая взрыв, стоит не кто иная, как сама Светлана.

– А-а, знаменитые Гошины теории о преступлениях, – понимающе кивнул Баринов. – А если он не прав?

– Он не может быть прав, – запальчиво сказала я. – Светлана совершенно не похожа на преступницу!

– А-а, знаменитая Риткина вера в человечество, – Гошка очень удачно скопировал интонацию шефа. – Вокруг меня все сплошь прекрасные люди и ничего дурного, ни один из них совершить не мог.

– Да что ты понимаешь? У нее ребенку восемь месяцев!

– Восемь? Тогда, конечно, другое дело. Если ребенку восемь месяцев, мать автоматически освобождается от всех подозрений.

Надо же! Я почти кричала, а этот противный тип был спокоен, как слон на прогулке.

– Гошка, не говори ерунды, я вовсе не это имела в виду! Какое, вообще, имеет значение возраст ребенка?

– Абсолютно никакого, об этом я и толкую. И само наличие ребенка, тоже никакого значения не имеет. Ну, разве что, суд скостит пару годков, при полном и чистосердечном.

– А я тебе говорю…

– Кхм. Рощина, может быть, ты присядешь и доложишь все, что выяснила? – шеф, с присущей ему деликатностью, положил конец нашей перебранке.

Я послушно плюхнулась на свой стул, бросила на Гошку сердитый взгляд и, демонстративно повернувшись к шефу, начала говорить.

Докладывать я старалась так, как это умел Гоша: коротко, четко, выстроив существенные факты в стройную систему, а несущественные только перечислив в заключение. Но сама понимала, насколько далеко разошлись мои благие намерения с результатом. Говорила я, правда, не слишком долго, но путано, часто повторяясь и перемешав важное с пустячным. И, конечно, ничего похожего на стройную систему у меня не получилось.

Обидно. Когда я вела урок, у меня все было и четко, и гладко, и выстроено. Так почему же сейчас такая неразбериха? Может, дело в том, что к урокам я всегда готовилась, причем в спокойной обстановке: дома, за столом, с применением методической литературы. А сейчас – только набросала для себя основные тезисы и даже не записала их – держала в уме. Ясно, что в результате каша-размазня получилась.

Впрочем, «наше все» проявил снисходительность, и замечания мне делать не стал. Выслушал внимательно, переглядываясь, время от времени с Гошей (занявшись делом, я быстро забыла, что рассердилась на этого двоечника-переростка и рассказывала им обоим), задал несколько уточняющих вопросов, потом пожал плечами.

– Я не понимаю, почему ты так горячо ее защищаешь. Она имела возможность проникнуть в кабинет. Нет мотива, но это не значит, что его вообще не существует в природе – просто нам он пока неизвестен. А ребенок – он вообще ничего не доказывает. Ну, есть малыш, так на то она и женщина, чтобы детей рожать. Между прочим, мы только в прошлом году одну такую разоблачили. Она любовницу мужа зарезала. А у самой, на момент совершения преступления, ребенку чуть больше месяца было. Можно сказать, прямо из роддома побежала соперницу убивать.

– Ой, ну что вы из меня совсем уж дуру делаете, – я снова обиделась. – Конечно, я все понимаю, и что ребенок, какого бы он ни был возраста, ничего не значит. Нет, я неправильно сказала. Это для нас он ничего не значит, а для Светланы ее Сашенька – свет в окошке. И ее сейчас волнует только одно: чтобы с ним все благополучно было. Ну, еще, чтобы муж побыстрее вернулся. А всякая ерунда, вроде взрывов, интересует ее только постольку, поскольку может отразится на благосостоянии фирмы и способности директора выплачивать ей зарплату. Если бы взрыв удался и шеф погиб, она бы без работы осталась, значит и без денег. Разве это не доказательство того, что она не могла подложить взрывчатку!

– А ты уверена, что она говорила тебе правду? Или, сформулируем вопрос по-другому: говорила всю правду?

– Уверена. То есть, я, конечно, не знаю, но мы с ней долго сидели, чай пили. Она не похожа на преступницу, преступники так не выглядят.

– Я больше не могу, – Гошка закатил глаза к небу. – Опять начинается! Так не выглядят, сяк не выглядят, ничего я не знаю, но все чувствую! Локатор у нее встроен, детектор лжи! И мне приходится с этим полуавтоматом чувствительным работать!

Я быстро развернулась к нему и слегка подалась вперед:

– Во-первых, это не локатор и не полуавтомат какой-тот дурацкий, а опыт и знание психологии. Меня этому в пединституте учили, да еще школа практики добавила. А во-вторых, что тебя, собственно, не устраивает? Между прочим, ты вот так же, надо мной смеялся, а на убийцу Тороповой, кто вышел?

– Нет, вы посмотрите на нее, Сан Сергеич, – восхищенно сказал Гоша. – Ну чистая кобра перед броском, даже капюшон, кажется, раздулся.

– А я вот тебя действительно, сейчас укушу, – проворчала я, остывая.

– Сдаюсь, – он шутливо задрал руки вверх. – И хотел бы поспорить, да не могу. Ты субчика на чистую воду вывела. Ладно, Ритка, из уважения к тебе готов временно признать, что Светлана производит впечатление благоприятное и от подозрений освобождается. Временно.

– Клоун ты, Гошка.

– Это есть, – скромно потупился напарник. – Зато до чего хорош! И умен!

– Ребята, вы начинаете меня утомлять, – опасно ласковым голосом сказал шеф. – Может, делом займемся? Десятый час уже. Вам, молодежи, может и все равно, а мне хотелось бы домой еще сегодня попасть.

– Десятый час? – я бросила тоскливый взгляд на часы. На сколько я еще здесь задержусь? А потом, пока до дома доберусь… опять меня ждет неприятный разговор с мамой. Я тихонько вздохнула.

– Сан Сергеич, а у меня другое предложение, – неожиданно сказал Гоша. – Я ведь вам уже докладывал, мы все обсудили. Давайте сейчас я Риту домой отвезу и по дороге ей все расскажу. Вроде как и поработаем, и время сэкономим.

– Вроде как, – передразнил шеф и, еще раз посмотрев на часы, махнул рукой. – Ладно, расходимся.

Дома обстановка была самая мирная. Родители смотрели телевизор, а Маринка бултыхалась в ванной. Я привычно помыла руки на кухне – сестрица моя произошла, наверное, не от обезьяны, как все остальные люди, а от какого-то водоплавающего, причем из тропиков. Уж очень она любит понежиться в теплой водичке.

Пока я ужинала, на кухню заглянула мама:

– А почему Гоша не зашел?

О-о, это уже что-то новенькое! До сих пор, родители воспринимали Гошку, как моего сослуживца, не больше. Приятного и хорошо воспитанного, поскольку он провожал меня по ночам до самых дверей, но только сослуживца! А сегодня – такая заинтересованность. С чего вдруг?

– С чего вдруг? – вырвалось у меня.

Мама поняла меня правильно. И, похоже, обрадовалась возможности начать очередной «серьезный разговор». Она села на табуретку, поставила локти на стол и устремила на меня участливо-серьезный взгляд:

– Рита, ты совершенно неправильно к нему относишься. Мы с папой посоветовались и решили, что этот твой Гоша вовсе не так плох, как хочет казаться.

– Гошка вовсе не хочет казаться плохим, – зачем-то заспорила я.

– Возможно, он считает, что изображая безалаберного болтуна и разгильдяя, выглядит, как это вы, молодежь, выражаетесь, круто. Но сама понимаешь, у нас с папой немного другие представления о… – она запнулась, подбирая нужное слово. И нашла, не совсем, по-моему, удачное, – о мужественности.

Безалаберный болтун и разгильдяй? Гм, моя матушка, как всегда, по-учительски, точна. Но что это она говорит? Гоша лучше, чем хочет казаться?

– А почему вдруг такая перемена мнения?

– Нам кажется, что он относится к тебе… – мама снова замялась. Господи, да что же это такое в мире творится?! Моя мама, учитель словесности со стажем больше четверти века, у которой законченные предложения складываются сами собой, без малейшего напряжения, сформированные изящно и округло, моя мама запинается и ищет подходящие слова в каждой фразе! А она опустила глаза и закончила: – Гоша относится к тебе правильно.

– Правильно? Ты имеешь в виду, что он провожает меня домой?

– Не только. Мы, конечно, его не слишком хорошо знаем, но, судя по твоим рассказам… я имею в виду, что он о тебе заботится.

Ох. Не слишком часто, но пару раз в году на родителей накатывает сентиментальное настроение. Они вспоминают, что их старшая дочь уже вполне созрела для замужества: образование получено (Маринку они не трогают именно по этой причине – студентка должна думать об учебе, а не о женихах), профессия имеется, а возраст приближается к критическому. И начинают оглядываться по сторонам, в поисках подходящего кандидата в мужья. Увы, «страшно узок их круг, страшно далеки они от народа». В такой ситуации, Гоша может считаться вполне приемлимым. Мне было жаль разочаровывать маму, но если не принять срочных мер, то потом будет только хуже. Мои родители так интересно устроены – сами придумав что-то, они быстро убеждают себя в реальности этой выдумки и тяжело переживают крушение иллюзии. Поэтому я поторопилась заверить маму, что мы с Гошкой этот вопрос уже обсудили.

– Значит, только напарники? – разочарованно уточнила мама.

– Только напарники и ничего больше, – твердо сказала я. – Он славный парень и очень мне нравится, но замуж за него я не пойду. Да и у него в мыслях нет на мне жениться.

– Ну что ж, вам виднее, – мама вздохнула. – Все равно, передай ему, что может заходить в гости, без стеснения. Мы всегда будем ему рады.

А это уже следующий этап. Поскольку маме даже в голову не может придти, что кто-то, кого она сочла достойным женихом, может оказаться настолько глуп, что не мечтает жениться на ее дочери, то вывод она всегда делает один и тот же: я – бессердечна и жестока, а бедный мальчик страдает от неразделенной любви. И посему его, как сторону пострадавшую, следует окружить заботой и сочувствием. Как вам это понравится? Лично меня, хотя я своих родителей не только люблю, но и уважаю, все эти сложности несколько утомляют. Поэтому я быстренько свернула ужин и, притворившись, что с ног валюсь от усталости, сбежала в свою комнату. Нырнула в постель и стала ждать, когда, наконец, Маринка закончит водные процедуры.

Сестренка появилась минут через пятнадцать и занялась делом не менее важным, чем купание. Крем для тела, крем для рук, крем для шеи, крем для лица, специальный гель для век… лично у меня никогда не хватало терпения на такой подробный уход за собой. А кожа у меня, при этом, ничуть не хуже, чем у Марины. Сама она, правда, утверждает, что разница будет заметна лет через двадцать. Что ж, доживем – посмотрим. Если Маринка права, то тогда и я начну смазываться с ног до головы. Возможно, начну – ничего конкретно я не обещаю.